Тусовщица

Глава 28

— Держи, — говорит Стефани, продираясь сквозь толпу старлеток, и протягивает мне диетическую колу. Я с благодарностью ее принимаю и киваю в сторону зала, где можно постоять.

Прошла почти неделя с тех пор, как они с Розой пришли ко мне домой и буквально вернули меня к жизни, и я вынуждена признать, что мне стало гораздо лучше. Разумеется, я все еще страдаю из-за Адама, но Стефани уговорила меня относиться к этому как к навязчивой зубной боли или мигрени — ужасно, конечно, но вполне можно жить. А еще Стефани убедила меня, что я должна сходить на вечеринку, устроенную журналом «Конде наст», так как именно это мне сейчас и нужно. Но пока я стою и дожидаюсь, когда она принесет мне колу, я вновь возвращаюсь к своим мыслям: это как назойливая песня Бритни Спирс, которая застряла у тебя в мозгах и время от времени снова начинает там звучать, хотя тебе и кажется, что ты ее уже давно забыла.

Обычно меня приводили в восторг такие вечеринки, и я фантазировала, что со мной обязательно приключится что-нибудь значительное. Но в трезвом виде это оказывается совсем не так весело, я даже начинаю понимать, насколько скучными, по сути, являются подобные мероприятия. «Говорим обо всем и в то же время ни о чем», — думаю я, здороваясь с агентшей, которая вечно грубила мне, когда я работала в «Эбсолютли фэбьюлос», и говорю ей, что я тоже очень рада ее видеть, и принимаю ее поздравления: «Давай, девочка!» Раньше я обычно винила себя, если вечер оказывался скучным, за то, что я недостаточно известная или не поговорила с кем надо. Но сейчас понимаю, что пила не для того, чтобы кому-то было со мной нескучно, а просто хотела убедить саму себя, что окружающие меня люди гораздо интереснее, чем они являются в действительности.

Стефани встает рядом, потягивая свой ледяной «Амстел лайт», и мы с ней наблюдаем за оравой клубных девочек с татуировками, которые настолько великолепны в своих джинсах «Ванс» и «Тру релиджион», как будто только что проходили кастинг.

— Ты в порядке? — спрашивает Стефани, и я киваю. Когда мы в первый раз куда-то отправились вдвоем, уже после того как я прошла курс лечения, она спросила, не возражаю ли я, если она выпьет. Я ответила, что не хочу, чтобы из-за меня она в чем-то себя ограничивала. Томми вечно твердил о том, что не нужно пить в присутствии того, кто «завязал», в противном случае это означает, что у тебя самого проблемы с алкоголем. Но Томми работает в центре реабилитации и понятия не имеет о мире шоу-бизнеса, о котором пишут в журналах и газетах. «Для большинства присутствующих здесь употреблять спиртное равно как и нюхать коку, столь же нормально как ходить в обуви, — думаю я. — И потом, с какой стати я буду требовать подобное от другого, когда совсем недавно вела себя так же».

И именно в тот момент, когда мы со Стефани наблюдаем, как скелетообразные Николь Ричи и Линдсей Лохан двигаются на танцплощадке, мне в голову приходит мысль еще более унылая, чем все те, что терзали меня в течение последних семи дней: «Куда бы я ни пошла, я все равно не могу расслабиться». Вдруг Стефани трогает меня за плечо.

— Черт побери! — восклицает она. — Твои «три часа». С какой-то фифой.

Стефани не свойственно кого-то разыгрывать, поэтому я сразу же догадываюсь, что означают ее слова и о ком идет речь. Но я совершенно не была готова к тому, что почувствую почти физический укол в сердце, когда обернусь и увижу, что в клуб заходит Адам вместе с какой-то тощей блондинкой, и это — не его напарница «Мисс тинейджер США», хотя на ней минимум одежды и она, бесспорно, привлекательна, несмотря на силикон.

