Тропинки, пути, встречи

МОСКВА 1911-15 ГГ. ПИВНЫЕ МОСКВЫ. ЖУРНАЛ «САТИРИКОН», САША ЧЕРНЫЙ, АВЕРЧЕНКО. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЧТЕНИЯ В ПИВНОЙ. БУРГУНДСКОЕ ВИНО

Нас, наш «маленький клан», в те годы (1911–1914) буквально очаровывали. московские пивные. Много было их раскидано по городу. Они заменяли нам (конечно, в фантазии), потенциально великим поэтам, беллетристам, художникам те кабачки и кафе, в которых мы бывали в мечтах же, — путешествуя по романам Бальзака, Флобера, рассказам Мопассана.

Дешевенькое пиво в кружках, скромные дешевые закуски. К пиву на чистых блюдечках подавались (бесплатно) мятый горошек, моченый горошек натуральный, кусочки воблы, копченой колбаски, 2–3 солью посыпанных бублика или солененькие же сухарики из черного хлеба. Иногда заказывали мы и яичницу и «печеные» яйца, раков, сосиски, но это был для нас уже некий «люкс».

За кружкой пива заводились знакомства с посетителями пивной, говорили о событиях дня, о театре (как — то спорили о постановке в Художественном Театре «Братьев Карамазовых», кто — то из студентов парадоксально доказывал, что играя барона Тузенбаха в «Трех сестрах», Качалов в звучание речи барона ввел. карамазовщину[105]). В пивной самые разнообразные посетители — студенты, пролетарии, которые в наши пивные ходили, быть может, вовсе не для того, чтобы судачить с нами о балканской войне, а для встреч с товарищами по делам борьбы с царской властью, какие — то скромные московские клерки, порою старые выпивохи в стиле Мармеладова (конечно, они не были такими Марме- ладовыми на самом деле, а это мы глядели на них сквозь «магический кристалл» литературы).

Иногда затевался общий волнующий разговор и неизменно, конечно, ругали и правительство и царя. Может быть и вероятнее всего в пивной посиживали и «шпики», но мы болтуны — студенты, да еще болтающие нередко о таких скучнейших с точки зрения шпиков вещах, как драмы Ибсена «Гедда Габлер», цитирующие ибсеновского же Пера Гюнта и Бранда — вряд ли их заинтересовывали.

Во многих пивных бывал телефон, так и вещала вывеска «Пивная. Телефон». В иных пивных в специальных рамках — палках — «к услугам посетителей» — немало было газет, журналов. Читали мы там «литературную страничку» петербургской газеты, газеты с весьма своеобразными названиями: «Биржевые ведомости». Читали юмористический журнал «Сатирикон», журнал «Огонек» и вылетевший в те же годы бомбой бульварный «желтый» в полном смысле этого слова, но называвшийся «Синим» (по обложке) «Синий журнал»[106]. Журнал был наполнен всякой всячиной, сплетнями, литературными, политическими, всякими выкрутасами в духе Лямшина из «Бесов» Достоевского.

Упивались мы в «Сатириконе» стихами Саши Черного. Но как — то всех нас почему — то возмущали такие его строки, как: «Она целовала меня, я ее тоже обратно»[107].

Нравилось и запомнилось надолго (по сейчас)

«.Васильевский остров прекрасен, как жаба в манжетах»[108].

Или (на даче)

Я бегал тихонько на кухню И плакал за вьюшкою грязной Над жизнью моей безобразной.»[109]

Или запомнилось (цитирую все на память, м. б. не совсем точно)

Филолог ждет свою «мечту» в ее комнате. Наконец, поздно вечером она приходит.

Она поведала далее, что «срезала пуповину, разлагала мочевину».

В «Сатириконе» были интересные хлесткие карикатуры (художников Радакова, Ре — ми), в карикатурах высмеивались Гучковы, Пуришкевичи, Марковы, пошляки, тогдашние мещане. К сожалению, мало что запомнилось в деталях. Помню только, в одном из номеров (на первом листе) был нарисован отцом (или генералом) литературы Лев Толстой, а у ног его целый выводок «детей» — современных писателей — Леонид Андреев, Арцыбашев, других не помню, вероятно, Сологуб Федор был там. В руках у Толстого — дитя — писатель Куприн с книжкой в руках — держит рассказ свой «Изумруд». Толстой гладит разумное дитя по головке, нравоучительно говоря, что те вон внизу пишут невесть что, а «капитан» Куприн взял кусочек настоящей жизни и создал «Изумруд»[111]. «Сатирикон» громил декадентов.

В Аверченко, капитане «Сатирикона», мы находили многое от раннего Чехова, но иногда спорили, нет ли в нем и Джером К. Джерома, и Марка Твена, и… что — то есть в нем от одесского коммивояжера — весель- чака и неистощимого анекдот — махера. Как — то кто — то из нас вслух прочел всем гостям пивной рассказ Аверченко «Бургундское вино»[112]. И всем слушателям рассказ понравился чрезвычайно. Много смеялись.

