Товарищ «Чума» 3

Глава 17

Но долго сокрушаться о содеянной глупости было недосуг — нужно было идти спасать горбатого братишку. В общем, я стряхнул с себя тоску-печаль: чего сожалеть о том, чего не в силах изменить? Разве что об стенку убиться с горя? Так это совсем не наш метод — лучше я сейчас пойду и пришибу с десяток фрицев, чтобы немного развеяться.

И еще один вопрос вновь вышел на повестку дня: допустим, дед неожиданно погибнет на войне, от меня вообще что-нибудь останется? Если раньше я никаких изменений, связанных с моим стариком, не ощущал, то сейчас, после возникновения «связи», всё изменилось кардинальным образом!

Ведь тогда нарушится причинно-следственная связь: дед не женится на бабушке, не родится отец, следовательно, и меня не будет. Но опять же, я ведь сейчас могу разделять, где «приобретенная» память из альтернативной ветки реальностей, созданной моим перемещением, а где моя реальная.

Ведь я сейчас словно из двух половинок состою. Может быть, тогда исчезнет приобретенная здесь «половинка»? Но лучше не рисковать и подслеживать одним глазком за моим предком! Еще бы какую магическую защиту ему замастырить.

Ходили же и в моём мире слухи о заговорённых ведьмами людях, которых и пуля не берёт, и зараза никакая не клеится. Надо будет внимательно проштудировать веду после нашей совместной операции на момент подобных заклинаний. Ну, или самому покубатурить, и что-то придумать. В общем, есть еще насущные задачи, над которыми стоит в ближайшее время поработать.

— Вот, держи, Ваня! — Я вытащил из кармана приготовленный загодя защитный оберег, предотвращающий действие пагубной магии злыдня.

— Что это? — удивленно произнес он, крутя в руках неказистую поделку, связанную в сложный узел из подручного «мусора» — ниток, мелких костей и перьев.

— На шею надень, и носи под одеждой, — ответил я. — Это специальный знак для моего помощника, что ты свой. Без этой штуковины он и тебя порвет, стоит его только освободить…

Ну, а что я ему на этот счет должен сказать? Типа: это магия, дедунь? Так он мне сразу и поверит, ага. Он у меня атеист-коммунист до мозга костей. Тут надо действовать с осторожностью, чтобы отторжения не вызвать. А вот когда он уже и сам поймет, как в той песне поётся, что мир не прост, совсем не прост — вот тогда мы с ним по-другому уже поговорим.

— Да как он его под одеждой-то увидит? — продолжал задавать «неудобные» вопросы дед. — Или он у тебя рентгеновским зрением обладает? — едко усмехнулся Чумаков-старший.

— Ты меня прости, Иван, но даже у тебя куда больше одного органа чувств, — спокойно парировал я. — Чего ты на одном зрении зациклился? Слух, осязание, обоняние, вкус…

— На вкус он его, что ли, пробовать будет? — Дедуля тоже в карман за словом не полез.

«Главное, чтобы он тебя на вкус не попробовал», — подумал я.

— Согласен, возможно, твой помощник реагирует на запах, — уже вполне серьёзно продолжил дед, даже понюхав оберег. — Просто не вижу других вариантов…

— Эх, Ваня-Ваня! — улыбнувшись, произнес я. — Знал бы ты, насколько могут быть разнообразны органы чувств у животных: это и тепловидение, и эхолокация, и элекро и механорецепции (пропилила же мне в своё время мозги наша школьная биологичка)… Ты же вроде в учениках у профессора биологии ходил? Но сейчас читать тебе лекции совсем недосуг, — теперь уже я бросил взгляд на наручные часы, — пора нам! Я еще и не переоделся…

Черт, как я мог забыть? Ведь в партизанском отряде мне подобрали по размеру немецкую форму, в которой я хотел отправиться с дедом «в гости» к фрицам. Мысленно ругаясь и распекая себя за безалаберность, я заскочил в избу, подобрал с пола мокрый вещмешок, и вывалил из него на пол влажную форму ефрейтора вермахта с «пустым» погоном и одной нарукавной лычкой в виде «галочки».

Не без некоторого внутреннего содрогания (хоть я и совершенно не брезглив) я залез в чужую и мокрую одежду, снятую партизанами, скорее всего, с какого-нибудь мертвого фрица. Но маскировка — наше всё, поэтому придётся потерпеть некий физический и душевный дискомфорт.

