Тропинки, пути, встречи

ПЕТРОГРАД 1916 г. ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЩЕСТВО «МЕДНЫЙ ВСАДНИК». ВСТРЕЧА С ЕСЕНИНЫМ. ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА (МОСКВА 1925 г.)

В начале 1916 г. я несколько дней отпуска (приехал из действующей армии, прямо из окопов) провел в Петрограде. Кто — то из знакомых мне писателей, то ли Борис Садовской, то ли Юрий Слезкин, ввел меня на вечера литературного Общества «Медный всадник», возникшего в 1915 году[175].

Литературно — музыкальные вечера Общества, на которых мне удалось побывать, происходили в те военные годы на «частных» квартирах, у профессоров Святловского, Степанова[176] и др.

Для меня, вырвавшегося из обледенелых болот, разрушенных белорусских деревень и других принадлежностей первой линии окопов, о которых подробно вспоминать здесь, пожалуй, неуместно, было большим неожиданным счастьем видеть в просторных светлых комнатах примечательных людей столицы из мира литературы, музыки, поэзии, науки, многих, кого видал на вечерах «Общества», позабыл, но прекрасно помню, бывали там поэт Гумилев (тоже был в отпуске с фронта, на рубашке его защитного цвета — георгиевский крест[177]). Был он, Гумилев, в тот вечер молчалив, стихов не читал. Не скрою, с очарованием, первый раз в жизни не на сцене, увидел в роскошном (иного слова не подыщешь) туалете артистку Лидию Борисовну Яворскую, вспомнив, как не так давно нас, гимназистов, приводил в сладостный трепет ее чуть хрипловатый голос в пьесе с названием «Заза»[178]. Она пришла на «вечер» довольно поздно, вероятно, после спектакля, в сопровождении «человека в черном» (м. б. во фраке?). Как узнал я позднее — муж ее, драматург Барятинский[179]. На одном из вечеров молодой композитор, тоненький, розовощекий, играл на рояле. Мне пояснили: «талантливый, блестящий, начинающий композитор Сергей Прокофьев»[180]. Помню другой «вечер» в квартире профессора Степанова. Был там профессор литературовед Арабажин[181], профессор Рейснер с бойкой дочерью — подростком (это была хорошо известная советскому читателю умершая молодой смелая одаренная писательница и очеркистка Лариса Рейснер[182]), писатели Слезкин, Сергей Ауслендер, Рославлев Ал. в бархатной куртке, весьма плотный, веселый, несколько развязный (он много ел и немало пил за ужином), Борис Садовской в черном сюртуке, бледный, скучный, артистка, пленявшая игрой на арфе, фамилию которой я (бесстыдно!) забыл[183]. Были и другие, много что — то народу, и среди них почти мальчик в светлой с воротником, украшенным вышивкой, косоворотке, кудрявый, скромный, застенчивый, он читал стихи, прослушанные большинством с приветливым заботливым вниманием. Но я, увы, принадлежал тогда к некоему озорному меньшинству юношей, понюхавших пороха и покормивших вшей в окопах, и мы не очень заслушивались стихами вообще. Но очень скоро мы пожалели об этом, узнав, что наш мальчик — «крестьянский поэт» — Сергей Есенин, робко, как начинающая Элеонора Дузе или Мария Ермолова, подготавливающий слушателей (публику и толпу) к взрывам своего дарования.

Забегая далеко вперед, скажу, что встречался с Есениным не раз с 1922 г. по 1924 г. в Москве в Книжной лавке имажинистов, на дому у издателя А. М. Кожебаткина, в других местах. но незачем вспоминать. Об Есенине было написано столько воспоминаний и «вранья», и если не «вранья», то такого, о чем совершенно незачем говорить, когда вспоминаешь о поэте, прекрасную голову которого Мельпомена обвила венком бессмертия.

Не могу забыть, как в зимний день 1925 г. бледное тело синеглазого мальчика, которого я встретил впервые в 1916 г. и небрежно слушал его стихи, друзья, родные, молодежь выносили из «Дома Герцена», а поэт Владимир Кириллов, привстав на каменный забор дома, рыдающим, прерывающимся голосом говорил слова прощания…

Из уст в уста передавались стихи: До свиданья, друг мой, до свиданья.