Постараюсь посильно припомнить содержание рассказа:

Петербургский извозчик, ну из таких, каким он знаком нам по чеховскому рассказу, медленно везет зимним вечером на санках барина в собольей шубе и закутанную в меха и шали благоуханную даму, везет он их в ресторан. Извозчик мало прислушивается к словам седоков, но запоминает некий диалог (имевший для извозчика роковое значение!)

— Зачем ты меня везешь в ресторан, милый? Сегодня мне так не хочется пить. — говорит дама.

— И не надо пить, дорогая. Ну закажем что — нибудь легкое, воздушное. Какое — нибудь бургундское…

Поздно ночью, развезя по домам соответствующую партию пьяных или трезвых обывателей, извозчик отправляется в ночной извозчичий трактир и там, вытряхивая санный коврик, обретает оброненный каким — то седоком туго набитый кредитками бумажник. Он смутно вспоминает, что видел такой точно бумажник у давешнего седока в собольей шубе.

— Эх вы — укоризненно шепчет извозчик. — Вот тебе и бурхундское.

Извозчик честен. Ему удается найти собственника сокровищ, тот оказался крупным судебным работником — мировым судьей и извозчик возвращает судье утерянное. Судья в умилении от честности русского извозчика и вознаграждает эту честность кредиткой в 25 рублей.

Извозчик, однако, выходит из кабинета судьи с ощущением какой — то досады. — Что же делать с этими деньгами? Деньги эти дурные. Надо их не иначе, как пропить.

Поздно вечером он выпивает в трактире изрядное количество водки, съедает и кулебяки, и сельдь, и осетрину с хреном, но «дурные деньги» истрачены не целиком.

— Слушай, милый, обращается он к трактирному половому — А бурхундское у вас есть?

Малый удивлен таким вопросов, но отвечает.

— Вино бургундское? Найдется.

— Так подай мне кварту что ли.

— Какую такую кварту? Бутылочку прикажете?

И извозчику подали бутылку кислого бургундского вина.

«Всем известно, — говорит Аверченко, — что бургундское вино производит действие легкого изящного опьянения, но на извозчика оно подействовало ужасно.»

Он рассвирепел. Он сразу как — то познал мерзость социального неравенства, гнусность буржуазно — помещичьего строя, когда одни, моты, развратники, угнетатели грабят народ, пьют бургундские вина, а народ в унижении, в нищете, в голоде… Извозчик, взволнованный вином, тяжелыми мыслями, учиняет в трактире великий дебош и попадает в полицейский участок.

А за дебош его судит тот самый мировой судья… Судья, выслушав извозчика, признает его виновным, но после долгого раздумия, выносит оправдательный приговор, «ввиду наличия в деле смягчающих обстоятельств».

Конечно, надо бы прочитать сейчас рассказ Аверченко, чтобы понять, почему московская «харчевня Королевы Педок»[113], т. е. московская пивная закружилась тогда в смехе. Но где же достать сейчас книги Аверченко, и приходится ограничиться моим скромным пересказом.

Аркадий Аверченко давно умер. Он, обуреваемый идеями Остапа Бендера, увы, как «осколок разбитого вдребезги» (название книги Аверченко о белоэмиграции) вылетел из России.

Трудно понять, почему уехал он. Он смело мог бы до конца своих дней идти по путям русской, т. н. юмористической литературы рядом с Пантелеймоном Романовым, Зощенко, да, я думаю, и Ильф и Петров не пренебрегли бы его дружеским рукопожатием собрата.

В «Синем журнале», помню блеснул в 1910 или 1911 г. мемуарами какой — то знаменитый тогда атлет — борец (забыл фамилию, что, впрочем, неважно!). Он сверкающими фразами писал, как он клал на обе лопатки других не менее знаменитых, как пьянит слава, писал о горящих глазах зрителей цирка, «женщины бросаются мне на шею.» и пр. и пр.[114]

Кстати сказать, тогда еще шумел пошлейший роман Арцыбашева «Санин».

Тема «клоуна», или, как сказали бы сейчас «артиста цирка», была когда — то очень модной, вдруг снова разгорелась, а Леонид Андреев и Куприн своими рассказами и пьесами подливали масла в огонь[115]. Нашему маленькому «клану» тема казалась пошлой, избитой, но для обитателей пивных 1911–1914 гг. она была и гвоздевой и огневой и мы все же принимали большое участие во всяких разглаголах и дискуссиях на эту тему.

Как — то уже в другом месте, в кофейной под названием «Кофейня грека» на Тверском бульваре[116], студент Ярский с пеной у рта старался доказать незнакомцу писательского вида в черном пальто при черной пушкинской шляпе, что после шедевров «Братьев Земгано» Гонкуров, после «Гутаперчевого мальчика» Григоровича, после «Четырех бесов» Банга и «Каштанки» Чехова — много было написано пошлостей о клоунах и цирке, а «Тот» — Леонида Андреева, рассказы из жизни цирка Куприна — струи потока этой же пошлости.

Незнакомый «писатель» со снисходительно приветливой улыбкой смотрел на нас, мягко возражая Ярскому.

Уже много позже, кажется в 1914 г., узнали мы, что мимолетным собеседником нашим в кафе «Грека» был известный Киевский театральный критик П. Я.[117]