Глава 6 ГРАЖДАНСКИЙ ИСК

Саутингтонские ассизы шли своим чередом. Церемония открытия, с незначительными местными особенностями, в точности повторяла маркхэмптонскую. Дерек, уже чувствовавший себя опытным участником этого шоу, исполнял свою роль с приличествующими событию фирменными достоинством и бесстрастностью. Присутствие леди Барбер не вносило практически никаких изменений в ход слушаний, как он заметил. Она держалась в тени и среди зрителей представляла собой неприметную фигуру в черном на черной скамье в церкви или в дальнем углу зала суда. На второй день она вообще не появилась в суде. Преступления, заявила она, навевают на нее уныние. Ознакомившись с материалами дел этого дня, она не обнаружила в них ничего, что представляло бы собой интерес с юридической точки зрения. В то же время в перечне дел, назначенных к слушанию в дальнейшем, имелось несколько исков, при разборе которых она присутствовать собиралась. Особенно захватывающим обещало быть дело, в котором впервые затрагивался не разработанный пока вопрос, касавшийся нового парламентского акта. Слушая на второй вечер пребывания в Саутингтоне, как решительно высказывает она свое мнение по этому поводу, Дерек понял Происхождение прозвища судьи — Папа Уильям.

Хильда Барбер, следовало признать, была редким существом: женщиной с истинным талантом юриста. Как она рассказала Дереку, ее в свое время приняли в адвокатуру, но она никогда не работала. Последнее утверждение соответствовало действительности в том смысле, что, как многие другие женщины-барристеры, она так и не сумела приобрести практику. Не имея влиятельной поддержки, она не смогла преодолеть предубеждений, из-за которых профессия барристера остается, в сущности, мужской. Однако в течение двух лет она не вылезала из «Темпла», присутствовала на слушаниях всех сколько-нибудь важных в профессиональном отношении дел — а не только дел, просто по той или иной причине получивших дурную славу, — и прилежно занималась в библиотеке своего инна. В этот же период она подвизалась в качестве ученицы в адвокатской конторе Уильяма Барбера, а затем, когда его практика достигла высшего расцвета, стала младшим сотрудником. Вскоре по истечении срока ее ученичества Барбер в течение одного месяца отпраздновал два события: получение должности королевского адвоката и свадьбу. В то время судачили, будто инициатором обоих важных событий была леди. Разумеется, с профессиональной точки зрения у судьи не было никаких оснований сожалеть ни об одном из них.

После замужества Хильду Барбер больше в «Темпле» не видели. Белоснежный парик и не утратившая первозданного блеска мантия были убраны в шкаф как мемориальные атрибуты нереализованных амбиций. С той поры она посвятила себя двум занятиям: пестованию мужниной карьеры и изящной трате его постоянно растущих заработков. Трудно было сказать, в каком из них она преуспевала больше. Она принесла Барберу связи в обществе, которых ему до той поры недоставало, и в которых он остро нуждался, чтобы скрепить законной печатью свою профессиональную репутацию. Адвокаты, избегавшие свою ученую коллегу, барристера мисс Хильду Мэттьюсон, соперничали между собой за право быть приглашенными на коктейли и ужины, которые давала элегантная миссис Барбер. Вечерние выпуски газет, в одной колонке давая изложение речи «знаменитого королевского адвоката» на каком-нибудь фешенебельном светском событии дня, в другой обязательно сообщали, что его супруга блистала на премьере или на благотворительном балу в наряде, который описывался гораздо подробней, чем основные мысли ее мужа; таким образом, герои обеих публикаций способствовали росту популярности друг друга.

Но было бы ошибкой полагать, будто, оказавшись в положении, позволявшем ей в полной мере развивать свои светские таланты, леди Барбер хоть в малейшей степени утратила интерес к профессии. Если другие женщины в подобных случаях находят выход своей бьющей через край энергии в благотворительности или политике, то Хильда осталась верна юриспруденции. Никто, кроме разве что секретаря судьи, даже представить себе не мог, как велик был объем работы, которую она выполняла для мужа в качестве его «негра». Барбер был человеком того интеллектуального калибра, который рано или поздно в любом случае привел бы его на судейскую скамью, но его жена, вероятно, имела основание полагать, что ее помощь на несколько лет сократила ему этот путь, сняв с него непомерный груз работы, которая в иных обстоятельствах могла бы погрести его под собой.