Переодевшись, я вернулся во двор под навес, где застал шмыгающую носом Акулину с глазами на мокром месте, и Глафиру Митрофановну с сухим, но покрасневшим взглядом.

— Что у вас тут? — мазнув взглядом по расстроенным лицам моих женщин, поинтересовался я.

— Прощались… — пискнула девушка, промакивая слёзы накинутым на плечи цветным платком.

— Прекратили сырость разводить! — сурово произнёс я. — Всё будет хорошо! Это фрицам сегодня не поздоровится! Вот поплачь за них, пока они живы…

— Вот ещё! — «Вспыхнула» девушка, смахивая ладошкой слезы со щёк и разворачивая ссутуленные плечи.

Её крепкая грудь, плотно облепленная подмокшей тканью кофточки, которую она после нашего вояжа по лесу не успела сменить, мгновенно проявила себя во всей красе — напряженными сосочками, набухшими от прохлады. Твою мать! Вот как мне теперь это развидеть? Я ведь только о них теперь всю дорогу думать буду, а они — стоять у меня перед глазами!

Дед за моим плечом одобрительно, но смущенно «крякнул», видимо, тоже высоко оценив пикантную картинку.

— Ну доча, пойдем… — поймав плотоядный взгляд моего старика, произнесла Глафира Митрофановна, обнимая девушку за плечи, и буквально утаскивая её в избу. — Берегите себя, ребятки! — произнесла она на прощание, а Акулинка вновь громко всхлипнула.

— Пошли, — я потянул деда, до сих пор стоявшего с открытым ртом и судорожно сглатывающего слюну, в сторону тропинки, ведущей в лес, — нам нужно в Тарасовку до рассвета успеть! А до него уже совсем ничего…

Некоторое время мы шли молча по лесной тропинке, я — первым, дед — за мной, ступая след в след. Навернуться в темном лесу, ступив не «туда» — это, как нефиг делать. Вот и осторожничал старик. А я, знай себе шпарил, как по освещенному проспекту — с моим ведьмовским зрением мне любая темень нипочём!

— Ром, постой! — негромко окликнул меня старый, не разглядев в темноте нависающую над тропинкой ветку и едва не выколов себе глаз. — Не так быстро! Я как кошка в темноте видеть не умею…

— Извини. — Я немного снизил темп, ведь действительно разогнался не на шутку. Еще угроблю старика ненароком.

— Слушай, а это тоже оно? — спросил дед, когда мы пошли дальше, но теперь уже я посматривал через плечо на деда, проверяя, чтобы не отстал в темноте. Так-то действительно в лесу хоть глаз коли. Да еще и всё небо затянуто грозовыми тучами — ни луны не видно, ни звёзд.

— Ты о чем? — не останавливаясь, уточнил я.

— Ну… об этом… секретном чудо-оружии, — пояснил Чумаков-старший. — Это с его помощью у тебя такое зрение?

— Отчасти да, — вновь максимально туманно ответил я. — Побочный эффект… Такой же, как и старение, — решил я немного окатить его ледяной водичкой, а то смотрю, размечтался, — я ведь еще недавно помоложе твоего выглядел.

— Да, я слышал, как в отряде удивлялись, — произнес дед. — Опасная, выходит, штуковина.

— Еще какая! — заверил я старика. — Один раз ошибся — и почти в старика превратился. Но, спасибо, что хотя бы выжил, и могу немцев дальше бить. Ну и, проводить дальнейшие испытания, доводя эту вундервафлю до ума. Вот, если мы с тобой еще и моего помощника сумеем освободить — тогда вообще, все как по маслу пойдет и ускориться весьма.

— Слушай, Ром… — после небольшого молчания, как-то смущенно, но решительно, произнес мой старик. — А у тебя с Акулиной что-то серьёзное?

«Твою же мать!» — беззвучно выругался я.

Вот так и знал, что обязательно западет дед на Акулину с моим-то везением. А на неё сложно не запасть — уж очень удалась и статью, и лицом ведьмина внучка. Я и сам прекрасно ощущал на себе её притягательную силу, с которой справлялся с огромным трудом. И отчего меня к ней так тянуло? Вон, и дедуля тоже попался, как сопливый юнец…

Хотя, он сейчас именно такой и есть — молодой, холостой и в любовных делах совсем неопытный. Хотя, чему-то же его научили в разведшколе? Ведь умение обаять и покорить женщину — один из неотъемлемых приёмов деятельности разведчика-нелегала.

