Трагедия закона

Глава 22 СИЛЫ ПРАВОПОРЯДКА ДЕЙСТВУЮТ СООБЩА

Три дня спустя инспектор Моллет был вызван в кабинет заместителя комиссара, возглавлявшего его департамент в Скотленд-Ярде.

— У меня для вас не совсем обычное поручение, — сказал начальник.

— Сэр?

— Полагаю, вам все известно о господине судье Барбере?

— Я знаю, естественно, что он был убит, сэр, — уклончиво ответил Моллет.

— Кое-кто в полиции Сити, похоже, считает, что вы знаете немного больше. Так или иначе, я получил официальную просьбу откомандировать вас в их распоряжение для оказания помощи в этом расследовании.

— Сэр?

Удивление Моллета было неподдельным и глубоким. Отношения между полицией лондонского Сити и столичной полицией[45] на тот момент были корректными, дружескими и даже сердечными, какими хотелось бы видеть их всегда. Тем не менее это были отношения между двумя различными, хоть и родственными, силами. Для Сити попросить помощи у Скотленд-Ярда в расследовании дела об убийстве, совершенном буквально на его собственном крыльце, было чудом даже во времена, породившие закон о ленд-лизе.

Заместитель комиссара улыбался.

— Ну? — сказал он.

— Разумеется, я отправлюсь туда, Сэр, если во мне есть нужда, — ответил Моллет. — С трудом себе представляю, что могу оказаться хоть как-то полезен в таком деле, как это, но…

— Вы это видели? — перебил его начальник, протягивая фотографию.

Моллет взглянул на нее.

— Да, сэр. Как я понимаю, это орудие убийства. Необычный предмет. Эта фотография, кажется, широко известна.

— Именно. А теперь опознан сам предмет. Из полиции Истбери пришел доклад, в котором говорится, что он идентичен кинжалу, которым в сентябре прошлого года в их краях совершил убийство человек по фамилии Окенхерст.

— Истбери! — повторил инспектор. — Значит, этого человека судили там?

— Да. И этот нож, естественно, фигурировал на суде в качестве вещественного доказательства. А когда суд закончился, он исчез. И объявился снова между лопаток господина судьи Барбера на пороге Центрального уголовного суда. Вот почему, — заключил заместитель комиссара, считавший необходимым все вдалбливать, — кому-то в столичной полиции пришло в голову, что это дело может иметь какую-То связь с тем, что случилось во время Южного турне. А потом ему же пришло в голову, что вы знаете об этом гораздо больше, чем большинство других.

Моллет ничего не ответил. Он стоял прямо и неподвижно перед столом своего начальника, дергая себя за длинные кончики усов и хмурясь. Его мрачный вид произвел впечатление на заместителя комиссара.

— Итак? — нетерпеливо спросил он.

— Разумеется, я отправлюсь туда, сэр, — ответил Моллет. — Сегодня днем.

Заместитель комиссара взглянул на настенные часы.

— Сейчас только десять тридцать две утра, — укоризненно сказал он. — Обычно вы берете старт резвее, Моллет.

— Какой мне смысл идти в Сити с пустыми руками, сэр? — возразил Моллет. — С вашего позволения, я потрачу несколько часов на то, чтобы собрать всю возможную информацию по этому делу.

— Это правильно. И не забудьте об обеде!

Моллет вздохнул.

— Об обеде сейчас едва ли удается вспоминать, сэр, — сказал он. — Я теряю вес каждый день.

Суперинтендант Браф из Полиции лондонского Сити приветствовал Моллета на улице Олд-Джуэри. Это был рассудительный человек, придерживавшийся широких взглядов, и, казалось, перспектива поработать со Скотленд-Ярдом доставляла ему удовольствие. Ходили даже слухи, что в ранней молодости он считал смехотворным содержать в столице две совершенно отдельные полиции, но со временем ему, видимо, удалось изжить память об этом подрывном соображении — во всяком случае, о том свидетельствовало его дальнейшее продвижение по службе.

