Тусовщица

Глава 24

Когда я прихожу домой после Эмми, раздается телефонный звонок, но я мысленно вешаю на него табличку «Не беспокоить» и не беру трубку. Мне хочется курить, пока я распаковываю три пакета, набитых ремнями, кондиционерами для волос, юбками, которые я никогда не надену, и лосьонами, гарантирующими «эффект лифтинга».

У меня не укладывается в голове тот факт, что я только что вернулась с Эмми, хотя ничего общего с Эмми не имею, и даже не смогла разобраться, кого там номинировали. Меня пригласила туда одна агентша, пришедшая в неописуемый восторг оттого, что я согласилась, после чего я сразу же догадалась: мое появление там увеличит количество читающих «Чэт». «Ладно», — решила я. Слышала я про все эти мероприятия по вручению наград, когда номинантов и дарителей приглашают в какой-нибудь особняк, чтобы раздать все это бесплатное дерьмо в обмен на то, что фотографы получат возможность запечатлеть их за разбором новых товаров, и решила, что ничего плохого не будет, если схожу.

Но сейчас, глубоко затянувшись сигаретой, я думаю, что это было ошибкой. Как только меня впустили в этот особняк в стиле Тюдоров, аренда которого, по слухам, составляет 20 000 долларов в день, и я стала переходить от стенда к стенду, на меня тут же напала подростковая жадность. Глаза лихорадочно бегали — мне одновременно хотелось подойти и к стенду с обувью от Кедс, и к столику с косметикой МАС, и к мини-замку «Toys «R» Us», хотя Кедс я вообще не люблю, косметикой пользуюсь редко и, уж конечно, не играю в игрушки. Меня раздражал каждый, кто пытался помешать мне заграбастать все и сразу. Но даже посещение всех стендов не смогло утолить мой голод. «Самое лучшее вон там, справа», — думала я. Или: «Господи! Лак «Нейлтикс» — вот что мне нужно!» Я напомнила самой себе участницу одного игрового шоу, которое смотрела в детстве, где победителям предоставлялось определенное время, чтобы они запихали в магазинные пакеты все, чего душа ни пожелает. Помнится, тогда меня одновременно охватывали паника и радость, и это было невыносимо. А вот когда я стала реальной участницей подобного действа, меня захлестнуло гораздо более сильное чувство — жадность.

Так же мне не понравились подхалимские черты моей натуры, которые вдруг вылезли наружу. «Я просто обожаю саронги», — ни с того ни с сего ляпнула я женщине, которая предлагала мне невообразимо убогие саронги всех цветов радуги. А тому парню, который выставлял «Рейбанс», которые я в жизни не носила, я вообще сказала буквально следующее: «Всю жизнь мечтала носить такие очки». И почти все эти люди были болезненно любезны, даже слишком любезны, если учесть, что бесплатно раздавали товары, обычно выставляющиеся на продажу, и в такой обстановке просто не верилось, будто кто-то сейчас бедствует, что в Африке голодают и что есть такой человек, как Джордж Буш. Все разговоры сводились к пластической хирургии, фуршетам, устраиваемым после Эмми, и новой линии «Джуси». А где же номинанты на Эмми? Меня окружали репортеры из дешевых газетенок, агенты, подбирающие что-то «для своих клиентов», и прочие безмозглые бездельники. И я не могла не согласиться с тем, что я — одна из них.

Теперь же, придя домой, опорожнив сумки и разделив все на несколько кучек, я ощущаю сильнейшее желание от всего этого избавиться. Но не раздать бедным — ничего подобного! — а просто подарить это все друзьям. «Я все это не заслужила, — говорю я себе, сминая окурок, — хотя почему — не знаю».

Я начинаю негодовать из-за того, что данное мероприятие повергло меня в подобное уныние. Мне стало так хорошо с тех пор, как я прошла курс реабилитации, будто то, что было до «Пледжс», происходило вовсе не со мной, а с другим человеком. И эта усталость — всего лишь отголоски моей прежней жизни, из-за которой мне больше ни в коем случае не следует переживать. Но в душе я понимаю, что расстроилась не из-за вечеринки: просто прошло уже больше месяца с того момента, как мы с Адамом болтали по телефону в Нью-Йорке, после чего он ни разу так и не позвонил.