Может, оттого, что ведьма она, хоть и неинициированная в этой реальности? Нет, меня же и к мамаше её тянуло не меньше, а у Глафиры Митрофановны даже задатка никакого нет.

— Ты не подумай чего, товарищ Чума, — неожиданно перешел на «официоз» Чумаков-старший, — я ведь с самыми серьёзными намерениями… Я ведь… и жениться могу… Даже хочу… Запала она мне в душу… — сумбурно пояснил дед.

Ну, вот приехали! В моей памяти неожиданно «потускнели» воспоминания моего детства из этой, новой ветки реальности. Словно и были они, а словно бы и не были… Словно дежавю[1] у меня на всю голову.

«Значит, — подумал я, — если эти воспоминания до конца не исчезли, вероятность встречи моего деда с моей бабкой еще имеется. Пятьдесят на пятьдесят, а то и меньше. Но всё-таки есть. Нет, дедуля, мы еще поборемся за рождение моего отца!»

— Слушай, Иван, как-то не ко времени ты этот разговор затеял, — попенял я ему. — Понимаю, от Акулины у любого нормального мужика голову нахрен отключает!

— Прав ты, Рома, не ко времени всё… Но я как подумаю, что не увижусь с ней больше… Так было у тебя с ней чего? Только не темни…

— Не было у меня с ней ничего… — Я увидел, как на лице деда засияла счастливая улыбка. Как же она ему в голову-то залезла? — Она сама мне сказала, что до конца войны никакой любви ни с кем крутить не будет. А вот как закончится…

— Всё, молчи! — оборвал меня старик. — Может, и не доживём мы с тобой до конца войны…

— А вот это ты брось! — Теперь пришёл мой черёд затыкать ему рот. — Чтобы выкинул такие мысли из головы! Доживешь! Обязательно доживёшь! И на рейхстаге распишешься!

Хотя не факт, старик-то теперь не во фронтовой разведке — слишком сильно я изменил его судьбу. Он теперь, возможно, намного раньше сорок пятого года в Берлине может оказаться.

— Это еще зачем? — не понял старик.

— Чтобы помнили не только наши потомки, а ещё и твари, которые когда-нибудь еще вздумают свою вонючую пасть на нашу Родину разевать! — доступно пояснил я. — Так что, если будешь в Берлине, расписаться на рейхстаге не забудь! — Я помнил о том, что эти надписи на стенах рейхстага существовали даже в моем времени, как напоминание, что не стоит немцам играть с огнем! Однако, кое-кто успел об этом забыть. Вот и пришлось мне, школьному учителю, за оружие взяться. — Да еще и сфотографироваться на его фоне не забудь! — вырвалось как-то само собой.

Я отлично помнил черно-белую фотографию: на ступенях поверженного рейхстага на фоне выщербленных пулями и осколками стен, расписанных надписями наших солдат-победителей в окружении боевых товарищей-однополчан, стоял мой старикан.

Но это было воспоминание из моего родного мира, а вот подобной фотографии из этой альтернативной ветки я, как ни пыжился, вспомнить так и не сумел. Возможно, что на этот раз деду не посчастливится оставить памятную надпись в самом центре рассадника «мирового зла». Либо, эти воспоминания пробудятся во мне, когда это событие произойдёт… Одним словом, время покажет.

— Хорошо, обязательно сфотографируюсь… — сбитый с толку моим напором, обескураженно пообещал дед. — Ты так об этом говоришь, — спустя небольшую паузу, добавил он, — как будто точно знаешь, что всё будет именно так.

— Я верю в это, Иван! — ответил я максимально серьёзно. — Верю всем сердцем и всей душой! И моя вера во много повышает вероятность исполнения именно этого сценария. Чего и тебе советую.

— Чего советуешь? — Выпучил глаза Чумаков-старший. — Верить?

— Да, верить в нашу победу, как бы не обстояли дела на сегодняшний момент! Ведь в нашу победу верим не только мы, а еще миллионы наших советских людей. Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Вот это я речугу задвинул! И откуда только это из меня поперло? Никогда не был склонен к подобным 'выступлениям. Или это отголоски личности моего реципиента — настоящего Романа Перовского? Просто другого объяснения подобному поведению я не находил.