Хильда испытала вполне естественное удовольствие, когда королевский адвокат Барбер в положенный срок превратился в судью Барбера. Восхождение, однако, не было лишено издержек. Особенно неприятным, как она обнаружила вслед за многими другими до нее, было то, что судейская зарплата являла собой слабую замену доходам, которые муж имел на первом этапе своей карьеры в качестве лидера.[22] Конечно, было приятно, когда на разных мероприятиях о ее прибытии торжественно оповещали: «Леди Барбер!» — но куда менее приятно представать перед хозяйкой дома в платье, которое служило «леди Барбер» уже полсезона. Перемена положения имела и еще одно последствие, коего она не предвидела заранее и в коем никогда полностью не отдавала себе отчета. Королевские судьи если и не живут постоянно в ослепительно резком свете, направленном на трон, все же являются фигурами публичными, и в некоем ограниченном кругу практически все подробности их частной жизни рано или поздно становятся публичным достоянием. В частности, если никто никогда не знал, насколько королевский адвокат Барбер обязан своими суждениями критическим замечаниям и советам жены, то понадобилось совсем немного времени, чтобы значительное количество посвященных заговорили между собой о том, что сдержанные решения суда, выносимые королевским судьей Барбером, на самом деле заранее написаны ее светлостью. Однажды, когда такое решение стало предметом апелляции, шепотом заданный одним судьей другому вопрос: «Это одно из тех, что написала Хильда?» — к несчастью, достиг ушей кое-кого из сидевших на адвокатской скамье. Благо об этом эпизоде Хильде никто не рассказал — это бы сильно нарушило ее душевный покой. Прозвище, данное мужу, однако, до нее дошло — пришлось великодушно изображать, что оно ее немало удивило. Впрочем, что касается широкой публики, то для нее Хильда по-прежнему оставалась в тени и, если не считать того, что тень была чуточку слишком декоративной, исполняла роль судейской жены идеально.

Дерек быстро заметил, что смирение, которое леди Барбер демонстрировала на публике, на ее частную жизнь не распространялось. Вскоре всю организацию домашнего уклада в резиденции она приняла на себя: руководила миссис Скуэр в манере, к которой эта склонная к диктаторству дама отнюдь не привыкла, критиковала Грина по поводу небрежного ухода за цилиндром маршала, помыкала покорным Сэвиджем и не раз вступала в стычки даже с самим Бимишем. Неприязнь между ее светлостью и секретарем была обоюдной. До назначения Барбера судьей Бимиш не служил у него. Его прежний секретарь, к немалому огорчению хозяина, отказался сопровождать его в выездных сессиях, предпочтя продолжить попытки сделать карьеру в Темпле. Новоиспеченному судье, таким образом, пришлось довольствоваться лучшим, что он смог найти за вынужденно короткое время. К несчастью, Хильда его выбора не одобрила и в течение всего истекшего с тех пор периода ничуть не скрывала своего мнения о новом секретаре.

Что касается самого Барбера, то, судя по всему, элемент разлада, внесенный в его окружение, его не особо беспокоил. Он закрывал глаза на домашний переворот и строго запретил вообще обсуждать Бимиша. Очевидно, это был болезненный и давнишний вопрос, по которому он мудро принял решение и менять его ни при каких обстоятельствах не собирался. Если не считать этого, то отношения с женой, после того как он в первый вечер в Саутингтоне сделал свое неприятное признание, оставались абсолютно безоблачными. Любые бытовые перемены, которые она считала необходимыми, были направлены на создание более комфортных условий прежде всего для мужа, а не для нее, и его несказанно радовали проявления внимания, которые она щедро на него изливала. В результате Дерек обнаружил, что атмосфера в резиденции снова стала теплой и дружелюбной, да к тому же гораздо более оживленной, чем была до ее приезда.