Телефон снова трезвонит. Сверившись с определителем и убедившись, что это не Адам, я возвращаюсь на кушетку, где меня дожидаются сигареты. «Нельзя изолироваться от людей», — думаю я, решив все же проверить оставленные сообщения. В центре нас предупреждали по этому поводу и говорили, что если вдруг захочется побыть в одиночестве, то надо тут же совершить «обратный поступок» — выбраться в свет. Но у меня нет настроения это делать.

Я выслушиваю сообщение от Тима — ему понравилась моя новая статья, — потом кто-то пару раз положил трубку, затем Стефани осведомилась, не хочу ли я пойти с ней на какую-то экранизацию, а после нее звонила Рэчел, которая желала знать, почему я не появляюсь уже несколько дней. «Какого черта говорить, что он одержим мной, чтобы потом не звонить?» — думаю я.

Я включаю компьютер, чтобы просмотреть почту, на которую еще не успела ответить, и натыкаюсь на письмо от Шарлотты (девочки-топ), к которому прикреплены ее литературные изыски. Я открываю первый документ, решив, что, прочитав ее жалкие писательские потуги, почувствую собственное превосходство.

И тут происходит нечто поразительное: я буквально не могу оторваться от текста. Первый прикрепленный файл представлял собой эссе, где она описала знакомство с одним фотографом, специализировавшимся на обнаженке, которого она сначала попросила сделать несколько ее фотографий, потом стушевалась, но в конце концов он дал ей какие-то наркотики, и она перестала стесняться. Это настолько точно передает тот конфликт, который постоянно раздирал меня — я ведь горжусь своим телом и в то же время стыжусь этой гордости. Это довольно забавное, искреннее и ни на что не похожее описание, тем более если учесть, что представлено оно восемнадцатилетней девушкой, — которая ровно на столько и выглядит — что я буквально шокирована. «Черт с ней», — думаю я, пожалев о том, что начала с прочтения именно этого письма.

Тут снова трещит телефон, и у меня буквально сердце выскакивает из груди. Звонок по частной линии, но я все-таки заставлю себя сделать «обратное действие» и ответить на него.

— Ал-ло, — мелодичным и, к своему потрясению, совершенно спокойным тоном произношу я в трубку.

— Тусовщица? — Я сразу же узнаю голос, но притворяюсь, что не помню, кому он принадлежит.

— Да?

— Джереми Бэрренбом. Чем занимаешься? Почему не разносишь этот город?

И мне тут же становится неловко за то, что меня застали дома в четверг вечером.

— Как раз собиралась уходить, — отвечаю я, взглянув на часы. Семь тридцать. Звучит довольно убедительно.

— Класс. Куда? Может, и меня с собой возьмешь?

Мгновенная паника, и тут же следует ответ:

— К друзьям. На закрытую вечеринку. Извини.

— Класс, — говорит он. — А как насчет завтра? В «Нобу» в Малибу?

Я никогда не любила рыбу, в особенности сырую, что для Лос-Анджелеса — сущая аномалия. Но больше всего мне не хочется идти куда-то с Джереми Бэрренбомом и оправдывать свой имидж «отпетой девчонки», когда в действительности таковой уже не являюсь. И потом, как я вывернусь? Попрошу официантку открыть бутылку яблочного сидра «Мартинелли» под видом шампанского?

Я перевожу дыхание.

— Знаешь, Джереми, я должна была еще тогда тебе сказать…

— Ах, да, я прочел эту чушь в «Пейдж Сикс» про то, что ты лесбиянка. Неужели ты думаешь, что я на это купился?

Я с трудом подавляю желание бросить трубку.

— Нет-нет, я — гетеро. Просто у меня есть парень.

Небольшая пауза, после которой он отвечает:

— Слушай, какая разница? У меня тоже есть девушка.

«О господи, неудивительно, что он получает такую невероятную прибыль от своих фильмов, — думаю я. — Настырный ублюдок».

— Понимаешь, просто я хочу встречаться только с ним, — говорю я. И, представив себе Адама, я на какой-то момент убеждаю себя, что мы действительно «встречаемся».