— Сначала мы покажем вам, что есть у нас, а потом вы покажете нам, чем располагаете вы, — начал он оживленно, выкладывая перед инспектором стопку аккуратно сложенных протоколов опроса свидетелей.

При виде такой массы бумаги Моллет вздохнул.

— Вы много насобирали, — сказал он. — Но насколько я понимаю, у вас, кроме этого, есть кое-что еще? Мне сказали, что задержаны три человека.

— Да. Все трое со вчерашнего дня помещены на неделю в дом предварительного заключения. Они обвиняются в нарушении общественного порядка и сопротивлении полиции. Думаем, лучше всего подержать их взаперти. Кроме того, они действительно нарушили общественный порядок. У одного из моих констеблей знатный синяк под глазом. Все трое добровольно сделали признания. Может, хотите сначала взглянуть на эти документы? Один из них наверняка вас заинтересует особо.

Он вытащил три листка бумаги.

— Вот. Бимиш, девица Бартрам и Маршалл.

Моллет прочел показания одно за другим.

Показания Бимиша были цветисты по стилю, но кратки. Пояснив, что он потерял должность из-за плачевного недоразумения, которое хотел выяснить со своим последним работодателем, он перешел к описанию своих тщетных усилий поговорить с ним, предпринятых в предыдущие дни. Затем, по его словам, утратив надежду привлечь внимание судьи каким бы то ни было иным способом, он прибег к тому, что назвал «шагом отчаяния», то есть прорвался к его светлости, когда тот выходил из здания суда, чтобы уладить свой трудовой конфликт. Он очень сожалеет об учиненном им беспорядке и признает себя в нем виновным. Что же до смерти его светлости, которая шокировала его сверх всякой меры, то здесь он невинен, как еще не родившийся младенец.

— Понятно, — мрачно сказал Моллет, положив бумагу на стол. — Кстати, знаете ли вы, что Бимиш известен еще и как Корки?

— Нет, — признался суперинтендант. — Этого я не знал.

— Ночной клуб «Корки» — слышали? Так это его клуб. Что-то в связи с этим вертится у меня в голове, но что?.. — Он постучал по лбу костяшками пальцев. — Господи! Что с моей памятью? Наверное, это потому, что в последнее время я не ем как следует. Не обращайте внимания. Скоро вспомню. А пока давайте взглянем, что сказала мисс Бартрам.

Показания Шилы были весьма лаконичны. Как и Бимиш, она признавалась в оказанном полиции сопротивлении и нарушении общественного порядка, который та призвана охранять. Так же как и он, только простыми словами, она отрицала какую бы то ни было осведомленность, а тем более причастность к смерти судьи. Относительно же своей роли в потасовке на пороге Олд-Бейли она сказала: «Я была отчаянно расстроена тем, что папу отправили в тюрьму, и хотела поговорить с судьей, сказать ему, что он должен изменить свое решение. Мне говорили, что этого делать не следует, но я не послушалась. Когда же я подошла к судье близко и увидела его лицо, то поняла, что взывать к этому человеку бессмысленно, и, боюсь, потеряла самообладание. Услышав, что позади меня поднялся какой-то шум, я испугалась, что кто-нибудь остановит меня прежде, чем я успею что-либо сделать, и ударила его кулаком в лицо. Потом полицейский схватил меня, и началась общая свалка. Меня потащили, шляпа съехала мне на глаза, так что я не видела, что произошло дальше».

Моллет отложил документ без комментариев и протянул руку за третьим листком. Прочтя первую же фразу, он присвистнул.

— Я же говорил, что это вас заинтересует, — сказал Браф, довольно ухмыльнувшись.

Заявление начиналось словами: «Я убил судью Барбера».

— Вы ведь еще не предъявили ему официального обвинения в убийстве, не правда ли? — спросил Моллет почти встревоженным голосом.