И теперь, когда он менее чем в двадцати футах от меня и с каждой секундой становится все ближе, я почти с ужасом понимаю, что это — реальный человек, из-за которого я в последние несколько недель потеряла покой, а не плод моего воображения.

— Помни: ты — крутая девушка, — вполголоса говорит мне Стефани. — А крутые девушки не устраивают сцен.

Я киваю и заставляю себя рассмеяться, как будто она только что сказала самое смешное, что мне когда-либо доводилось слышать, и как будто я только и делала, что хохотала с момента нашего последнего разговора с Адамом. Он уже совсем близко, и я бросаю на него взгляд и изображаю удивление, как будто только сейчас вспомнила о его существовании.

— Привет, Адам, — говорю я как можно более небрежно. Я не наклоняюсь, чтобы обнять его, как это принято в Лос-Анджелесе, но улыбаюсь такой широченной улыбкой, что никому и в голову не придет, будто я пытаюсь подавить в себе злость, а просто слишком увлеклась разговором и не обратила внимания на эту мелочь.

— Амелия, — произносит он, смерив меня взглядом, от которого меня бросило в дрожь. — Стефани.

— Привет, — повторяю я. Он целует Стефани в щеку, а потом наклоняется ко мне. У меня перехватывает дыхание, когда его губы касаются моей щеки. Как это ни поразительно и ни ужасно, но все мое негодование моментально испаряется.

— Ааа-даам! — хнычет блондинка, кивая в направлении стойки. — Я хочу что-нибудь выпить.

— А, прости, э-э… — Он просто стоит и смотрит на меня. Наши взгляды прикованы друг к другу, но он все же переводит глаза на блондинку.

— Лиззи, — раздраженно напоминает она. Адам снова смотрит на меня, а Лиззи в это время чуть ли не топает ногой, кивая головой в сторону стойки.

Но тут Стефани, умничка, обращается к Лиззи:

— Так, что будем пить? Мы с Лиззи сбегаем к стойке. — И, не дожидаясь ее ответа, хватает девушку за руку, которая, возможно, тоже напичкана силиконом, и тащит ее прочь.

— Диетическую коку! — кричу я ей вслед, ощущая прилив благодарности и волнения одновременно.

— Две! — добавляет Адам.

И теперь, оказавшись рядом с Адамом уже наедине, я даже не знаю, что сказать. «Какого черта ты не перезвонил?» — приходит мне на ум вопрос. «Почему я тебе не нравлюсь?» — не дает покоя другая мысль.

Но вместо этого говорю:

— Прекрасно выглядишь.

Он улыбается, и я обращаю внимание на ямочки, которых почему-то не замечала раньше. Господи, неужели он так похорошел за последнее время? И это уже плохо?

— Прости, что не позвонил, — произносит он.

Мне хочется сдержаться, но у меня не получается.

— Ага, а что случилось? — спрашиваю я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

— Что случилось? — в замешательстве переспрашивает он.

— Ну да, что произошло? — и меня вдруг охватывает ярость. — Ты хотел позвонить, но тебе пришлось забежать в «Плейбой мэншн», чтобы подобрать там чью-то бывшую любовницу?

Последние слова я выпалила, не подумав. По-моему, я никогда не умела отделять то, что думаю, от того, что говорю, и в моменты яростной ревности это может привести к большим неприятностям.

У него сверкают глаза.

— Господи, Амелия. Это ты должна объясниться.

— Какого черты ты несешь?

— Когда мы с тобой случайно столкнулись, ты сказала, что изменилась, что теперь ведешь здоровый образ жизни, что та безумная девушка, которой ты была когда-то, осталась в прошлом.

— Это правда.

Но он даже не слушает меня, а продолжает:

— И я, весь такой радостный, решаю, что эта девушка, которая была бы великолепна, если бы умела контролировать свои поступки, наконец-то смогла себя обуздать.

Я пытаюсь вставить слово, но он не дает:

— А потом выясняется, что в тот самый день, когда я говорю, как счастлив, ты выступаешь на телевидении, где предстаешь в роли отпетой секс-маньячки, которая трахается с шаферами на свадьбе.