Хильда побудила судью дать несколько званых ужинов в Саутингтоне. Это были сугубо протокольные мероприятия, на которых присутствовали такие почетные гости как Высокий шериф, мэр и Главный судья графства с супругами. Они обсуждали местные проблемы и отбывали ровно в четверть одиннадцатого, как положено по этикету. Мероприятия эти, если никакой другой цели и не служили, позволяли Хильде продемонстрировать свой восхитительный такт. Она всегда руководила вечером обдуманно, никогда не допускала, чтобы застольные разговоры свелись к пустой болтовне заурядной вечеринки, и в то же время сама умело подстраивалась под уровень компании. Тем не менее гораздо более по вкусу ей были обеды, на которые судья время от времени приглашал юристов, занятых в текущих судебных разбирательствах. Она прекрасно чувствовала себя в обществе молодых мужчин. С грустным любопытством Дерек наблюдал, как другие подвергаются тому же процессу «глубокого прощупывания», которому прежде подвергся сам. Он также заметил, что ни по отношению к ним, ни по отношению к более опытным юристам она никогда не позволяла себе ни малейшего намека на то, что хорошо осведомлена в их профессии. Однажды он наблюдал, как она, не дрогнув ни единой мышцей лица, выслушивала, как молодой человек, участвовавший в своем первом деле, трудолюбиво объяснял ей элементарные правила процедуры — и, кстати, объяснял неверно.

Уголовные слушания в Саутингтоне подходили к концу, близилось время, назначенное для разбирательства дела, которое так заинтересовало Хильду. Накануне она отправилась в Лондон. Целью ее поездки, как она сообщила мужу, было повидаться с братом-поверенным в связи с делом Сибалда-Смита. Вечером по возвращении она сказала лишь, что провела день с пользой. Судья, для которого любое упоминание о маркхэмптонском происшествии было неприятно, не задал никаких вопросов, и сюжет не получил дальнейшего развития. Тем же вечером во время ужина Хильда еще раз обратилась к делу, которое предстояло слушать на следующий день.

— Я видела в материалах, что защитником будет выступать Фрэнк Петтигрю, — заметила она. — Пригласим его на ужин. Хорошо для разнообразия иметь занимательного гостя.

— Дорогая, — возразил Барбер, — я уже приглашал Петтигрю на обед в Маркхэмптоне. Я стараюсь избегать проявлений фаворитизма по отношению к участникам процесса — за редкими исключениями, но это, боюсь, не тот случай.

Ее светлость надулась.

— Я хочу повидать Фрэнка, — сказала она. — Он меня забавляет, и я не видела его уже сто лет.

— Меня это не удивляет, — огрызнулся судья. — И должен сказать, что не будет проявлением хорошего тона…

— Мой дорогой Уильям, если ты собираешься выступить в качестве знатока хорошего тона… — насмешливо начала Хильда, и это заставило ее мужа мгновенно сменить мотивацию.

— Кроме того, — продолжил он, — это будет нарушением моего принципа не принимать представителя только одной из сторон процесса. Даже если прения сторон к завтрашнему вечеру закончатся, что вероятно, принцип остается в силе.

— Тогда все просто, — решительно сказала Хильда. — Мы позовем обоих. На стороне истца выступает Флэк, не так ли? Он вполне нормальный человек. К тому же мы сможем организовать партию в бридж вчетвером — надеюсь, вы играете, мистер Маршалл?

Дерек, несколько смущенный тем, что присутствует при подобной дискуссии, признал, что играет.

— И потом, мы не будем беспокоить тебя своей болтовней. Я привезла тебе несколько новых книг из библиотеки, которые тебе наверняка понравятся. Это всех устроит.

На том и порешили.


