Тусовщица

Глава 5

— Может, хоть кто-нибудь скажет, для чего нам сюда перебираться? — вопрошает Стефани великолепной ясной ночью, когда мы взираем на Тихий океан.

Мы находимся на заднем дворе грандиознейшего особняка на пляже Малибу стоимостью в 20 миллионов, где в настоящее время обитает Гас. Невозможно описать словами всю показуху, которая есть в этом доме: около двенадцати спален, сауна, чудная комната для «разворачивания подарков» (кроме шуток!). Но он кажется еще больше, чем в действительности, благодаря отсутствию мебели.

— Родителей Энтони поймали на растратах, — объяснил Гас, показывая нам громадный бассейн, вода из которого перетекает в джакузи, настолько здоровенную, что в ней может поместиться целая футбольная команда. — По правде говоря, я в точности не знаю, что там произошло, но, насколько понимаю, они разорились, банк отобрал у них мебель, и сейчас они планируют продать дом тому, кто предложит наивысшую цену. Энтони, вообще-то, должен был показывать дом потенциальным покупателям, но все это настолько выбило его из колеи, что он сорвался в Нью-Йорк.

— Значит, за домом следишь ты? — спросила я, затягиваясь сигаретой. Везет же Гасу. Роскошь к нему так и липнет. Я готова поклясться, что самые богатые с виду жители Голливуда — на самом деле безработные попрошайки, как правило, обладающие такой внешностью, что с легкостью убеждают похотливых продюсеров сдавать им напрокат их «Рейндж-роверы», либо таким обаянием, чтобы суметь скорешиться с парнем, чьи родители вынуждены показывать потенциальным покупателям свое ранчо в Малибу. А рабочие пчелки, наблюдающие за тем, как ускользает их молодость, пока они стряпают материал, делают звонки и пишут статейки «Где они теперь?» про врача из «Любовной лодки», судя по всему, ведут образ жизни попрошаек.

И теперь, едва взглянув на этот дом, я испытываю крайнее раздражение из-за того, что не позвонила своему всегда готовому мексиканскому поставщику коки Алексу. Стефани захватила с собой двух своих подруг по колледжу — Джейн с Молли, — которые тоже употребляют коку, но мы так торопились — нам хотелось выбраться сюда до заката, — что совершенно забыли про самую важную составляющую вечера. Может, я пересмотрела «Ниже нуля»[13], но, на мой взгляд, единственная причина, по которой на Малибу строят эти сказочные особняки, — это чтобы нюхать в них кокаин.

И все это приторное и, вероятно, незаконно присвоенное великолепие, судя по всему, оказывает на Стефани такое же угнетающее воздействие, как и на меня.

— Эй, Гас, а у тебя есть «Джагермайстер»[14]? — спрашивает она, когда он включает джакузи.

Гас идет в дом, а в этот момент появляется Адам и еще двое незнакомых ребят.

Я приветственно машу Адаму, он подходит прямо ко мне и обнимает.

— Рад видеть тебя, Амелия, — говорит он с улыбкой. Я буквально таю, если человек называет меня по имени. Можете считать меня эгоцентричной, но сейчас ведь не принято обращаться к человеку по имени, и мне приятно слышать, как кто-то произносит мое имя.

— Спасибо, что подвез меня тогда, Адам, — говорю я. — Извини, я так и не поблагодарила тебя.

— Шутишь? — спрашивает он. — Мне посчастливилось услышать, как ты распеваешь во сне. Это я должен благодарить тебя, что я увидел нечто, казавшееся до этого невозможным.

Я невольно смеюсь. Что-то в его интонации странным образом заставляет меня чувствовать себя непринужденно, и, пока он представляет нас со Стеф двум своим приятелям, я понимаю, что он гораздо круче, чем показался мне тогда. Они проходят в дом, и Стефани оборачивается ко мне.

— Он очень сексуален, — говорит она, и я киваю. — И, по-моему, ты ему нравишься.

Я обдумываю ее слова и пожимаю плечами.

— Тем более жаль, что я не встречаюсь с безработными актерами, — отвечаю я.

Три часа спустя мы все возлежим на обитых тканью, от которой чешется кожа, кушетках в гостиной рядом с кухней. Гас полностью оставил всякие попытки приучить нас выходить курить во двор, и, пока бутылочка «Джагера» идет по кругу, бутылки из-под «Амстел лайт» постепенно превращаются в пепельницы. Я уже достаточно пьяна, определенно больше, чем следовало, однако слов пока не коверкаю и идиоткой себя не выставляю, поэтому, когда подружка Стефани, Джейн, предлагает нам сыграть в «Правду или расплату», я объявляю, что она — гений, и лично убеждаю всех и каждого из собравшихся участвовать. Я люблю такие игры, где приходится рассказывать группе людей о каких-то личных вещах — просто душевный эксгибиционизм был всегда мне присущ.