— Еще нет. Видите ли, мы подумали… Впрочем, прочтите до конца, а потом я скажу вам, что мы подумали.

Моллет прочел: «Я убил судью Барбера. Я был возмущен его сегодняшним безобразным поведением в Олд-Бейли. Зная то, что я о нем знаю, я счел, что то, как он поступил с мистером Бартрамом, — это надругательство над правосудием. Обдумав все в течение дня, я достал нож и направился к судейскому входу. Я прибыл туда как раз в тот момент, когда он выходил. И тут я увидел свою невесту, мисс Бартрам, намеревавшуюся поговорить с ним. Прежде чем она смогла к нему приблизиться, ее схватил констебль. От этого я совсем потерял голову, потому что знал: только судья виноват в несчастье, обрушившемся на нее. Действуя спонтанно, я выхватил нож и всадил его судье между лопатками. Я никому не говорил о том, что собираюсь сделать, и один несу ответственность за все случившееся. Я не знал, что встречу там мисс Бартрам. Она вообще не имеет никакого отношения к убийству судьи. Отказываюсь сообщить, где я взял нож, и готов нести всю полноту ответственности за содеянное».

— Очень интересно, — сказал инспектор.

— Интересно и весьма сомнительно, — согласился Браф. — Взгляните, сколько противоречий в этом заявлении. Сначала он говорит, что был возмущен поведением судьи и поэтому, «обдумав все», достал нож и отправился к зданию суда — предположительно с намерением убить судью. А спустя секунду утверждает, что потерял голову, потому что увидел, как юную даму схватил офицер полиции, и совершил убийство спонтанно. То и другое несовместимо.

— Это правда, — подтвердил Моллет. — И вы наверняка заметили, как он старается доказать, что мисс Бартрам даже не приблизилась к судье. Между тем мы знаем с ее собственных слов, что она подошла к нему достаточно близко, чтобы суметь ударить.

— Именно. Весь этот вздор, если хотите знать мое мнение, он несет только затем, чтобы защитить мисс Бартрам.

— Совершенно согласен.

— Что, разумеется, означает, — продолжил Браф, — что сам он, возможно, никого не убивал.

Моллет промолчал. Он заново изучал документ.

— «Я отказываюсь сообщить, где взял нож», — повторил он.

— Нож! Да, — вставил суперинтерндант. — У нас есть чрезвычайно интересная информация об этом из полиции Истбери. Позвольте показать вам, что они…

— Минутку, суперинтендант! Давайте по порядку, если не возражаете. Скажите мне сначала еще кое-что. Маршаллу сообщили, что это нож из Истбери?

— Нет. Помнится, его отправили на идентификацию отпечатков пальцев. Оказалось, что на нем их вообще нет.

— Понятно. Тогда я предлагаю показать Маршаллу нож и спросить, узнает ли он его. Если он не узнает, объяснить ему, что это такое и откуда взялось. А потом посмотреть на его реакцию.

— И какой реакции вы ожидаете?

— Если признание ложное, сделанное потому, что он считает виновницей мисс Бартрам, он откажется от него.

Суперинтендант выглядел озадаченным, поэтому Моллет продолжил:

— Видите ли, он сразу сообразит, что у нее нож никак не мог оказаться. Она ведь не присутствовала на истберийских ассизах.

— Зато он присутствовал, — возразил Браф. — Он мог дать ей нож.

— Согласен. Но суть не в этом. Если он передал ей нож, то она, вероятно, виновна — с его помощью или без. Но если он этого не делал, то убедится, что она невиновна. И сразу сменит свою песню.

— А если предположить, что его история — правда и он действительно убил судью?

— Тем более у него появится основание изменить показания. Зачем ему совать шею в петлю, если он будет знать, что в этом отпала необходимость? Видите ли, если я прав и он станет все отрицать, это не докажет его собственной невиновности, но докажет, что невиновна она. А мы продвинемся вперед, исключив одного подозреваемого.

