Трагедия закона

Глава 12 КТО-ТО ПРОБОЛТАЛСЯ

Шила Бартрам была высокой и светловолосой, с большими, немного навыкате, серыми глазами и бледной кожей, которую некоторые считали признаком анемии, но другие находили «интересной». Ей было девятнадцать лет, и она готовилась стать медсестрой Красного Креста. Ее отец был управляющим в крупной промышленной фирме и большую часть жизни проводил в разъездах по стране от одного филиала к другому, надзирая за исполнением различных правительственных заказов. Тем временем Шилу с матерью эвакуировали из Лондона к тетке, жившей неподалеку от дома Маршаллов. Все это и многое другое Дерек узнал в первые полчаса их знакомства. Матери с трудом удалось уговорить его отвезти ее в соседнюю деревню на заседание комитета, посвященное вопросам улучшения условий размещения военного контингента, и он, слоняясь почти все утро в ожидании окончания заседания, повстречал Шилу, пребывавшую в схожей ситуации. Прежде чем оба поняли, что происходит, утренняя скука превратилась в волшебство, и — на зависть или к сожалению остального мира, в зависимости от этого мира вкусов и опыта — Дерек вез мать домой, а Шила возвращалась в госпиталь в состоянии, напоминавшем легкое опьянение, вполне естественное, но абсолютно для них незнакомое и необъяснимое.

Это случилось в субботу. Дерек должен был присоединиться к судье на лондонском вокзале в понедельник днем, чтобы продолжить турне. Он ухитрился сделать так, чтобы провести с Шилой почти все воскресенье, а в те часы, когда не мог быть с ней, размышлял о ее совершенстве, ее очаровании и о том, как ему повезло, что они повстречались. О том, как провела эти часы Шила, можно судить только по ее удивительному и сокрушительному провалу на экзамене, случившемуся несколькими днями позже. В понедельник, по окончании отпуска, столь насыщенного эмоциями, словно Дерек провел его в пути, направляясь на Западный фронт, влюбленный нехотя вернулся в Лондон.

Увидев Хильду, стройную, элегантную, разговаривавшую с подобострастно глядевшим на нее охранником у дверей персонального судейского вагона, Дерек ощутил легкое, но безошибочно узнаваемое беспокойство. Он его тут же подавил, но воспоминание осталось, и вместе с ним — смутное чувство вины. Потому что в том состоянии, в каком он тогда пребывал (если допустить, что его состояние имело хоть какое-то отношение к рассудку), вид Хильды, как и любой другой женщины, неизбежно провоцировал сравнение с предметом его обожания. И первый результат сравнения в данном случае граничил с предательством по отношению к Шиле — или, точнее сказать, к образу Шилы, который он старательно пестовал в своем воображении последние два дня. Он успел совершенно забыть, насколько привлекательна Хильда. Разумеется, она была старше Шилы — намного старше, если говорить честно. Их вообще нельзя было сравнивать. Но в то же время, если принимать во внимание выдержку и тактичность Хильды, спокойную уверенность ее поведения в любом окружении, Шила казалась чуточку слишком наивной, и ее восхитительному простодушию самую малость недоставало пикантности.

Сомнение исчезло почти так же быстро, как возникло, задолго до того, как разум Дерека успел его осознать. Спустя пять минут он поклялся себе, что сомнения никогда и не было. Однако оно все же не прошло бесследно. Глубоко запрятанное в подсознании, оно отныне напоминало о себе мгновениями раздражения, хотя возмещающая сила воображения накладывала на них слой за слоем пленительные черты, рождавшие в конце концов образ жемчужины человеческого совершенства — идеальной Шилы, чье воплощение в плоти и крови в положенный срок явит собой самую опасную соперницу Хильде.