— О’кей, о’кей. — Судя по голосу, он нисколько не обескуражен. — Оставить мой номер? А вдруг у тебя с ним не получится?

— Конечно, — отвечаю я, понимая, что веду себя как тряпка. Он диктует какие-то свои телефоны — домашний, рабочий, сотовый и в Палм-Спрингс — а я притворяюсь, будто записываю, хотя просто лежу на спине без движения. Потом говорю: — «Я тебе позвоню», и тут же понимаю, что сказала глупость, но эта фраза машинально слетает у меня с губ, потому что мне не терпится поскорее положить трубку. Он прощается, и я не более секунды сижу с трубкой в руках, когда она снова начинает звонить. На определителе высвечивается 212. Вдруг это редактор из «Чэт», который хочет закрыть мою колонку? Надо ответить.

— Алло. — Интонация моего голоса меняется с мелодичной на омерзительно бодрую.

— Солнышко, это Надин. Какого черта вы торчите дома?

О господи, Надин, судя по всему, до сих пор пребывает под ложным впечатлением, что каждую свободную минуту своего времени я провожу на первоклассных вечеринках, и, справедливости ради, я не сделала ничего, чтобы ее в этом переубедить.

— Просто забежала на минутку, — с трудом придумываю я оправдание. — Надо было сумочку сменить.

— Ах да, разумеется. — Я же знала, что эта отговорка сработает: люди вроде Надин часто меняют свои сумочки, я же могу месяцами, а порой годами ходить с одной. — Куда собираетесь?

— Друзья пригласили на закрытую вечеринку. — Я уже сама начинаю в это верить. — Один кинопродюсер. — Если спросит, скажу, что это Джереми Бэрренбом.

— Великолепно! А у меня для вас еще более чудесные новости! Вами интересовались от Райана Дюрана. Он, видимо, прочел вашу колонку и теперь хочет встретиться.

Я слышала, что такое бывает. Говорят, что, когда Том Круз просмотрел первый фильм, в котором снялась Николь Кидман — «Мертвый омут», — он позвонил ее агенту и назначил ей свидание. Но меня все равно повергает в шок, когда люди взирают на жизнь так, будто это каталог «Поттери Барн[48]» или меню из «Пинк Дот[49]», и вот так запросто заказывают себе людей — неважно, что они обладают всемирной славой и любовью.

Райан Дюран — уважаемая кинозвезда, который прославился еще в восьмидесятые, будучи подростком. Каким-то образом он смог избежать звездной болезни; в прессе его всегда выставляли как человека с мятущейся душой и дамского угодника, поэтому, разумеется, сколько я себя помню, я была от него без ума. Помнится, я прочитала в «Премьере», что единственное его желание — это бегать вместе со своей собакой по пляжу близ Зумы, после чего фантазировала, что буду дожидаться его в нашем доме в Малибу после очередной пробежки. И я только спрашиваю:

— Что?

— Его менеджер сказал так: «Она показалась ему очень сексуальной. Можно, он ей позвонит?» — Я ответила, что может быть, но сначала мне придется обсудить это с вами.

После этих слов внутри меня закипает серьезная борьба: с одной стороны, мне все это безразлично, но та юная девушка, которая еще живет во мне, в полнейшем восторге.

— И что мне ему сказать?

— Соглашайтесь! Это же дивная реклама для колонки!

Меня слегка озадачивает реакция Надин, хотя удивляться не следует. Неужели я могла подумать, что она вдруг перерастет в высокодуховную особу и будет говорить со мной о чем-то, кроме рекламы?

— В таком случае, — говорю я, воображая, какую фантастическую ревность вызовет у Адама новость о том, что я встречалась с Райаном Дюраном, — дайте ему мой номер.

— Ура! Как хорошо, что вы согласились, потому что я уже это сделала!

— Надин!

— Он может позвонить с минуты на минуту.

— Но вы же звонили, чтобы узнать, соглашусь ли я?

— Я нисколько не сомневалась, что ответ будет утвердительным. Ну кто же откажет Райану Дюрану?

И тут загорается кнопка ожидания вызова. Частная линия.

— Надин! Мне звонят по другой линии.

— Наверное, это он!

