Товарищ Богдан

«Берегись, прохвост!»

В воскресной школе появился новый ученик: старший мастер фабрики Максвеля — Шульц. Низенький, худенький, с торчащими длинными рыжими усами, он напоминал таракана. Маленькие красноватые глазки Шульца под редкими, словно выщипанными ресницами все время беспокойно бегали.

Рабочие с фабрики Максвеля рассказывали, что Шульц совсем замучил их штрафами.

Щупленький немец сразу не понравился Бабушкину:

«Что ему здесь надо? Неужто пришел учить арифметику?»

Однажды на уроке русского языка Лидия Михайловна предложила ученикам написать сочинение.

— Расскажите подробно о своей жизни. Пишите только правду, — сказала она.

Ивану Бабушкину и его товарищам — токарям, ткачам, печатникам — нравилась эта учительница. Одевалась она скромно, говорила толково и понятно. А самое главное — в ней, как и в двух других молодых учительницах — Надежде Константиновне Крупской и Зинаиде Павловне Невзоровой — рабочие чувствовали своих, близких людей, друзей.

Бабушкин, придя домой, полночи просидел над тетрадкой. Разбрызгивая чернила, он взволнованно описывал, как бесконечными штрафами по всякому поводу грабят рабочих на Семянниковском заводе, как заставляют стоять у станка по четырнадцать, шестнадцать и восемнадцать часов в сутки, обсчитывают при расчетах, принуждают покупать все продукты только в заводской лавке, а там дерут втридорога и торгуют гнильем…

На следующем занятии Лидия Михайловна собрала сочинения. Пока ученики, склонившись над партами, делали грамматические упражнения, Лидия Михайловна бегло просмотрела несколько сочинений и одобрительно кивнула головой. Рабочие писали о своей тяжелой жизни, о беспросветном труде, о притеснениях.

Лидия Михайловна раскрыла следующую тетрадь и вдруг удивленно подняла брови.

— Послушайте, что пишет один из вас.

Ученики оторвали глаза от тетрадок.

— «Наши фабричные живут хорошо, — читала Лидия Михайловна. — Начальство заботится о рабочих, предоставляет им кредит в фабричной лавке…»

Ученики возмущенно переглянулись.

— Какой холуй это писал? — воскликнул Бабушкин.

— Это сочинение Шульца, — ответила Лидия Михайловна. — Нате, Шульц, ваше творение. Я просила писать правду, а вы…

Шульц боком подошел к столу, взял тетрадку и, не глядя на учительницу, быстро вернулся на место.

— Хозяйский подлипала!

— Продажная шкура! — шептали ученики.

После звонка Лидия Михайловна сложила все сочинения стопочкой, аккуратно связала тесемкой и, уходя из школы, взяла с собой.

«Домой повезла. Проверять», — подумал Бабушкин.

Но он не угадал.

Лидия Михайловна понесла сочинения не домой.

Проехав на конке в другой конец города, она быстро зашагала по узенькому, короткому Казачьему переулку. Украдкой оглянувшись по сторонам — не следит ли кто? — поднялась по лестнице и дала два коротких, отрывистых звонка.

Дверь тотчас отворилась.

— Мне к адвокату Ульянову… Насчет иска по векселю, — громко сказала Лидия Михайловна.

Хотя на лестнице, кажется, никого нет, но осторожность не мешает. Если где-нибудь торчит всеслышащее ухо шпика, — пусть знает, зачем она пришла.

— Пожалуйста!

Лидию Михайловну провели в маленькую невзрачную комнату. У стола сидел сам адвокат — невысокий, молодой, с рыжеватой бородкой. Он встал, приветливо шагнул навстречу учительнице и спросил:

— Принесли?

— Принесла, Владимир Ильич, принесла, — ответила учительница. — Вот! — И она положила на стул стопку тетрадей.

— Очень хорошо, великолепно! — радостно потирая руки, быстро сказал Ильич. — Вы и не представляете, Лидия Михайловна, сколько ценнейшего материала для новой статьи дадут мне эти сочинения рабочих. Благодарю вас, от души благодарю…

…Постепенно Бабушкин подружился с учительницами. Он видел, Надежда Константиновна на уроках пристально присматривается к нему. Однажды она даже пригласила его и еще нескольких наиболее смышленых, решительных учеников к себе домой.

— Давайте сами поставим спектакль, — предложила учительница.

В воскресенье, в полдень, рабочие пришли к Надежде Константиновне.

— Будем ставить пьесу Фонвизина «Недоросль», — объявила она и раздала им переписанные от руки роли Стародума, Милона, Правдина.

Однако изучали роли всего минут двадцать, а потом Надежда Константиновна и Лидия Михайловна пригласили гостей за стол. За чаем завязалась беседа о заводских порядках, о притеснениях, о том, как живут и борются за свои права рабочие в Англии, Германии.

С тех пор не раз и не два побывал Бабушкин с друзьями на квартире учительницы. И каждый раз сперва очень быстро читали роли, а потом долго беседовали.

Как-то Иван Бабушкин, уходя от Крупской и выслушав ее приглашение прийти снова в следующее воскресенье, смущенно, но решительно сказал:

— Вот что, Надежда Константиновна… Мы с приятелями решили… Приходить мы, конечно, будем. С превеликой радостью. Но эти чаи да закуски вы кончайте. А то мы вас вконец разорим.

