Тусовщица

Глава 2

После возвращения в Лос-Анджелес Стефани начинает расспрашивать меня про свадьбу, и я во всех подробностях рассказываю ей про свои подвиги. Она истерически хохочет, точно так же как и я, когда Стефани рассказывала, как подвернула лодыжку на чьей-то свадьбе во время танца. На самом же деле это она думает, будто танцевала, хотя в действительности совершенно не помнит, что и как произошло.

— Нельзя нас приглашать на свадьбы, мы ведем себя на них крайне неприлично, — заключила она.

Я работаю в «Эбсолютли фэбьюлос», еженедельном журнале, который пишет о знаменитостях и является по сути захваленным таблоидом, а Стефани — в «Американ стайл», еженедельнике, который занимается тем, что разбирает по косточкам гардеробы и дома этих самых знаменитостей. Слава богу, что у меня есть Стефани, так как большинство моих коллег из «Эбсолютли фэбьюлос» — настоящие зануды, вроде учителей воскресной школы.

Ввиду огромного тиража «Эбсолютли фэбьюлос» (около пяти миллионов), который к тому же неуклонно растет, большинство его сотрудников отзываются о нем с таким же трепетом, с каким можно было бы говорить о «Ньюйоркер».

— Да, совершенно верно, в нашем журнале печатают самые лучшие статьи и отчеты. — Это излюбленная фраза нашего заведующего Роберта. В подобных самовлюбленных рассуждениях есть некоторая доля истины, так же как и в том, что мне порой стыдно говорить людям, где я работаю, потому что мне сразу начинают советовать «составлять более короткие предложения». Ну а самый большой прикол в том, что наш журнал читают в основном в сортире. Но я до сих пор не перестаю удивляться, какой силой убеждения обладает команда из приблизительно тридцати человек, которые за уши притягивают факты, лишь бы привлечь внимание. Разве это не страшно? Тем не менее мне никогда не хватит смелости просто взять и сказать: «Когда я была маленькой, мне и в голову не могло прийти, что целью моей жизни будет описывать меню Мадонны, но, знаете, когда мне это надоест, я подыщу себе другое место».

Стефани буквально ненавидит то, чем занимается. Она работает только ради приглашений на вечеринки и бесплатной одежды и охотно трубит об этом всем, кто готов ее выслушать. Что мне тем более трудно понять, если учесть, что она семимильными шагами взбирается все дальше по служебной лестнице, в то время как мне суждено вечно оставаться автором третьесортных статеек. Я не желаю зла Стефани, хотя была бы не против, если бы ее немного обломали.

К сожалению, у нашего босса Роберта я буквально вызываю приступы эпилепсии. Может, из-за того, что меня нанял его главный помощник, Брайан, пока Роберт был в отъезде, а может, я просто напоминаю ему кого-то, кого он смертельно ненавидит. Я делаю все возможное, чтоб хоть как-то его умаслить, но уж если человек что-то вбил себе в голову насчет вас, то, хоть спасите жизнь его матери, он все равно будет считать вас мудаком. Пример: Брэд Мак-Кормик, мой школьный бойфренд, который в подростковом возрасте был приблизительно пять футов четыре дюйма ростом. И хотя сейчас он дорос уже до шести — позднее половое созревание, к сожалению, не сулившее мне тогда никакой радости, — для меня он навечно останется «крошкой Брэдом Мак-Корми».

— Готова? — спрашивает меня Стефани. Время около шести часов вечера, вторник. Она стоит возле моей кабинки, перебросив через плечо свою сумку, из-под пальто у нее выглядывает фляжка, которую я подарила ей на день рождения.

Когда-то меня буквально трясло перед походом на премьеру или какой-нибудь фуршет. Видимо, я воображала себе, что меня там кто-нибудь заметит и увидит во мне скрытые таланты. Конечно, я не актриса, ну разве только в личной жизни, — но, видимо, мне казалось, что меня найдут настолько бесподобно сногсшибательной, что немедленно выдернут из моей серой жизни и поместят в какой-то сказочный мир, которым я буду наслаждаться изо дня в день. Видимо, тогда мне казалось, будто если постоянно околачиваться рядом с кинозвездами, то прибавится счастья. И дошло это до меня сегодня, на премьере, во время пьяной затянутой сигаретным дымом беседы с Джереми Пивеном. Джереми отнюдь не производил впечатления счастливого человека, так почему я-то должна стать актрисой, только потому, что мне довелось проболтать с ним всю ночь.

Перед этим событием мы заскочили в бар выпить какого-то «Вествудского колледжа». Или уж если быть предельно точной, то это Стефани заскочила, чтобы выпить, а я оказалась там за компанию.

Когда я только-только стала употреблять коку на вечеринках, я легко могла рассчитывать, что меня снабдят достаточной дозой в нужном месте и в нужное время. Но несколько месяцев назад, после того как мне не раз довелось «договариваться» с совершенно отвратными личностями только чтобы узнать, что они сами подсели на коку, до меня наконец-то дошло, что нужно иметь собственного поставщика. И та искренняя радость, которую я испытала, поняв, что теперь смогу употреблять коку, когда ни пожелаю, и мне не придется просить кого-то ее достать, практически полностью заслонила собой дополнительные расходы.