Между тем источник этой душевной смуты и сам пребывал далеко не в покое. Если в глазах Дерека Хильда представала хладнокровной и безмятежной, то он преувеличивал ее самообладание больше, чем мог себе вообразить. На самом деле она провела выходные в смятении. Она вернулась домой из клуба, ободренная спокойной надежностью Моллета более, чем ожидала, но нашла судью, только что приехавшего из «Атенеума», в глубочайшей депрессии. Перед ним лежало письмо от шурина, в котором тот высказывал весьма неблагоприятные перспективы будущих переговоров с поверенными Сибалда-Смита. Вскоре судья поведал, что, как бы серьезно ни было то, что написано в письме, это еще самая малая из его неприятностей. Что по-настоящему гнетет его, так это инцидент, случившийся сегодня в тихих покоях клуба. За чашкой чая он разговорился со старшим коллегой — судьей, человеком, чьей безграничной осведомленностью Барбер всегда восхищался и чьего острого языка втайне побаивался. В ходе обычной беседы, которая любому третьему лицу, присутствуй он при ней, показалась бы всего лишь дружеской заинтересованностью в делах Южного турне со стороны собеседника, тот ясно дал понять несчастному Барберу, что прекрасно знает обо всем, что произошло в Маркхэмптоне. Безжалостно, в своей мягкой, покровительственной манере, которой славился, мучитель влил в него яд по капле, закурил сигару и отбыл, оставив Барбера взбешенным и страшно напуганным.

— Кто-то проболтался! — прорычал Барбер, рассказывая все это жене. — Несмотря на все принятые нами меры предосторожности, кто-то все же проболтался!

— Да, это очевидно, — согласилась Хильда, быстро соображая, что инъекция деловитости с ее стороны будет лучшим противоядием в подавленном состоянии мужа. — В конце концов, этого следовало ожидать, не так ли? Рано или поздно такие вещи неизбежно выходят наружу.

— Кто это мог быть? — продолжал Барбер. — Могу поклясться, что мальчик надежен. И Петтигрю из кожи вон лез, сам настаивая, чтобы все было сохранено в тайне… Конечно, полицейский офицер слишком молод и неопытен, но все же… Ты же не думаешь, что Петтигрю мог меня подставить, правда, Хильда? В конце концов, мы с ним такие старые друзья…

Хильда поджала губы.

— Нет, — сказала она. — Я не думаю, что он стал бы тебя подставлять. По-моему, раз уж все вышло наружу, совсем не важно, кто за это ответствен. Но если тебе интересно, Уильям, с моей точки зрения, все абсолютно ясно. — Судья посмотрел на нее в изумлении. — Ты полностью упускаешь из виду, что в аварии участвовали две стороны, — раздраженно напомнила она. — И вероятнее всего, разговорился сам пострадавший и его друзья. У Салли Парсонс весьма обширный круг знакомых, и я ничуть не сомневаюсь, что она все им доложила.

Барбер в отчаянии вскинул руки.

— Теперь слух пойдет по Темплу, — простонал он. — По всему Темплу!

— Уильям! Возьми себя в руки. Пусть даже в Темпле все станет известно, что это существенно изменит? Ты должен помнить, что, если все удастся уладить без судебной тяжбы, история никогда не попадет на страницы газет, а это единственное, что имеет значение. Ты ведешь себя просто как ребенок!

От ее упрека к Барберу отчасти вернулось чувство собственного достоинства.

— Есть вещи куда более важные для человека моего положения, чем открытые обвинения в газетах, — сказал он. — Разве ты не понимаешь, Хильда, какой невыносимой станет для меня обстановка, когда мои коллеги начнут судачить на этот счет? Я не знаю пока, насколько далеко все зашло, но следует в любой момент ожидать, что лорд — главный судья пошлет за мной и предложит…

— Что предложит?

— Предложит подать в отставку.

— В отставку? — горячо подхватила Хильда. — Чушь! Он не может заставить тебя уйти в отставку. Никто не может. И ничто.

— Кроме решения обеих палат парламента.

— Вот именно.

Но судью это не успокоило.

— Я этого не переживу, — сказал он. — Достаточно кому-то направить запрос в палату, чтобы сделать мое положение безвыходным. И пострадаю не только я, все юридическое сообщество окажется…

Он содрогнулся от такой перспективы.

— И все это подводит нас к тому, — решительно перебила его Хильда, — что мы должны договориться с Сибалдом-Смитом. Так это мы и так уже знаем. Если все замять, ни лорд — главный судья, ни кто бы то ни было другой не захотят поднимать скандал. А память на подобные вещи у людей очень короткая, сам знаешь, тем более что идет война и им есть о чем думать, кроме нас. Дай-ка мне взглянуть на письмо Майкла.

