Тусовщица

Глава 6

Когда ближе к вечеру я просыпаюсь, жизнь кажется не такой уж ужасной. Одна из моих кошек сидит на подушке рядом с моим лицом, вид у нее такой чудный и невинный, что я понимаю, что вряд ли уж я так плоха, как думаю о себе. Ну, то есть, конечно, я могла бы быть дрянью и тем не менее жить вместе с такой кошкой, но уж наверняка она не стала бы спать рядом, если бы у меня не было совсем никаких положительных качеств.

Я выпрыгиваю из постели настолько резво, насколько это возможно для человека с тяжелым похмельем, и кормлю кошек. Порой у меня складывается такое ощущение, будто вся моя жизнь состоит из одних и тех же действий: я наполняю миски сухим кормом, накладываю на них сверху консервы, ну, и еще занимаюсь кое-чем в перерыве между этими действиями.

— Я знаю, что для завтрака немного поздновато, — говорю я мурлыкающим голосом, мельком взглянув на часы и увидев, что уже четыре. — Будем считать, что это поздний завтрак. — Тут до меня доходит, что я уже превратилась в человека, который разговаривает с кошками, подражая их голосу, и задумываюсь, не начинаю ли я потихоньку сходить с ума.

Я зажигаю сигарету, засыпаю в кофейный пресс, рассчитанный на одну чашку, пять ложек молотого кофе, и начинаю кипятить воду, но понимаю, что у меня не хватит терпения дождаться, пока он растворится, поэтому просто размешиваю все и залпом выпиваю. И, чувствуя, как кофеин ударил по нервам, я понимаю, что два дня не проверяла сообщения на домашнем и сотовом телефонах. И это почему-то вливает в меня изрядную порцию оптимизма, который усиливается еще больше, когда записанный женский голос сообщает, что у меня три новых сообщения. «Меня любят и обожают», — напоминаю я самой себе.

«Привет, это Крис», — слышу я, и меня охватывает такое сильное раздражение на то, что у моей голосовой почты хватило дерзости счесть вот это за полноценное сообщение, что я удаляю его прежде, чем он успевает сказать что-либо еще.

Второе. «Привет, Амелия, это мама, — слышу я, и ее голос автоматически пробуждает во мне такое чувство вины, что немедленно хочется принять позу эмбриона и так в ней и остаться. — Твой отец сильно расстроился из-за того, что ты ему не позвонила, и требует от меня объяснений. И что мне ему сказать?»

Я удаляю сообщения, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Мать уже семь лет как разведена с отцом, но почему-то такое ощущение, что они до сих пор женаты. Даже несмотря на то, что он бросил ее в разгар одного из своих романов, после чего мама познакомилась с отчимом и влюбилась в него, папа решил, что совершил самую ужасную в своей жизни ошибку, и захотел вернуть маму. Мама не собирается к нему возвращаться, но ведет себя так, будто она его жена: ужинает с ним раз в неделю и постоянно умасливает меня, уговаривая встречаться с ним. Но отец очень злой и занудный, поэтому я стараюсь держаться от него подальше, а мама меня постоянно за это корит. Я, конечно, не знаю, кто здесь прав, кто виноват и вообще — уместны ли здесь эти слова, но мне совершенно не хочется над этим раздумывать. Ее сообщение я тоже удаляю, не дослушав.

Сообщение номер три: «Привет, это снова я». Я мгновенно узнаю голос Криса и швыряю телефон через всю комнату так, что он ударяется о стену и пластмассовая задвижка для батареек раскалывается надвое. Но даже это, к моему удивлению, не оборвало голос Криса: «Я тут подумал, а ты не хочешь… ну, даже не знаю, немного прогуляться», — говорит он. И тут я понимаю, что мне немедленно нужно убраться из дома, если я хочу прожить этот день без переполняющих меня суицидальных мыслей, и тогда я резко тушу окурок, натягиваю спортивный костюм и еду в спортзал за три квартала от дома.

— Как дела, Амелия? — слышу я, занимаясь на велотренажере и просматривая установленный на перекладину последний номер «Эбсолютли фэбьюлос», в то время как из наушников мне в уши бьет гнев Эминема. Я поднимаю глаза и вижу Чэда Милана, с которым я познакомилась на следующий же день по прибытии в Лос-Анджелес.

— Есть какие-нибудь планы на вечер? — спрашивает Чэд. Я качаю головой и снимаю наушники, смирившись с тем, что мне помешали.

— Я сегодня ночью изрядно припозднилась, — говорю я, понимая, что сегодня суббота и что Чэд еще подумает, что мне совсем уж ходить некуда. — А у тебя?

