ГЛАВА 9

— Итак, опрос местных жителей ничего не дал? — спросил Крэддок, протягивая свой портсигар Фрэнку Корнишу.

— Абсолютно ничего, — ответил Корниш. — Ни врагов, ни ссор, в прекрасных отношениях с мужем.

— Другая женщина или другой мужчина исключаются?

Его собеседник покачал головой.

— Полностью. Никакого намека на скандал. Соблазнительной ее никак не назовешь. Она состояла членом множества комитетов и разных организаций, какое-то соперничество местного масштаба присутствовало, но ничего серьезного.

— И муж не собирался жениться на другой? И на работе у него никого не было?

— Он служил в фирме «Бидл и Рассел» агентом по продаже недвижимости. С ним работают некая Флори Вест, с аденоидами, и мисс Грандл, которой по меньшей мере пятьдесят, совершенно невзрачная.

Ни одна из них для мужчин интереса не представляет. Хотя я лично не очень-то удивлюсь, если он действительно скоро женится.

Крэддок вопросительно посмотрел на него.

— Соседка, — объяснил Корниш. — Вдова. Когда мы вернулись к нему домой после судебной экспертизы, она была там, заваривала ему чай и вообще обхаживала его как могла. Он казался удивленным и благодарным. По-моему, она решила женить его на себе, но он, бедняга, еще об этом не знает.

— А что она за женщина?

— Недурна собой, — признал Корниш. — Не молода, но привлекательна. Цыганского типа. Яркая. Темноглазая.

— Как ее зовут?

— Бейн. Миссис Бейн. Мэри Бейн. Вдова.

— А чем занимался ее муж?

— Представления не имею. У нее есть сын, который работает недалеко и живет с ней. Она производит впечатление выдержанной, добропорядочной женщины. Мне кажется, я видел ее раньше. — Он посмотрел на часы. — Без десяти двенадцать. Я договорился о встрече в Госсингтон-Холле на двенадцать часов. Нам пора двигаться.


Взгляд Дермота Крэддока скользил с видимым равнодушием по Госсингтон-Холлу, но в действительности очень цепко отмечал все подробности. Инспектор Корниш представил его молодому человеку по имени Хейли Престон и тактично удалился. Теперь Дермот Крэддок, вежливо кивая, внимал потоку слов, извергаемому мистером Престоном. Как он понял, Хейли Престон отвечал за связи с прессой, был личным помощником или секретарем, а вероятней всего — и тем, и другим, и третьим при Джейсоне Радде. Он говорил. Говорил легко и пространно, без особого выражения, умудряясь каким-то чудом не повторяться. Он был приятным молодым человеком, которому очень хотелось, чтобы его взгляды разделил тот, с кем он общался. А взгляды его совпадали со взглядами Панглосса, которые сводились к тому, что все к лучшему в этом лучшем из миров.

Несколько раз и в разных выражениях он повторил, как все ужасно, как все огорчены происшедшим, что Марина — в полной прострации, а мистер Радд неописуемо расстроен, и что совершенно непостижимо, как такое могло случиться. Не так ли? Может быть, это аллергия на какое-то вещество? Он просто выдвигает предположение — аллергия такая непредсказуемая штука. Старший инспектор Крэддок может полностью рассчитывать на всяческое содействие со стороны студии «Хеллингфорт» и ее сотрудников. Он может задавать любые вопросы, осмотреть все, что сочтет нужным. Если они хоть в чем-то смогут помочь, они непременно это сделают. Они все с величайшим уважением относились к миссис Бэдкок и высоко ценили ее общественную активность и большой вклад в работу Ассоциации Святого Иоанна.

Затем то же самое он начал по второму кругу, но другими словами. Они будут просто счастливы ему помочь. В то же время он пытался дать понять, как далеко все случившееся от целлулоидного мира киностудий, от мира Джейсона Радда и миссис Марины Грегг или любого другого в их доме. Но все они готовы сделать все, чтобы помочь ему. Затем он раз сорок вежливо кивнул. Дермот Крэддок воспользовался паузой, чтобы вставить: «Благодарю вас».