Не могу представить, что Райан Дюран соизволил сам позвонить человеку, когда стоит ему только чего-нибудь пожелать, и это тут же будет у него. Я уже хочу сказать Надин, чтобы она не беспокоилась, что я свяжусь с этим человеком позже, но она кричит:

— Отвечайте! — и кладет трубку.

Я нажимаю на кнопку и откашливаюсь.

— Алло?

— Амелия? — И я сразу же понимаю, что это он. Его голос роднее мне голоса собственной матери. Но, разумеется, я не собираюсь это показывать.

— Да?

— Это Дюран. Как поживаете? — Меня одновременно возмущает и восхищает, что он представился только по фамилии. Будь на его месте другой, это прозвучало бы, по меньшей мере, неуважительно, если учесть, что мы в глаза друг друга не видели, а тут у меня сразу же возникает ощущение некой таинственной близости.

— Нормально. А вы?

— Все отлично. Кроме одного. Я сейчас сижу на борту своей яхты, любуюсь на безумно красивый закат и думаю: а почему это я занимаюсь этим в одиночку?

Он что, всегда так знакомится с людьми? И даже не утруждает себя фразой вроде: «Я понимаю, что это не совсем прилично, но просто я прочитал вашу колонку и подумал: не попросить ли своего менеджера связаться с вами?» Получается, что если у тебя есть имя, то можно вот так запросто наплевать на всякие приличествующие случаю вступления, которые все остальные считают обязательным условием?

Но я отвечаю лишь:

— Да?

— Ммм…. Хмм, — слышу я и представляю, как он сидит на своей громадной яхте, держит у уха радиотелефон и улыбается одними губами, как проделывал это минимум в десятке фильмов со своим участием. — Чем занимаешься?

— Собираюсь к друзьям на вечеринку. — Я уже столько раз произнесла эту фразу за сегодняшний вечер, что и сама в это поверила.

— А как насчет наплевать на вечеринку, приехать на пляж и потусоваться тут со мной? У меня сегодня сын ночует.

Ах да, я и забыла. Ведь Райан в середине девяностых был недолго женат на какой-то начинающей испанской актрисе/певице и нередко упоминает в интервью о своем сыне. И хотя больше всего мне хотелось бы сейчас уснуть, и потом, все прекрасно знают, что не следует отправляться в гости к мужчине после первого же звонка, мне почему-то кажется, что, может быть, «тусовка» с Райаном отвлечет меня от мыслей об Адаме.

— Буду через полчаса, — говорю я.

— Проходи, — говорит Райан, открывая дверь в аскетически маленькую комнатку в светлых тонах. Он ничем не отличается от героев своих фильмов: коротко поцеловав меня в губы, он жестом показывает, чтобы я следовала за ним на кухню. — Я могу предложить тебе что-нибудь выпить? — Он поднимает бокал, трясет его, чтобы в нем зазвенели кубики льда, и делает большой глоток.

— Воды? — спрашиваю я, начиная нервничать и безумно раздражаясь из-за этого.

— Пеллегрино сгодится? — вопрошает он, открывая холодильник.

— Вполне. — Райан достает маленькую бутылку пеллегрино и открывает ее о деревянную столешницу. Это настолько по-мужски, что меня это даже заводит. Он дает мне бутылку, и я из нее отпиваю.

— Чем бы хотела заняться? Не хочешь прогуляться по пляжу? — спрашивает он так, будто я только и делаю, что планирую наши вечера и это — не более чем обычная часть ритуала. И тут в комнату влетает темноволосый мальчик и обхватывает Райана за ноги.

— Эй, там! Что такое? — спрашивает Райан, взъерошивая его волосы. — Хочешь прогуляться с папочкой и его подружкой по пляжу?

Ребенок смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Я Диего, — объявляет он.

— А я…

— Амелия, — заканчивает за меня Райан, и меня одновременно впечатляет то, что Райан запомнил, как меня зовут, и пугает то, что меня это впечатляет.

— Привет, Амелия. — Диего выбирается из-под папиной руки и бежит ко мне. — А ты останешься на ночь?

Полная тишина, после чего я выдавливаю из себя смешок. Вообще-то, это Райан должен был смутиться из-за того, в какое русло перетек разговор, но почему тогда краснею я? Когда всем становится ясно, что я не собираюсь ничего отвечать, Райан улыбается.