Моллет с довольным видом дернул себя за ус.

— А теперь, — сказал он со вздохом, — придется взяться за эту кучу. — И при участии суперинтенданта, помогавшего ему отделять зерна от плевел, он быстро ознакомился с показаниями очевидцев трагедии. Задержался он только на двух из них. Во-первых, на показаниях Хильды. Они были короткими и малосодержательными. Ее внимание, как и всех остальных, было отвлечено последовательным появлением Бимиша, Шилы Бартрам и Маршалла. Последний, как ей помнилось, отделил ее от судьи, хотя она старалась держать того за руку. Потом она воссоединилась с мужем и в этот момент почувствовала, как он зашатался и повалился ей на руки. Это все.

— Мы не смогли как следует опросить ее, — объяснил суперинтендант. — Она была слишком потрясена. Но в любом случае сомневаюсь, что она может много добавить к своему рассказу.

— Скорее всего так, — согласился Моллет. — Кстати, — неожиданно добавил он после паузы, — не знаете ли вы, случайно, присутствовала ли она сегодня днем в зале суда?

— Совершенно случайно знаю: ее там не было. У меня есть показания сотрудника, обслуживающего комнату судьи, и в них упоминается, что она ждала мужа в этой комнате всю вторую половину дня, пока он не объявил заседание закрытым.

— Понятно. Еще меня интересуют вот эти показания.

— Мистера Петтигрю? Что ж, они более вразумительны, чем большинство других. Но видел он не больше остальных — даже, быть может, меньше, поскольку оказался, так сказать, в самой гуще событий.

— Меня больше интересует сам мистер Петтигрю, чем то, что он говорит. Точнее, то, чего он не говорит.

— Например?

— Ну, вы, наверное, заметили, что он не сообщил, что он вообще там делал. Его показания начинаются словами: «Около 4.20 дня 12 апреля 1940 года я находился у судейского входа Центрального уголовного суда».

— Они все начинаются приблизительно так, — заметил Браф. — Возможно, офицер, снимавший показания, задавал соответствующий вопрос, чтобы помочь свидетелю начать. В любом случае мистер Петтигрю — член коллегии адвокатов, так что окрестности суда — это место, где его всегда можно ожидать увидеть.

— Но я никогда не слышал, чтобы мистер Петтигрю выступал в Центральном уголовном суде, — возразил Моллет. — Безусловно, он не является членом тамошней артели. Конечно, у каждого в тот или иной момент может там оказаться случайное дело, особенно в военное время, когда многих постоянно практикующих там юристов призвали в армию, но почему он оказался в этом конкретном месте в это конкретное время? Думаю, это стоит выяснить.

Он сделал пометку в блокноте и продолжил:

— Теперь о ноже. Вы сказали, что у вас есть отчет из полиции Истбери, не так ли?

— Есть, и очень толковый. Прочтите сами.

— Итак, что мы имеем, — сказал инспектор, после того как дважды прочел выложенные перед ним Брафом бумаги. — Это опасное маленькое орудие находилось среди вещественных доказательств во время суда над Окенхерстом в декабре. После суда оно исчезло и четыре месяца спустя объявилось снова между лопатками судьи Барбера. Последний раз, насколько кто-либо может сказать с определенностью, его видели в руках судьи во время заключительной речи и потом на его столе. Гм. Здесь предусмотрительно перечислены все присутствовавшие тогда участники процесса. Слева направо: Бимиш, секретарь судьи; Маршалл; судья в центре; затем сэр Уильям Кэндиш, Высокий шериф; леди Кэндиш; леди Барбер и, наконец, заместитель шерифа, который был… пф!

— В чем дело? — спросил суперинтендант.

— Вообще-то ни в чем, но это зацепка. Мистер Виктор Грэнби — заместитель шерифа. Он же является младшим партнером фирмы «Грэнби и К°» — главной, насколько я помню, адвокатской конторы в тех краях. Заместителем шерифа он служит уже много лет.

