Тусовщица

Глава 11

— Это ужасно нечестно, — говорю я маме. — И вообще, я могу подать на них в суд за беспричинное увольнение.

— Ох, детка. — «Ох, детка» — это все, что я слышу за время нашего неприятнейшего разговора. В последнее время мне казалось, что я перестала разочаровывать свою мать, и она смирилась с тем фактом, будто я вечно делюсь с ней новостями, которые не вызывают у нее ничего, кроме разочарования, поэтому в ее голосе слышится лишь грусть, и меня это возмущает.

— Мама, все будет хорошо, — успокаиваю я. — Даже лучше, чем хорошо. — Этот разговор происходит после практически бессонной ночи, потому что после того, как я вчера вернулась с работы, я ненадолго вырубилась, а потом, проснувшись, сразу позвонила Алексу и всю ночь нюхала свой грамм, бесконечно прокручивая «Black Eyed Peas»[28]. Прослушивание до одурения этой песни дало волю пространным рассуждения, и я поняла, что издательский мир попросту не оценил моих дарований и что пора найти другое место, где мне воздадут по заслугам. — Я подумываю заняться чем-нибудь другим, — говорю я ей. — Может, попытаю счастья в кино. Я ведь в Голливуде живу.

Мама еще пару раз потчует меня своим «Ох, детка» и не говорит ни слова в утешение, что, по моим понятиям, должна делать каждая любящая мать. Никаких заверений в том, что я, конечно же, права, и заявлений, что никто не смеет недооценивать ее девочку, она ведь совершенно особенная.

— Позвони лучше отцу и поговори с ним насчет денег, — говорит она наконец, прежде чем положить трубку. — И держи меня в курсе.

Дело в том, что мои финансы вверены попечителю. Когда мне исполнилось восемнадцать и я должна была получить деньги, папа убедил меня переписать их на них с мамой. Так что у мамы с папой одинаковая ответственность, но все полномочия по принятию решений мама переложила на папу, и он решает, увижу ли я когда-нибудь эту наличность. Тот факт, что теоретически деньги принадлежат мне, но я не увижу их, пока мне не исполнится сорок пять или сколько-то там, обычно вызывает споры. Но убеждать отца в том, что мне нужны наличные и что я их заслуживаю, по-моему, сложнее и связано с большими угрызениями совести, чем работать за гроши.

Однако сейчас, естественно, у меня нет возможности эти самые гроши заработать. «Я хочу работать, — думаю я, набирая номер отца. — Но мне не дают». И, рассказывая папе о случившемся — ему преподносится версия, будто меня уволили, несмотря на то, что я очень добросовестно выполняла свою работу, а оба босса конченые засранцы — я даю себе обещание, что выдержу этот разговор и не заплачу.

— Значит, шансов нет, что они передумают и возьмут тебя назад? — спрашивает он.

— Папа, ты что, не слышал меня? — хнычу я, невероятно раздосадованная его невнимательностью. — Я сама не хочу возвращаться. И вообще, я ухожу из издательского дела и собираюсь попробовать себя в кино.

Он вздыхает.

— Сколько тебе нужно на жизнь? — спрашивает отец, целиком проигнорировав мои планы на будущее. — Каков твой бюджет?

Папа вечно мучает меня дурацкими «бюджетными» вопросами: сколько я трачу на химчистку, на прокат видеокассет и прочую ерунду. Это действует на меня чертовски угнетающе. Какое-то преступление против жизни — то занудство, с которым он подсчитывает каждый цент, несмотря на то, что их довольно много.

— Вышли мне пару штук, и я сегодня же займусь поисками новой работы, — говорю я, и почему-то мне сразу же хочется разреветься. «Ну и дерьмо же я. Ни на что не годная испорченная соплячка, которая не в состоянии сама себя содержать в том возрасте, когда почти все уже обзаводятся семьями и сами себя обеспечивают». Папа выдает мне лекцию о том, как важно уметь правильно тратить деньги, и обещает в ближайшие два дня выслать чек. Я умудряюсь закончить разговор до того, как уже буду не в состоянии сдержать рыдания.

Я плачу, зарывшись под покрывало с упаковкой бумажных салфеток, и вижу, как мои подушки постепенно пропитываются соплями и слезами. Но тут я решаю, что мне не следует впадать в депрессию, потому что достаточно пару раз подрочить — и все будет в порядке.

«Совсем немножко, — думаю я, выбираясь из постели и направляясь к сумочке, — просто мне нужен дополнительный стимул». Я вынимаю громадный пластиковый пакет с кокой, снимаю со стенки фотографию Гретны Грин, высыпаю коку, разделяю ее дисконтной картой «Мейси» и вдыхаю. Мне сразу же становится лучше, и я решаю, что если бы меня не уволили и я бы по-прежнему работала в «Эбсолютли фэбьюлос», то не смогла бы с такой пользой использовать свое время.

Я пишу письмо одной знакомой девушке, ассистентке из Ассоциации паевых фондов, с просьбой выслать мне список вакансий. АПФ — одно из крупных городских агентств, и у них имеется список открытых вакансии, которые не напечатали в объявлениях. А чтобы его просмотреть, нужно иметь знакомого, который бы у них работал, так что недоступность списка вакансий населению сама по себе является процессом отбора. «Их нет в объявлениях… я просто увидела список вакансий из АПФ», — не раз приходилось мне слышать. Значит, я должна была стать одной из них.