Гас начинает игру, спрашивая меня, правды я хочу или расплаты.

— Правды, — отвечаю я, наслаждаясь тем, что все смотрят на меня и ждут, какое я приму решение, несмотря на то, что переговариваются о чем-то своем.

— Ты когда-нибудь забавлялась с девушкой? — спрашивает он, и в комнате наступает полнейшая тишина.

— Нет, — признаюсь я, слегка смущаясь того, что показала себя такой консервативной. Потому что каждая моя знакомая хоть раз переспала с девушкой, пусть это даже было в колледже, а я даже и не думала об этом никогда. Моя соседка по комнате в общежитии говорила, что мы уже староваты для подобной тенденции, но что через два года после того, как мы окончили школу, девочки-подростки, как сумасшедшие, стали спать со своими подружками. — На меня частенько западали лесбиянки, но хорошеньких среди них не было.

— А если бы среди них оказались те, которые смогли бы тебя завести, ты бы попробовала? — спрашивает Гас.

— Эй, это уже следующий вопрос, — вмешивается друг Гаса Дэн, парень с такой громадной ямочкой на подбородке, что Стефани у него за спиной стала называть его «жополицым». — Сейчас моя очередь.

Гас лишь пожимает плечами, отпивая из идущей по кругу бутылки «Джагера».

— Правда или расплата, Амелия? — спрашивает Дэн.

— Расплата.

Он переводит взгляд с меня на Джейн, которая, как оказалось, не просто роскошная величественная блондинка, но и откровенная бисексуалка.

— Ты должна поцеловаться с Джейн.

Я поворачиваюсь к Джейн, смущенная и возбужденная одновременно, и она улыбается. В мозгу у меня проносится песня «Я поцеловалась с девушкой», а также облик Портии де Росси[15]. Я приближаюсь к ее губам и останавливаюсь.

— Не бойся, — с улыбкой говорит Джейн.

И я бросаюсь в этот омут, осторожно прикасаясь своими губами к ее, потом смелею и уже шире раскрываю рот, позволяя ей залезть в него язычком. Больше всего меня шокирует то, что это ничем не отличается от тех поцелуев, которые мне всю жизнь дарили мужчины, разве что губы Джейн, вероятно, самые мягкие за всю мою практику и слегка отдают мятой. Под всеобщие пристальные взгляды мы с Джейн целуемся еще примерно минуту. Потом я резко отрываюсь от нее, не в состоянии смотреть ей в глаза.

— Ну как? — спрашивает Гас, и я чувствую, как мои щеки заливает румянец.

Я бросаю на Джейн робкий взгляд.

— Тебе понравилось? — спрашиваю я. Джейн кивает.

— Не хотите уединиться в другой комнате? — Снова этот жополицый Дэн, который, судя по всему, решительно настроен на то, чтобы это устроить. Но, сказать по правде, как бы ни великолепен был поцелуй, меня гораздо больше завело то, что на нас смотрели люди.

Потом наступает очередь Молли, и она говорит одному из друзей Дэна, парню, который скромно сидит в углу, чтобы он показал нам свой член. Мы все устроились поудобнее, приготовившись к тому, что он сейчас вытащит из своих джинсов нечто вялое и дряблое, как вдруг мистер Скромняга вскакивает на ноги, вынимает свой пенис и начинает исполнять что-то вроде невероятно пугающей джиги[16], тыча член нам в лица. Он у него, конечно, не маленький, но сам-то парень не такой огромный, чтобы этот танец гениталий можно было бы как-то оправдать. И когда он начинает обходить нас по кругу в третий раз, показывая свое достоинство не только девушкам, но и парням, меня в буквальном смысле слова начинает тошнить. «Он просто хочет оскорбить нас, эксгибиционистов», — думаю я.

Через несколько минут этот парень, Эдди, уползает под кушетку, но игра продолжается. Молли танцует на кухонном столе. Стефани кладет на соски лед. Гас сообщает всем, кто готов выслушать, что он переспал с транссексуалкой, которую звали Тихуана. И все это вместе очень походит на прелюдию к оргии. Мне всегда тяжело, когда я остаюсь где-то на периферии, поэтому я начинаю исполнять у камина нечто напоминающее стриптиз, в то время как все остальные, собравшиеся в разных углах комнаты, заняты собственным самовыражением.