Письмо, разумеется, оптимизма не внушало. Поверенные пострадавшего, говорилось в нем, не выказывают ни малейшей готовности умерить свои запросы. В конверт было вложено их письмо с требованием скорейшего ответа. Далее Майкл сообщал, что состоялся консилиум врачей, назначенный по согласию обеих сторон; заключение, подписанное доктором, выбранным судьей, было хуже, чем они опасались. Кроме ампутации мизинца, имело место повреждение мышц руки, которое в настоящий момент серьезно ограничивает ее подвижность, и этот дефект может остаться навсегда. В любом случае медикаментозное лечение будет длительным и дорогостоящим. Другое заключение, заключение известного музыканта, подкрепляло утверждение истца, что отсутствие пальца почти наверняка сведет его заработки как исполнителя к нулю, а ведь это не единственное полученное им увечье. В заключение Майкл просил дальнейших указаний.

Хильда с упавшим сердцем отложила письмо. Потом встала, зажгла сигарету и наполовину выкурила ее, прежде чем принять решение.

— Думаю, мне нужно поехать и поговорить с ним.

— Может, это самое лучшее, — поддержал ее муж. — Но в свете его письма, боюсь, он мало что еще может для нас сделать.

— Кто? Майкл? Я не его имела в виду, хотя и с ним я в любом случае повидаюсь. Я имела в виду — встретиться с Сибалдом-Смитом.

— Хильда! Ты это не серьезно.

— Разумеется, серьезно.

— Но об этом не может быть и речи! Ты… ты не можешь этого сделать.

— Почему нет?

— Ну, для начала ты не хуже меня знаешь, что, когда дело переходит в руки адвокатов, неприлично для любой из сторон действовать у них за спиной и…

— Плевать мне на приличия. Надо что-то делать, и делать, по-моему, нужно именно это. А если ты настаиваешь на соблюдении правил, то я не являюсь стороной в этом деле.

— Хильда, умоляю, дважды подумай, прежде чем сделать это. Подобное вмешательство третьего лица к добру не приведет — более того, может нанести непоправимый ущерб. Какова, по-твоему, будет реакция совершенно постороннего человека…

— Он не совершенно посторонний.

— Ну да, допустим, он раз или два бывал в нашем доме, хотя лично я его не помню, но с практической точки зрения он посторонний.

— Когда-то я неплохо знала Сибалда-Смита, — задумчиво произнесла Хильда. — В какой-то период времени даже очень неплохо.

Судья изумленно воззрился на нее, и шокирующее подозрение отразилось на его лице.

— О нет! Не настолько хорошо! — со смехом успокоила его Хильда и поцеловала в макушку. Потом села на скамеечку для ног у его кресла и улещивающим голосом сказала: — Ну что, будем считать, вопрос решен?

— Если ты к нему поедешь, — слабо воспротивился судья, — то это будет без моей санкции.

— И в случае необходимости ты сможешь от меня откреститься. Очень хорошо, на том и порешим. Теперь другой вопрос: какие условия мы можем ему предложить?

С этого момента разговор постепенно пошел вразнос, как часто бывает, когда речь заходит о деньгах. С оценки нынешнего финансового положения судьи он скатился на неприятную тему необходимости экономии в будущем. Хильда неожиданно продемонстрировала безропотность в том, что касалось ее собственных трат, но и непреклонность в том, что казалось ей неразумными запросами со стороны мужа. Постепенно, по мере того как разговор соскальзывал, что было неизбежно, в абсолютно бессмысленную для обсуждения сферу прошлого, он становился все более язвительным, а Хильда — все более крикливой. Что сталось с гигантскими гонорарами, которые он зарабатывал в последние годы своей адвокатской практики, когда обычный и добавочный подоходные налоги были ниже, чем сегодня, и не шли ни в какое сравнение с тем, какими они могут стать завтра? Хильда, у которой нервы были напряжены до предела после всех турбуленций дня, утратила свое обычное самообладание, когда ее муж снова вытащил на поверхность старые обвинения в экстравагантности. Вместо того чтобы пропустить их мимо ушей, она принялась сердито подсчитывать стоимость давно изношенных платьев и давно переваренных ужинов. Сначала она разразилась негодованием, потом стала пронзительно кричать в свою защиту, что каждое истраченное ею пенни было истрачено ради поддержания его репутации и известности, ради дальнейшего продвижения его карьеры, которой она преданно посвятила — она не верила своим ушам, слыша произносимые ею самой избитые клише, — лучшие годы своей жизни. Если бы не ее мудрость, он бы, как ему хорошо известно, никогда не занял того положения, какое занимает и которое из-за его преступной беспечности оказалось теперь под угрозой. А если говорить об экстравагантности… Тут настал черед Барбера отразить атаку, которая, если честно признаться, зиждилась на весьма зыбком основании, поскольку его-то вкусы всегда были как раз очень простыми.