Я делаю дорожку, и через несколько минут девушка из АПФ присылает мне ответ. Я делаю распечатку списка вакансий и начинаю подчеркивать те должности, наименование которых наиболее всего ласкает слух, лишь однажды сделав перерыв, чтобы нюхнуть еще несколько дорожек. Мне уже приходилось выполнять обязанности ассистента, когда я влачила жалкое существование в качестве помощницы редактора главного журнала в Сан-Франциско, но я понимаю, что, если действительно хочу взять штурмом кинобизнес, мне, по всей вероятности, придется начинать с нуля. А список вакансий от АПФ как раз предоставляет для этого массу возможностей:

«Почтовый клерк в «Уияльм Моррис», — гласит одна позиция. «Второй помощник первоклассного продюсера, работа в «Сони», — гласит другая. И тут глаза натыкаются на позицию, которая, судя по всему, была напечатана специально для меня: «Личный помощник исполнительного директора “Имэджэн” Холли Мин на неполный рабочий день. Идеальный вариант для писателей и актеров, которым не хватает наличности». Кажется, я уже встречала где-то это имя. И, сосредоточившись на словах «идеальный вариант для писателей», я понимаю, что, по всей вероятности, мне вообще следует заняться написанием собственных сценариев.

Подумай об этом. Абсолютно каждый в этом городе, даже парень, который упаковывает продукты в супермаркете, считает себя «сценаристом». И они все тащатся со своими лаптопами[29] в «Старбакс», регистрируют свои творения в Гильдии писателей и рассуждают о «недочетах во втором действии», хотя никто из них, по сути, сочинять и не умеет. И большинство из них даже с этим соглашаются. «Ну, вы знаете, вообще-то, я не писатель, — слышала я от одного парня на премьере его фильма. — Мне просто пришла в голову классная идея».

А вот я — настоящий писатель. Я с двенадцати лет писала новеллы, специализировалась, черт побери, в искусстве творческого письма и набила руку на поприще профессиональной журналистики в двух различных журналах. «Я покажу всем этим псевдописателям, как это делается», — думаю я, представляя себя в качестве талантливого сценариста Холли Мин. Я буду составлять ее расписание — когда она, Рон Ховард[30] и Брайан Грейзер[31] должны будут встретиться с Расселом Кроу, Томом Хэнксом или кем-нибудь еще. Буду прочитывать ей ее сценарии, и со временем она поймет, что те комментарии, которые я вставляю по поводу различных создаваемых ею творений, гораздо более блестящие, чем сами сценарии. «А девочка-то — находка, — скажет однажды Холли, схватит меня за руку и потащит на встречу с Роном Ховардом. — Вот какие мозги нам нужны». А Рон настолько ценит мнение Холли — ему достаточно одного ее слова! — что будет умолять меня написать ему что-нибудь такое, что бы его очень сильно зацепило. Я буду колебаться не более секунды и потом, вспыхнув, скажу, что вообще-то я все это время писала сценарий. Холли подмигнет мне из другого угла комнаты, потому что, разумеется, она его уже прочитала, сказала, что он блестящий, и спланировала это разоблачение. Я вытащу из своего шикарного портфеля «Коуч» (который Холли подарит мне уже через месяц, осознав, что еще никогда в жизни у нее не шло все так гладко) копию сценария и оставлю ему. Потом мы с Холли отправимся в «Старбакс», где будем курить и строить планы по поводу открытия собственной компании, исходя из ее продюсерской проницательности и моих писательских дарований, и, когда мы вернемся в офис, Рон уже прочтет сценарий, назовет его шедевром и предложит мне миллион долларов, ну в крайнем случае, семьсот пятьдесят тысяч уж точно.

Я набираю номер Холли и разговариваю с ее ассистенткой Кэрен.

— Вообще-то, вместо Холли собеседования провожу я, — говорит она, — потому что она слишком занята.

«Ясное дело», — думаю я, пытаясь вычислить, сможем мы ли мы с Кэрен подружиться или же она будет яростно защищать очевидное превосходство Холли надо мной.

— Отлично, — говорю. — Я могу выслать вам по факсу свое резюме?

— О, в этом нет необходимости, — говорит она. — Я все равно сегодня встречаюсь с людьми. Вы не могли бы подойти часам к трем?

Назначив встречу, я открываю свой шкаф и пытаюсь определить, какой из моих нарядов произвел бы на Холли наилучшее впечатление. Стремительно переводя взгляд с маек на джинсы, я понимаю, что буквально выдохлась и что лучше бы мне освежиться кокой перед собеседованием. Вряд ли я смогу посетить личную ванную Холли — я почему-то уверена, что она у нее есть — чтобы подрочить, если во время собеседования у меня начнется отходняк. Я выбираю консервативное коричневое платье, но никак не могу оторваться от созерцания своего шкафа, когда замечаю, какого он ужасного цвета. Того же грязно-белого, что и комната, да и вся квартира вообще. Однако если перекрасить квартиру представляется недостижимым, то перекрасить шкаф в какой-нибудь темный цвет вполне возможно. «Если получу работу, — решаю я, — то отпраздную ее сегодня покраской шкафа». И ощутив такой заряд бодрости, какой не посещал меня уже тысячу лет, я решаю отправиться перед интервью сначала в спортзал, чтоб как следует там потренироваться, а потом в сауну, чтобы вышибить из организма остатки наркотиков. «Меня следует почаще увольнять, — думаю я, выдвигая ящик со спортивной одеждой. — Во всяком случае, у меня появился стимул».