Дело, породившее столько дебатов в резиденции, оказалось — по крайней мере на взгляд Дерека — чрезвычайно скучным. Перед почти пустым, если не считать официальных лиц и репортеров, залом Флэк, серьезный мужчина средних лет с исключительно неприятным голосом, все утро произносил свою вступительную речь. Она состояла, насколько понял Дерек, из повторяемых на разные лады, с разными интонациями фрагментов некоего раздела парламентского акта и, казалось, была составлена безграмотным человеком, обладающим выдающимся талантом темнить и за уши притягивать цитаты из судебных решений по другим делам, касающимся других актов, которые не имели ни малейшего отношения к данному делу. В завершение своего представления он вызвал двух свидетелей, которых Петтигрю допрашивать отказался, заметив, что полагается исключительно на правовые установления.

Но то, что своей тоской чуть не довело маршала до слез, похоже, леди Барбер возбудило до экстаза. К обеду она вернулась в приподнятом настроении. В этот момент она напоминала Дереку девочку в антракте волнующей театральной мистерии. В конце концов выяснилось, что, отчасти по крайней мере, радость ее объяснялась тем, что она разгадала — или думала, что разгадала, — тайну.

— Флэк плохо сделал свою работу, — объявила она за обедом. — Он не процитировал единственное судебное решение, которое действительно имеет отношение к делу.

Судья с интересом поднял голову от тарелки.

— В самом деле? — сказал он. — И что же это за дело?

— Дело Симпкинсона и холтуистлского поселкового совета, — с полным ртом ответила ее светлость. — Оно описано в «Справочнике дел, рассматриваемых в апелляционном порядке палатой лордов и судебным комитетом тайного совета за 1918 год» и…

— Моя дорогая Хильда, я прекрасно знаю это дело. Это всего лишь одно из серии дел, подлежавших чрезвычайному законодательству, действовавшему во время прошлой войны. Не представляю себе, как толкование этого статута могло бы помочь мне вынести решение по данному делу.

— Значит, ты плохо помнишь то дело. Оно заложило основу правовой нормы, которая здесь бьет прямо в яблочко. Лорд-канцлер[23] объяснил это со всей очевидностью.

Барбер, который слушал замечания жены с явным уважением, позволил себе сухо усмехнуться.

— Полагаю, это тебе твой брат вчера подсказал, — бросил он.

Хильда вспыхнула.

— Разумеется, нет! — воскликнула она. — Майкл не знаток в прецедентном праве, хотя мозги у него работают отлично. Он слишком занят составлением завещаний для старых дам и поиском способов уклонения от подходного налога для своих клиентов. Просто я попросила у него разрешения пробежаться по его библиотеке, когда была у него в конторе. Я знала, что существует нужный прецедент, и дело было лишь в том, чтобы отыскать его.

— Я весьма признателен тебе, Хильда, — сказал судья. — Непременно освежу в памяти это дело по возвращении в Лондон и посмотрю, есть ли в нем то, о чем ты толкуешь.

— Незачем беспокоиться. У Фрэнка оно с собой. Сегодня утром я видела «Сборник судебных решений», который лежал у него на столе. Он не станет цитировать то дело, если ты его к тому не вынудишь, поскольку это явно не в его интересах. Но оно у него есть.

— Негоже адвокату, зная, что существует прецедент, имеющий отношение к рассматриваемому делу, не представить его суду независимо от того, в чьих он интересах, — напыщенно произнес судья.

— Да ладно, я просто хотела сказать, что не стала бы этого делать на его месте, — беззаботно ответила Хильда.

После этого разговор стал сугубо профессиональным и оставался таковым до конца обеда.

После обеда произошел любопытный маленький инцидент, на первый взгляд незначительный, но имевший важные последствия. Судья был большим сластеной. После каждой еды он неизменно баловал себя тремя-четырьмя шоколадными конфетами или карамельками, смакуя их с мальчишеским восторгом, и регулярная поставка этих сластей являлась неотъемлемой статьей расходов в хозяйстве резиденции. На сей раз по завершении обеда Сэвидж подал на стол неначатую коробку шоколадных конфет знаменитой лондонской фирмы.