— Остынь, дитя, — с нежностью произносит он. — Где Сэм?

Диего вопит:

— Сэ-э-эм! — и в комнату залетает мальчик с волосами, как пакля.

— Мы идем есть пиццу? — спрашивает он Райана.

Райан меня не представляет, и я решаю, что не стоит из-за этого обижаться. Он переводит взгляд с меня на детей.

— Нет, мы идем на пляж играть в мяч, — отвечает он, и, хотя я еще не забыла, как заставляла свою мать писать записки, чтобы меня отпускали с уроков физкультуры в те дни, которые отводились на игры с мячом, я пытаюсь выдавить из себя улыбку. — Как ты, Амелия?

Возможно, все дело в том, что Райан, по сути, мой давнишний знакомый, и в том, что он, бесспорно, очень сексуален. А может, я понадеялась, что игра в мяч (футбол? бейсбол? кто знает?) немного успокоит мне нервы. И если погоняюсь по пляжу с двумя детьми, то смогу забыть о том, что нахожусь сейчас в гостях у человека, чьи постеры украшали в отрочестве стены моей комнаты, а также о том, что мужчина, от которого я без ума и который живет в нескольких кварталах от меня, явно на меня забил.

— Ну конечно, — отвечаю я, скидывая свои босоножки на платформе, которые тщательно отбирала для этой экскурсии. — Кто со мной?

— Лови! — кричу я, бросая Сэму огромный пляжный мяч. Он ловит его, отчего я испытываю невероятную гордость, и бросает мне обратно. В это время Райан с Диего пинают футбольный мяч.

— Спорим, сейчас ты не поймаешь! — и я подбрасываю мяч так, чтобы он взлетел на несколько сот футов от земли, но он поднимается всего на фут и тут же шлепается на землю. Сэм подбегает ко мне, чтобы подобрать его.

— Промазала! — кричит он, забирает мяч и возвращается на свое место.

Сэм вообще догадывается, что я только изображаю интерес к этой импровизированной пляжной игре? Он понимает, что я осознанно стараюсь изображать из себя саму любезность, играя в эту дурацкую игру с Райаном Дюраном и двумя восьмилетними мальчиками? Или у Райана столько подружек, что присутствие молодой женщины, которая проявляет чрезмерный энтузиазм и которой на самом деле слегка неловко, — вообще факт, не заслуживающий какого-либо внимания?

Но, судя по всему, Сэм, который в данный момент бросает мне мяч, даже отдаленно не догадывается обо всех этих мыслях, которые бешено прокручиваются у меня в мозгу. Он целиком сосредоточен на том, чтобы добросить до меня мяч, и меня странным образом трогает его горячность и то, что все это представляется ему совершенно нормальным. «Наверное, все же нехорошо гордиться тем, что тобой восхищается восьмилетний ребенок», — думаю я, и в то же время мне кажется, что я поступаю правильно и разумно, изображая из себя заядлую спортсменку.

Потом Диего швыряет футбольный мяч Сэму, а Райан подходит ко мне и берет за руку.

— Просто хочу загонять ребят, чтобы они рухнули в изнеможении, — говорит он, и его губы расплываются в той самой знаменитой прекрасной улыбке. — Ты просто ангел. Спасибо за помощь.

— Ты шутишь? Мне понравилось, — отвечаю я, боясь, что он услышит фальшь в моем голосе, хотя в данный момент я говорю правду. Он садится на песок, достает из кармана куртки смятую пачку «Мальборо редс» и роется в поисках спичек. Я понятия не имею, что должна сейчас сказать или сделать, поэтому просто улыбаюсь и про себя отмечаю, что Райан Дюран только что назвал меня ангелом, и представляя, что мимо только что прошел Адам и услышал эти слова.

— Красное или белое? — спрашивает Райан, изучая винную карту, и поднимает на меня глаза. Когда мы наигрались в мяч, мы усадили детей за просмотр «Властелина колец» под надзором няньки и отправились в итальянский ресторанчик, расположившийся на улочке неподалеку от его дома.

— Никакого. Я не пью, — ни секунды не задумываясь, отвечаю я. Не знаю даже, почему. Может, просто чувствую, что Райан не будет меня осуждать, а может, потому что он настолько эгоцентричен, что ему вообще на все наплевать.