Уязвленный ее несправедливостью, он сделал несколько ответных выпадов, которые, в свою очередь, были вопиюще несправедливы, и все закончилось достойной сожаления сценой, разрешившейся тем, что Хильда заливалась потоками сердитых слез, а судья бормотал извинения, и изначальный предмет ссоры полностью забылся.

На следующее утро мир был восстановлен, но проблема, послужившая причиной спора, ничуть не приблизилась к своему разрешению. Если Сибалд-Смит не умерит своих требований, финансовое положение Барбера ждала катастрофа. А если Барбер не сможет эти требования удовлетворить и будет подан иск, он потерпит не только финансовую, но и профессиональную катастрофу. Единственная слабая надежда состояла в том, чтобы истец или его адвокаты вовремя осознали, что доводить дело до крайности не в их интересах, потому что лучше все же иметь должником судью Высокого суда, ухлопывающего весь свой доход на выплату разумной суммы в рассрочку, чем сломанного человека без зарплаты и перспектив. И как нехотя признал в конце концов судья, прямой контакт Хильды с Сибалдом-Смитом, вероятно, был единственной возможностью склонить последнего к такому решению.

Хильда начала приводить свой план в действие без промедления, но сразу же столкнулась с препятствием. Как ей удалось выяснить, Сибалд-Смит жил в своем загородном доме, куда она в тот же день позвонила. Однако поговорить с ним не удалось. На звонок ответила Салли Парсонс, и Хильда поспешно положила трубку, чтобы не выдать себя. Ни за что на свете она бы не рискнула говорить или встречаться с этой женщиной. В ее памяти моментально всплыли публичные унижения, коим она некогда подвергла ее и которые, в этом Хильда могла не сомневаться, Салли Парсонс ей не забыла. От этого воспоминания она даже невольно вздрогнула. Если, как следовало из писем адвокатов Сибалда-Смита, он нацелился на месть, то не являлось ли это следствием ее влияния? Однако не все еще потеряно. Если удастся встретиться с ним наедине, вероятно, можно будет нейтрализовать это влияние и вырвать победу. Его дом находился неподалеку от Рэмплфорда, следующего города на маршруте турне, а Салли Парсонс никогда не могла выдержать деревенскую жизнь более двух дней кряду. Хильде наверняка удастся найти способ проникнуть туда — разумеется, если оставить судью без присмотра будет безопасно…

На время отодвинувшаяся было мысль о другой, более темной и таинственной угрозе, нависшей над ними, вернулась и встревожила ее с удвоенной силой. Она постаралась отогнать ее и снова подошла к телефону. На этот раз она позвонила в контору брата и назначила ему встречу на утро понедельника.

Майкл был младше сестры, хотя выглядел на несколько лет старше. Как и она, он был невысок ростом и темноволос, но в отличие от нее позволил себе растолстеть. Он обладал тонким умом и тактом, при желании мог быть исключительно обаятельным и умел пользоваться этими своими качествами без зазрения совести. На сей раз он решил быть откровенным.

— Хильда, твой важный муж попался, — сказал он. — Мы у них в руках, и они это знают.

— Незачем так злорадствовать по этому поводу, — упрекнула его сестра. — Как бы ты ни относился к Уильяму.

Майкл оставил ее реплику без комментариев.

— Что-то необходимо предпринять, — продолжил он. — Уже пошли сплетни.

— Я знаю.

— Ну и что он предлагает?