— Обедаю с Сэмом и с ребятами, а потом мы идем на вечеринку в «Даус» в Беверли, — отвечает он. Он говорит об этой вечеринке так, будто я имею представление, о чем идет речь, поэтому я стараюсь его не разочаровать. Чэд продолжает рассказывать мне, где они будут обедать и по какому поводу устраивается вечеринка, и я так лихорадочно размышляю над тем, почему меня почти никуда не приглашают, что не сразу замечаю, как Чэд замолчал, а его лицо приняло выжидательное выражение человека, который только что задал вопрос.

— Прошу прощения? — говорю я.

— Я спросил, не хочешь поужинать в следующую субботу?

Я оказалась не готовой к подобному вопросу, поэтому меня тут же начинают одолевать сомнения. В жизни не подумала бы, что когда-нибудь буду тусить с Чэдом, но как, черт возьми, сказать ему об этом? Ну как другие женщины с легкостью отвечают: «Знаешь, я не вижу тебя в роли потенциального любовника» или что-то вроде этого?

— С удовольствием, — говорю я. — Прекрасная идея. — Мне приходит в голову, что, может быть, ужин с милым, хоть и скучным, агентом — как раз то, что мне сейчас нужно. И мне даже не кажется, что я лгу самой себе, когда отвечаю ему, что жду не дождусь следующей субботы, и через несколько минут выхожу из спортзала. Ну, ведь еще целых семь дней впереди. Кто знает, как я буду думать на тот момент?

Несмотря на то что обычно тренировки меня взбадривают, я все еще как вареная сосиска, поэтому решаю зайти в «Кингз Роуд» выпить чашку самого крепкого в городе кофе. И, подходя к кофейне, вижу, что на террасе за одним из деревянных столиков сидит Брайан.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спрашиваю я. Брайан живет в Долине.

Он показывает на высокого стройного красивого мужчину с темно-каштановыми волосами, который сидит подле него.

— Амелия Стоун — Тим Бромли, — говорит он и добавляет. — Тим — редактор нью-йоркского «Чэт». А это Амелия, — тут он с улыбкой поворачивается к Тиму, — та самая Амелия, о которой я вам только что рассказывал.

— В самом деле, — произносит Тим с аристократическим английским акцентом, пожимая мне руку, и я стараюсь принять как можно более нахальный вид. «Чэт» представляет собой комбинацию из «Вэнити фаэр»[18] и «Плейбоя» в его первоначальном виде, берет премии общенационального журнала и каким-то образом добивается того, что его читают миллионы. Я прекрасно знаю, кто такой Тим Бромли, хотя каким-то непостижимым образом то, что он похож на мужчину-фотомодель, никогда не озвучивалось. И уж конечно я не знала, что с ним знаком Брайан или что однажды я наткнусь на них за столиком в кофейне, где они будут обсуждать меня.

— Ох-хо, — говорю я, пытаясь выдавить из себя очаровательную улыбку. — Мне есть о чем беспокоиться?

— Не совсем, — говорит Тим, подталкивая мне один из железных стульев, на который я плюхаюсь. — Просто Брайан рассказывал о том, как вы то и дело потчуете его скандальными историями из личной жизни.

— О, в самом деле? — спрашиваю я, изображая гнев, хотя внутри у меня все так и затрепетало. Я понимаю, что меня фактически предали, потому что, видит Бог, я и помыслить не могла, что те интимнейшие вещи, которые я рассказывала Брайану, он поведает кому-то между делом за столиком в кафе, но что-то в Тиме взбудоражило меня настолько, что я не обращаю внимания на подобные мысли. — Ну что я могу сказать? — Я пожимаю плечами. — Все это действительно было.

Тим улыбается.

— Ну, а в последнее время у вас случалось что-нибудь интересное? — спрашивает он, и я, незаметно для самой себя, начинаю описывать им события этой ночи, рассказываю и про «Правду или расплату», не опустив таких деталей, как член, который попеременно тыкали нам в лица, и про поцелуй с девушкой, и про безработного актера, который хотел забрать меня оттуда, чтобы погладить мой животик. И как-то так получается, что все, что я им говорю, уже не кажется столь угнетающим и драматичным, а, напротив, становится ярким рассказом об одной ночи из жизни заядлой тусовщицы, у которой скандальные опустившиеся друзья. Просто поразительно, насколько меняется мое собственное восприятие, когда я хоть чуть-чуть могу узреть, какое это производит впечатление на других людей. Даже не знаю: то ли благодаря тому, что весь сегодняшний день я как в тумане и мое сознание слегка притуплено, то ли благодаря белоснежной улыбке Тима, совершенно не английской, но я слегка приукрашиваю свой рассказ и замечаю, что Брайан с Тимом с жадностью поглощают каждое мое слово и поминутно разражаются истерическим хохотом.

Брайан доцеживает свой кофе и обращается к Тиму.

— Ну, что я вам говорил? — спрашивает он.

— Кроме шуток, вы ее недооцениваете, — отвечает Тим.

