Тусовщица

Глава 9

Прочитав про Кейна все, что смогла найти о нем в интернете, я отправляюсь на встречу с его менеджером — суровой темноволосой женщиной с внушающей серьезность короткой стрижкой — в вестибюле отеля «Эрмитаж». Она молча сопровождает меня на седьмой этаж, проводит в прихожую и открывает дверь в комнату, где меня ждет Кейн.

Кейн, которого ни по каким стандартам нельзя счесть привлекательным, тем не менее излучает мощный звездный заряд, хотя, возможно, это не более чем сияние бриллиантов у него в ушах и на шее. Он стоит посреди гостиничной спальни в белом полотняном костюме и с широкой улыбкой на лице.

— Проходите, проходите, — говорит он, приглашая меня в спальню, и закрывает за нами дверь. Менеджеру он кричит: — Джанет, если вы нам понадобитесь, мы вас позовем.

Я чувствую огромное облегчение от того, что избавлена от присутствия мрачного бездушного менеджера, потому что эти представители повсеместно настаивают на своем присутствии во время проведения интервью, что действует на нервы не меньше, чем присутствие родителей на твоем первом свидании.

Кейн устраивает свое громадное туловище на королевской кровати, при этом грязь с его белых башмаков спадает на покрывало, и хлопает ладонью по одеялу.

— Идемте ко мне в кровать, дорогая, — говорит он, и благодаря его красивому английскому акценту это приглашение звучит скорее не как сексуальное домогательство, а как вполне здравое предложение.

И, сказать по правде, я бы с радостью приняла и то, и другое. Один из секретов моей работы с интервьюируемыми — это кокетливый антураж, другой же важнейший ее аспект — раскрытие очень личных вещей, что подсознательно подвигает их на то же самое. И потом, мое самолюбие не слишком сильно страдает, если какая-нибудь знаменитость, у которой «Эбсолютли фэбьюлос» собирается брать интервью, начинает со мной флиртовать.

Поэтому я с готовностью забираюсь на кровать, переживая лишь из-за того, что может войти менеджер и поймать с поличным меня, профессиональную журналистку, в столь компрометирующей ситуации. Но я успокаиваю нервы, задавая вопросы очень бдительно, а Кейн отвешивает комплименты и подобранным мною вопросам, и мне самой.

Потом в определенный момент становится ясно, что он отвешивает комплименты по поводу всего, что касается меня, и наша беседа начинает уже походить скорее на свидание, чем на интервью.

— У меня нет ни братьев, ни сестер, а у вас, красавица? — парирует Кейн на мой вопрос: единственный ли он ребенок в семье или нет, и, хотя мне не очень приятно ему отвечать, я также быстро указываю на то, что читателям «Эбсолютли фэбьюлос» совершенно наплевать на мою личную жизнь, поэтому нам лучше сконцентрироваться сейчас на его.

— Слушайте, да не переживайте вы так из-за своей статьи, — успокаивает меня Кейн. — Обещаю, она получится классной.

— Но мы даже еще не обсудили ваш первый альбом, — протестую я.

— Слушайте, у меня есть идея, — вдруг довольно резко заявляет Кейн. — Почему бы вам не закончить это интервью у меня дома?

— Правда? — Брайан говорил мне, что Кейн не пускает домой репортеров.

Кейн бросает взгляд на дверь, потом снова переводит его на меня.

— Я не люблю, когда ко мне домой таскаются оравы фотографов и репортеров, но вы вполне можете прийти, — говорит он. — Думаю, тогда ваша статья будет гораздо лучше.

И, глядя, как он лежит на спине, задрав одну коленку на другую, весьма довольный собой, я быстро взвешиваю в уме все за и против. За: я могу написать офигенную статью, и тогда Брайан и все остальные просто обалдеют, что мне лично удалось убедить Кейна дать мне интервью на дому. Против: может, он насильник. Но это маловероятно. Дополнительное против: возможно, это очень непрофессионально. Думаю, Синтия Джордан, моя коллега из «Эбсолютли фэбьюлос», очень серьезная девушка, строго следующая правилам, вероятно, прямиком направилась бы из гостиницы в центр жалоб на сексуальные домогательства, вздумай Кейн предложить ей брать у него интервью, лежа рядом с ним на кровати. И тут же понимаю, как я не люблю Синтию и какая у нее серая жизнь.