— Ну и что?

— А то, что раньше фирма называлась «Грэнби и Хеппенстол». Хеппенстол-старший умер, а младший изъял свой капитал из фирмы и основал собственную в Лондоне. Все это дела давно минувших дней. Вы, конечно, помните дело Хеппенстола?

Суперинтендант кивнул.

— И?.. — спросил он.

— Грэнби женился на сестре Хеппенстола. Вот и все. Но это, разумеется, ни о чем не свидетельствует. Судья Барбер раз шесть бывал в этом турне, с тех пор как приговорил Хеппенстола, а Грэнби, судя по всему, никакой злобы к нему не испытывает.

— На всякий случай мы проследим все его передвижения в тот день, — сказал Браф. — Но если он взял тот нож, чтобы убить им судью, то почему он ждал четыре месяца, прежде чем пустить его в ход?

— И это соображение относится к любому, кто присутствовал в тот день в зале суда, — заметил Моллет, помолчал и задумчиво добавил: — Скажите мне, почему судья был убит именно двенадцатого апреля, и я скажу вам, кто это сделал. Ладно, — продолжил он, — посмотрим, что еще сообщают нам коллеги-из Истбери. Ах да. Вход-выход в зал суда через дверь, находящуюся прямо за судейской скамьей. Это означает, что все покидавшие зал проходили мимо места, где нож видели в последний раз, и имели одинаковую возможность прихватить его. Стало быть, те, у кого была возможность им незаметно завладеть, это: адвокаты обеих сторон, то есть сэр Генри Баббинггон и его помощник мистер Потт, мистер Петтигрю со своей командой, сами полицейские, которые искали его потом, но так и не нашли, и секретарь суда мистер Джервейз, который сидел прямо перед судьей внизу. Впрочем, относительно старика мистера Джервейза, думаю, нам беспокоиться не стоит. Ах да! Еще Грин, слуга маршала, который подавал судье чай и сновал между комнатой судьи и залом после окончания заседания. Немало.

Суперинтендант производил какие-то подсчеты в уме.

— Из тех, кто мог тогда взять нож, — сказал он наконец, — следующие лица находились на расстоянии вытянутой руки от судьи, когда он был убит: Маршалл, Петтигрю и леди Барбер.

— И Бимиш, — добавил Моллет.

— Нет, — поправил его Браф. — Все свидетели утверждают, что в тот момент, когда судья упал, Бимиш был уже далеко. И вообще он не подходил к судье на расстояние вытянутой руки. Он ведь был, как вы помните, первым, и констебль бросился к нему сразу же, как только он вынырнул из толпы.

— Совершенно верно, — согласился инспектор. — Он сбежал, когда констебли переключили внимание на двух других нарушителей, и, судя по всему, больше к судье не приближался. Так что, похоже… Он запнулся и вдруг победно воскликнул: — Дротики!

— Что?

— Вспомнил наконец. Клуб «Корки» славился именно этим. Там висело множество мишеней для дротиков. Он фактически был клубом любителей этого спорта, если это можно назвать спортом. Там даже проводился лондонский чемпионат по метанию дротиков. А теперь представим себе, что Корки и сам мастер. Что могло быть легче, чем метнуть маленький нож с расстояния в несколько футов, пока полиция растаскивала нарушителей порядка? Если помните, когда они это делали, в середине тротуара образовалось свободное пространство, в центре которого находился судья, перед тем как упасть.

Суперинтендант Браф был сдержан в проявлении эмоций. Если высказанное Моллетом предположение и взволновало его, то он этого ничем не выдал.

— Отлично, — сказал он. — Тогда включаем в список и Бимиша. Итого четыре. Думаю, о Маршалле и Бимише мы знаем на настоящий момент более-менее все, что нам нужно. А как насчет двух остальных?