Я на верху блаженства от осознания того, что на меня сейчас нацелено всеобщее внимание, я чувствую, как их восхищение омывает меня подобно тому, как струя джакузи ласкает ноющие мышцы. Но внезапно меня охватывает паника, отчасти потому, что сейчас я ляпну какую-нибудь откровенную глупость, которая испортит то дивное впечатление, которое мне удалось произвести на Любезного Мистера Крупнейшего Редактора. И понимаю, что мне нужно срочно убраться ко всем чертям, пока Брайан с Тимом не поймут, насколько я отсталая и скучная. Я бросаю взгляд на запястье, притворяясь, будто проверяю время (хотя я забыла надеть часы).

— Господи, да я опаздываю! — говорю я, вскакивая.

Брайан с Тимом удивлены столь резким поворотом событий, но, прежде чем они успевают что-либо сообразить, я уже направляюсь к выходу.

— Рада была встретиться, Брайан! Приятно было познакомиться, Тим! — мой голос срывается почти на визг, и одновременно я чуть не сбиваю с ног официантку.

— Она даже кофе не выпила, — слышу я великосветский английский выговор Тима, убегая со всех ног, как полная идиотка. «Наверное, — думаю я, подлетая к машине, — я могу общаться с сексуальными мужчинами только по пьяни». На следующее утро я просыпаюсь с ощущением поставленной цели, возникающим у всякого, кто встает в воскресенье до двенадцати без похмелья, когда вспоминаю, что сегодня обещала Брайану пойти на вечеринку в NBC. Брайан вечно отдает мне приглашения на вечеринки, когда сам не хочет идти, приговаривая, что для моей карьеры мне нужно повертеться там и завязать знакомства. Подобная перспектива меня невероятно радует, и мне неизменно льстит, что Брайан отправляет вместо себя меня, однако на следующий день я всегда жалею о том, что согласилась.

Отчасти проблема заключается в том, что подобные мероприятия неизбежно приходится посещать в одиночку. Конечно, если бы я занимала должность Брайана, то автоматически имела бы право прийти с кем-то, но когда эти приглашения передаются мне, то лишнее место, которое они вполне могли бы предоставить, каким-то непостижимым образом улетучивается, и я бесконечно кружу по залу, неизменно притворяясь, что ищу какого-то конкретного человека, когда фактически пытаюсь найти хоть мало-мальски знакомое лицо или кого-то с достаточно добродушной внешностью, чтоб к нему можно было подойти.

Мельком взглянув на приглашение — а вечеринка, как обычно, назначена в одном из этих гламурных, но совершенно невзрачных отелей Калвер-сити, — я чувствую, как меня переполняет ужас. Ну зачем я сказала Брайану, что с удовольствием туда пойду? Почему я решила, что мне это понравится?

Я откладываю приглашение и напоминаю себе о том, что мыслить нужно позитивно. Кто знает, что меня там ждет? Вдруг я познакомлюсь с телепродюсером, который решит, что я слишком яркая для того, чтобы тратить свое время за небольшим столиком в каморке, и сделает меня известной? Если вы живете в Лос-Анджелесе и еще не успели физически деформироваться, то все и каждый интересуются, почему вы не хотите быть актрисой. Я хоть и не лишена актерских дарований, но всегда знала, что у меня не хватит на это энергии, в том смысле, что меня страшит перспектива вступать в ряды этих стервозных анорексичных дам, чтобы бороться за право произнести одну-единственную фразу в новом фильме братьев Фаррелли. Нет, я решила для себя, что уж если мне суждено стать актрисой, то это придет само собой, что меня откроют, как Лану Тернер[19]. Тогда я смогу распрощаться с полоумным Крисом и безработными актерами вроде Адама, которые сначала треплются о том, как бы им хотелось всю ночь гладить мой животик, а потом ведут себя так, будто и знать меня не знали. Может, сказочная вечеринка — действительно то, что мне сейчас нужно?

Надевая то самое маленькое черное платье от Джимми Чу — единственное, к которому не прилипает кошачья шерсть, — я вспоминаю, что у меня с прошлых выходных еще осталась доза «алекса», спрятанная в конверте, который лежит в моем бельевом ящике. Я совершенно позабыла о нем, когда мы собирались на сборище к Гасу, и внезапное осознание того, что у меня есть немного коки, наполняет меня такой сладостной эйфорией, которую я не испытывала несколько недель кряду, если вообще когда-нибудь испытывала. «Взбодрюсь как следует перед вечером, — думаю я. — Просто дополнительный стимул, чтобы стать той сногсшибательной журналисткой, которой мечтает меня увидеть Брайан».