Он сказал это ровным спокойным голосом, но как бы подводя черту, и это заставило мистера Хейли Престона, вздрогнув, прервать свою тираду.

— Вы сказали, я могу задавать вопросы?

— Да-да, конечно. Задавайте.

— Она умерла здесь?

— Миссис Бэдкок?

— Миссис Бэдкок. На этом самом месте?

— Да. Именно здесь. Во всяком случае… Я даже могу показать вам кресло…

Они стояли в холле наверху лестницы. Хейли Престон сделал несколько шагов по коридору и указал на кресло, довольно грубую имитацию под дуб.

— Она сидела вот здесь, — показал он, — потом вдруг сказала, что ей плохо. Кто-то пошел за лекарством, а она тем временем умерла. Вот здесь.

— Понятно.

— Не знаю, обращалась ли она в последнее время к врачу. Если бы ее предупредили, что у нее что-то не в порядке с сердцем…

— С сердцем у нее все в порядке, — перебил Дермот Крэддок. — Она была вполне здорова. А умерла от шестикратно превышенной максимальной дозы вещества, название которого даже не буду пытаться произнести, но которое, насколько я знаю, широко известно под названием «кальмо».

— Знаю, знаю, — ответил Хейли Престон. — Я сам иногда его принимаю.

— Вот как? Любопытно. Ну и как оно, помогает?

— Просто великолепно. Бодрит и успокаивает, если вы понимаете, что я имею в виду. Естественно, — добавил он, — принимать его надо в соответствующих дозах.

— Оно хранилось в доме в большом количестве?

Он знал ответ на этот вопрос, но задал его, будто бы в неведении. Хейли Престон являл собой саму искренность.

— Я бы сказал — в огромных количествах. В любой из ванных комнат в шкафчике найдется хотя бы один пузырек.

— Что ни в коей мере не облегчает нашу задачу.

— Конечно, — сказал Хейли Престон, — она сама могла пользоваться этим лекарством, и на этот раз, как я уже говорил, у нее могла возникнуть аллергия.

Предположение явно не убедило Крэддока. Хейли Престон вздохнул и спросил:

— А вы уверены насчет дозы?

— Конечно. Доза была смертельной, а миссис Бэдкок такие лекарства не принимала. Насколько нам удалось выяснить, она принимала питьевую соду и аспирин, и все.

Хейли Престон покачал головой.

— Да, действительно, куда ни кинь — загадка.

— Где мистер Радд и миссис Грегг встречали гостей?

— Вот здесь. — Хейли Престон подошел к площадке у лестницы.

Старший инспектор Крэддок стоял рядом с ним. Он посмотрел на противоположную стену. В центре висела мадонна с младенцем итальянской школы живописи. Насколько он мог судить, неплохая копия с известной картины. Мадонна в свободно ниспадающих голубых одеждах держала перед собой младенца Христа, и оба они — мать и дитя — смеялись. По обе стороны от них — небольшие группы людей, глаза которых устремлены на младенца.

«Душевная картина», — подумал Крэддок. Справа и слева от картины было два узких окна. Все выглядело очень мило, и казалось решительно не с чего выглядеть, как леди Шэлотт, на которую неожиданно обрушилось проклятие.

— По лестнице, естественно, поднимались люди? — спросил он.

— Да. Не сплошным потоком, а так, маленькими группками. Некоторых провожал наверх я, других — Элла Зелински, секретарь мистера Радда. Мы хотели, чтобы все было мило и непринужденно.

— А когда миссис Бэдкок поднялась наверх, вы были здесь?

— Стыдно сказать, господин старший инспектор, но я просто не помню. У меня был список приглашенных наверх гостей, и я провожал их туда. Представлял их, угощал напитками, а затем опять выходил, чтобы привести следующую партию. Я не знал миссис Бэдкок, а ее имени в моем списке не было.

— А миссис Бэнтри?

— О да, она ведь бывшая владелица этого дома. Мне кажется, она и миссис Бэдкок с мужем действительно поднялись почти одновременно. — Он помолчал. — А мэр появился сразу же вслед за ними. Его грудь украшала большая золотая цепь, а его жена с соломенными волосами была в чем-то ярко-синем с оборками. Их я всех помню. Я не разливал им напитки, спеша вниз за очередной группой.