— А ты думаешь, Ром, немцы не верят в свою победу? — невесело усмехнувшись, произнёс дед. — Я ведь не слепой: в вооружении, и в военной выучке они нас превосходят. Мы тоже за год войны многому научились, но…

А старик у меня молодец, его так просто лозунгами не взять! Критическое мышление на высоте. Сопоставил факты — и нате!

— Конечно верят, — тут даже спорить не было никакого смысла, — и, скорее всего, не меньше нашего. Но, не в вооружении и выучке сила! Хотя, соглашусь, что без них тоже никуда.

— А в чем сила, Ром?

И как я, по-вашему, должен был на это ответить после такого вопроса? И пусть изначально у меня был заготовлен совсем другой ответ, но я произнес:

— Я думаю, что сила в Правде. У кого Правда — тот и сильней![2] А Правда в этой войне — на нашей стороне! Поэтому, и вера наша крепче гранита, и врага мы погоним с нашей земли поганой метлой! Согласен, старичок?

— Еще как согласен! — с воодушевлением произнес Чумаков-старший. — Поэтому и готов голову за победу сложить!

— А вот это абсолютно неверный постулат! — Они с Акулинкой прямо как из одного теста слеплены. Ей разжевывать эту прописную истину пришлось, и, видимо, деда тоже сия «скорбная чаша» не минует. — За победу, товарищ Янус, надо сражаться! А вот дохнут пускай наши враги! Только так, а не никак иначе! Запомнил, боец? — рыкнул я командным голосом.

— Так точно, товарищ Чума! — по- военному четко отозвался Чумаков-старший, словно я был для него старшим по званию и должности. — Запомнил!

Остаток дороги мы шлепали молча, приближаясь к деревне, в которой происходило что-то невообразимое: там, не прекращаясь, сверкали молнии одна за другой и гремел гром. Тогда, как под сенью деревьев было относительно тихо.

Уже на подходе помимо грома стало слышно, как хлещут по раскисшей земле тугие струи дождя и завывает сильный ветер. А в лесу от ветра даже листочек не пошевелился, да моросил мелкий теплый дождик, не приносящий особых неудобств. Молодец леший — выполняет данное мне обещание со всей тщательностью.

— Как это? — явно охреневая от увиденного, произнес дед, остановившись «на границе» леса и деревни. — Так не бывает…

А там, словно кто-то (но я-то знаю, кто это был, а вот моему старику знать об этом не стоит) провёл невидимую черту, причем провел её косыми струями дождя, который натурально стоял стеной. Дед вытянул руку перед собой, желая убедиться, что ему все это не мерещится.

Но ему не мерещилось — в Тарасовке творился настоящий природный катаклизм, тогда как в лесу стояла вполне себе приемлемая погода. Даже морось прекратилась. Очередная ослепительная вспышка молнии ярко осветила утопающую в проливном дожде Тарасовку, и дед, наконец, понял, что это всё ему не мерещится.

А когда над нашими головами громыхнуло так, что весь ливер в животе перетряхнуло… Да уж, после сегодняшних приключений, «шаблоны» у моего старичка, «слегка» дали трещину. А то ли еще будет, когда мы братишку освободим и дадим фрицам как следует просраться? Как бы у него будёновку совсем не сорвало.

— Готов к труду и обороне, товарищ Янус? — Выдернул я Чумкова-старшего из ступора. Дед скупо кивнул. Надеюсь, что он успеет собраться как следует. — Тогда погнали наши городских! — Бросив взгляд на часы, я дал отмашку к началу операции.

[1] Дежавю́, или дежа вю (фр. déjà vu — «уже виденное»), — психическое состояние, при котором человек ощущает, что когда-то уже был в подобной ситуации или в подобном месте, однако, испытывая такое чувство, обычно не может, несмотря на его силу, связать это «воспоминание» с конкретным моментом из прошлого. Наука распознаёт два типа дежавю: патологическое, обычно ассоциируемое с эпилепсией, и непатологический тип, характерный для здоровых людей, из которых примерно две трети имели опыт дежавю. Люди, которые больше путешествуют или часто смотрят фильмы, испытывают дежавю чаще, чем другие. Частота возникновения дежавю уменьшается с возрастом.

[2] «Сила в правде» — афоризм, получивший распространение в России с начала XXI века. Восходит к фразе Данилы Багрова (в исполнении Сергея Бодрова-младшего), героя фильма «Брат 2», вышедшего в 2000 году.