Я прекрасно понимаю, что по всем законам жанра, должна влепить ему пощечину. Но почему-то чувствую себя не обиженной, а непонятой.

— Я с ними не трахалась, — отвечаю я.

— А потом в журналах печатают твои фото, где ты восседаешь в огромном бокале с шампанским, — продолжает Адам, не обращая никакого внимания на мои слова. — А потом танцуешь на стойке с какими-то малолетками-бисексуалками. И чувствую себя полным идиотом, который поверил во все, что ты наговорила.

— Адам, я сказала тебе правду. Эта свадьба была давно, еще до того, как я завязала. А это фото и танцы на стойке — все это просто игра в «Тусовщицу».

Он в замешательстве.

— Значит, ты исправилась и говоришь, что счастлива поэтому, а сама пытаешься убедить публику, что ты — все та же ненормальная, как будто это самое потрясающее, что только может быть?

— В твоей интерпретации это действительно предстает ужасным, — подтверждаю я. — Но это всего лишь колонка. Я просто об этом пишу. На самом деле я не такая.

Это злит его еще сильнее, чем все предыдущие слова.

— Значит, я должен поверить в то, что ты не такая, какой предстаешь в передачах и в светской хронике?

И тут он окончательно выводит меня из себя:

— Господи, Адам! У меня появился шанс. И я им воспользовалась. Нет, я уже не та девушка, о которой пишу в своей колонке, но это было частью моей жизни. И если люди готовы платить мне деньги и помочь добиться известности, то какое мне дело до того, что они воспринимают это всерьез?

Это заставляет его задуматься, и он переводит дыхание.

— Ну, не знаю. Полагаю, никакого. Просто все это так…

И в этот момент мне на плечо ложится чья-то здоровенная потная ладонь. А потом сзади меня обнимает пьяный Джереми Бэрренбом.

— Тусовщица! — вопит он, прижимаясь к моим губам своими крупными мясистыми губищами. Я отшатываюсь, но он не убирает с моего плеча влажную властную руку.

— Джереми, это Адам, — говорю я, взглядом моля Адама о помощи, которого он либо не замечает, либо попросту игнорирует. Джереми поворачивается к Адаму и протягивает ему руку, а другой по-прежнему крепко стискивает мое плечо.

— Как жизнь, старина? Джереми Бэрренбом.

Адам пожимает руку Джереми, не отрывая глаз от другой, которая начинает переползать с моего плеча на талию.

— Адам Тенсер, — холодно представляется он. И мне становится почти физически больно от того, что Адам говорит таким натянутым тоном. Он действительно полагает, что я могла бы быть «великолепной»? И кто, черт побери, эта девка?

— Э-э… Джереми. Мы тут с Адамом разговаривали, — начинаю я, убирая его руку со своей талии.

— Да не вопрос, — отвечает он, но не трогается с места. Осмотрев зал, он выслеживает официантку с подносом, уставленным рюмками с «Джелл-Оу»[50], и подзывает ее к нам.

— Ты как, Тусовщица? Тяпнем по рюмочке и оторвемся, как в прошлый раз?

— Нет! — резко отвечаю я. Это ужасно. Я поворачиваюсь к Адаму, чтобы объяснить ему все в надежде, что он даже посмеется над тем, как я одурачила людей, которые решили, что я «тяпнула рюмочку», но, судя по его лицу, мне даже не стоит начинать.

— Извините, — говорит он Джереми, даже не взглянув в мою сторону. — Я вас оставляю наедине с вашими рюмочками. — Он мельком бросает на меня взгляд и уходит, а я бегу за ним.

— Адам! Стой! Я все объясню. — Я хватаю его за руку, и он поворачивается ко мне лицом.

— Нет, Амелия. Я серьезно. Я не знаю, что ты там затеяла, но не собираюсь играть в твои игры. — Он стряхивает мою руку и уходит.