Он оглядел скромную комнатку учительницы: ситцевые занавески на окнах, простая железная кровать, этажерка с книгами, облупленный низенький шкаф…

— И «Недоросля» будем изучать в другое время. Не за этим мы к вам ходим…

Шульц откуда-то пронюхал, что Бабушкин бывает дома у учительниц.

— Что ви там делайт? — однажды на перемене спросил он Бабушкина.

— Спектакли играем.

— О, вундербар! Я хочу говорить — прекрасно! — воскликнул щупленький немец, задрав кверху свои тараканьи усы. — Театр — мой давний страсть. Сцена, кулисы, грим, лампы, публикум — о, это есть прекрасно! Возможно и мне с вами выступать?

— Для тебя Фонвизин роли не написал, — грубо ответил Бабушкин, желая поскорее отвязаться от Шульца. — Вот когда будет пьеса со шпиками, — приходи!

И он быстро ушел от оторопевшего немца, который так и не понял: шутка это или оскорбление.

На следующем уроке Бабушкин нарочно пересел на другую парту, как раз позади Шульца. Он видел: как только Надежда Константиновна говорила какое-нибудь вольное слово, Шульц сразу записывал в маленький блокнотик, лежащий под тетрадкой.

«Это неспроста», — подумал Бабушкин.

После уроков он выждал, пока Шульц оделся, и незаметно двинулся за ним. Они пошли по Шлиссельбургскому тракту, потом свернули направо в темную улицу.

«Неужто он в полицейский участок наладился?» — волнуясь, подумал Бабушкин.

Он неслышно, по-кошачьи, крался за немцем, стараясь держаться как можно плотнее к заборам и стенам домов.

Шульц приблизился к полицейскому участку, но, не останавливаясь, быстро прошел мимо.

У Бабушкина отлегло от сердца.

«Чуть не возвел напраслину на человека», — облегченно подумал он, однако все же пошел дальше за Шульцем.

Тот завернул в переулок, но не направился к своему дому, а почему-то вскоре опять свернул.

«Куда это он?» — встревожился Бабушкин.

Шульц, то и дело осторожно оглядываясь, сделал круг и вдруг неожиданно для Бабушкина вновь оказался возле полицейского участка.

Воровато оглянувшись, он торопливо шмыгнул в подъезд.

«Вот подлюга!» — возмутился Бабушкин.

Назавтра утром на заводе он, сбиваясь от волнения, рассказал о Шульце своему приятелю — Илье Костину.

Илья с Иваном были одногодки. Оба работали слесарями, учились в вечерней школе, любили потанцевать и приодеться. Илья был выше Ивана, худощавее его. Веселый, деловой, он очень нравился Бабушкину.

Особенно крепко сдружились они после одного печального события. Их знакомый токарь, славный человек, но страшный пьяница, умер, «сгорел» от водки. Удрученные, Иван и Илья ушли на заводской пустырь и торжественно поклялись друг другу: хмельного в рот не брать ни капли, никогда.

— Накинуть Шульцу мешок на голову и отволтузить втемную! — решительно предложил Бабушкин. — Проучить холуя!

— Нет, — перебил Илья. — Тут надо действовать тоньше…

На следующее занятие Бабушкин и Костин нарочно опоздали. Ученики уже рассаживались за парты, когда два друга вошли в тускло освещенную раздевалку.

Илья заговорил со старушкой, которая, сидя у дверей, вязала на спицах. А Бабушкин, окинув быстрым взглядом висящую на крючках одежду, тотчас нашел знакомое пальто Шульца. Оно было из добротного синего сукна с меховым воротником-шалью. Тут же лежала и шапочка аккуратного немца — круглая, бархатная, отороченная выдрой.

Оглянувшись по сторонам, Бабушкин украдкой сунул в карман шульцевского пальто сложенный вчетверо листок и быстро ушел.

Поздно вечером, возвращаясь из школы, Шульц нащупал его в кармане. Развернул бумагу, и руки его затряслись. На плотном листе был нарисован череп с зияющими черными глазницами и скрещенные кости. А внизу большими печатными буквами написано:

«Берегись, прохвост!»

Больше Шульц не показывался в воскресной школе.

В классе сразу как будто легче стало дышать. Ученики ходили веселые, особенно радовался Бабушкин.

На уроке русского языка Лидия Михайловна вызвала его к доске.

— Что-то вы сегодня сияете, как именинник? — сказала учительница. — Какие-нибудь хорошие новости?

— Очень! — Бабушкин указал рукой на пустовавшее место Шульца.

Ученики засмеялись.

— Ну-ну, успокойтесь, — сказала Лидия Михайловна. — А вы, — обратилась она к стоящему у доски Бабушкину, — напишите какое-нибудь предложение и сделайте грамматический разбор.

Бабушкин задумался. Потом улыбнулся и, быстро-быстро постукивая мелом, написал:

— Сотрите! — побледнев, приказала учительница. — Сейчас же сотрите!

После урока она подозвала Бабушкина:

— Останьтесь! Я вам дам дополнительное задание.

Когда ученики разошлись, Лидия Михайловна укоризненно сказала ему:

— Вас надо еще учить и учить конспирации. Стыдно! Думаете, если Шульца нет, так можно такие вещи писать на доске? А может быть, в классе другой «Шульц» сидит?

Бабушкин смутился. Действительно, глупо, по-мальчишески поступил.

— Больше такого не повторится. Обещаю, — сказал он учительнице.

И, улыбнувшись одними глазами, добавил:

— А если и впрямь другой «Шульц» объявится, мы и его из школы взашей… Научены теперь, как с такими субчиками обращаться…