— Круто, — говорит он, расстилая на коленях салфетку. — Я тоже был трезвенником.

После выхода из «Пледжс» я встречалась с людьми, которые как бы между делом заявляли, что они снова стали пить, и, хотя ни у кого из них не торчали из вен шприцы, наполненные героином, я все же довольно скептически относилась к понятию «бывший трезвенник». Пациенты «Пледжс» любят говорить, что никто не попадает туда случайно, потому что если в какой-то момент ты почувствовал, что должен бросить пить совсем, то, скорее всего, эта потребность не пропадет. «Но могут же быть и исключения», — думаю я, разворачивая салфетку и расстилая ее на коленях. Только я не знаю людей, которые бросают пить и принимать наркотики, а потом их жизнь меняется настолько, что они спокойно могут делать это, не боясь снова привыкнуть. Я слышала лишь, что люди сначала бросают, потом посылают это к чертям и снова возвращаются в реабилитационный центр, потеряв все.

— Просто мне это не помогло, — говорит Райан. — Вся эта белиберда с наставниками. С какой стати какой-то мудак будет говорить мне, что делать? Ты меня понимаешь? — И он сверлит меня своими ярко-зелеными глазами, явно дожидаясь подтверждения с моей стороны.

— Некоторые наставники действительно настоящие мудаки, — отвечаю я, чувствуя себя немного виноватой, высмеивая программу вместо того, чтобы сказать ему, что его слова не более чем оправдание, что он снова стал пить. — Но есть и отличные ребята. Как и везде, я полагаю.

Я понадеялась, что мои слова покажут, какая у меня открытая, свободная от осуждения, положительная и в то же время реалистичная натура, но, как только они слетают у меня с губ, я понимаю, как нелепо они прозвучали. А когда становится очевидным, что Райан не собирается ничего на это отвечать, я в этом еще больше убеждаюсь. Слова «как и везде, полагаю», до сих пор звучат у меня в ушах, и я невольно съеживаюсь.

Украдкой бросив на Райана взгляд, я вижу, что он самым серьезным образом изучает меню. Я тоже следую его примеру, но почему-то мне никак не удается добиться такого же уровня концентрации. Мне всегда было непросто ужинать с мужчиной, который заставляет меня нервничать, поэтому я понимаю, что о том, чтобы произвести тщательный отбор блюд в присутствии такого собеседника, не может быть и речи. Раньше я думала, что если нервничаю в присутствии парня, то, значит, он мне действительно нравится. Но во время нашей последней встречи с Адамом все было совершенно иначе. Как бы пошло это ни звучало, но я чувствовала себя как дома. «Курица, закажу первое же блюдо из курицы», — думаю я, изо всех сил пытаясь подыскать темы для бесед с Райаном.

Я всегда полагала, что если два человека ужинают вместе, то каждый из них в равной степени должен вносить свой вклад в разговор. Разумеется, обычно это происходит само собой — один что-то говорит или отвечает на вопрос, второй подхватывает, и беседа льется сама собой, — просто меня всегда раздражает, когда возникает ощущение, что ответственность за общение целиком возложена на меня. «Почему, черт возьми, ты не чувствуешь себя неловко из-за этой затянувшейся паузы?» — еще минуту назад хотелось мне прокричать своему визави. «Ты что, вообще не считаешь нужным хоть как-то это исправить?»

К нам подходит официант. Я заказываю куриную марсалу, Райан — тортеллини и бокал домашнего кьянти, и я раздумываю над тем, стоит ли мне осуждать его, что он пьет, или обидеться, что не отказался от выпивки из-за меня, а Райан спокойненько себе сидит и явно наслаждается этим гнетущим молчанием. Я прекрасно знаю, что отец Райана был актером, что его родители развелись, когда он был еще маленьким, что лет в двадцать с чем-то он встречался с Марией Белло и что он не учился в колледже, поэтому все эти стандартные вопросы, которые принято задавать на первом свидании, вроде: «Кем ты хотел стать, когда вырастешь?», «Кто твои родители?» и «На кого ты учился?» — прозвучат глупо и неуместно.

