Товарищ Богдан

Тайник

Комнатушка была маленькая, с приземистым потолком и двумя крохотными, как в крепости, окошками. По вечерам, при тусклом свете керосиновой лампы, она напоминала таинственное подземелье. Дощатый потолок, покрашенный в зеленый цвет, казался заплесневевшим, а из пазов бревенчатых стен торчали серые клочья мха.

Но днем, с самого утра, клетушка была залита солнцем. От рубанка, пил, стамесок по всей комнате весело и бестолково прыгали солнечные зайчики.

Вкусно пахло смолой и лесной свежестью от обрезков досок, сваленных в углу, позади верстака.

Бабушкин сидел возле окна на табурете и смотрел на проулок, заметенный чуть не до плетня пухлыми сугробами снега.

«Город Полоцк! — усмехнулся Бабушкин. — И не стыдно тебе городом зваться?!»

Он задумался.

«Сколько я уже торчу здесь?»

Подсчитал. Вышло — пять недель. Всего пять недель, а кажется — целый год. Как медленно тянется время в этой тихой заводи!

«Ничего! Скоро уеду, — подумал Бабушкин. — А впрочем, скоро ли?»

Ускользнув из Смоленска в тот самый момент, когда жандармы уже вот-вот нащупали его, Бабушкин собирался ехать по поручению Ленина в Орехово-Зуево.

Но план пришлось изменить. Шпики следили за ним, и Бабушкин, заметая следы, решил не ехать прямо в Орехово, а некоторое время переждать в тихом Полоцке. Пусть жандармы малость поостынут.

…Иван Васильевич оглядел комнату, подошел к верстаку, оперся на него руками. Верстак заскрипел, качнулся, будто пьяный. «Сразу видно, куплен „по случаю“», — покачал головой Бабушкин.

Он отпилил несколько реек, взял молоток, гвозди и стал укреплять подгибающиеся «ноги» верстака.

И верстак, весь в рубцах, царапинах, надпилах, и тупые, выщербленные, с поломанными рукоятками инструменты Бабушкин купил неделю назад по дешевке у местного столяра.

Приехав в Полоцк, Бабушкин, чтобы не привлечь внимания полиции, сразу решил заняться какой-нибудь работой. Да и денег у него было маловато; от смоленского комитета партии он получил на расходы всего десять рублей. Они уже кончались.

«Слесарить буду, — подумал Бабушкин. — Дело знакомое».

Хотел уже купить инструменты, но потом заколебался. Ведь жандармы знают, что он с детства работал слесарем: и в Кронштадте, и в Питере, и в Екатеринославе. И хотя он сейчас живет под другой фамилией, все же, если откроет слесарную мастерскую, — как бы не натолкнуть шпиков на подозрения.

«Лучше столяром сделаюсь», — решил Бабушкин.

Правда, он никогда не занимался столярным ремеслом, но руки у него привычные ко всякой работе. Авось не подведут.

Отныне Прасковья Никитична, судача с соседками, охотно сообщала, что муж — столичный столяр, и для весомости даже прибавляла: «краснодеревец».

На базаре, у колодца, в лавочке она рассказывала всем, что в Питере муж мастерил только дорогие красивые вещи для богатых господ — среди заказчиков был даже старичок генерал, — но теперь жизнь прижала их, и муж готов по дешевке брать любые, даже самые мелкие заказы.

Но прошел день, и два, и три… А полоцкие жители почему-то не спешили загружать работой столичного «столяра-краснодеревца». То ли никому не требовалось ремонтировать шкафы и столы, то ли горожане сами при нужде брались за пилу и молоток.

«Скверно, — думал Бабушкин, оглядывая аккуратно разложенные пилы, стамески, рубанки. — Надо хоть для виду, для полиции, что-то пилить, строгать… А то подозрительно…»

Он задумался.

«Может, пока для себя что-нибудь смастерить? Просто чтобы не сидеть сложа руки? И попрактикуюсь к тому же. Но что?..»

Прошел в смежную комнату — тоже маленькую, с низким зеленым потолком. Там, сидя за столом и напевая протяжную украинскую песню, Прасковья Никитична подрубала носовой платок.

Бабушкин обвел глазами мебель в комнате: простой шкаф, железная кровать, стол, еще один стол — поменьше, две табуретки.

«Шкаф изготовить, что ли? Нет, трудновато с непривычки, — подумал он. — Стол? Да зачем же еще третий стол?»

— Пашенька! Чего тебе из мебели не хватает? — спросил он жену.

— Небось не на век устраиваемся! Стол да стул есть — и ладно, — сказала Прасковья Никитична.

«На пробу сработаю табурет», — решил Бабушкин.

Вернулся в «мастерскую», неторопливо отобрал нужные доски.

Потом взял ножовку, стал отпиливать куски реек для ножек.