Со слезами на глазах я пытаюсь догнать его, но понимаю, что это бессмысленно. И пока я смотрю, как он подходит к стойке, где стоят Стефани с Лиззи, Джереми вновь бесцеремонно вторгается в мое личное пространство. Адам что-то шепчет Лиззи на ухо, а Стефани вопросительно смотрит на меня. Я пожимаю плечами, когда Джереми вновь обнимает меня за плечи.

— Забудь ты этого осла, — успокаивает Джереми, и почему-то мне становится гораздо легче. — Возомнил себя секс-символом только потому, что будет играть агента по недвижимости в сериале, который наверняка снимут с показа.

И я вдруг ощущаю прилив благодарности за то, что рядом со мной Джереми, поэтому с улыбкой оборачиваюсь к нему. Он берет меня за руку.

— Я серьезно, — говорит он. — Не знаю, что там у тебя с этим парнем, но он явно нехорошо себя ведет.

Я киваю, и из глаз у меня выкатываются слезинки.

— Ты прав.

Джереми протягивает руку и с огромной нежностью вытирает мне слезы, если учесть, что пять минут назад это был вдребезги пьяный шут. «Он хотя бы мил со мной, — думаю я, — чего об Адаме сказать никак нельзя».

— И потом, эта вечеринка — полный отстой, — продолжает Джереми. — Я просто сейчас разрыдаюсь.

Почему-то это замечание показалось мне невероятно забавным, и я хохочу так, как не смеялась уже несколько недель кряду. И когда Джереми снова хватает меня за руку, я ее не отдергиваю.

— Как насчет убраться ко всем чертям из этого дурдома? — предлагает он, крутанув меня на месте. — Устроить фуршет у меня дома?

Я перевожу взгляд на Адама с Лиззи, которые направляются к выходу, потом на Стефани, которая уже болтает с кем-то у стойки. Машу ей рукой и произношу одними губами: «Завтра позвоню».

— Почему нет, черт возьми? — отвечаю я.

Из дома Джереми, расположенного на Голливудских Холмах, открывается вид не только на графство Лос-Анджелес и Долину, но также на крыши домов, принадлежащих Киану Ривзу и Леонардо ди Каприо. И пока я любуюсь этой невероятной панорамой, мне в голову приходит совершенно шальная мысль, что я, грубо говоря, не алкоголичка.

И вдруг все становится предельно ясно. Я давно уже не любила спиртное, у меня от него всегда болела голова и появлялась усталость. Но я позволила Томми и всем остальным в центре убедить себя в том, что кокаинщица и алкоголичка — это одно и то же. Но теперь я знаю — господи, да любой бы уже давно понял! — что это не так. Это совершенно разные вещи. А я последние шесть с половиной месяцев встречалась со всеми этими бывшими алкоголиками и только теперь поняла, что это было откровенной нелепостью. Джастин был единственным, к кому я по-настоящему привязалась, и он, в конец концов, бросил ездить в «Пледжс». Почему я позволила всем этим трезвенникам-активистам оказывать на меня влияние?

Единственный, кто бы меня понял и смог бы ответить на этот вопрос, был Джастин. Поэтому, пока Джереми проверяет сообщения и почту, я достаю из сумки свой коммуникатор и второпях набираю его номер.

«Извините. Почтовый ящик абонента переполнен. Попробуйте оставить сообщение позднее».

Снова этот проклятый автоответчик, неизменно твердый и спокойный, голос, которому нипочем критические и затруднительные ситуации. А поскольку Джастин принадлежит к числу тех рафинированных современных созданий, у которых вместо домашнего телефона сотовый, я не смогу до него дозвониться. Можно позвонить Стефани, думаю я, но понимаю, что, как бы она ни старалась, она все равно меня не поймет. А выслушивать мнение Рэчел мне сейчас почему-то не хочется. «Они» говорят, что, если тебе приспичит выпить, надо как можно скорее позвонить кому-нибудь, занятому в данной программе. Но я попыталась, убеждаю я саму себя. Я сделала все в точности так, как меня учили.