Я понимаю, что, снимая топ, даю тем самым понять, что у меня либо совсем нет самолюбия, либо я — обыкновенная шлюха, но на самом деле я просто очень горжусь своими роскошными и вполне натуральными буферами, которые я, по моему мнению, вполне заслужила. Потому что все эти силиконовые и латексные красотки никогда не становились мишенью для безжалостных дразнилок Джо Форда, и им не приходилось смиряться с тем, что такое слово, как «плоская», входит в их словарь, даже в возрасте двенадцати лет. Неужели я не заслуживаю того, чтобы мои буфера хоть кто-нибудь оценил? Но, правда, живот у меня — просто черт знает что такое. Ни бесконечные часы занятий на беговой дорожке, ни невероятные ограничения в еде не оказали никакого влияния на мое пузо. Предавшись подобным пьяным размышлениям, а также вспомнив, что я никогда не имела никакого отношения к книге «Ты здесь, Господь? Это я, Маргарет», хотя внимательно прочла ее раз пятьдесят, я замечаю, что на меня смотрит Адам, который был своего рода сторонним наблюдателем этой безобразной игры. Я с ужасом понимаю, что делаю, чувствуя, как остатки алкогольных паров моментально испаряются, и опускаю рубашку.

— Представление окончено, — говорю я ему гораздо более враждебно, чем следовало бы, учитывая, что из всех собравшихся стриптиз затеяла я одна. Но он лишь молча улыбается в ответ. И от этой улыбки мне становится как-то странно уютно, я тут же плюхаюсь на подушку рядом с ним и ложусь на спину.

— Чего это ты улыбаешься? — спрашиваю я.

— Я думал вот об этом. — Он протягивает руку и, по-прежнему улыбаясь, хлопает меня по животу, и меня приводит в ужас и одновременно оскорбляет тот факт, что он заметил и указал на самую позорную часть моей фигуры, вместо того чтобы похвалить самые выдающиеся.

Я быстро сажусь.

— И что ты об этом думал? — холодно спрашиваю я.

Его, видимо, нисколько не смущает мой холодный тон, и мне нравится, что он не начал сразу же оправдываться, как я предполагала изначально.

— Просто я думал, как бы мне хотелось сидеть рядом и гладить его где-нибудь подальше отсюда. Думал о том, как чудесно ты смотрелась бы трезвая, подальше от всего этого безобразия, возле камина, и как бы мне хотелось сидеть рядом и гладить твой животик. — И с этими словами он начинает медленно перебирать пальцами по моему животу, который впервые за всю жизнь — это «черт знает что такое» — перестает быть таким громадным, а кажется мне прекрасным и даже эротичным. Я жду извинений со стороны Адама за то, что он так быстро забегает вперед, одновременно думая, не попросить ли его убрать от меня свою чертову руку.

— Эй, постой-ка, — говорю я, резко поднимаясь, потому что вспомнила о том, что он знал, где именно я живу, когда высаживал меня в ту ночь. — Как ты узнал мой адрес?

Он смущенно улыбается.

— О господи. Ты сейчас решишь, что я — настоящий маньяк.

И я вдруг чувствую себя заинтригованной.

— О чем это ты?

— Да, в общем-то, здесь нет ничего такого. Просто через несколько дней после того, как мы с тобой познакомились, мы с Гасом ездили по Западному Голливуду, и он упомянул, что ты живешь поблизости. Я поинтересовался, где именно, и мы проехали мимо твоего дома. Но, клянусь, я не сумасшедший, в детстве мне приходилось с ними сталкиваться.

Я смеюсь.

— У тебя хорошая память, — говорю я.

Он снова улыбается.

— Не во всем. — Он подсовывает себе под голову подушку и ложится, затем берет еще одну подушку и показывает мне, чтобы я устроилась рядом. Я так и делаю. Он с уверенной улыбкой снова протягивает руку к моему животику и начинает медленно его поглаживать.

Такие нереальные вещи происходят со мной безумными пьяными ночами, что зачастую я просыпаюсь наутро, не в состоянии определить, что же было на самом деле, а что мне приснилось. «Наверное, я все-таки сплю», — думаю я, глядя на него с улыбкой, пока он ласкает мой живот, потому что ненавижу сантименты, а это все явно очень это напоминает.

Я, судя по всему, задремала, потому что следующее, что почувствовала, это как Стефани трясет меня за плечо и говорит, что нам пора.

— Пора? — хриплым голосом спрашиваю я. — Господи, а который час? — Я быстро сажусь и вижу, что Гас с Адамом играют в карты у противоположной стены полностью захламленной комнаты. Адам робко мне улыбается, и я понимаю, что он мне снился: будто он — мой лучший друг по колледжу, и мы влюблены и летаем, ну, вы же знаете, какие дурацкие бывают сны.

— Четыре часа, — говорит Стефани настолько трезвым голосом, что я сразу же понимаю, что мне не удастся ее убедить в том, что она не в состоянии сесть за руль. — Мне нужно поспать хоть немного, чтобы я смогла отправиться завтра на это мероприятие и закончить к следующему дню статью.