— А кто же тогда подавал им напитки?

— Точно сказать не могу. Нас дежурило трое или четверо. Помню только, что когда я спускался вниз, как раз поднимался мэр.

— А вы не помните, кто еще шел вверх по лестнице, когда вы спускались?

— Джим Гэлбрейт, один из газетчиков, которые освещали это событие, и еще трое и четверо незнакомых. Было два фотографа, один местный, не помню, как его зовут, и богемная девица из Лондона, которая специализируется на оригинальных ракурсах. Ее фотоаппарат был установлен как раз в том углу, так что в ее поле зрения была миссис Грегг, встречавшая гостей. А, подождите-ка, кажется, как раз в это время прибыл Ардвик Фенн.

— Ардвик Фенн? А кто это?

Хейли Престон был явно удивлен.

— Он большая шишка, господин инспектор. Очень большой человек в мире кино и телевидения. Мы даже не знали, что он сейчас в Англии.

— Его появление было неожиданностью?

— Я бы сказал, да, — ответил Престон. — Очень мило с его стороны, что он пришел, и совершенно неожиданно.

— Он старый друг миссис Грегг и мистера Радда?

— Он был близким другом Марины много лет назад, когда она была второй раз замужем. Не знаю, насколько хорошо с ним знаком Джейсон.

— Во всяком случае, его приход — приятная неожиданность?

— Безусловно. Мы все были очень рады.

Крэддок кивнул и перешел к другим темам. Он очень подробно расспросил о напитках, их компонентах, как их подавали, кто подавал, кто из слуг и кто из нанятых на вечер людей. Из ответов складывалось то же впечатление, которое возникло у него в разговоре с инспектором Корнишем: с одной стороны, любой из тридцати присутствующих мог без особого труда отравить Хетер Бэдкок, с другой стороны, любого из них легко было поймать с поличным. То есть, размышлял Крэддок, человек этот шел на крупный риск.

— Спасибо, — сказал он наконец, — а теперь, с вашего позволения, я хотел бы поговорить с миссис Мариной Грегг.

Хейли Престон отрицательно покачал головой.

— Сожалею, — сказал он, — очень сожалею, но это совершенно исключено.

Крэддок поднял брови.

— Неужели?

— Она в прострации. В полной прострации. У нее сейчас ее личный врач. Он написал медицинское свидетельство. Оно у меня с собой. Могу показать.

Крэддок взял свидетельство и прочел его.

— Понятно, — сказал он. Затем спросил: — Марина Грегг всегда держит при себе врача?

— Они все живут в страшном напряжении, все актеры и актрисы. Их жизнь требует больших усилий. У большинства людей всегда свой врач, который знает особенности их организма и нервной системы. У Мориса Гилхриста очень солидная репутация. Он уже много лет консультирует миссис Грегг. Может, вы читали, она в последние годы много болела, долго лежала в клинике. И только год назад к ней вернулись силы и здоровье.

— Понятно.

Хейли Престон, казалось, испытал облегчение оттого, что на сей раз его ответ удовлетворил Крэддока.

— Вы, наверное, захотите поговорить с мистером Раддом, — предложил он. — Он будет… — Престон посмотрел на часы, — он приедет со студии минут через десять, если вас это устроит.

— Отлично, — ответил Крэддок. — А пока скажите мне, доктор Гилхрист сейчас здесь?

— Здесь.

— Я хотел бы поговорить с ним.

— Да-да, конечно. Я сейчас позову его.

Молодой человек вышел. Дермот Крэддок в задумчивости стоял на верхней площадке лестницы. Разумеется, выражение лица, описанное миссис Бэнтри, могло быть плодом ее воображения. Эта женщина, думал он, склонна к поспешным выводам. С другой стороны, продолжал размышлять Крэддок, вполне вероятно, что вывод, который она сделала, был верным. Даже если Марина Грегг и не выглядела, как леди Шэлотт, увидевшая страшное знамение, она вполне могла обнаружить нечто, вызвавшее ее гнев и досаду. Нечто, что заставило ее забыть о гостье, с которой она разговаривала. Вероятно, по лестнице поднимался некий неожиданный гость. Или незваный гость.