Работал он неторопливо. Куда спешить? Да и вещь такая простая, что и делать-то неинтересно.

Бабушкин и прежде, слесарничая, любил изготовлять сложные, заковыристые детали. Чтобы и руки, и голова трудились. Только тогда он получал настоящую радость. А тут — эка невидаль — табурет!

«Не сработать ли что другое? — задумался он. — Похитрее…»

Поразмыслил и решил смастерить скамеечку. Но не простую, а с «секретом»…

Работа сразу пошла живее.

Бабушкин взял рейки, приготовленные для табуретки, чуть укоротил их, старательно обстругал, превратив в круглые, гладкие, словно полированные, палки. Это будущие ножки скамеечки.

Доски для сиденья он подбирал другие — двухдюймовые, самые толстые из имевшихся в мастерской. Отпилил от них нужные куски, тщательно зачистил рубанком.

Теперь надо было сделать самое сложное — «секрет».

Бабушкин взял старую стамеску с расплющенной рукояткой, наточил ее и стал выдалбливать отверстия для ножек: два на одном конце доски, два — на другом.

Но делал он их почему-то слишком глубокими и чересчур близко одно от другого. А самое странное — парные, рядом расположенные отверстия Бабушкин внутри доски зачем-то соединил между собой широким «коридором».

В этом-то и заключался «секрет».

Если теперь вставить ножки в отверстия, то «коридор», идущий внутри доски, будет снаружи совершенно не виден. Он станет как бы «тайником», маленьким секретным ящичком, куда можно спрятать от чужого глаза небольшую вещичку.

Бабушкин взял несколько подпольных листовок, свернул их и заложил в тайник.

Потом вставил в отверстия ножки. Проверил. Ножки должны держаться туго и выходить из дыр с трудом. Так и получилось.

Сел на скамеечку, нарочно покачался из стороны в сторону. Она держалась прочно, устойчиво. Иван Васильевич позвал жену.

— Мое первое столярное изделие! — гордо сказал он, — Ну, как? Нравится?

Прасковья Никитична мельком глянула на «изделие», не понимая восторга мужа.

— Скамейка как скамейка, — сказала она. — Покрасить не вредно бы…

— Покрасить-то покрашу, — перебил Бабушкин. — А ты ничего не замечаешь? Гляди лучше…

Прасковья Никитична внимательно осмотрела скамеечку, повертела ее и так, и этак.

— Царапина вот, — неуверенно проговорила она. — Тут, кажись, глазок. От сучка…

— Царапина! — засмеялся Бабушкин.

Он перевернул скамеечку, положил ее сиденьем на пол, уперся в доску сапогом и с силой потянул к себе одну ножку. Она медленно, со скрипом вылезла.

— Ну, гляди, — сказал Бабушкин.

Прасковья Никитична осмотрела сперва ножку, потом — дыру в доске.

— Что глядеть-то? — недоуменно спросила она.

Тогда Бабушкин сунул пальцы в отверстие и вытащил из тайного «коридора» подпольные листовки.

— Ловко! — засмеялась Прасковья Никитична.

Она осмотрела и ощупала тайник и опять сказала:

— Ловко!

В тот вечер Бабушкин еще долго возился со скамеечкой. Каждую пару ножек он скрепил поперечиной. Сиденье выстругал гладко, будто вылизал. И наконец покрыл скамеечку зеленой краской.

«Под цвет потолка», — пошутил он.

Назавтра питерский «столяр-краснодеревец» проснулся чуть свет и, лежа, подумал: «Что бы мне еще сработать на досуге?»

Но мастерить для себя Бабушкину больше уже не пришлось. Утром пожилой чиновник принес ему в починку старинную резную шкатулку. Потом соседка попросила зайти — отремонтировать сундук, а трактирщик прислал мальчика — поправить оконные рамы.

Заказы шли один за другим. В конце концов Бабушкин так навострился — даже изготовил новый пузатый комод для купчихи.

…Через несколько месяцев, когда жандармы, потеряв след «государственного преступника», немного поостыли, столичный «столяр-краснодеревец» вместе с женой покинул тихий Полоцк.

Бабушкин уехал в Орехово-Зуево выполнять поручение Ленина.

Верстак и инструменты он продал.

В корзине и чемодане, которые он с женой привезли на вокзал, лежало все их имущество: белье, книги и несколько кастрюль. Никаких шкафов, кроватей, диванов у них не было. Из всей мебели они везли с собой только маленькую зеленую скамеечку.

…С тех пор зеленая скамеечка неизменно находилась повсюду вместе с Бабушкиным. Переезжал он в другой город — тряслась в вагоне и дешевая самодельная скамеечка.

Она служила ему верой и правдой, храня в своем тайнике то запрещенные брошюры, то «Искру», то письма Ленина и Крупской.