Тропинки, пути, встречи

МОСКВА 1921–1928 г. ГОСУДАРСТВЕННАЯ АКАДЕМИЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ НАУК

В Москве на Пречистенке (ныне ул. Кропоткина) в здании б. Полива- новской гимназии с 1920-21 г. по 1929 или 30 г. существовала «Государственная Академия Художественных наук»[239].

Президентом ее был добрейший, весьма эрудированный, весьма скромный и доброжелательный человек профессор Петр Семенович Коган, над которым не раз в своих стихах (и, будем справедливы, без оснований) подтрунивал Маяковский[240], не пощадивший, впрочем, ни Собинова[241], ни… Льва Толстого[242]. Но П. С. Коган к этим ударам меча скорее картонного, чем железного, относился добродушно.

Вице — президентом был Густав Густавович Шпет, человек незаурядный, деятельный, шумный, сохранивший и к зрелым летам задорство буршей из гофманских рассказов, буршей, презирающих мещан — филистеров.

Я знал Густава Густавовича еще будучи студентом Университета (он был тогда приват — доцентом по кафедре философии). Знал и позже[243]. Но мои воспоминания бледны, и я верю, что кто — то другой, знавший Г. Г. лучше и полнее, напишет и биографию, и воспоминания об этом человеке, об его философских опытах, об его заблуждениях, если они в нем были…

Членом Академии я не был, но в указателе писателей, литераторов, поэтов, изданных ГАХН в 1925 г., был помещен и я, правда, составитель напутал что — то с моей библиографией и биографией и сделал меня «польского происхождения», хотя следовало бы просто написать — «русский»[244].

Время от времени я получал из ГАХН приглашения на доклады, лекции, концерты. Впервые я познакомился там с музыкой Дмитрия Кабалевского (играл и сам композитор).

Умер в 1922 г. М. Гершензон, литературовед, автор интереснейшей книги «Грибоедовская Москва», и тело его покоилось в большом зале ГАХН, звучала “lacrimosa” из Реквиема Моцарта (хор и оркестр ГАХН)[245].

Какая — то полная старая дама истерически возвестила, что Гершензон был целомудренным борцом за настоящую литературную правду[246].

А бедный Гершензон в гробу — маленький, смиренный, так не напоминал «борца»!

В «кулуарах» в 1923-24 гг. шумел Андрей Белый, в сюртуке черном, что — то кому — то доказывал. Я часто прислушивался к его речам, но язык Белого был непонятен: то была пора, когда он писал романы «Москва под ударом», «Московский чудак», а там попадались совершенно «непереводимые» на русский язык слова и фразы вроде «мизикало утро» и др.[247]'

Осенним «хрустальным» днем 1924 г. мимо здания ГАХН прошла многолюдная процессия: хоронили В. Я. Брюсова[248].

С балкона ГАХН кто — то дико крикнул.

Верный друг и былой соратник Брюсова по боям символистов со всякими врагами Андрей Белый с тоской вспоминал о многом, о юности их, о Поливановской гимназии, которую оба так любили, и рыдающе крикнул в эфир одну из своих путанных фраз[249].

В 1928 г. я встретил в ГАХН’е Стефана Цвейга: красивый, черноокий, одетый в костюм цвета «наваринского дыма с пламенем»[250]. Я был представлен ему, но не удался мне с ним разговор и в три слова, его осаждали «дамы». «Страх», «Амок», «Письмо незнакомки», — все эти милые женскому сердцу рассказы были в большой моде, и дамы наперебой говорили с автором новелл и «эссе», прошедших, кстати сказать, испытание временем и годных для любого читателя и на много лет вперед.

В ГАХН нередко со всякими лекциями и докладами по вопросам литературы и поэзии выступал и участвовал в прениях человек с тютчевским лицом, с красивым голосом и получше многих артистов декламировавший стихи Пушкина, Фета, Тютчева, Лермонтова и (редко) свои, — Вячеслав Иванович Иванов (кстати, он по — детски обижался, когда его фамилию произносили «Иванов», а не «Иванов»)[251].

Я не знал В. И. Иванова эпохи им выпестованных «Ор» (Петроград 1906–1912 гг.)[252], мистагога, жреца дионисовых исканий, каким показывает его нам Андрей Белый в своем мемуарном «Начале века»[253]. В Киеве в нашем «клане» стихи его читались, кое — что нравилось, но большинство стихов просто мы не поняли и, следовательно, прошли мимо.