Он обернулся на звук шагов. Возвратился Хейли Престон вместе с доктором Морисом Гилхристом. Доктор Гилхрист выглядел совсем не так, как представил его себе Дермот Крэддок. Никакой вкрадчивости, ничего театрального. Он производил впечатление человека прямого, мягкого, суховатого. Одет он был в костюм из твида, на английский вкус несколько пестроватого. Густые темные волосы и наблюдательные, проницательные темные глаза.

— Доктор Гилхрист? Старший инспектор Крэддок. Можно пару слов наедине?

Доктор кивнул. Повернувшись, он прошел по коридору почти до конца, отворил дверь и пригласил Крэддока войти.

— Здесь нас никто не побеспокоит, — произнес он.

Очевидно, это была его комната, довольно уютно обставленная. Доктор Гилхрист указал гостю на стул, а затем сел сам.

— Как я понял, — начал Крэддок, — миссис Марина Грегг не в состоянии беседовать с кем бы то ни было. Что с ней, доктор?

Гилхрист слегка пожал плечами.

— Нервы, — ответил он. — Если бы вы сейчас стали задавать ей вопросы, минут через десять она была бы на грани истерики. Я этого допустить не могу. Если хотите, можете прислать полицейского врача. Я готов поделиться с ним своими соображениями. На предварительном дознании она не присутствовала по той же причине.

— Как долго это может продлиться? — спросил Крэддок.

Гилхрист посмотрел на него и улыбнулся. Улыбка у него была приятная.

— Хотите знать мое мнение не как врача, а просто как человека? В ближайшие двое суток непременно наступит момент, когда она не только будет готова встретиться с вами, но и будет умолять об этом. Ей захочется задавать вопросы. Она захочет сама отвечать на ваши вопросы. Все они такие! — Он подался вперед. — Я попытаюсь по мере возможности объяснить вам, инспектор, что заставляет этих людей вести себя подобным образом. Жизнь в мире кино — это жизнь в постоянном напряжении, и чем больше тебе сопутствует удача, тем больше напряжение. Живешь все время, весь день на виду у публики. Работа на съемочной площадке тяжелая, монотонная, растягивающаяся на долгие часы. Приходишь с утра, сидишь, ждешь. Отрабатываешь свой эпизод, который снимают и переснимают бессчетное число раз. Если репетируешь в театре, чаще всего приходится репетировать целый акт или по крайней мере часть акта. Там все выдержано в логической последовательности и все более или менее ясно и понятно. На съемках в кино нет никакой последовательности. Это очень монотонное, изнуряющее занятие. Изматывает до предела. Конечно, при этом живешь в роскоши, есть успокоительные средства, ванны, кремы, присыпки и врачебный уход, есть возможность пойти на прием, вокруг тебя люди, и ты постоянно на виду у всех. Но нет времени отдохнуть, нет времени хоть когда-нибудь расслабиться…

— Это понятно, — вставил Крэддок. — Да, я все прекрасно понимаю.

— И еще одно, — продолжал Гилхрист. — Если тебе удается сделать карьеру, значит, ты принадлежишь к определенной породе людей, которых, как я знаю по опыту, постоянно мучает неуверенность в себе. Ужасное чувство несостоятельности, страха, что не сможешь сделать того, что от тебя потребуется. Говорят, актеры и актрисы тщеславны. Неправда. Они не самовлюбленны, они одержимы собой. И им постоянно нужно одобрение. Их нужно непрерывно ободрять. Спросите Джейсона Радда. Он вам скажет то же самое. Надо заставить их поверить, что у них все получится, прогонять бесконечно одно и то же, подбадривая до тех пор, пока не добьешься нужного эффекта. Но они всегда сомневаются в себе. Все это делает их, говоря обычным, не профессиональным языком, нервными. Ужасно нервными! Просто ком нервов. И чем хуже у них нервы, тем лучше они работают.

