Тропинки, пути, встречи

ПОЭТ И БЕЛЛЕТРИСТ САДОВСКОЙ БОРИС

С писателем Садовским Б. А. я познакомился в те годы (1913), когда он уже был «не тот», не тот воинствующий защитник позиций «брю- совского символизма», командир отряда войска «Весов», о котором вспоминает в своей книге А. Белый[184].

Я встретил его не то в «Альционе», не то на вечере в «Обществе свободной эстетики». Щуплый, бледный, болезненный, с довольно злобным сердитым выражением выбритого начисто лица. На «кого» тогда он сердился, — мне было неведомо, да я и не интересовался. Вскоре (1914 г.) я был призван в армию, мельком в те годы встречал Б. А. в Москве, в Петрограде, на вечерах О-ва «Медный всадник», ну, а в году 1930 г. я встретил Б. А. в Москве, увы, разбитого параличом.

Жил он тогда в комнатке, перестроенной из склепа под церковью в Ново — Девичьем Монастыре, сидел почти недвижно в колясочке — кресле, читал, писал (с трудом) и по — детски гордился каким — то странным старомодным костюмчиком, в который почел почему — то нужным одеваться (носил ермолочку и бороду «схимника»).

В таком состоянии Б. А. прожил до 1952 г.

Стихи, проза Садовского идут приметными живописными притоками великих русских рек Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Толстого Л. Н., в стихах и музыка и мысль Фета, Полонского, Баратынского. Будущее страшило его (и, видите, [не] зря, бедняга с 1930 г. «вышел из игры», болезнь загнала его живьем в б[ывшие] склепы и б[ывшие] кельи Новодевичьего монастыря). XVIII век, эпоха Пушкина, эпоха Наполеоновского изгнания, дворянских усадеб XIX века, мракобесные страсти, блуждавшие в яблочных садах этих усадеб, фантастические «морозные узоры», которыми расписана жизнь его героев — вот частица его творчества, его рассказов, написанных безукоризненным русским языком.

Осмелюсь сказать, что творчество Садовского — это творчество писателя «милостью Божию», и очень жалко, что современный (сегодняшний) читатель вряд ли знает «Узор чугунный» (сборник рассказов, изд. «Альциона», 1912 г.), «Адмиралтейская игла» (сборник рассказов, издан. 1914 (?)), «Морозные узоры» (сборник стихов и рассказов, издан в 1921 г.)

Стихи и рассказы Б. А. много раз печатались в 1907–1930 г. г. в разных журналах, наименование которых говорит об их праве на былое доброе существование: «Весы», «Русская мысль», издательство «Круг» (Москва, 1931 г.)[185], «Альциона»[186]. Помню небольшой по размеру сборник стихов Б. А. «Самовар» («Альциона» 1914 г.) с эпиграфом из Я. Полонского — поэзия русского самовара[187].

Б. А. до конца дней любил почаевничать и пил чай, настоянный на кипящей водице старинного самоварчика.

Я бывал у него нечасто, но всякий раз мы вели свои «литературные» разговоры (большей частью на темы далекого прошлого века!) под шум самоварчика.

ВСТРЕЧА С ПИСАТЕЛЬНИЦЕЙ НАГРОДСКОЙ Е. ПЕТРОГРАД 1916 г.

Я уже говорил, что в начале 1916 года я ехал в отпуск (в Москву) с фронта, где сидел в окопах подле озера Вишнев[188].

Проездом позадержался в Ленинграде (Петрограде), хотелось глотнуть всего того, чем был тогда Питер богат — театры, кино, встречи со знакомыми писателями, ну, конечно, надо было посетить хваленый литературный кабак: «Бродячую собаку» (о нем много писали)[189]. Кто — то, уже не помню кто, передал мне, что со мною очень хочет познакомиться писательница Е. Нагродская, автор прогремевшего в те годы большого «женского» романа «Гнев Диониса», романа, покачнувшего славу романов другой очень популярной женщины романосозидательницы Вербицкой. «Гнев Диониса» как будто и в кинокартину преображен был[190].

А я был тогда, в сущности, мальчишкой, «лихим» фронтовым прапорщиком, фертом блистающим, как и многие в моем роде, попав в тыл в новеньком френче, с шашкой на боку, и может быть, и при шпорах на сапогах с голенищами выше колен.

Желание Нагродской познакомиться со мной, автором «Фантастических рассказов» (изданы в 1913 г), достоинство которых она, думается мне сейчас, преувеличила, польстило «бедному армейскому прапорщику». Словом, я провел вечер, вернее, весьма плотно «изысканно» поужинал в квартире Нагродской в обществе ее и ее мужа инженера, типичного внешне холодного подобранного питерского чиновного интеллигента[191], напомнившего мне Орлова — сына из «Скучной истории» А. П. Чехова[192].

Нагродская оказалась дамой средних, может быть и выше средних, лет, говорлива, фигурою полна, одета в нарядный домашний туалет. После ужина много с ней курили (ее ароматные папироски) и говорили о литературе русской военных лет, ругали «военные рассказы», заполонившие тогда журналы и газеты.

Нагродская владела в совершенстве искусством causerie[193], была остроумна. В комнате на стене висел портрет ее — волосы обтянуты ярким шарфом, «кричали» яркокрасные губы, в зубах — папироска.

Я (в каких выражениях, не помню) похвалил и оригинал и художника.

— Э, что вы! — улыбнулась Нагродская. — Он написал меня какой — то бандершей…

Больше я никогда уже не встречался с Н.

То было предгрозовое время — 1916 г. На фронте бессмысленно гибли солдаты от немецких пуль, снарядов, цинги, уже не хватало винтовок, снарядов. А в столице безобразничал Распутин, предатель Мясоедов продавал военные тайны, армия Манасевичей — Мануйловых[194] спекулировала чем угодно, вплоть до отечества и «дыма» отечества, коррупция чиновников, коммерсантов росла быстрее, чем цены на продукты и товары.

Чувствовались шаги наступающей революции.