— Известно, что Петтигрю с судьей уже много лет на ножах, — коротко ответил Моллет. — Леди Барбер была… ну, она ведь была его женой. Полагаю, вы слышали, что Барбер балансировал на грани отставки из-за скандала в Маркхэмптоне. Подробности этого скандала я вам сообщу. Леди Барбер вполне могла решить, что теперь, когда он вот-вот потеряет свое положение, быть его женой мало радости. А с Петтигрю они старые друзья и могли войти в сговор.

В том, как бегло и неохотно он излагал эти факты, было нечто, заставившее суперинтенданта посмотреть на него с немым вопросом.

— Но?.. — сказал он.

— Но… Кто бы мне сказал: если это так, то зачем ее светлость прилагала такие неимоверные усилия, чтобы спасти ему жизнь, когда он всего несколько недель назад предпринял попытку самоубийства?

— Самоубийства? — переспросил Браф. — Это для меня новость. Как вы думаете, каков был мотив?

— У меня есть все основания предполагать, что перспектива потерять судейский статус и сделаться объектом пересудов в связи со скандалом, о котором я только что упомянул, стала для него невыносима.

— Вы уверены, что он действительно хотел убить себя? Если его жена задумала избавиться от него, она могла сфальсифицировать попытку самоубийства…

— Нет, он на самом деле хотел покончить собой. Видите ли… Впрочем, я ставлю телегу впереди лошади. Все это имеет непосредственное отношение к очень странным событиям, имевшим место прошлой осенью, во время Южного турне. Полагаю, именно ради этого вы меня позвали?

— Совершенно верно, — подтвердил суперинтендант. — Давайте послушаем, что вы можете рассказать.

То, что мог рассказать Моллет, заняло немало времени. Его коллегу чрезвычайно заинтересовало сообщение о бедах, преследовавших судью в процессе турне. А выводы, к которым все это вело, заинтересовали его еще больше. А также очень удивили.

— Честно признаться, — сказал он, — я не совсем улавливаю, к чему вы клоните.

— Так же честно скажу, — ответил Моллет, — что я и сам не знаю. Я изложил вам факты, насколько они мне известны, и думаю, что они весьма точны. Я также совершенно уверен, что правильно толкую их. Но я по-прежнему не понимаю, к чему они меня ведут все вместе, — вернее, если я позволяю им завести меня туда, куда они, казалось бы, указывают, то наталкиваюсь на совершеннейший абсурд. И что теперь делать?

— Я начинаю сомневаться, — высказал предположение Браф, — не ведет ли путь, по которому мы все время следуем, в тупик? Что мы имеем? Мы имеем признание Маршалла. Предположим, оно правдиво и ни девушка, ни Петтигрю, ни кто бы то ни было другой не имеют ко всему этому никакого отношения. В таком случае преступление совершено абсолютно непреднамеренно и все, что случилось между октябрем и днем накануне убийства, между собой никак не связано.

— Если преступление совершено непреднамеренно, зачем он стащил нож в Истбери? — возразил Моллет.

— Может, просто в качестве сувенира. В любом случае кто бы ни взял тогда нож, едва ли он намеревался совершить при его помощи преступление четыре месяца спустя. А в тот день, когда решил убить судью, он вспомнил, что у него есть нож, пошел и взял его…

— Где?

— Дома, наверное. Мы постараемся это выяснить, разумеется.

— Сделайте одолжение. Он ведь, кажется, живет в Кенсингтоне? Надо установить, возвращался ли он туда в течение дня. Только не забудьте показать ему нож и посмотреть, какое впечатление это на него произведет.

— Это мы сделаем сегодня же вечером. А куда вы направите свои стопы?

— Я свои стопы направлю в контору мистера Петтигрю, — ответил Моллет. — Хочу обсудить с ним несколько вопросов. У меня есть сильное подозрение, что именно он является ключом к разгадке всего дела. Позвоните мне в Ярд вечером, когда повидаетесь с Маршаллом, это поможет мне выбрать правильную линию поведения с Петтигрю.

На этом детективы распрощались.