— Да вы что! Журнал «Эбсолютли фэбьюлос»! Вы серьезно? — восклицает Кэрен, широко раскрыв глаза. — Круто! Как же вы решились бросить такую работу?

Я сразу поняла, что Кэрен, полноватая представительница Долины, мне не пара. Не успела я вручить ей свое резюме и объяснить, как жажду устроиться на неполный рабочий день, чтобы посвятить все остальное время написанию сценариев, как она заявила, что я прекрасно подхожу на это место. Когда же я упомянула, что недавно бросила репортерскую деятельность в «Эбсолютли фэбьюлос», с ней буквально случилась истерика.

— Я хочу быть одной из тех, кто что-то делает, а не описывает, — отвечаю я. Когда же она сочувственно кивает, я мысленно отмечаю про себя, что надо запомнить эти слова для последующего нелегкого разговора с мамой и папой.

— Я целиком на вашей стороне, — говорит Кэрен. — Просто работать в «Эбсолютли фэбьюлос» — это так круто, о такой работе можно только мечтать. Поэтому то, что вы решились уйти оттуда, меня искренне восхищает.

Я улыбаюсь, чувствуя, что у меня вот-вот потечет из носа, и говорю, что это место как раз то, что нужно.

— Но прежде чем вы согласитесь, позвольте мне вам немного о нем рассказать, — продолжает она. — Вы должны будете помогать Холли еще и по хозяйству: делать покупки, забирать одежду из химчистки, выгуливать ее собаку. Главное, конечно — это выгуливать собаку. Ее бойфренд подарил ей добермана-пинчера, и она была в полнейшем восторге, но Холли работает двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, и у нее совершенно нет на него времени! Я была вынуждена сказать ей: «Господи, Холли, тебе нужен еще один помощник».

Я киваю и улыбаюсь Кэрен, зная, что Холли больше не потребуются ее идиотские советы, потому что с этого дня она будет слушать мои. Жизнь Холли, судя по всему, настолько же увлекательна, насколько и сложна, а поскольку в мои планы входит стать частью ее жизни, я решаю про себя, что с удовольствием выслушаю все, что бы ни сказала Кэрен. Я все киваю, слушая, как Кэрен обещает платить мне 10 долларов в час, как я должна буду раз в месяц выписывать Холли счет и выгуливать собаку хотя бы раз в день, и все это время не перестаю удивляться, почему Кэрен говорит так, будто я уже получила эту работу, когда я даже не знаю точно, началось ли собеседование. Я устала, поэтому на время теряю способность концентрироваться и перестаю слышать трескотню Кэрен. Я, просто не отрываясь, смотрю на ее мясистые щеки, пока она объясняет, как Холли любит порядок. В определенный момент движение щек прекращается, и я не сразу снова прихожу в себя.

— Так что, — говорит Кэрен, как-то странно на меня глядя, — вы можете начать с сегодняшнего дня?

— С сегодняшнего дня? — спрашиваю я, уверенная, что пропустила что-то значительное. — Вы хотите сказать, что берете меня на работу?

— Конечно, беру! — восклицает она, поднимаясь и протягивая мне руку. — Поздравляю!

Нельзя сказать, что немедленно приступить к новой работе, за которую я даже не боролась, а также вручение ключей от дома Холли, списка продуктов на неделю и названия ее химчистки было именно то, чего я ожидала, если учесть, что саму Холли я даже в глаза не видела. Но меня охватывает такая эйфория и самолюбию настолько льстит, что я получила работу, которая значилась в списке АПФ, на первом же собеседовании, что я решаю для себя не терзаться сомнениями.

Я выкуриваю одну сигарету за другой, пока еду к дому Холли в Картей-Сиркл, но, когда приезжаю по адресу, который записала на фирменном бланке «Имэджэн», у меня возникает ощущение, что я этим самым адресом ошиблась. Потому что вижу перед собой стандартный жилой дом тошнотворного цвета, то есть совершенно не такой, в каком, по моему мнению, должен был бы жить продюсер «Имэджэн». Когда же я зашла внутрь, где представшее моему взору ковровое покрытие и низкие потолки настолько напомнили мне о моем первом жилище, в котором я обитала, закончив колледж, у меня возникает мысль, что, в общем-то, я живу не так уж и плохо. «Но это, вероятно, ее собственный дом, она сделала хорошее вложение», — убеждаю я себя, стараясь войти в доверие к ее мерзкому рычащему псу.