— Ну что, детка, у меня есть «Шато-марго» девяносто пятого года, могу открыть, если ты не против, — говорит Джереми, присоединяясь ко мне на балконе. И я ощущаю безошибочный запах Drakkar Noir, который до этого не ощущался.

— Джереми, я должна тебе кое в чем признаться, и это ужасно, — начинаю, рассматривая громадный бассейн внизу.

— Люблю ужасы. — Если голосом можно ухмыляться, то именно это он сейчас и сделал.

— Я не пью. Я завязала. — Он в замешательстве смотрит на меня, и я добавляю: — Я прошла курс реабилитации.

— Но…

— Я притворялась в ту ночь в «Рузвельте», — говорю я, и он морщит лоб, отчаянно пытаясь восстановить в памяти события той ночи. — Налитая в рюмку вода с виду ничем не отличается от водки.

— Ничего себе, — произносит он, до жути заинтригованный. — Но почему?..

— Когда-то я действительно была отпетой чокнутой тусовщицей, — отвечаю я. — Запиралась дома и безостановочно нюхала кокаин. Потом я совершенно утратила над собой контроль, потеряла работу и вообще вела себя как полная идиотка. А потом, когда мне удалось убрать за собой все это дерьмо, мне предоставили возможность вести колонку, в которой бы я описывала все те безумства из своей прошлой жизни, и… колонку я веду, отбирая для нее события прошлого, только…

— Играй свою роль, — говорит он, одобрительно кивая. — Это действительно ужасно, детка. И мне это нравится.

Я улыбаюсь, ощущая громадное облегчение.

— Ты не думаешь, что я окончательно рехнулась?

Теперь очередь Джереми улыбнуться.

— Именно так я и думаю, — отвечает он. — Только в хорошем смысле. — И он разворачивается, чтобы пройти обратно в комнату. — Что тебе тогда принести? У меня есть клюквенный сок, можно…

— В том-то и дело, — перебиваю я его. — Я не пила шесть с половиной месяцев, и сейчас мне хочется выпить.

— Но ты же только что сказала…

— Я сказала, что была кокаинщицей. Это в центре меня убедили, что я еще и алкоголичка.

Он внимательно смотрит на меня.

— Я слышал, что они там всех называют алкоголиками, — произносит он.

Я киваю.

— Так оно и есть. Это я все к тому, что не против, чтобы ты открыл эту бутылку.

Джереми оглядывает меня с ног до головы и кивает.

— Прекрасно, — с улыбкой говорит он. — Пойду принесу.

Первая мысль, посетившая меня, когда я сделала глоток из хрустального бокала и почувствовала, как по пищеводу потекла знакомая на вкус горьковатая жидкость: «И только из-за этого поднимать столько шуму? Все эти девизы, собрания, бесконечный треп о чувствах — все только из-за этой водички?» И, ощутив прилив уверенности, я делаю еще один глоток. На вкус… отличное. Даже превосходное. Но я бы не стала сравнивать это с первой каплей воды после шести с половиной месяцев пребывания в пустыне, ни в коем случае. «Ясно же, — думаю я, — что если бы я действительно была алкоголичкой, то это был бы знаменательный момент в моей жизни». Но для меня это не более чем распитие какого-то напитка.

— Превосходное, — говорю я, улыбаясь Джереми. Я никогда не умела отличать марочные вина от десятидолларовых, и меня это всегда смущало. «Если бы я была алкоголичкой, то наверняка бы хорошо разбиралась в винах, ходила бы в дегустационные залы, и все такое», — убеждаю я себя, а Джереми пускается в разглагольствования о том, почему особенно важна датировка вин.

Мы переходим в гостиную, где Джереми достает фотоальбом и демонстрирует мне свои снимки с Аль Пачино, свою маму, брата и всевозможных теперешних и бывших любовниц. И все это выглядит очень по-светски: вино, многомиллионный особняк, фотографии под зеленым кожаным переплетом. Если бы я была сейчас с Адамом, думаю я, мы бы ограничились пивом из банок, сидя на какой-нибудь раскладной кушетке.