— Любопытно, — проговорил Крэддок, — очень любопытно. — Он помолчал и добавил: — Хотя я не совсем понимаю, почему вы…

— Почему я стараюсь помочь вам понять Марину Грегг, — подхватил Морис Гилхрист. — Вы, разумеется, видели ее фильмы?

— Она отличная актриса, — признал Крэддок, — отличная. У нее есть индивидуальность, красота, гармоничность.

— Да, — подтвердил Гилхрист, — все это в ней есть. Но ей пришлось чертовски много работать, чтобы добиться успеха. Когда она работает, нервы у нее совсем сдают, а она женщина физически не очень крепкая. Во всяком случае, недостаточно крепкая для такой работы. Людей с ее темпераментом охватывает то отчаяние, то восторг, и она ничего поделать с этим не может. Ей в жизни пришлось много выстрадать. По большей части по своей вине, но не только. Ни один из ее браков не был счастливым, за исключением, пожалуй, последнего. Она замужем за человеком, который нежно ее любит на протяжении уже многих лет. Она нашла убежище в этой любви и счастлива. По крайней мере сейчас. Трудно сказать, сколько это продлится. Вся беда в том, что либо она думает, что наконец дошла до тихой гавани или того момента в жизни, когда все, как в сказке, исполняется, тогда ей кажется, что она никогда больше не будет счастлива. Либо ее охватывает глубокая хандра, она воображает себя женщиной с разбитой жизнью, не познавшей любви и счастья, испытать которые ей уже не суждено. — Он сухо добавил: — Если бы она смогла остановиться где-то посередине, это было бы замечательно для нее, но мир потерял бы великолепную актрису.

Он умолк. Крэддок не спешил нарушить молчание. Он пытался понять, зачем Морис Гилхрист говорит все это. Гилхрист смотрел на него. Казалось, он ждет от инспектора какого-то вопроса. Крэддок терялся в догадках, какого же. Наконец он медленно, как человек, идущий на ощупь, произнес:

— Она очень расстроена происшедшей здесь трагедией?

— Да, очень, — подтвердил Гилхрист.

— Может, даже слишком?

— Как посмотреть…

— На что посмотреть?

— На причину ее расстройства.

— По-моему, — промолвил Крэддок как бы наугад, — это был шок, вызванный внезапной смертью. Вот так, в самый разгар приема…

Лицо доктора осталось невозмутимым.

— Или, — продолжил Крэддок, — нечто большее?

— Разумеется, трудно предвидеть, — отозвался Гилхрист, — реакцию людей. Как бы хорошо вы их не знали. Марина вполне могла отнестись к этому более спокойно. Она человек мягкий. Она могла воскликнуть: «Ах, бедняжка! Как ужасно! Как это могло случиться?» Она могла проявить сочувствие, не принимая, однако, близко к сердцу. В конце концов, во время приемов на киностудиях люди, случается, умирают. Или она могла, если ничего интересного в этот момент не происходило, решить — при этом, заметьте, подсознательно — разыграть сцену. Закатить истерику. Но не исключено, что ее реакция вызвана чем-то совершенно другим.

Дермот решил взять быка за рога.

— Мне бы хотелось услышать, — произнес он, — что вы сами думаете обо всем этом.

— Не знаю, — ответил Гилхрист. — Я ни в чем не уверен. — Он помолчал. — Существует ведь профессиональная этика. Существуют определенные взаимоотношения между врачом и пациентом.

— Она вам ничего не рассказывала?

— Мне кажется, я не имею права говорить об этом.

— Марина Грегг знала Хетер Бэдкок? Они встречались до этого?

— По-моему, Марина не имела о ней ни малейшего представления. Нет, дело не в этом. Хотите знать мое мнение? Хетер Бэдкок не имеет к этому никакого отношения.

Дермот поинтересовался:

— Это лекарство… кальмо… Марина Грегг когда-нибудь его принимает?

— Можно сказать, только на нем и живет, — признал доктор Гилхрист. — Так же, как и все остальные, — добавил он. — Элла Зелински принимает, Хейли Престон принимает, половина всей этой братии принимает его — оно нынче в моде. Но все они, эти лекарства, мало чем отличаются друг от друга. Одно надоедает, начинают пробовать другое, только что появившееся, полагая, что это именно то, что надо, и что все теперь будет иначе.