— Когда и в какое время? — спрашиваю я.

— Завтра в семь часов вечера, — быстро отвечает он. И, мельком взглянув в направлении двери, добавляет: — Солнышко, только не говори ничего Джанет. Давай я дам тебе адрес, и мы сами спланируем завтрашнюю встречу?

Распрощавшись с Кейном — поцелуй в обе щеки под грозным взглядом Джанет — и проходя через вестибюль, я решаю, что неплохо было бы сейчас выпить «Отвертки». На работу сегодня все равно можно не возвращаться: Брайан предложил мне сразу же после интервью отправиться домой и заняться статьей, — да и, по правде сказать, я немного горжусь собой после того, как мне удалось выбить повторное интервью у Кейна. У меня в голове уже проносятся мысли, что мы с Кейном вполне можем влюбиться друг в друга, а потом, во время обеденных вечеринок в нашем загородном английском поместье (ну, или в особняке в Испании, о котором он упоминал неоднократно во время интервью), будем развлекать другие пары и вместе смеяться над тем, как мы познакомились, когда я брала у него интервью, работая репортером в «Эбсолютли фэбьюлос».

Я подхожу к бару и чувствую, как меня трогают за плечо.

— Кажется, это Амелия Стоун, — слышу я безупречный английский выговор, принадлежащий Тиму Бромли. Он хватает меня за руку и целует в обе щеки. Мне сегодня чертовски везет на англичан.

— Амелия, это Джон Дэвис, — говорит Тим, показывая на малоприятного седоватого типа с пузом. Мы с Джоном обмениваемся рукопожатием, и Тим жестом предлагает мне присоединиться к ним у стойки.

Тим заказывает для меня у официантки «Отвертку», но, прежде чем я даже успеваю сказать, что это именно то, что я хотела, он говорит с восхитительной британской сардонической интонацией в голосе:

— Возможно, внешне Джон не производит впечатления, но это ошибочно.

Джон добродушно улыбается Тиму.

— Ух, ты! Спасибо, Тим. — Для меня он слишком американский, некрасивый и староватый, чтобы мне было хоть какое-то дело до его слов, пока он не замечает: — Слышали бы вы, как Тим отзывается о людях, не подписывающих его чеки. — И я дружелюбнейшим образом улыбаюсь Джону.

— Это правда. — Тим пожимает плечами и подмигивает мне. Когда вам подмигивает страшилище, это уродливо. Если же это делает очаровательный англичанин, то просто обворожительно. — Возможно, Джон и кажется несколько приземленным — да так оно и есть: сидит тут, квасит со мной — но не дайте себя одурачить. Он же издатель «Чэт».

Издатели — скучнейшие люди, и я скорее съем метлу, чем приму приглашение пообедать с издателем «Эбсолютли фэбьюлос», когда он приедет из Нью-Йорка, — но они — клиенты Английского банка.

— Вы приехали из Нью-Йорка, Джон? — спрашиваю я. И добавляю игривым тоном: — Или мне следует обращаться к вам «мистер Дэвис»?

Джон улыбается, настаивает на том, чтобы я называла его исключительно по имени, и пускается в какую-то историю о фильме, который он смотрел в самолете, пока летел сюда. Я замечаю, что Тим одобрительно внимает нашему с Джоном диалогу, и внезапно испытываю благодарность к Джону за то, что он сейчас здесь. Что-то такое я помню еще со школы, что мужчине можно понравиться, если сойтись с его друзьями или если продемонстрировать на публике свое чувство юмора и умение флиртовать. В присутствии двух людей я чувствую себя спокойнее, чем наедине с кем-то, так как боюсь, что мне просто не о чем будет говорить с человеком. И, слушая, как Джон рассказывает про очередной фильм, который он смотрел прошлой ночью у себя в номере — этот явно неравнодушен к кинематографу и, вероятно, смотрит все подряд, — я думаю о том, насколько уютнее я чувствую себя в присутствии Тима теперь, чем во время нашей первой встречи. На мне будто до сих пор защитная маска приятного внимания Кейна, я чувствую себя воплощением Сексуальной Женщины, Которая Регулярно Отражает Выпады Своих Интервьюируемых.