У судьи загорелись глаза.

— «Бешамель»! — воскликнул он. — Какой приятный сюрприз! Откуда это, Сэвидж?

— Прислали с утренней почтой, милорд.

— Вот как? Хильда, догадываюсь, что твой вчерашний визит в Лондон был связан не только с юридическими изысканиями. Очень мило с твоей стороны, дорогая.

— Я их не заказывала, — удивленно ответила леди Барбер. — Я к Уэст-Энду и не приближалась. Должно быть, их прислали по ошибке.

— Тогда ошибку совершил кто-то весьма осведомленный. Это именно те конфеты, которые я всегда покупаю к Рождеству, — с лимонной начинкой; ты от них всегда расточительно откусываешь, а я люблю медленно сосать. Вы должны их попробовать, маршал.

— Не сейчас, — строго вмешалась Хильда. — Раз уж кто-то послал нам такой деликатес, как коробка шоколадных конфет «Бешамель», мы должны сберечь ее до вечера. Такая коробка любому ужину придаст изысканный шарм, а, видит Бог, стряпня миссис Скуэр в этом нуждается.

— Не понимаю, что ты имеешь против кухни миссис Скуэр, — примирительно сказал судья, — но в любом случае, если мы сейчас съедим одну или две, на ужин останется достаточно.

— Ни в коем случае, — твердо сказала Хильда. — Ничто не выглядит более жалким, чем поданная на стол початая коробка конфет. А если поставить полную коробку, гости почувствуют, что ты действительно не поскупился и не пожалел усилий для них, и в этом — половина секрета успешного приема.

Дерек осмелился пошутить:

— Даже если усилия приложены не вами, леди Барбер?

Хильда одарила его ослепительной улыбкой. Ей понравилось, что молодой человек рискнул потягаться с ней в остроумии.

— Особенно если усилия приложены не вами, — подчеркнула она. — Результат — единственное, что имеет значение. Но в данном случае немалые усилия потребовались и от меня — чтобы склонить мужа к воздержанию. Уильям, закрой коробку крышкой и завяжи ленточку. А вместо «Бешамель» съешь пока одну из этих карамелек.

Судья послушно повиновался, и вскоре после этого все вернулись в суд.

Дневные слушания Дерек нашел гораздо менее скучными, чем утренние, хотя ничто не могло превратить неинтересный предмет в интересный. Петтигрю обладал врожденным даром так строить свою речь, что каждый его аргумент звучал увлекательно, и даже умудрялся вкрапить иронию в, казалось бы, совсем не располагающий к тому предмет. Барбер, какие бы ни были у него недостатки, имел большое, пусть и «от противного», достоинство: он не был разговорчивым судьей. Почти три четверти часа он сидел молча и терпеливо, не прерывая, слушал, как Петтигрю развивает тему, только изредка делал пометки в лежавшей перед ним большой книге. Ни малейшего свидетельства того, что он оценил остроты Петтигрю, не отразилось на его лице, однако вполне вероятно, что их он тоже записывал в свой гроссбух.

К концу речи даже Петтигрю стал скучен. Покончив с основной частью ясного и убедительного изложения обстоятельств дела, он, как положено, перешел к авторитетам, процитированным его оппонентом, выставляя напоказ противоречия, которые в них обнаружил. Затем, заранее извинившись перед судом за то, что, быть может, понапрасну потратит его время, начал приводить цитаты из других дел, которые могли оказаться полезными. И в конце с плохо скрытым зевком заметил:

— Вероятно, мне следует напомнить его светлости и о деле Симпкинсона против холтуистлского поселкового совета, хотя, наверное, ваша светлость не считает, что это важно для понимания данного дела.

На лице Барбера не отразилось никакого интереса, он лишь записал в книгу название. Жена же его в этот момент, затаив дыхание, в волнении сжала затянутые в перчатки кулаки и издала какой-то звучок. Вероятно, Дереку это почудилось, но он увидел, как Петтигрю сверкнул глазами в ее сторону, после чего приступил к чтению.