— О господи, — произносит Джереми, когда я, глотнув еще вина, рассматриваю ту страницу в альбоме, где собраны фотографии кинофестиваля, на которых он запечатлен с Аэрон Экхарт и Кэтрин Кинер. — Не могу поверить, что ты считала себя алкоголичкой, ты же почти не пьешь.

— Знаю, — отвечаю я, сияя от счастья, потому что последнее замечание лишний раз укрепляет меня в том, как правильно я поступила, решив выпить. И я делаю еще один небольшой деликатный глоток, чтобы это подчеркнуть.

Я выхожу на балкон покурить, и через минуту Джереми присоединяется ко мне, прихватив только что открытую бутылку вина, что кажется мне довольно странным, потому что мы и первую-то вряд ли допьем. Он рассказывает мне историю из своей бытности помощником на ICM, когда ему приходилось таскать к ветеринару пробу фекалий собаки своего босса, и я поражена, что на свете вообще может существовать столь унизительная профессия, что начисто забываю поинтересоваться по поводу бутылки.

Мы пьем вино, я пускаю кольца дыма и рассказываю о своей жизни, о своей колонке, о том, что думаю о тех или иных вещах, а Джереми главным образом слушает и время от времени похохатывает. «Я и забыла, какой артистичной становлюсь, когда выпью», — думаю я, решив экспромтом процитировать диалог из «Бриолина», который просмотрела раз 200 в годы своего отрочества, поэтому могу воспроизвести все слово в слово и даже спародировать австралийский акцент Сэнд и нью-йоркский выговор Дэнни.

Позже мы снова оказываемся в гостиной, и я понимаю, что, видимо, захмелела, потому что я что-то говорю, а Джереми держит меня за руку, и я ее не отдергиваю. Когда же он наклоняется, чтобы поцеловать меня, до меня доносится отчетливой запашок несвежего дыхания, и именно это — а не грозящий мне поцелуй — заставляет меня очухаться, легонько оттолкнуть его и одернуть юбку.

И, по-моему, как раз в тот момент, когда я закуриваю прямо в гостиной — он разрешил мне курить, где я ни пожелаю, — я вижу, что Джереми лезет в карман и что-то вынимает.

— Я не против поить тебя вином, — говорит он, что кажется мне довольно нелепым комментарием, потому что мы и без того уже пришли к обоюдному выводу, что ты — не алкоголичка. — Но не уверен, стоит ли давать тебе экстези.

Я ошарашенно смотрю на него, на один короткий ужасный миг решив, что он подсунул в вино экстези. Джереми разжимает ладонь, и я вижу, что на ней лежит несколько маленьких белых таблеток. Это и есть экстези? Я пробовала его несколько раз, но обычно была к тому времени настолько пьяна или накачана наркотиками, что даже не помню, как он выглядит.

— Дело в том, что у меня как раз были проблемы с наркотиками, — с сожалением говорю я. — То есть я пристрастилась к коке, а это наркотик. Поэтому о наркотиках не может быть и речи, правильно?

Не знаю, насколько риторически прозвучал этот вопрос, но это уже не имеет значения, потому что, не успела я вымолвить последнее слово, как хватаю таблетку, отправляю ее в рот и запиваю вином. Я наблюдаю за тем, как он делает то же самое, и рада бы почувствовать себя виноватой за то, что только что нырнула в то самое болото, но давно не испытываемые эмоции вновь пробуждаются. Мне становится легко и приятно, как будто я собралась в путешествие, на время которого мои мысли оставят меня в покое. И потом я думаю: «Ну что ж, уж если я проглотила одну таблетку, послав ко всем чертям все эти завязы, то можно взять вторую. Гулять так гулять».

Я глотаю еще одну таблетку, снова прикуриваю сигарету и жду, когда же погружусь в забытье.

— Что-то я ничего не чувствую, — обращаюсь я к Джереми, который вставляет в CD-проигрыватель диск с «U2».