Натянутый разговор о том, что сейчас творится в мире, будет сейчас совершенно некстати, а еда мне не настолько интересна, чтобы обсуждать с ним меню. Впервые за все время, сколько я себя помню, я в совершенной растерянности из-за того, что не могу подыскать тему для беседы.

И тут у меня появляется проблеск надежды: он ведь и сам может задать мне типичные для первого свидания вопросы или поинтересоваться моей колонкой, или хотя бы спросить, почему больше не пью. И я улыбаюсь ему, ощутив внезапный прилив сил. Райан тоже улыбается в ответ, и только я понадеялась, что сейчас он меня о чем-нибудь спросит, как он поднимает указательный палец и начинает барабанить им по столу, потом то же самое проделывает указательным пальцем другой руки. И не успела я что-либо сообразить, как он уже исполняет импровизированное барабанное соло на столе в итальянском кафе, выстукивая некий сумасшедший ритм, который крутится у него сейчас в голове.

— М-м-м, как ты пахнешь, — говорит Райан, дыша мне в ухо. Он только что умело меня поцеловал, и мы молча смотрим друг другу в глаза. Сейчас я чувствую себя гораздо уютнее, чем за ужином, когда в перерывах между барабанными соло Райана мы обменивались банальными рассуждениями по поводу ресторана, погоды и официантов. Разумеется, то, как я заканчивала свои реплики, никак нельзя назвать банальным: каждую фразу я сопровождала мольбой, на которую он отвечал таким образом, что у меня была возможность сказать что-то еще, но в какой-то момент я поняла, что ему не очень интересна остроумная беседа, поэтому расслабилась и сосредоточилась на своих заусенцах. «Наверное, некоторые люди всегда хранят за едой молчание», — решила я. Я нередко задумывалась над тем, что моя речь гораздо причудливее, скучнее или поверхностней — да что угодно, все зависит от настроения! — чем слова моего собеседника. Но за ужином я окончательно убедилась, что напрягаться из-за этого не стоит: это все равно ничего не решит.

После ужина мы пешком прошли несколько кварталов до его дома, во время нашей прогулки он схватил мою руку и указал ею на упавшую звезду. Я не могла удержаться от мысли, как мы сейчас смотримся со стороны или в камере. А вдруг нас сейчас тайком снимает какой-нибудь папарацци, притаившийся за песчаными дюнами? И тут же снова представляю, как мимо проходит Адам и, увидев нас, начинает проклинать самого себя.

Когда мы оказались на пороге его дома, Райан повернулся ко мне и поцеловал. И мне показалось, что мое напряжение спало. Мне было приятно целоваться с ним, особенно после того, как он сказал, что ему нравится мои запах. Возможно, он и вправду поможет мне забыть Адама.

— Давай-ка проверим, как там малыши, — предлагает он через несколько минут страстных поцелуев, и мы проходим в комнату, где оставили их погруженными в просмотр «Властелина колец». Оба уже спали, а экран оккупировала Элия Вуд. — Садись, — говорит он с улыбкой, показав на кушетку, и, пока он достает из кармана деньги, чтобы рассчитаться с няней, я понимаю, что меня возбудило то, как просто он отдал это властное распоряжение. Порой мне определенно нравится, когда мной командуют.

Я сажусь на кушетку, а Райан одной рукой поднимает Диего, другой Сэма и несет их вверх по лестнице. Меня одновременно возбуждает его сила и его отцовские чувства. Через несколько секунд он возвращается и начинает целовать меня еще более страстно.

Мы продолжаем бездумно целоваться, но в конце концов я все-таки понимаю, что не потеряла над собой контроль. Меня предупреждали, что такое секс на трезвую голову и как это может ввести в заблуждение, но мне в миллион раз приятнее целоваться с Райаном, чем обмениваться с ним репликами. Сравнив его с Адамом, я вынуждена признать, что Райан явно ему проигрывает. «Это просто потому, что с Адамом я дольше знакома», — убеждаю я себя, раздосадованная тем, что целуюсь со знаменитостью и в то же время думаю о парне, который не удосужился мне даже позвонить.

Я стараюсь сосредоточиться на поцелуях, рассудив, что всем мужчинам нравится одно и то же: сначала медленные нежные быстрые «клевки», потом страстные поцелуи с языком, ласкающим верхнюю десну, потом нужно потыкаться в шею, подышать в ушко, для полноты ощущений тихо постанывая.

