Туманная река 3

Глава 30

Во второй половине дня я вновь вернулся на театральную Голгофу. Сегодня я обещал показать песни, которые звучат в пьесе, и дописать некоторые диалоги. Поэтому пришёл не с пустыми руками, а со своей акустической гитарой. На третьем этаже ДК, в малом зале мы собрались тесной компанией. Режиссёр Болеславский, актёры Высоцкий, Шацкая и Семёнова и их покорный слуга, то есть я. Володя сегодня исподлобья заметно нервничая. Ещё бы ему не переживать, уволился из театра имени Пушкина, и сейчас занимается, здесь не пойми чем. Благо я за это хорошо плачу.

— Для первой песни, с которой начинается спектакль, я предлагаю использовать известную песню Юрия Визбора, — я поднастроил гитару и наиграл одно четверостишие, — Ты у меня одна, Словно в ночи луна, Словно в году весна, Словно в степи сосна..

— Хорошее начало, — пророкотал Высоцкий, — только что-то я этой песни у Визбора не помню.

Блин, второй раз с ней прокалываюсь! Теперь отпираться некуда, буду врать в глаза, есть такая песня и всё тут, пусть меня хоть на части режут.

— Видать ещё не разошлась в народ, — прокашлялся я, — свежачок.

— А что, мне очень нравится, — улыбнулась Шацкая.

— Между прочим, это моя сцена с главным героем, и ваше мнение здесь не уместно, — вмешалась моя бывшая учительница по литературе, Юлия Николаевна.

— Подумаешь, — промурлыкала Нина.

Вообще-то ещё раньше звучит песня про лучшего друга, который не ходит в гости на стихи Евгения Евтушенко, но она для начала очень длинная и нудная. Спектакль ещё не начнётся, а все уже уснут. А вторая вещь Пастернаковская "Никого не будет в доме" очень красивая и в тему, но лучше её сейчас не касаться. Хоть и умер поэт буквально в конце весны этого года, но чиновники от Советской власти его ещё не до конца реабилитировали.

— Дальше невеста Галя убеждает праздновать Женю Лукашина Новый год вдвоём, — я махнул рукой, — и уходит наводить предпраздничную красоту.

— И почему мой Лукашин вместо ванны вдруг попадает в баню к друзьям? — прохрипел бард.

— Да, почему? — заёрзал на стуле Болеславский.

Я встал, прошёлся, почесал репу и придумал.

— Когда Галя уходит, главный герой обращается в зал, к зрителям, — я кивнул в сторону пустых стульев, — Понимаете, каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню. Это у нас такая традиция. Может быть мне и сегодня сходить в баню, а то меня Сашка с Мишкой и Павлом там уже заждались?

— А если из зала крикнут, что сиди дома поганец такой! — подскочил и забегал Семён Викторович.

— А я тогда скажу, — Высоцкий тоже вышел на край сцены, — спасибо вам товарищ за ценный совет, но у нас такая дружеская традиция. А дружба — это дело святое.

— И ещё добавь, — я вспомнил пару слов несуществующей в этой пьесе мамы, — Не вижу ничего плохого, если я этот новый год встречу чистым!

Я облегчённо выдохнул.

— Дальше баню пропускаем, в ней песен нет, — я углубился в свои закорючки.

— Как пропускаем! — на меня коршуном налетел главный режиссёр, — это моя любимая сцена!

— Запишите после сцены в бане, — я усадил Болеславского одним движением руки на его законное место, — шум за кулисами имитирует звуки аэропорта.

— Дальше у нас встреча Нади и Лукашина, — я взял карандаш и пометил в бумагах, что диалоги готовы, — пропускаем. Вот, Надя поёт песню Ипполиту.

— А кто у нас Ипполит? Кто Ипполит я спрашиваю? — стал распыляться режиссёр.

— Будет вам Ипполит, — погладила его по голове Нина Шацкая, — всё будет. Что за песня?

— Используем известное стихотворение Беллы Ахмадулиной, — я вновь взял гитару и напел один куплет, — По улице моей который год звучат шаги — мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден.