Я выросла вместе с золотыми ретриверами и, вообще-то, собак люблю, но, выпуская Тигра из его клетки, я со страхом понимаю, что доберман-пинчеры — это довольно здоровые и грозные существа. Когда Кэрен поинтересовалась, умею ли я выгуливать собак и заботиться о них, я ответила энергичным кивком, потому что решила про себя, что только идиот может не знать, как обращаться с собаками. И потом, я же всю свою жизнь прожила рядом с этими животными. Но дело в том, что наши собаки спокойно носились по округе, где люди редко когда использовали такие понятия, как «поводок» и «совок для сбора собачьих экскрементов». Однако я слишком поздно поняла — только когда оказалась у нее дома — что эта цыпочка рассчитывает на то, что я еще, помимо прочего, и собачье дерьмо буду убирать. «Актеры не так придирчивы», — думаю я, надевая на Тигра поводок и выводя его на улицу. Вдруг я вспомнила, что, когда Брэд Питт только приехал в город, он переодевался в костюм цыпленка и раздавал на улицах флайеры.

Я сворачиваю с Тигром за угол, поражаясь тому факту, что, оказывается, выгуливать собак вовсе не так весело и забавно, как это кажется, когда смотришь на собачников в Раньон Каньон. Унылые и практически пустынные улочки Картей-Сиркл представляют собой пейзаж далеко не впечатляющий. А Тигр — совсем не пушистый мягкий симпатичный зверек. Это скорее похоже на выгул хмурого старого дедушки, а не собаки, и я абсолютно уверена, что у меня это плохо получается. Интересно, ему не будет больно, если натянуть поводок? И, подтягивая к себе Тигра, я воображаю, как нечаянно могу хлестнуть его по загривку и как мне потом придется объяснять заплаканной Холли, что я не знала, что с собаками так поступать не следует.

Когда я вновь запускаю Тигра в его клетку на кухне — разве это нормально, держать собак в клетках? и почему мы никогда не поступали так с нашими собаками? — я чувствую, как тот энтузиазм, с которым я приступила к своей новой должности, постепенно начинает улетучиваться. «Нужно немножко поживиться запасами», — думаю я, вспомнив, что не забыла перед собеседованием положить в сумочку свой флакон, и бросая на нее взгляд.

Разумеется, я здесь совершенно одна, но тем не менее я проскальзываю в ванную комнату Холли, высыпаю на руку немного коки и вдыхаю. «Я понимаю, что так начинать свой первый рабочий день нельзя, — обращаюсь я про себя к Холли, вдыхая дозу. — Но заставлять меня убирать дерьмо за твоей собакой и сажать ее в клетку тоже нехорошо».

Заново ощутив прилив энергии, я решаю нюхнуть еще немного, потом прощаюсь с Тигром, запираю дверь на ключ и понимаю, что мне совершенно не хочется идти сейчас для Холли за покупками в магазин, равно как и забирать из химчистки ее одежду. Кэрен, вообще-то, сказала, что я просто могу заняться этим «попозже», но не уточнила, когда именно — сегодня или на неделе. Теперь, когда кока начал циркулировать по моим венам, я понимаю, что мне нужно сделать и что-то для себя и что покраска шкафа — отличный способ отметить этот поворотный момент в моей жизни.

Я сажусь в машину и еду к магазину красок в Беверли. Вообще-то я никогда не считала, что умею красить. Но мне нужно доказать миру, что увольнение и работа в качестве личной ассистентки — это не так уж и плохо, и если покрашу этот шкаф, то буду гордиться тем, что могу гораздо больше. А завтра я начну работу над сценарием.

Припарковывая машину, я вдруг ощущаю крайнее утомление и нервозность. Но мысль о том, чтобы все бросить, вернуться домой, лечь в постель и уснуть к чертовой матери, просто не представляется реально возможной, поэтому я захожу в магазин и объясняю парню за прилавком, что мне нужна серая краска.

Он начинает выносить мне маленькие кусочки картона с образцами краски всевозможных оттенков, уточняя, хочу ли я серебристо-серый или зеленовато-серый? Мне хочется дать ему по шее. Он что, не понимает, что плевать я хотела на все эти цветовые нюансы и что люди препираются из-за всех этих розовато-лиловых, серо-коричневых и светло-голубых оттенков только потому, что им больше нечем заняться?

— Мне нужен просто серый цвет, — говорю я, закипая от ярости. Он нервно смотрит на меня, потом говорит, что сейчас пойдет и смешает для меня краску. Пока я его жду, у меня начинает течь из носа, и я лезу в сумочку за салфеткой «Клинекс», упаковку которых, слава богу, догадалась захватить с собой утром. Вот интересно, а этот парнишка догадался, что я под кайфом? Может, он там вовсе не «краску смешивает», потому что зачем ее смешивать, если я все равно выбрала обычный серый цвет? Может, он просто вышел позвонить? Я кусаю ногти, подравнивая их пилкой, которую ношу в сумочке, пока наконец он не возвращается — может, через двадцать минут, а может, и через пару часов — с банкой краски в руках.

— У вас есть кисти? — спрашивает он, и я уже не сомневаюсь, что он меня проверяет. Я качаю головой, он снимает с полки у себя за спиной кисть и кладет ее на прилавок рядом с банкой. Потом все пробивает, я расплачиваюсь с ним с самым деловым видом, какой только могу на себя напустить. «Я тебе дам, — думаю я, пока он отсчитывает сдачу, — ишь чего решил: будто я чокнутая, ненормальная или наркоманка какая-нибудь». Но он лишь улыбается и желает мне хорошего дня.