Дело Симпкинсона показалось Дереку ничем не лучше множества остальных дел, на которые ссылались в тот день, разве что немного более запутанным. Едва он подумал, зачем, собственно, нужен был весь этот сыр-бор, как судья открыл полузакрытые до той поры глаза и заметил:

— Фрагмент, который вы только что прочли, судя по всему, свидетельствует не в вашу пользу, мистер Петтигрю.

— Милорд, я так не думаю, — непринужденно ответил Петтигрю. — Я не думаю, что лорд-канцлер имел намерение создать этим общую норму, и из того, что он говорит дальше, ваша светлость увидит…

— Прекрасно. Продолжайте, мистер Петтигрю.

Петтигрю дочитал до конца высказывание лорд-канцлера и отложил книгу.

— Не знаю, окажется ли это дело в той или иной мере полезным вашей светлости, — добавил он, — но поскольку оно in pari materia[24], что и те, которые цитировал мой друг, я счел себя обязанным привлечь к нему внимание вашей светлости.

— Разумеется, — сухо ответил судья. — Будьте любезны, передайте мне отчет.

Он взял справочник, полистал и стал читать вслух пассаж, уже цитировавшийся Петтигрю, но не остановился там, где остановился адвокат, а прочел дальше. Потом он стал анализировать его, сравнивать с другими фрагментами того же отчета, проследил его связь с другими делами, которые упоминались на процессе, а также с нормами, установленными на основании прецедентов и описанными в учебниках. Он превратил этот безобидный на первый взгляд, случайный пассаж в смертельное оружие, которое, будучи аккуратно введенным в систему доказательств, выстроенную Петтигрю, расщепило ее надвое. Это было блестящее представление, особенно учитывая тот факт, что зиждилось оно на всего-навсего ничтожной ссылке. Впечатление снижало лишь слишком явное удовольствие, которое судья получал от своего спектакля, и лишенная всякой необходимости грубость, с которой он выставлял напоказ приведенные Петтигрю ложные аргументы. Барбер ничуть не скрывал, что, с его точки зрения, адвокат защиты не только неверно трактовал закон, но и демонстрировал свою профессиональную несостоятельность. Нет нужды говорить, что ни единого невежливого слова не слетело с его уст, однако подтекст был очевиден.

Петтигрю принял свое поражение со смирением, даже, как казалось, с добрым юмором. Он, конечно, сделал вид, что продолжает борьбу, но прекрасно знал при этом, что проиграл, а длить агонию безнадежно проигранного дела привычки не имел. И, пожалуй, зря. Клиенты — люди, и «добрая драка», пусть и напрасная, приносит им немалое утешение. Не в последнюю очередь отсутствием профессионального успеха Петтигрю был обязан ложному убеждению, что другие люди также благоразумны, как и он сам. Соответственно сразу после Барберовой интермедии он завершил свою речь, сел и, не потребовав ответов от Флэка, выслушал приговор Брадобрея в пользу истца.

Однако под маской вежливой невозмутимости Петтигрю скрывал бешеную злость. Его огорчало не то, что он проиграл дело — это было в порядке вещей, — его бесило то, как с ним обошлись. Аргумент, на котором он споткнулся, был смутным, и никого нельзя было бы винить за его недооценку. Кстати, оппонент Петтигрю, Флэк, хоть и не был дураком, вообще просмотрел его, между тем как он, Петтигрю, знал о нем и предупреждал своих клиентов, что его упоминание сильно снизит их шансы. Но разве после устроенного Папой Уильямом спектакля они вспомнят об этом? Куда вероятней, что они будут помнить лишь то, что он проиграл их дело, а клиенты Флэка его выиграли, и станут действовать в дальнейшем соответственно. Вполне возможно, они обвинят его в том, что — выполняя, заметьте, свой долг — он обратил внимание суда на эту роковую цитату, которая в противном случае вообще бы не всплыла. Тут он вспомнил звучок, раздавшийся в зале при упоминании названия дела, и понял, что судья давно сидел в засаде, ожидая этого упоминания, вооруженный аргументами и острыми отравленными стрелами. Чувство юмора не изменило ему, и он громко расхохотался. Даже несмотря на тот факт, что скорее всего потерял в тот день клиента, он оценил абсурдность своего положения и стал предвкушать ужин в резиденции с большим нетерпением, чем мог себе представить.