— Мне очень нравится мелодия, — улыбнулась актриса ГИТИСа.

— Следующая песня у нас поётся, когда в квартиру забегают Надины подруги, — я задумался.

Вот сейчас бы не проколоться, не нашёл я в библиотеке в журнальных подшивках этого стихотворения «На Тихорецкую состав отправиться». Вагончик тронется перрон останется, блин!

— Песню пришлось написать самому, — пробурчал я, и заиграл весёлый мотив, — На Тихорецкую состав отправится. Вагончик тронется, перрон останется. Стена кирпичная, часы вокзальные, Платочки белые, платочки белые, платочки белые, Платочки белые, глаза печальные.

Высоцкий прямо подскочил на месте. Помнится, я читал, что Владимир Семёнович обожал эту песню, вон и сейчас глаза разгорелись, руки сами тянутся к гитаре. О, мои Боги, если существует патруль времени, они меня испепелят, за воровство из будущего музыкальных композиций в особо крупных размерах. А с другой стороны, не я сам себя сюда закинул, вот с Марой, Велесом, Перуном и прочими высшими существами ситуацию пусть и разруливают.

— Да мы одними песнями этот спектакль сделаем! — Высоцкий ринулся мерить шагами сцену, — а я дурак ещё не верил! Давай дальше Богдаша, жги напалмом!

Откуда ты таких слов понабрался, подумал я, неужто от меня?

— Следующая песня, тоже моя, — скромно скороговоркой проговорил я, — её исполняет Лукашин для Надежды Шевелёвой. Ария московского гостя.

Арию «Если у вас нет тёти», которая в оригинале называлась «Если у ват нет собаки» не успел уже написать журналист Александр Аронов, а музыку не успел сочинить очень талантливый композитор Микаэл Таривердиев, я спел полностью. Не знаю, почему расчувствовалась Нина Шацкая. Если Высоцкий сел на место и успокоился. То Нина наоборот подскочила и пробежалась по сцене.

— Какие замечательные песни! — всплеснула она руками, — а я дура не верила, что вообще что-то выйдет! Я вообще сначала подумала, что вы два афериста, которые знакомятся с девушками.

— Зачем? — удивился Высоцкий.

— Сами знаете зачем! — Нина присела обратно.

— Чтобы делать им свои грязные предложения! — бабахнула литераторша Юлия Николаевна.

— Товарищи актёры мы несколько отвлеклись, — вышел на первый план режиссёр Болеславский.

— Дальше всё просто, — прокашлялся я, — Надя Шевелёва поёт в свою очередь для Жени Лукашина песню на стихи Марины Цветаевой. Мне нравится, что Вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не Вами. И так далее. И наконец, когда Надя заявляет, что сейчас вызовет милицию, чтобы Лукашина выпроводили из её квартиры и закрывает его в комнате, Женя развлекает её следующей вещицей.

Сколько пыли я переглотал, пока отыскал в журнальных подшивках стихотворение «Я спросил у ясеня» расстрелянного в 1930-м году Владимира Киршона, знают только мои бедные легкие. Зато сейчас, сидят, слушают, и оторваться не могут, и Высоцкий, и Шацкая, и Болеславский, и бывшая моя учительница русской словесности Семёнова. Это значит спектаклю быть! Осталось придумать финал и найти Ипполита, а так уже полдела сделано.

— Богдан, беги вниз, мальчики дерутся! — ворвалась в малый актовый зал, распугав всех театральных муз, Наташа.

Я быстро отставил гитару.

— Слова здесь, — я ткнул пальцем в свою тетрадь, — аккорды там же, гитара вот!

И понёсся смотреть, кто кого бьёт и самое главное зачем. За что бьётесь сынки? За правду папаша, мелькнула короткая непонятно откуда всплывшая фраза. Когда я добежал с третьего этажа на первый, Толик держался за нос, Санька за губу. Обоих бузотёров сдерживали сильные Вадькины руки.

— За что бьетесь сынки? — выпалил я.

— А чё он ко мне в душу лезет! — высказался презрительно Зёма.