Покраску шкафа и написание сценария благополучно пришлось отложить до следующей недели, потому что приходится заниматься ежедневной рутиной. Я приезжаю к Холли, выгуливаю Тигра, убираю его дерьмо и притворяюсь, что все это происходит не со мной, потом приезжаю домой, слегка расслабляюсь с «алексом» и подвожу итоги дня. Я только и делаю, что повторяю себе, что как только дочитаю «Ас Уикли», то сразу же засяду за сценарий, но почему-то дочитать у меня никак не получается, или же если у меня это все-таки получается, то к тому моменту у меня уже наступает такой сильный приход, что мне нужно его как-то разбавить: принять ванну, выпить или побаловаться с моей Волшебной палочкой.

Наконец — кажется, в четверг, хотя, возможно, это была уже и пятница — я опротивела сама себе. Я бросаю взгляд на лаптоп, который покоится на книжной полке поверх груды моих голливудских биографий, подхожу к полке и снимаю его оттуда.

За свою жизнь я прочитала всего несколько сценариев и понятия не имею, как они создаются, но я просто сажусь и начинаю писать. Я уже установила на компьютер программу «Файнал драфт», так что создаваемый мною диалог настолько похож на настоящий сценарий, что я немедленно воодушевляюсь. Я придумываю героиню по имени Мелинда, которую никто не понимает и не ценит и которую увольняют из журнала. Я пишу, в перерывах курю и нюхаю кокаин и понимаю, что если буду продолжать такими темпами и не посплю еще недельку, то под конец месяца допишу сценарий и брошу его на стол Холли. Я смутно понимаю, что, конечно, не мешало бы придумать и сюжет, но думаю, что пока пусть все идет так, как идет. Я уже представляю, как буду говорить об этом в «Вэрайети». «Я просто села за компьютер, и текст полился сам собой», — будет написано в статье обо мне, в которой будет подробно рассказано о битве за мой сценарий.

А текст и вправду выходит сам собой. Потому что, когда я слышу, как моя соседка за дверью уходит утром на работу, я уже нахожусь на пятнадцатой странице, когда же я совершаю полдневный перерыв, чтобы съездить к Холли, у меня готово уже почти тридцать страниц того, что мне лично представляется шедевром. «Ну почему, — думаю я, — голливудские сценаристы не прибегают к коке для стимуляции творческого процесса?» И, водружая на полку в шкафу испачканную кокаином фотографию в рамке — с той целью, чтобы ее в мое отсутствие не достали кошки — я понимаю, что, возможно, именно этим они все и занимаются.

Выгуляв Тигра и снова заперев его в клетке, я понимаю, что не только напишу сценарий за месяц, но и выкрашу этот треклятый шкаф. Вернувшись домой, я достаю краску и кисть и начинаю смелыми мазками преображать дверцы. Слишком поздно я понимаю, что, наверное, мне следовало перед этим делом снять одежду, и еще вспоминаю, что обычно шкафы оклеивают липкой лентой, чтобы получались ровные прямые мазки. Да и черт с ним. Сняв с себя практически всю одежду и побросав ее в кучу на пол, я понимаю, что покраска — довольно приятное занятие: это же здорово, обмакивать в эту жижу кисть и потом с ее помощью изменять внешний облик дверок шкафа. К тому же я всегда любила запах краски.

Усердно пытаясь закрасить следы кошачьих лап, оставленные одной из моих кошек на нижнем незакрашенном участке шкафа, я слышу, как звонит телефон. Кругом валяется разбросанная одежда, поэтому я просто швыряю кисть обратно в банку и мчусь прямо по своей одежде, как призывник на учениях, хотя еще даже не видела, кто звонит, и не решила, хочется ли мне на этот звонок отвечать. Но потом я вижу, что звонит Кэрен из офиса Холли, и в последний момент хватаю трубку.

— Алло! — мелодичным голосом произношу я, слишком поздно поняв, что руки у меня в серой краске, уже успевшей заляпать некогда розовый телефон. За последние пару недель я нанюхалась больше коки, чем вообще когда-либо могла себе вообразить, но единственный полезный результат, который это дало в плане моей работы на Холли, это то, что я перестала убирать за Тигром дерьмо. И пусть обитатели Картей-Серкл хоть круглыми сутками пачкают в нем свою обувь. Но я чуть ли не до одурения созванивалась с Кэрен, отчитывалась о фантастически прекрасных отношениях, которые сложились у Тигра с соседским бассетом, и щебетала о том, какая прелесть эта зверюга, хотя, в общем-то, старалась при этом преподносить себя как блестящий перспективный сценарист. Я стараюсь вести себя так, будто у меня нет никакого определителя, чтобы она думала, будто я всегда отвечаю по телефону, как жизнерадостная учительница со Среднего Запада.

— Амелия? — говорит она. — С вами хочет поговорить Холли.