Он оборачивается ко мне.

— Ты вся взмокла, — отвечает он. — Поверь, он действует.

Я трогаю лоб и понимаю, что он влажный, но я приняла наркотик не для того, чтоб меня бросило в пот, а чтобы мне стало хорошо, и с каких это пор потливость приравнивается к блаженству? На выпускном вечере в школе мы с моим бойфрендом приняли экстези, но не стали говорить об этом другим парам, которые ехали с нами в лимузине, побоявшись, что нас осудят. Но попытки скрыть кайф превратили поездку в подлинную катастрофу. Когда после вечера две другие парочки догадались, чем мы напичканы, они тоже решили немедленно последовать нашему примеру. Помню, я Сидела на кушетке, не в состоянии понять, почему не могу ни с кем разговаривать, и наблюдала за тем, как одна из девушек, никогда до этого не пробовавшая наркотиков, высоко подпрыгивала и кричала: «Мне кажется, что я танцую на облаке! Мне никогда в жизни не было так здорово!»

Глядя, как Джереми открывает еще одну бутылку вина, я окончательно убеждаюсь, что его экстези — полное дерьмо.

— Можно мне еще раз взглянуть на экстези? — спрашиваю я.

Джереми с улыбкой достает из кармана еще одну таблетку.

— Открывай рот, — говорит он, и, хотя жест чересчур интимный и в какой-то степени насильственный, мне слишком хочется проглотить таблетку, чтобы забивать себе этим голову. Рот раскрывается сам собой, он кладет мне на язык пилюлю, и я отпиваю еще вина.

Довольно скоро я оживляюсь и начинаю рыскать в его коллекции дисков в поисках музыки, под которую можно было бы станцевать. Но Джереми говорит, что у него есть сауна, и это кажется мне настолько интересным, что я немедленно требую ее показать. «Этот дом похож на парк развлечений», — думаю я, поднимаясь вверх за ним по лестнице, понимая, что мысль довольно нелепая, и вообще какого черта меня так восхитило упоминание о сауне, как будто я никогда её не видела.

Оказывается, что мне хочется не столько попариться, сколько просто взглянуть на сауну, и как только я на нее взглянула, то тут же вспомнила про другое. Закурить! Выпить! Может, куда-нибудь съездить? Мысли перескакивают с одного на другое, стараясь выработать безупречный план действий, чтобы удержать это состояние. Но тут я вспоминаю про Адама и про то, какой ужасной лгуньей я выгляжу в его глазах, и мне становится грустно и невыносимо, мысль об этом затопляет мой рассудок.

— Наверное, надо дернуть еще одну, — предлагаю я Джереми, когда мы выходим из ванны с сауной.

— Ну не знаю. — Вид у него слегка озабоченный. — Это очень крепкая дрянь, ты и без того уже достаточно приняла. — Его мысли написаны у него на лице: «Эта девушка сказала, что завязала, а потом наплевала на все и теперь собирается накачаться. Как бы это не закончилось звонком в службу девять один один».

— Слушай, я знаю, что делаю, поверь мне, — отвечаю я, протягивая ладонь. Мне неудобно быть попрошайкой. Когда я нюхала коку, то почти всегда у меня выпрашивали.

— Давай пополам, — наконец сдается Джереми и разламывает одну таблетку на две половинки. Когда мы спускаемся в кухню, чтобы взять еще вина, я вдруг понимаю, что он мне совсем не нравится, и не только как потенциальный любовник. Проглатывая свои полтаблетки, я думаю о том, какого черта я сейчас нахожусь рядом с человеком, с которым даже и говорить бы не стала на какой-нибудь вечеринке, и именно тогда осознаю, что вся эта ночь — огромная ошибка.

Выкурив еще несколько сигарет, я вдруг чувствую усталость и ложусь на одну из его роскошных бархатных кушеток.

— Твой экстези — полный отстой, — констатирую я, подкладывая под шею одну из его подушек в восточном стиле.