Вечеринка, можно сказать, удалась. Других гостей за ужином не было, и Хильда позволила себе с видом профессиональной хозяйки посокрушаться об «асимметричности» своего стола. Но это, как оказалось, едва ли было недостатком. Судья и Флэк в свое время вместе проходили практику в одной адвокатской конторе, и у них было много общих воспоминаний, которые не могли разделить остальные. Хильда охотно предоставила им болтать друг с другом, между тем как сама беседовала с Петтигрю. Однако она прекрасно знала свои обязанности и не оставляла без внимания Дерека тоже. Более того, при содействии Петтигрю ей удалось сделать так, что порой он оказывался в фокусе беседы. Ему сочувствовали по поводу отсутствия за столом подходящей для него пары, подшучивали над его невниманием к важной юридической дискуссии, развернувшейся днем, и совсем уж сконфузили, когда Петтигрю обратился к нему с просьбой подтвердить правильность цитаты из «Книги судей». «Или до этого места вы сегодня не дошли?» — вкрадчиво поинтересовался он.

В иные моменты по ходу ужина Дерек ощущал себя почти в положении дуэньи, присутствующей при беседе, изобилующей интимными обертонами, которые он улавливал, но смысла которых не мог понять. Ему было очевидно, что эти двое хорошо знали друг друга — вероятно, слишком хорошо, чтобы чувствовать себя совершенно комфортно в присутствии посторонних, — но он затруднялся определить, какие именно отношения их связывали. Они могли разговаривать между собой недомолвками. Неясные намеки тут же подхватывались, и ответы на них звучали не менее загадочно для непосвященного. Казалось, эти люди настроены на одну волну, так что обычный утомительный процесс разъяснений оказывался излишним. Но за всем этим даже сторонний слушатель угадывал скрытую оппозицию и осторожность с обеих сторон. Их разговор напоминал фехтовальный поединок между друзьями, в котором ни один не хотел ранить другого, но наконечники на рапирах отсутствовали.

Косвенно Петтигрю дал понять: ему известно, что своим провалом в суде он обязан Хильде. Дерек отметил, что в этом случае она не стала делать секрета из своих профессиональных знаний, а весьма подробно описала процесс рассуждений, который подвел ее именно к этой правовой норме, и забавно поведала о своих изысканиях среди пыльных фолиантов библиотеки своего брата.

— Его администратор счел это совершенно неуместным, — сказала она. — Клиентов там не поощряют проводить собственные юридические расследования.

— И правильно делают. Единственно верное место для проведения юридических расследований — это адвокатская контора, причем только при условии достойной оплаты. Наверняка этот клерк ломал голову, какой пункт из прейскуранта услуг вам предъявить. Кстати, вы ведь отправились в контору брата не просто затем, чтобы отыскать дело, которое пошлет меня в нокдаун, не так ли? — Она покачала головой. — М-м-м. Полагаю, это связано с маркхэмптонским происшествием?

— Вы тоже были в машине?

— Да. К несчастью.

— Вы уже знаете, что это был Сибалд-Смит?

— Тот самый Сибалд-Смит?! — Петтигрю сложил губы трубочкой, беззвучно присвистнув. — Похоже, грядут неприятности… Его мизинец может оказаться толще чресл простого смертного.[25] Вторая книга Паралипоменон, маршал, вы едва ли успеете дойти до нее, прежде чем окончится турне. Если только не будете пропускать всю генеалогию, конечно. Лично мне как раз именно она кажется самым занимательным в Библии, но подозреваю, что здесь я в меньшинстве. Кстати, миледи, не встречался ли я с ним в вашем доме?