Ушам своим не верю. Сейчас состоится мой первый разговор с женщиной, которая занимает большую часть моей жизни, со всеми своими клетками для собак, помощницами, нанимающими других помощниц, и стандартными жилыми домами цвета блевотины.

— Это Холли Мин, — раздается в трубке, и на долю секунды я теряюсь. Это я ей звоню или она мне? Все в последнее время кажется таким сюрреальным, будто покрытым тонким слоем серой краски, что я то и дело прихожу в замешательство.

— Привет, Холли, — отвечаю я с излишней бодростью. — Как же здорово наконец-то услышать ваш голос.

— О, мне тоже, — говорит она. — Послушайте, у вас есть для меня минутка?

Этого-то я и ждала — разговора, после которого выяснится, что мне не нужно больше быть на побегушках и убирать дерьмо за ее собакой, что я должна писать сценарии, которые она будет продюссировать, ну, или уж на самый крайний случай — распивать с ней кофе, спиртное и вместе обедать. Хотя странно, для этого еще рановато: она же пока не успела узнать, насколько я необыкновенная.

— Кэрен сказала, что я плачу вам десять долларов в час за то, что вы выгуливаете Тигра, — говорит она.

— Да. — Не такого начала я ожидала, но мне удается скрыть свое удивление.

— Вы выгуливаете Тигра целый час?

— Нет. — И тут же понимаю, что не надо было этого говорить. Ну какого черта этот идиотский инстинкт всегда говорить только правду пробуждается во мне в самые неподходящие моменты?

— Вот об этом-то я и хотела с вами поговорить, — продолжает она. — Я тут подумала… если я плачу вам десять долларов за то, чтобы вы его выгуливали час, в то время как вы, по вашим словам, делаете это всего двадцать минут, значит, получается, что вам платят за лишние сорок минут времени, которое вы не отработали.

Из моей правой ноздри потекло, я вытираю нос.

— Но вы же живете в двадцати минутах езды от меня, так что пусть я выгуливаю его двадцать минут, но ведь вместе получается целый час. — Мне не хотелось бы вступать в спор со своей наставницей/продюсером/спасительницей, и я смутно понимаю, что мне не понравится возможное окончание этого разговора.

— Я понимаю, — отвечает она довольно снисходительным тоном. — Просто… вы ведь знаете, что я работаю в «Имэджэн», так? И мне платят за то, что я там работаю. Но «Имэджэн» не оплачивает мне то время, которое уходит у меня на то, чтобы добираться на работу и обратно. Мы поняли друг друга?

— Э-э… кажется.

— Отлично, — говорит она. — Кэрен сказала, что вы прекрасно справляетесь, поэтому мне очень не хотелось бы расставаться с вами из-за такой мелочи. Значит, так. Вы будете получать десять долларов в час, начиная с той секунды, как приходите на работу. Если же вы выгуливаете Тигра только двадцать минут, то я буду платить вам одну треть от этой суммы. Все по-честному.

Оглядывая свою спальню с разбросанной по ней одеждой, недокрашенный шкаф, разлитую по полу серую краску и свою вцепившуюся в телефон дрожащую серую руку с кровоточащими заусенцами, я молча киваю.

— Конечно, Холли, — говорю я, хотя мне очень хочется бросить трубку и больше никогда не слышать ни ее, ни Кэрен, ни ее чертову собаку. — Отлично.

Я кладу трубку и швыряю телефон через всю комнату. Он благополучно приземляется прямо в банку с краской, расплескав по всей комнате еще больше серой жижи.

Закат. Всегда ненавидела это слово и это время суток. Говорят, что людей мучает депрессия в то время суток, в какое они родились, но я родилась в девять утра и обычно в это время чувствую себя прекрасно, если уже не сплю. Но время — когда день еще не закончился, а ночь толком не началась — буквально сводит меня с ума.

С момента нашего с Холли разговора я потеряла всякую способность что-либо адекватно оценивать, полагаю, прошло несколько часов, которые я провела в гостиной, будучи не в состоянии пошевелиться. Я уже минимум час ощущала потребность попи́сать, но либо мои придатки утратили канал связи с мозгом, либо посылаемые им сигналы поступают в извращенном виде, потому что я продолжала оставаться на месте. Все это время я сидела и, бог знает сколько времени, упорно нюхала коку.

«Я накачалась до самых жабр», — думаю я, вспомнив выражение воинствующей лесбиянки, которое нечаянно услышала однажды ночью. Мне оно нравится, как всегда, когда я слышу какой-нибудь перл и потом выдаю за свой. «Что оно вообще, черт побери, может означать? Жабры у рыб. Я что, так накачалась, что теперь мне кажется, что я рыба? — рассуждая таким образом, я продолжаю нюхать кокаин и так и не иду в туалет.

В определенный момент до меня доходит, что меня бьет озноб, и я отчетливо понимаю, что такого раньше никогда не случалось. Возможно ли в раскаленной лос-анджелесской квартире заполучить гипотермию? Я вытряхиваю содержимое флакона на лежащую передо мной коробку из-под диска. «Вот черт, — думаю я. — Не может быть, чтобы у меня ничего не осталось». Мне и нужно-то совсем немного, всего несколько дорожек, чтобы прошел озноб и я ожила.