— Я предлагаю поехать поговорить с Сибалдом-Смитом, — ответила Хильда, сделав ударение на местоимении.

— Напрямую? Полагаю, он будет немного шокирован, но, вероятно, это действительно лучшее, что можно придумать. Когда ты намерена это сделать?

— Надеюсь, в течение двух ближайших дней.

— Поторопись, времени терять нельзя. А пока нужно ответить на их последнее письмо, иначе они вполне могут, не дождавшись ответа, подать иск.

— Я думала об этом, — согласилась Хильда. — Наверное, лучше всего просто сообщить им, что судья сейчас совершает выездное турне, и что ты снова свяжешься с ними, как только сможешь получить от него инструкции.

— Что ж, будем надеяться, это ненадолго удержит их. К счастью, их фирма славится своей нерасторопностью — может, в поле их зрения и не попадет тот факт, что у судьи был перерыв в несколько дней и он мог за эти дни дать все нужные указания. Вообще нам очень повезло, что они не слишком бдительны. Если бы я представлял в этом деле противную сторону, я бы сделал несколько намеков на ушко маркхэмптонской полиции.

— Какого рода?

— Какого рода? Да мне бы стоило только высказать предположение, что они затягивают слушания, безусловно, нарушая закон, и могут быть привлечены к судебной ответственности. Этого с лихвой хватило бы, чтобы они решительно изменили свое поведение. Заметь, возможность того, что они это еще сделают, никуда не исчезла. Риск сохраняется.

— Дай подумать, — сказала Хильда. — Согласно акту, слушания по делу об опасном вождении должны быть проведены не позднее чем через две недели после дорожного происшествия, если своевременно не сделано предупреждение об отсрочке — а в данном случае оно сделано не было. Так что с этой стороны опасности пока нет. Правда, остается открытым вопрос о возбуждении дела об управлении незастрахованным автомобилем. На это у них есть шесть месяцев, а при определенных обстоятельствах и больше.

Майкл усмехнулся.

— Молодец, старушка Хильда, — сказал он. — Ты всегда была лучшим из нас юристом. Я-то совсем забыл о том, что ты сказала. Следовало бы проверить по справочникам, но я тебе верю.

— Можешь на меня положиться, — самодовольно сказала Хильда. — Меня всегда особо интересовала тема ограничения юридических действий в связи с истечением срока исковой давности, я ее специально изучала.

— И не зря. Какая же ты бесчеловечная скотинка, Хильда. Всегда была такой.

— По-моему, нет ничего бесчеловечного в том, чтобы быть юристом.

— Есть, Хильда… Во всяком случае, для женщины. Вот скажи, ты поэтому вышла замуж за Уильяма — чтобы стать успешным юристом «по доверенности»?

— Ты всегда так груб со своими клиентами, Майкл?

— Боже правый! Разумеется, нет!

— Так вот, в настоящий момент я консультируюсь с тобой как со своим поверенным, а твой вопрос — из тех, ответ на который я должна была бы дать поверенному только в том случае, если бы затевала бракоразводный процесс, чего делать не собираюсь.

— Твоя взяла, — добродушно сдался Майкл. — Не сомневайся, я сделаю для вас с Уильямом все, что в моих силах. Я пошлю им такое письмо, как ты советуешь, а ты между тем дай мне знать, увенчается ли успехом твоя встреча с Сибалдом-Смитом. И да поможет тебе Бог.

Хильда заметила на перроне Дерека и с улыбкой помахала ему рукой. От ее синяка к тому времени не осталось и следа — то ли он прошел, то ли был полностью скрыт под эффективным макияжем. Она казалась беззаботной и уверенной в себе, какими вправе быть красивые женщины, имеющие надежное положение в обществе. Спустя несколько минут Дерек поднялся в вагон и был встречен рукопожатием — более теплым, чем требовали приличия, достаточно теплым, чтобы напомнить ему о дружеском договоре конспирации, ранее заключенном между ними, но не более. Пять минут спустя человек в штатском на перроне повернулся спиной к тронувшемуся поезду, уносившему странное собрание человеческих существ, составлявших команду судьи, и вместе с ними еще более странную мешанину надежд и страхов, амбиций и озабоченности.