— Просто сил уже никаких нет смотреть, как ты стучишь! — крикнул Толик, и внезапно вырвался из цепких рук басиста.

В Саньку тут же полетел длинный размашистый удар от Маэстро. Но Земакович вовремя успел пригнуться, поэтому кулак вокалиста врезался в плечо Вадьки, который само собой выпустил на свободу и второго драчуна. Две «ветряные мельницы» мгновенно выкатились на центр коридора, и стали колотить друг друга, грубо выражаясь по матери. Мы с Бураковым, не сговариваясь, растащили бойцов по углам.

— Чтоб это было в последний раз! — просипел я, удерживая Толика, — уволю из группы к чёртовой матери! На вокзал петь пойдете, оба!

Угроза потерять место работы возымела мгновенное действие.

— Богдан Богданович! — по лесенкам, чуть не растянувшись на полу, «скатился» режиссёр Болеславский, — срочно поднимитесь в репетиционный зал, — задыхаясь, выдавил он из себя, — актрисы роль поделить не могут.

И как только меня в этом мире не обзывали, думал я, перескакивая со ступеньки на ступеньку, и Богдашей, и Богданычем, и Богдан Викторовичем, и вот уже я Богдан Богданович. Я ворвался в малый зал. Ах ты, сучка ты крашена! — Почему же крашеная, это мой натуральный цвет! Примерно так можно было передать то, что сейчас высказывали друг дружке Нина Шацкая и Юлия Николаевна, если конечно вымарать из словесной перепалки все непечатные обороты.

— Юлия Николаевна! — я заскочил на сцену, — от вас как от учительницы литературы, я такого не ожидал.

— Мало я тебе двоек ставила! — цыкнула на меня Семёнова.

— Нина Сергеевна! — я обратился уже к актрисе, — вы же в ГИТИСе учитесь, вы же после окончания должны сеять разумное, доброе, вечное!

— А я его ещё не закончила! — ответила мне Шацкая.

— Давайте все успокоимся, — попытался примерить девушек Высоцкий.

— Предатель! — бросила ему Нина Шацкая и, схватив плащ, пошла на выход.

— Завтра репетиция в тоже время! — крикнул я в спину актрисе.

— И ты тоже предатель, — прошептала мне Юлия Николаевна, и последовала тем же маршрутом.

— Попрошу без опозданий! — крикнул режиссёр Болеславский, который, наконец, осилил крутую домкультуровскую лестницу.

Вечером, в комнате по адресу Большой Каретный переулок 15, мы с Наташей попытались обсудить сложившуюся непростую ситуёвину. Тоня с Вадькой, тактично оставив нас одних, ушли в кино. А мы, чтобы совместить приятное с полезным, забрались под одно одеяло.

— Ты чувствуешь, как стучит моё сердечко? — отдышавшись, спросила Наташа, — и что ты постоянно со мной вытворяешь? Так ведь и разрыв сердца можно получить.

— Согласен на какое-то время воздержаться от любовных утех, — я приобнял девушку, которая удобно устроилась на моей груди.

— Только попробуй, — хохотнула она.

— Так что делать будем, с Толиком и Санькой? — я вернулся к своим невесёлым мыслям, — да и с актрисами нужно что-то решать.

— Не знаю, что у тебя с этими актрисами, — Наташа стала целовать мою шею, — ты у меня, кстати, там смотри! А ребят нужно просто усадить за один стол переговоров.

Моя ненаглядная любимая женщина поцелуи перенесла на грудь, и мысли снова начали путаться. Это, наверное, кровь от одной головы, стала приливать к другой, подумал я.

— Неплохо было бы, ребят расселить, — Наташа, как гибкая кошечка, приподнялась, изогнулась и удобно уселась своей прекрасной попкой мне чуть пониже живота, — они уже видеть друг друга не могут, — девушка издала слабый стон.

— Правильно, — мои сильные руки пробежали по трепетному телу любимой, которая ещё раз простонала, — снимем им комнаты в разных районах Москвы, здесь пусть Тоня с Вадькой живут, а мы в избушку переедем. Там соседи в стенку стучать, точно не будут.

— Ах! — вскрикнула моя девушка.