И тут у меня появляется новый план. Умудрившись подняться на ноги — это оказалось не так уж сложно, как только я себя убедила, что от этого зависит моя жизнь, — я плетусь в ванную, открываю аптечку и заглатываю сразу пять таблеток эмбиена прежде, чем успеваю подумать, какой эффект может произвести сочетания кокаина со снотворным. Единственное мое желание — полностью отключиться. Не на всю жизнь, заметьте, а хотя бы до того момента, когда мне станет немного лучше. Я выпиваю бутылку «Эрраухед», чтобы снотворное, по возможности, распространилось по всему организму, ложусь в постель и дожидаюсь чувства полного изнеможения. Но ничего не происходит, поэтому я возвращаюсь в гостиную, зажигаю сигарету и жду еще немного времени. Обычно эмбиен очень резко вышибает меня из сознания и погружает в вереницу парадоксальных снов — но в следующую секунду я уже успокаиваюсь и с огромным наслаждением перехожу из реальности в то место, где на время исчезают все мои проблемы.

Но на этот раз эмбиен не помогает. Напротив, он только еще сильнее меня взбадривает. Я его немного перебрала в последнее время, увеличив прописанную мне дозу, но мой врач совершенно не понимает, какая у меня серьезная бессонница, поэтому советует мне делить таблетку на четвертинки, когда фактически они начинают действовать в количестве двух или трех штук. Однако в последнее время уже приходилось принимать до пяти штук. Я, правда, так и не потрудилась рассказать об этом врачу, иначе он непременно прочел бы мне лекцию о том, что следует быть более осторожной, поэтому я всегда потчую его баснями, будто путешествовала и в дороге растеряла остатки содержимого пузырька, чтоб он выписал мне очередной рецепт.

Примерно минут через двадцать — хотя, может, и через пару часов — я понимаю, что мой организм и не думает погружаться в нечто похожее на сон. Мои руки и ноги как будто заново ожили, и, уверенной поступью проследовав на кухню, чтобы достать последнюю упаковку «Кэмел лайтс» из купленного на прошлой неделе блока, я понимаю, что хочу побыть сейчас среди людей. Эта радикальная мысль приводит меня в ужас, но, когда я обнаруживаю, что блок пустой, потому что я докурила последнюю сигарету из пачки, про которую думала, что она предпоследняя, я еще больше убеждаюсь, что меня сейчас может спасти только общение с людьми.

Я решаю зайти в «Барниз Бинери», в бар на моей улице, который был построен еще где-то в 20-х годах, поэтому выглядел соответствующим образом. Добравшись туда, я прямиком направляюсь к стойке, где заказываю «Амстел лайт», рюмку текилы и пачку «Кэмел лайтс». Мне так сильно хочется выпить текилы, что я даже не дожидаюсь, когда бармен с козлиной бородкой поставит передо мной соль и дольку лимона, а просто выпиваю ее залпом и запиваю большим глотком пива. Потом осматриваюсь и вижу, что за одним столиком сидит толпа здоровенных мускулистых парней в рубашках Университета Южной Калифорнии. Я тайком осматриваю сперва противоположную сторону помещения, потом обращаю взор на столпившихся у караоке людей, затем на группу девушек, пробирающихся через черный ход. Наконец я поднимаюсь со своего безопасного насеста у стойки, решив, что полезнее всего сейчас будет поискать кого-нибудь, у кого есть кока, и начинаю переходить от стола к столу.

Я подхожу к столику с УЮК, хлопаю по плечу высокого бледноватого парня и спрашиваю, не знает ли он Гаса. И, хотя Гас нас не знакомил, и вообще парень вряд ли в курсе, кто такой Гас, мне нужно хоть как-то начать разговор.

Он с улыбкой качает головой.

— А Гас — твой бойфренд?

Теперь уже моя очередь с улыбкой покачать головой.

— У мен нет бойфренда, — отвечаю я.

Парень говорит, что его зовут Саймон, и предлагает присесть.

— Почему бы нет? — говорю я. — Мои друзья пока не подошли. — И в общем-то, это правда, как я думаю. Здесь нет никого из моих так называемых друзей.

Я сажусь за столик, тут возвращается друг Саймона с «Голдшлагером»[32], и я с видом знатока начинаю нести всякую чепуху, что вот, мол, в «Голдшлагере» до сих пор плавают золотые блестки еще со времен калифорнийской золотой лихорадки. Помнится, мне сообщил об этом один парень в каком-то баре в Сан-Франциско, но я была так пьяна, что не смогла сказать ему, что, по моему мнению, он их уже достаточно наглотался. Но Саймон со своими приятелями — Джошем, Тоддом и, кажется, двумя Джонами — покупаются на это, и вот я уже вовсю с ними болтаю. Мы рассказываем друг другу всякие забавные истории о том, как нам доставалось в школе за распитие спиртных напитков.

Когда я заканчиваю свой рассказ о том, как однажды напилась, а потом написала об этом в «Хэйр», учась на первом курсе, Саймон возвращается из туалета, нагибается и что-то шепчет мне на ухо. Еще прежде, чем он открывает рот, я точно знаю, что он сейчас скажет. Клянусь, ни одна натасканная на наркотики собака не сравнится со мной, когда дело доходит до попытки вычислить потребителей кокаина.