Мероприятие? Статья? Завтра и послезавтра? Господи. И не успела я выразить Стефани свое недовольство, что она обрушила на меня такой шквал информации, как она буквально рывком ставит меня на ноги.

— Но как же Молли… и Джейн…

— Они уже в машине дрыхнут, — отвечает она, превращаясь в образец степфордской женушки, у которой вместо мужа — три своенравных дочери. — Пошли.

Адам поднимается, как будто хочет отговорить нас или хотя бы попытаться обнять меня на прощание и попросить мой телефон, но снова садится. С одной стороны, я испытываю облегчение, потому что запах изо рта у меня, судя по всему, такой, будто там сотня пьяниц целый год курила сотни пачек сигарет. Но я вынуждена признать, что слегка разочарована. Может, потому, что вообразила себе, будто этот парень от меня без ума. Но все-таки все эти разговоры про мой животик, хоть это и звучало довольно оригинально, на самом деле какая-то белиберда. Он же встал и оставил меня, сонную, на полу, даже не потрудившись накинуть на меня одеяло. Я собираюсь ему сказать что-нибудь довольно резкое и тем самым показать, что мне до него нет никакого дела, но Стефани хватает меня за руку и выводит прежде, чем я успеваю раскрыть рот.

— Спасибо, Гас! — кричит она. — Позвони, если захочешь завтра потусить после вечеринки!

Почти всю дорогу в Западный Голливуд я сплю и просыпаюсь, только когда мы останавливаемся, чтобы Молли с Джейн вышли по нужде. И хотя горло у меня горит так, будто кто-то вырезал в нем свои инициалы, я открываю запасную пачку «Кэмел лайтс», которую оставила в машине Стефани, и молча протягиваю по сигарете Молли и Джейн, когда они снова садятся в машину.

— Отвратительно, — говорит Молли, сильно затягиваясь.

— Ужасно, — поддакивает Джейн.

— Меня чуть не вырвало, — вклиниваюсь я. И мы курим дальше.

— Меня тоже, — говорит Молли.

— А меня нет, — говорит Джейн. — Хотя жаль.

Стефани мельком бросает взгляд в зеркало, чтобы разглядеть в нем Джейн с Молли, которые сидят на заднем сиденье.

— Мне, конечно, очень жаль, но лично я никогда не понимала стремления немедленно присосаться к стоящему члену, тем более если он ничего не сделал для тебя. Даже представить себе не могу ничего более омерзительного.

— К тому же ни секунды на то, чтобы проблеваться, — вставляю я, и Молли так хохочет, что в конце концов ее рвет в окно.

Когда Стефани высаживает меня и я начинаю подниматься в свою квартиру, до меня доходит, что все мы когда-то состаримся и умрем, и от грусти, переполняющей меня при мысли об этом, я полностью расслабляюсь. Порой мои мысли вгоняют меня в ужасную депрессию — например, когда я смотрю фильмы 70-х или 80-х, где главные роли исполняют актеры, о которых я никогда прежде не слышала, а ставили их режиссеры, чьи имена мне совершенно ни о чем не говорят, и я думаю: «Когда-то эти люди были знаменитостями. Они обедали в дорогих ресторанах, их приглашали на элитные вечеринки, их печатали в «Вэрайети»[17], их обожали, а я про них никогда даже не слышала, а сейчас их уже нет в живых, никто сегодня о них не вспоминает». Раньше, когда я так начинала рассуждать вслух, моя соседка по общаге в колледже говорила, что я устала или что я с похмелья, а задумываться о жизни всерьез, когда ты устал или с похмелья, нельзя, потому что алкоголь вызывает депрессию и так далее, и тому подобное. Когда я вспоминаю об этом, мне становится хреново, что мы с ней тогда разругались, что ее нет сейчас рядом и мне не приходится больше это выслушивать.

Кошки стонут на своем кошачьем языке, видимо проклиная меня за то, что я бросила их на тридцать с лишним часов, во время которых пила, целовалась с девушкой и танцевала стриптиз. И меня это настолько угнетает, что я понимаю: единственное, что я в состоянии сделать сейчас — это наполнить их миску едой и броситься в постель. Недавно на какой-то вечеринке кто-то сказал мне, что Лос-Анджелес занимает семнадцатое место в списке городов по количеству прописываемых антидепрессантов и количеству дней в году, когда люди говорят, что у них депрессия. Вряд ли он рассказал мне, какие шестнадцать городов его опередили, но помню, что самым счастливым городом на свете, по его словам, является Ларедо в штате Техас. Я слишком угнетена, чтобы выкурить сигарету и подумать над переездом в этот город, а именно это, видимо, угнетает меня сильнее всего.