Я захожу в туалет вслед за какой-то женщиной с пучками седых волос на голове и запираюсь в самой дальней от входа кабинке. Достав из сумочки пузырек, я вытряхиваю немного коки на выступ окна и разделяю ее кредиткой, потом достаю из бумажника свернутую в трубочку бумажку и резко вдыхаю. Услышав, что кто-то вошел, я, затаив дыхание, жду, пока там вымоют руки и наконец-то уйдут, затем высыпаю еще немного коки и снова вдыхаю.

— У меня еще полно осталось, — говорю я Стефани, возвращаясь из туалета и усаживаясь на свой вращающийся табурет. Во рту ощущается восхитительный металлический привкус кокаина. Некоторые говорят, что терпеть не могут, когда он начинает вот так просачиваться через нос в глотку, но мне это нравится, поскольку это прямое доказательство того, что наркотик начинает действовать на мой организм.

— Ничего отвратительнее ты не могла сказать, — отвечает она, пытаясь налить во фляжку водки с тоником. Стефани не употребляет коку: она когда-то страдала от приступов панического расстройства, поэтому убеждена — и, возможно, она права, — что после нескольких дорожек кокаина она испытает то же самое, поэтому я предлагаю ей нюхнуть скорее в силу привычки, а не зловредности.

— Готова? — спрашивает она. Я улыбаюсь, киваю и шмыгаю носом, чтобы сглотнуть и снова ощутить вкус кокаина.

Мы торопливо идем по красной ковровой дорожке, где тощие светловолосые актрисы, дрожащие в своих летних платьях в этот на удивление прохладный вечер, покорно улыбаются папарацци.

— Лесли, давайте сюда! — хором вопят фотографы красивой блондинке, которая соблазнительно улыбается. И по тому, как они отпихивают друг друга и с каким ликованием выкрикивают ее имя, можно подумать, что они делают снимки самого президента или английской королевы. Коллективный разум папарацци, разумеется, не в состоянии сейчас уяснить тот факт, что таких посредственностей, вроде этой Лесли, которым довелось сыграть незначительные эпизоды в каких-то фильмах и которые в дальнейшем, может быть, продолжат сниматься в Голливуде, даже не сотни, а тысячи. Но Лесли молодец: она сумела оказаться в нужном месте в нужное время.

Мы со Стефани решаем как можно скорее добежать до своих мест, чтобы не оказаться на снимке на переднем плане. У Стефани уже был такой случай, когда из-за своей оплошности она загубила фото Линдсей Лохан, потому что в этот момент фотографировала кого-то, кто на этот снимок не попал: меня. В итоге вместо Линдсей Лохан на переднем плане оказался зад Стефани, а это фото напечатали в сотнях журналов. И Стефани до сих пор не может это пережить.

Она быстрым шагом уходит прочь, а меня в это время застает врасплох эта актриса, Лесли, которая пятится назад и погружает свой высоченный красный каблук прямо в большой палец моей левой ноги. У меня такое чувство, что мой палец обезглавили (если конечно, у него есть голова). Тут она теряет равновесие, но ее вовремя подхватывает какая-то журналистка, при этом бросая на меня свирепый взгляд, в котором читается: да как ты посмела просунуть свою ногу под орудие пытки ее кумира стоимостью в семьсот баксов! Видимо, журналистка прекрасно знает, что у такого анорексичного создания, которым является Лесли, туфля, судя по всему, весит больше ее самой. Я хромаю по направлению к Стефани, которая сочувственно протягивает мне пакет бесплатного попкорна с маслом.

— Кровь идет? — безучастно спрашивает она.

Я качаю головой.

— Это больше тянет на внутреннее повреждение, — отвечаю я. — Как будто она мне кость сломала. В пальцах ног есть кости?

— Конечно, — она пожимает плечами. — Может, в больницу?

— Господи, нет конечно, — отвечаю я, увидев, что в этот момент заходит Мэтт Диллон и приветственно машет мне рукой. Я машу в ответ, пока наконец до меня не доходит, что, вообще-то, он приветствует мужеподобную женщину в наушниках, которая стоит сзади. Да уж, унижение плюс сломанная ступня никак не могут способствовать эйфории, но несколько дорожек быстренько это исправят, хотя бы на время.

К сожалению, в туалете полным-полно актрис-подражательниц, которые каким-то образом выклянчили себе приглашения, и сейчас щедро накладывают на лица макияж и поливают себя духами, чтобы полтора часа просидеть в темном зале, после чего им, конечно же, снова придется отправляться на обрыдший фуршет. С началом фильма я незаметно проскальзываю к туалету, но теперь там стоит какая-то женщина-охранник, которая явно не собирается двигаться с места. Это что, охрана какой-нибудь актрисы? Сотрудник кинотеатра? Сумасшедшая маньячка, завладевшая униформой охранника? Разумеется, я не буду ее об этом спрашивать. Но одно несомненно: настроение она мне уже испортила.