— Я оставил своему приятелю несколько дорожек на подоконнике над первой кабинкой в мужском туалете, — говорит мне Саймон и подмигивает. — Почему бы тебе не забрать их себе?

Это настолько щедро со стороны Саймона, что я почти даже прощаю ему его ужасные джинсы «Гесс» и это дешевое подмигивание. Я киваю и потихоньку выбираюсь из-за столика.

В мужских туалетах мне приходилось бывать не меньше миллиона раз, но они всегда были пустые, в то время как в женских было полно народу, поэтому я знаю, как зайти туда с таким видом, будто это совершенно обычное дело. Однако у лысого парня, который писает в писсуар, явно в этом отношении опыта поменьше, судя по его шокированному взгляду. Я же просто пожимаю плечами и шепотом говорю:

— В женский ужасная очередь, — запираюсь в первой кабинке, замечаю рассыпанные на подоконнике дорожки и дожидаюсь, когда парень уйдет. Как только он уходит, я достаю скрученную трубочкой купюру, поднимаюсь на унитаз и вдыхаю дорожки. Я испытываю немедленное облегчение, ну или, во всяком случае, нечто похожее на него.

Однако как только я возвращаюсь за столик, со мной начинает происходить нечто странное: такое ощущение, будто я утрачиваю способность говорить. Сначала мне было хорошо, но уже в следующую секунду я не могла выдавить из себя ни слова. Это напоминало то, как я сидела дома на диване, не в состоянии пошевелиться, но сейчас я встревожилась гораздо сильнее, потому что находилась в компании людей, которые не должны заподозрить, что со мной что-то не так. По счастью, Саймон, видимо, ничего не замечает. Он что-то рассказывает, его друзья хохочут, и мне тоже хочется посмеяться, но меня тошнит, а голову будто сдавило тисками, хотя я не очень хорошо понимаю, как это должно было бы выглядеть. Голова раскалывается, мне хочется прилечь, хотя настоящей усталости я не ощущаю.

— Мне нехорошо, — еле-еле выдавливаю я из себя.

Саймон кивает, как будто так и должно быть.

— Кей начинает действовать? — спрашивает он как бы между делом.

— Кей? — переспрашиваю я. И мысленно представляю себе эту букву в алфавите.

Кто-то из друзей Саймона, нечаянно нас услышав, тут же вскрикивает:

— Так вот куда подевался спешл-кей, который ты должен был оставить мне!

Я перевожу взгляд с Саймона на его приятеля, и хотя я мало что соображаю в этот момент, но еще в состоянии провести ужасную аналогию.

— Спешл-кей? — спрашиваю я. Саймон с друзьями вроде как разражаются хохотом, но ощущение такое, будто все звуки в природе выключили, потому что я ничего не слышу. Но даже в таком состоянии я понимаю, что такое спешл-кей: это кетамин, убойный транквилизатор.

— Но… — я пытаюсь объяснить Саймону, что он-то сказал мне, будто это кока, но не могу вспомнить, действительно ли он говорил так или я сама так решила.

— Выйду подышу, — говорю я, Саймон кивает. Отчасти меня оскорбляет то, что он не предложил проводить меня, хотя, по большому счету, я испытываю от этого облегчение. «Мне просто нужно выйти и побыть на свежем воздухе, тогда мне станет лучше», — убеждаю я себя, продираясь сквозь толпу к выходу. Посреди парковочной площадки под уличным фонарем стоит громадный мусорный бак, который и представляется мне идеальным местом для того, чтобы посидеть и отдохнуть.

Какая-то часть моего сознания понимает, что я, видимо, серьезно накачалась, раз выбрала столь отвратное место и это меня не смущает. От бака даже не воняет, что очень странно, так как обычно эта вонь распространяется по всей округе. Я жадно вдыхаю воздух, удивляясь тому, что мне не становится лучше. Потом ложусь и закрываю глаза.

В какой-то момент меня начинает трясти за плечо один из этих мексиканцев, служащих автостоянки. Мои веки начинают трепыхаться, я понимаю, что меня, как одеялом, накрыли грязной коричневой курткой.

— Отвести вас в больницу? — спрашивает он, но я качаю головой. Вопрос кажется мне совершенно нелепым, но, когда он пытается меня усадить, я замечаю, что все вокруг в блевотине. Униженная донельзя, я пытаюсь сесть, но ноги у меня будто парализованы.

— Два тридцать ночи, — произносит парень после потока каких-то совершенно неразборчивых слов, и, взглянув мимо него, я вижу, что меня вовсю рассматривают еще несколько мексиканцев, как какую-нибудь диковину. И вдруг я совершенно отчетливо вспоминаю, что дорожку, которую мне оставил Саймон, я вдохнула примерно в десять часов, и получается, что с того момента прошло достаточно много времени, и это плохо. Я совершенно четко осознаю, что лучше всего мне сейчас пойти домой, но также понимаю, что шевелиться мне сейчас нельзя ни в коем случае.

— Я в порядке, — умудряюсь я выдавить из себя и снова ложусь, только на этот раз подальше от своей блевотины. Мне просто хочется немного вздремнуть.