— И что, действительно, становится иначе?

— Знаете, — сказал Гилхрист, — в каком-то смысле — да. Оно делает свое дело. Успокаивает, взбадривает, дает ощущение, что можно справиться с тем, что раньше казалось невыполнимым. Я стараюсь выписывать эти таблетки в минимальных дозах и только в крайних случаях. Но они и неопасны, если принимать их правильно. Они помогают тем, кто сам себе помочь не может.

— Хотел бы я знать, — перебил его Дермот Крэддок, — что вы пытаетесь сказать мне?

— Я пытаюсь решить, — ответил Гилхрист, — в чем заключается мой долг. Есть два вида долга. Один — долг врача по отношению к пациенту. Все, что врач узнает от пациента, должно храниться в строгой тайне. Но есть и другая точка зрения. Врачу может показаться, что пациенту грозит опасность. Тогда он обязан принять меры, чтобы предотвратить эту опасность…

Он замолчал. Крэддок выжидательно смотрел на него.

— Да, — продолжил Гилхрист, — кажется, я знаю, что делать. Должен просить вас, инспектор Крэддок, сохранить то, что я вам скажу, в тайне. Разумеется, не от ваших коллег, а от остального мира, особенно от прочих обитателей дома. Обещаете?

— Не могу связывать себя подобным обещанием, — ответил Крэддок. — Я не знаю, как сложатся обстоятельства. Но в общем и целом, конечно, согласен. Я тоже считаю, что все сведения, которые вы мне сообщите, должны быть совершенно конфиденциальными.

— Тогда слушайте, — начал Гилхрист. — Может быть, это ничего не значит. Женщины, если у них нервы в таком состоянии, как у Марины Грегг, могут сказать все что угодно. Я скажу вам, что она мне сказала. Может быть, это не столь важно.

— И что же она сказала?

— Происшедшее ее совершенно подкосило. Она вызвала меня. Я дал ей успокоительное. Посидел немного рядом, держа ее за руку, велел успокоиться, убеждая, что все будет хорошо. И вдруг она, прежде чем впасть в забытье, сказала: «Это предназначалось мне, доктор!»

Крэддок недоуменно посмотрел на доктора.

— Так и сказала?

— А на следующий день, когда я пытался завести разговор на эту тему, она заявила: «Вам, наверное, померещилось. Я не могла этого сказать, я ведь была почти в бессознательном состоянии».

— Но вы полагаете, она сказала это серьезно?

— Совершенно серьезно, — ответил Гилхрист. — Я вовсе не хочу сказать, что ее слова всегда соответствуют действительности, — поспешил добавить он. — Предназначалась смертельная доза ей или Хетер Бэдкок — мне неизвестно. Вам, пожалуй, видней. Я только хочу сказать, Марина Грегг абсолютно уверена, что кто-то хотел ее смерти.

Крэддок некоторое время молчал. Затем сказал:

— Благодарю вас, доктор Гилхрист. То, что вы мне сообщили, очень важно, и я очень ценю ваш порыв. Если слова Марины Грегг имеют под собой какую-либо почву, это значит, что ей по-прежнему угрожает опасность, не так ли?

— В том-то и дело! — воскликнул Гилхрист. — В том-то и дело!

— У вас есть основания предполагать, что это не просто ее фантазии?

— Нет.

— И ни малейшего представления, почему она так считает?

— Нет.

— Благодарю вас.

Крэддок поднялся с кресла.

— Еще один вопрос, доктор Гилхрист. Вы не знаете, сказала ли она мужу то, о чем говорила вам?

Гилхрист задумчиво покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Абсолютно уверен в этом. Мужу она не говорила.

Несколько мгновений он смотрел Дермоту прямо в глаза, потом спросил:

— Я вам больше не нужен? Пойду посмотрю, как там моя пациентка. Вы побеседуете с ней при первой же возможности.

Он вышел из комнаты. Крэддок, оставшись один, стал насвистывать что-то себе под нос.

Загрузка...