Райан целуется так великолепно, что у меня кружится голова. Но я невольно задумываюсь, что, возможно, его карьера состоялась благодаря тому, что он ублажал многочисленных директрис по кастингу. И пока мы целуемся, тычемся друг другу в шею и дышим в ушко, воспоминания о напряжении за ужином испаряются. «Теперь с ним вполне можно разговаривать, — решаю я, проводя языком по его верхней губе, от чего он начинает тихонько стонать. — Но я не буду отрываться от него только для того, чтобы это проверить».

Вскоре мы с Райаном уже лежим на кушетке, он оказывается на мне, и я чувствую через ткань его джинсов, как у него стоит. Райан начинает легонько тереться об меня бедрами, но я не пытаюсь его остановить, хотя в голове и промелькнуло одно из наиболее неприятных мне выражений — «трах всухую». Но когда он начинает расстегивать мои брюки, я отстраняю его руку.

— Просто мне как-то не по себе вот так сразу… — шепчу я, и он кивает, но буквально через несколько секунд его рука снова тянется к моим пуговицам. И когда его пальцы проникают в мое интимное место, меня оставляют все доводы рассудка, равно как и способность что-либо говорить, но я понимаю, что вот сейчас, в данный момент, не может быть и речи о том, чтобы заняться сексом с Райаном Дюраном. Я могла бы сию минуту отбросить все приличия и переспать с ним, хотя он ни словом не намекнул, будто я ему хоть сколько-нибудь интересна. Мне не хочется все портить, но я должна следовать этому идиотскому правилу не трахаться на первом свидании. «Космо» предупреждает, что это можно делать после третьего, однако я вбила себе в голову, будто бы Райан поможет мне избавиться от мыслей об Адаме, и поняла, что мне нужно выработать четкую стратегию, если хочу этого добиться. «Пусть подождет месяца три», — думаю я, дыхнув ему в ухо и почувствовав, как по его телу пробежала дрожь. Рука Райана снова тянется к моим пуговицам, но я ее отстраняю и качаю головой, глядя ему в глаза.

— Уверена? — спрашивает он.

— Да. Давай подождем. Просто нужно узнать друг друга получше.

Он в замешательстве хмурит лоб, и я понимаю, что, наверное, Райан Дюран впервые в жизни столкнулся с тем, что кто-то не желает с ходу прыгать к нему в постель.

— Ты хочешь еще немного прогуляться и чем-нибудь заняться? — спрашивает он, и я киваю. — Здорово, — говорит он с таким облегчением, что я просто диву даюсь, почему это он так меня смущал. Он снова меня целует и добавляет: — Хочешь остаться на ночь? Мы не будем ничем заниматься, просто поваляемся.

Я качаю головой, и Райан очень мило надувает губки.

— Уверена? — спрашивает он. — Было бы здорово — ребятишки спят в моей постели.

Я резко поднимаюсь, слишком изумленная, чтобы раздумывать над тем, что могу сейчас все погубить.

— Мальчики спят в твоей постели? — спрашиваю я.

— Ну да. — И он с улыбкой тянется за «Мальборо редс», которую прикуривает «Зиппо». — Диего любит спать в моей постели.

— И ты хочешь, чтобы я спала там вместе со всеми вами?

Он с улыбкой кивает и затягивается, а я даже не могу понять — то ли я совершенно отставший от жизни консерватор, то ли это нормально — предлагать едва знакомой девушке провести ночь в постели со своим сыном и его другом. Я жестом показываю ему, чтобы он дал мне затянуться, и думаю: чем скорее я отсюда уйду, тем меньше у меня останется шансов на то, чтобы выяснить и другие неприятные подробности про мою юношескую любовь.

— Мне надо идти, — говорю я, когда мы докурили. Он кивает, целует меня в нос, рывком поднимается с кушетки и за руку выводит через кухню.

— Спасибо за прекрасный вечер, — благодарю я, пока он провожает меня до дверей. А что мне еще сказать? «Спасибо за барабанный концерт и за то, что предложил мне поваляться в постели а-ля Майкл Джексон»?