И тут, будто прочитав мои мысли, Тим спрашивает:

— А что же привело вас сегодня в «Эрмитаж»?

Клянусь, даже самые банальные вопросы из его уст звучат просто очаровательно.

— Ну вообще-то я брала интервью у одного музыканта — отвечаю я и, оглядев бар и удостоверившись, что Кейна и его брюзгливого менеджера нигде не видно, но все равно понизив голос, начинаю рассказывать про свою сегодняшнюю встречу, не опуская таких подробностей, как приглашение в постель и предложение продолжить интервью завтра у него дома.

— Ну вы даете! — восторженно восклицает Тим. — Вы хоть понимаете, что с обычными людьми подобные вещи не случаются?

— Надеюсь, вы не считаете меня ужасно непрофессиональной, — говорю я.

— Нисколько! — отвечает Тим.

— Надо использовать то, что имеешь, — поддакивает Джон.

Следующие полчаса, пока я приканчиваю свою «Отвертку», я наслаждаюсь их реакцией на свой впечатляющий рассказ. И как раз в тот момент, когда я понимаю, как сильно хочу курить, и думаю, стоит ли говорить Тиму Бромли, что я курю — хотя, конечно, англичане вполне сносно относятся к этому, не в пример чрезмерно озабоченным здоровым образом жизни американцам, — он смотрит на часы и сообщает, что, к сожалению, через двадцать минут у них с Джоном встреча с какими-то рекламщиками на другом конце города и им пора. Как мне нравится, когда он говорит «к сожалению», я даже прощаю ему то, что он уходит.

— У вас есть с собой визитка? — спрашивает он, и от восторга у меня буквально сжимается сердце, но тут я понимаю, что все визитки у меня закончились еще месяц назад, а я до сих пор не удосужилась заказать себе еще.

— Нет, — отвечаю я. — Но почему бы мне просто не записать для вас свои данные?

Он улыбается, подталкивает мне салфетку с шариковой ручкой, и я записываю свой рабочий телефон и электронный адрес. Потом добавляю номер сотового и рядом пририсовываю маленькую буковку «х». «Завуалированный намек, глядя на который, он будет думать о поцелуе», — думаю я.

Придя на следующий день на работу, я мчусь в кабинет к Брайану, чтобы похвастаться своим вторым интервью с Кейном. Он спрашивает меня, когда оно должно состояться.

— В три часа. — И хотя встреча с Кейном назначена на семь, ответ сам слетает у меня с языка, вероятно потому, что я понимаю: если сказать Брайану правду, у него появятся подозрительные мыслишки. Поэтому я мысленно делаю пометку уйти из офиса в два тридцать, чтобы подтвердить эту ложь.

Брайан без лишних слов вручает мне бумажку: задание на интервью с певицей-автором песен Линдой Льюис.

К этому моменту я уже достаточно обросла цинизмом, чтобы писать от радости в штаны из-за предстоящего интервью со знаменитостью, но с того момента, как услышала по радио песню Линды Льюис «Грешница», когда шла на работу после «кокаиновой» ночи, я до сих пор оставалась под впечатлением. Это песня заставила меня пережить целую гамму ощущений — от суицидальной наклонности до уверенности в собственных силах. Тогда я сразу решила, что Линда Льюис выбьется в люди. За время работы в «Эбсолютли фэбьюлос» я неоднократно убеждалась, что интуиция почти никогда меня не подводит. Но, конечно, у меня случались и промашки: люди, которым я пророчила будущее Анджелины Джоли или Стивена Спилберга, лишь на мгновенье поднимались на вершину Олимпа (хотя я лично не сомневаюсь, что, если бы «Эбсолютли фэбьюлос» согласился уделить им внимание, они тоже стали бы суперзвездами).