— Поверь, это лучшая дрянь в городе, — возражает Джереми, следуя моему примеру. — Мой поставщик поставляет ее всей этой публике из «Фокс».

Кажется, я на минуту прикрыла глаза, потому что когда их открываю, то почему-то смущаюсь. Сначала я не могу вспомнить, где нахожусь, но уже в следующую секунду вспоминаю и тогда смущаюсь еще больше, потому что оказывается, что мы с Джереми целуемся.

— О господи, — произношу я, оттолкнув его и привстав. Он улыбается, и я вижу, какие у него громадные зрачки. Джереми проводит пальцем по моей ноге, хотя я этого терпеть не могу и понимаю, что он хочет воспользоваться моим состоянием, поэтому отдергиваю ногу, хотя лучше мне не становится. Я озираюсь и вижу пустые бокалы, наполненные сигаретными окурками, разбросанные по полу диски и мой любимый жакет, который валяется у двери, и вдруг ощущаю такую парализующую пустоту, которой не чувствовала уже шесть с половиной месяцев.

— Наверное, я пойду, — говорю я, подхожу и подбираю с пола свой жакет. — Который час?

Джереми смотрит на свои серебряные «Роллекс».

— Половина четвертого, — отвечает он. — Брось! Даже и не думай о том, чтобы ехать домой. Я не смогу сесть за руль в таком состоянии.

— Тогда я вызову такси, — продолжаю я, будто это самое обычное дело, хотя даже не могу вспомнить, когда делала это в последний раз. А в Лос-Анджелесе вообще есть такси?

— Не дури, — отвечает он, поднимается и подходит ко мне. — Не надо тебе никуда ехать.

Даже не знаю, что на меня подействовало больше — то ли его зрачки, напомнившие мне, каким я всегда воображала себе дьявола, то ли необходимость как можно скорее отсюда убраться, — но я открываю сумку, достаю свой коммуникатор, набираю номер и заказываю такси. Ведь во всех городах ездят такси?

— Амелия, — говорит Джереми. В этот момент оператор соединяет меня, с кем нужно. — Ты можешь переночевать в комнате для гостей. Я тебя не трону.

Но что-то в его тоне окончательно убеждает меня в том, что, в какой бы комнате я ни заночевала, он не оставит меня в покое. Не знаю, то ли наркотики спровоцировали эту паранойю, то ли у меня открылся дар ясновидения — это уже неважно.

— Какой у тебя адрес? — спрашиваю я, и он неохотно диктует. Я повторяю его для оператора и заканчиваю вызов, догадываясь, что это был самый умный поступок за последние несколько часов.

И тут Джереми охватывает волнение. А может, он просто разочарован, что у него раздербанили весь его запас экстези и выпили несколько бутылок дорогого вина, но спать с ним все равно никто не собирается.

— Слушай, как-то все это нехорошо, — говорит он, провожая меня на улицу, где я подбираю почти пустую пачку «Кэмел лайтс», оставленную на столике в патио.

— Брось, — отвечаю я холодным тоном. Теперь, когда я окончательно решила от него избавиться, мне даже смотреть на него противно. — Я сама принимаю решения. Тебе не о чем переживать.

Он дает мне одну из моих пластмассовых зажигалок.

— Знаешь, мне кажется, об этом не стоит никому рассказывать, — предлагает он, и я понимаю, что он боится, что в «Вэрайети» появится статья о том, как крутой кинопродюсер сбил с пути обозревательницу секс-рубрики, которая завязала с наркотиками. Я киваю, и в этот момент к дому подъезжает такси. — Пока, — говорит он, открывая мне дверь и целуя в щеку, будто мы провели с ним сказочно великолепный вечер. — Я тебе позвоню.

Я иду к выходу, понимая, что могу сейчас ненароком свалиться. Мне очень хочется сказать ему, чтобы он этого не делал, но у меня не хватает наглости. Когда же я подхожу к двери, то оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него в последний раз.

— Смени своего поставщика, — бросаю я, закрывая за собой дверь.