— Возможно. Вообще-то после замужества я утратила с ним всякую связь, но вполне вероятно, что кто-нибудь привел его к нам на коктейль.

— Конечно. Ведь Салли Парсонс ваша старая подруга, не так ли?

— Очень давно ее не видела, — сказала Хильда тоном, указывавшим на то, что эта дружба осталась в далеком прошлом. — А она?..

— Именно, — подтвердил Петтигрю. — Приложив немало усилий, она достигла того положения, при котором ее едва ли можно пригласить куда-либо, не пригласив и Сибалда, и наоборот. Кому-то такие отношения могут показаться сомнительными: все унылые «прелести» семейной жизни, но без ее респектабельности, однако некоторым характерам это импонирует, а Салли в характере не откажешь.

— Отвратительно! — сказала ее светлость. — Подумать только, что мы с ней…

— Лучше об этом не думать. Это низкий сюжет, и мне жаль, что я его затронул. Более того, мы шокируем маршала. А возвращаясь к предмету, который мы обсуждали перед тем, боюсь, все это может оказаться весьма серьезным.

Он окинул взглядом стол.

— Я знаю, — тут же подхватила леди Барбер его невысказанную мысль. — Нам не следовало бы давать званые ужины, когда над нами нависла такая угроза, да? А я за время нынешнего турне устраиваю уже четвертый, Пора менять стиль жизни и открывать новую страницу.

— Экономия — сущий ад, если вы к ней не привыкли, — сказал он. — Не хотел бы я увидеть, как вы начинаете.

— Я начала экономить в тот день, когда Уильям стал судьей.

Петтигрю состроил ироническую гримасу.

— Я имел в виду настоящую экономию, — сухо сказал он. — В конце концов, даже Бекки Шарп была готова удовлетвориться судейским жалованьем. Вы читали Теккерея, маршал?

— Да, — ответил Дерек и пожалел, что ему не хватило уверенности сказать «конечно». — Но цены с тех пор изменились, не так ли? — добавил он. — Не говоря уж о размерах налогов.

— «Даже Бекки Шарп», Фрэнк, это несправедливо, — пробормотала ее светлость.

— Вы оба правы: они изменились, и это несправедливо. Я брякнул не подумав, как обычно. Но в любом случае рад видеть, что на сегодняшний вечер вы решили экономию отложить. Чего стоит, например, вот это.

Он указал на другой конец круглого стола, где Сэвидж торжественно поднес судье все еще девственно-нетронутую коробку шоколадных конфет «Бешамель».

— Это не моя экстравагантность, — возразила Хильда. — Это презент от анонимного поклонника.

Судья с долгожданным удовольствием сунул маленькую круглую конфетку в рот и начал энергично сосать. Сэвидж двинулся вокруг стола к Хильде, которая тоже взяла одну. Мужчины постарше отказались, а Дерек только было протянул руку, как сбоку от него внезапно возникло какое-то движение.

— Стойте! — изо всех сил крикнула леди Барбер. — Что-то… что-то с ними не так…

Она держала в руке половинку конфеты со следами своих ровных крепких зубов. Другая половинка лежала перед ней на столе, куда она ее выплюнула. Она встала со стула и замерла, очень бледная, прижимая свободную руку к горлу; четверо мужчин взирали на нее в немом изумлении. И прежде чем кто-нибудь двинулся с места, она не столько подбежала, сколько одним прыжком подскочила к мужу, засунула палец ему в рот, словно нянька, чей подопечный вот-вот проглотит игрушку, и выковыряла конфету у него из-за зубов.

Судья первым нарушил тишину.

— Хильда, дорогая, — сказал он, разглядывая уменьшившийся в размерах шоколадный шарик на своей тарелке, — это было лишнее, я сам мог ее выплюнуть.

Хильда ничего не ответила. Она схватила стакан воды, который поднес ей Петтигрю, осушила его, рухнула на ближайший стул и внезапно залилась слезами.

Конечно, никакого бриджа после ужина не было.

Загрузка...