Славу богу, что у меня есть синдром нарушения внимания: я проходила тест, и выяснилось, что он у меня присутствует, но «в небольшой степени» и «не создает помех вести нормальный образ жизни», если верить психотерапевту. Я так давно говорила про Линду Льюис издателям в Нью-Йорке, что совсем про это забыла. Для меня одобрение нью-йоркских издателей — всегда блаженный шок, равносильный тому, что найти сто баксов в кармане джинсов, которые ты износила еще в прошлом году. «А мои рабочие проблемы начинают решаться», — говорю я себе, возвращаясь от Брайана в свой кабинет.

Я немедленно созваниваюсь с агентом Линды, Тиной, и она визжит от восторга, когда я говорю, что «Эбсолютли фэбьюлос» хочет написать про Линду. Но когда я начинаю излагать требования «Эбсолютли фэбьюлос» — о том, что интервью и фотографии нужно будет сделать на дому, что ей придется подробно осветить свои романы и что мы также напечатаем ее возраст и сверим его с данными отдела статистики, — Тина издает протяжный вздох.

— Ох, Линда ведь никому не говорит, сколько ей лет, — говорит Тина. — Она считает, что возраст — это всего лишь цифры.

О господи. Когда я писала свою первую статью, то уже тогда поняла, что люди, возраст которых нам наиболее всего интересен, считают, будто «возраст — это всего лишь цифры».

— А вы не можете сделать исключение? — спрашивает она. Я говорю, что не знаю, но вряд ли, прошу ее не класть трубку, набираю по другой линии Брайана и говорю, будто представитель Линды баламутит тут воду по поводу того, что мы хотим напечатать возраст Линды.

— Скажи, что если не желает выдавать свой возраст, то статьи не будет.

И я передаю Тине слова Брайана.

Тина вздыхает.

— Может, я смогу ее убедить, — говорит она. Я снова прошу ее подождать и переключаюсь на Брайана.

— Может, ее смогут убедить, — повторяю я.

— Хммм, — говорит Брайан. — Если агент колеблется уже сейчас, то лучше сразу покончить с этим делом.

— Но, Брайан…

— Скоро я дам тебе другое задание. Серьезно. Считай, что про это я забыл.

Я решаю про себя, что Брайан неправ. Линду можно убедить, и я смогла бы сделать это. Мне нужно как-то проявить себя на работе, а я знаю, что именно эта статья в этом поможет. Я звоню Тине и говорю, что все нормально, нужно назначить время проведения интервью, и что подробности мы обсудим позже.

Как раз в тот момент, когда я договариваюсь о встрече с Линдой в ее доме в Вест-Голливуде, начинает звонить другой телефон, который я старательно игнорирую, пока не обращаю внимание на то, что он продолжает названивать подозрительно долго. То есть человек упорно дожидается ответа и, едва положив трубку, тут же снова набирает номер.

— Я лучше узнаю, кто там меня домогается, — говорю я Тине. — Спасибо вам за все. — Разъединяюсь с ней и отвечаю на звонок.

— Амелия, это Эйми Бейкер, агент Кена Стинсона. — И я вздрагиваю, вспомнив, что сегодня вышла рубрика «Самые красивые люди». А у меня еще даже не было возможности ее просмотреть.

— Что случилось, Эйми? — спрашиваю я, но и без того уже понятно, что что-то не очень хорошее. У агентов знаменитых людей имеются только две интонации — радостная (когда вы пишете статью про его клиента, о котором вообще никто ничего не пишет), во всех же остальных случаях — раздраженная, и сейчас в ее голосе определенно сквозит последняя.

— Вам придется написать опровержение на статью, — говорит она. — Вы напечатали не тот вес и рост и полностью переврали слова его друга.

Она говорит со мной таким тоном, будто я — маленькая девочка или невероятно тупорылый человек. Меня тут же охватывает паника. Меня ведь никогда не отпускает ощущение, что я вечно портачу, поэтому не в состоянии противостоять подобным нападкам, пока сама не просмотрю материал.

— Эйми, дайте я взгляну на статью и сразу же вам перезвоню, — говорю я и кладу трубку прежде, чем она успевает что-либо возразить. Я мчусь в кабинет к Брайану, где лежит стопка нового выпуска, хватаю один экземпляр и пулей лечу обратно к себе. И даже не обращаю внимания на его вопрос: «Что-то случилось?»

Открыв номер на странице со статьей о Кене Стинсоне, — господи, ну не красавец ли, а? — я просматриваю то, что мы напечатали про его рост и вес. Вспоминаю, что он дал мне другие цифры, отличные от тех, что указаны в данных отдела статистики. Ха! И меня одновременно охватывает чувство вины и ярости за то, что меня обвинили в ошибке, которую я не совершала.

И тут я читаю слова его друга: «Он был таким же мужланом, как и все мы». И прекрасно понимаю, что произошло, даже у Эйми не нужно спрашивать. Жирноватый и невысокий Кен Стинсон открыл журнал в радостном предвкушении потешить свое самолюбие тем, что про него написали в рубрике рядом с по-настоящему красивыми людьми, и заметил, что его рост и вес не соответствуют тем, что он сказал мне. Далее он прочел высказывание своего друга и, вместо того чтобы посмеяться над ним, как это сделал бы на его месте любой человек с нормальной самооценкой, обозлился и позвонил своему приятелю, чтобы сорваться на нем, а приятель взял да и сказал, что его слова переврали.

Я перезваниваю Эйми, разъясняю ей «путаницу» по поводу веса и роста Кена и уверяю, что у меня есть запись разговора с его другом. И хотя я прекрасно знаю, что права, тем не менее нахожусь на грани истерики, и меня мучает вездесущее чувство вины, как будто я украла что-то в магазине, где есть вывеска с надписью, что воры преследуются по закону.

— Если вы в дальнейшем не хотите сталкиваться с подобными вещами, я бы посоветовала вам сказать своим клиентам, чтобы они честно отвечали на вопросы во время интервью и не давали телефоны друзей, в чьем мнении они не уверены, — говорю я.

— Прошу прощения? — говорит Эйми, выдержав враждебную паузу. — Вы пытаетесь учить меня, как выполнять свою работу?

И тот факт, что вместо извинения она взяла такой резкий тон, злит меня еще больше.

— По-моему, в данном случае вы в этом действительно нуждаетесь, — парирую я.

— Господи Иисусе, — отвечает она, и в тот момент, когда кровь во мне начинает закипать в предвкушении окончательного смертельного удара, она кладет трубку, а я продолжаю стоять с телефоном в руке. Меня всегда так шокирует, когда кто-то бросает трубку, что очень долго прихожу в себя, пока компьютерный женский голос в пятый раз не сообщит мне, что, если я хочу позвонить, мне нужно положить трубку и попробовать набрать номер еще раз. Меня мучает ужасный соблазн тут же перезвонить Эйми и наорать на нее за то, что она бросила трубку, но какая-то часть меня знает: только что я совершила ужасную ошибку.

Каждый, кто пишет статьи про знаменитостей, знает, что все их личные агенты в Голливуде — сумасшедшие и что самое главное здесь — вести себя так, будто все нормально. Брайан говорил мне это уже на второй рабочий день, после того как мне позвонила агентша Джимма Кэрри и наорала на меня за то, что я сказала ему, будто статья про него, которую я готовила, — гвоздь номера, хотя я вообще ничего подобного не говорила. «Ты бы позволила какой-нибудь ненормальной, которая наорала на тебя в автобусе, довести себя до слез?» — спросил меня тогда Брайан, и я покачала головой. Хотя, возможно, так оно и было бы, и с этим согласится каждый, кто постоянно ездит в лос-анджелесских автобусах. У меня на глаза наворачиваются слезы, что уже совсем непонятно: ведь я выиграла эту битву.

Я решаю не бежать тут же к Брайану, чтобы жаловаться на эту сумасшедшую суку Эйми. Поэтому весь оставшийся день я сижу в офисе, слушаю грохочущие из CD-рома песни Кена и Линды Льюис, думая о том, что Эйми Бейкер совершила серьезную ошибку, не оценив меня по достоинству: все-таки я корешаюсь с серьезными британскими издателями и меня приглашают в дома выдающихся знаменитых музыкантов.