Я вытаскиваю конверт, в котором лежит один из позорных лотерейных билетов Алекса, начиненный кокаином, вытряхиваю порошок на коробку из-под диска, разделяю его на дорожки с помощью своей кредитки на кофейном столике. И начинаю скручивать долларовую бумажку, когда вдруг вспоминаю, что совсем недавно купила соломинки, чтобы не сворачивать по сто раз все банкноты, которые у меня есть в кошельке, и не пачкать их белым порошком.

Схватив упаковку с соломинками, я вытаскиваю одну, разрезаю ее пополам и быстро вдыхаю четыре дорожки, чувствуя, как кокаин стекает в глотку, и наступает блаженство.

Одна из моих кошек прыгает на столик и начинает махать хвостом над коробкой из-под диска, на которой остался тоненький слой коки, которого еще хватит на одну маленькую дорожку. Когда меня одолевает паранойя, мне кажется, что мои кошки знают, что я употребляю кокаин, и решительно намерены удержать мамочку от этого зла, но сейчас мне ясно, что она просто видит, что я на чем-то сильно сосредоточена, и в это «что-то» не входит намерение погладить ее или открыть банки с консервами, и ей интересно знать, почему. Я беру ее на руки и ставлю на пол, но она прыгает обратно на стол, переворачивая коробку, и драгоценная пыльца рассеивается по далеко не белому ковру. Я буквально убита этим и окончательно убеждаюсь в том, что все, что бы я ни делала, неизменно заканчивается подобными чудовищными разочарованиями, и, судя по всему, у меня есть только один способ хоть как-то это исправить.

Когда я рассыпаю следующие две дорожки, то поначалу решаю сделать их потолще, но они получаются такими толстыми, что на них уходит весь остаток коки. Я зажигаю сигарету и пристраиваю ее к серебряной зажигалке из «Вэнити фэр», которую свистнула на книжном вечере в доме Келли Линч и Митча Глейзера[20].

Я заряжаюсь такой маниакальной энергией, что внезапно решаю побрызгаться духами «Марк Джэкобс» так, чтобы от меня пахло только совсем чуть-чуть, переложить содержимое своей коричневой сумки с бахромой в вечернюю поддельную от «Прада» и в следующие три минуты покинуть квартиру. Но пока я душусь и перекладываю вещи в другую сумочку, до меня доходит, что я сейчас накокаинилась так, что теперь мне придется пережить отходняк, который — если я не ошибаюсь по поводу своих способностей прогнозирования, учитывая консистенцию наркотиков в своем организме — наступит после того, как подадут аперитивы. «Ладно, постараюсь как можно сильнее напиться», — решаю я. Алексу я звоню только тогда, когда собираюсь с друзьями, поэтому определенно не буду просить его подъехать на какую-то крикливую вечеринку в Калвер-сити.

«Если я так сделаю, это будет означать, что у меня проблемы», — думаю я и напоминаю себе, что я — только любитель — вполне могу чуть-чуть нюхнуть коки и отправиться после этого на вечеринку.

— И если б меня не преследовали эти мысли, меня не одолевала бы паранойя, — произношу я уже вслух и тут же понимаю, что сказала все наоборот.

К тому моменту, когда я паркую машину, у моей паранойи, судя по всему, отросли не только ноги, но и руки. Я пытаюсь стряхнуть ее с себя, приближаясь к стойке с твердой уверенностью в том, что «Отвертка» вернет меня в режим «приятного хмеля». Коктейль идет хорошо, и я понимаю, в чем заключалась моя проблема: я просто вовремя не вмазала. Тут я решаю покружить по залу в поисках знакомых.

Обойдя зал по кругу и пройдя мимо Тори Спеллинг (которая потчует каких-то мужиков рассказом о своей собаке), Билла Мейхера[21] (нежно поглядывающего на груди какой-то азиатки, к ее нескрываемому восторгу) и стилиста Филиппа Блока (который рассказывает о том, как выбирал платье для Холли Берри в тот вечер, когда ей вручили Оскара), пока наконец не натыкаюсь на лицо, которое кажется мне знакомым, потому что мы на самом деле знакомы: это Бретт Лосон из «Спринт», который спокойно звонит знаменитостям и другим влиятельным людям, но никогда не звонит мне. Не то чтобы мне так уж этого хотелось — вообще-то, у меня есть коммуникатор, которым я более чем довольна, — просто мне всегда хочется казаться для него слишком значимой персоной, чтобы принять его предложение. Порой он ведет себя слишком мило, порой — слишком нахально, в зависимости от того, с кем он разговаривает — с кем-то более значимым, чем я, или менее значимым, так что общение с ним — это всегда тест на пригодность.

— Бретт! — восклицаю я, и он целует меня сначала в одну щеку, потом в другую. Лос-Анджелес просто захлестнула мода на двойной поцелуй.

— Амелия, ты знакома с Трентом? — спрашивает он, кивнув в сторону загорелого нагеленного парня, в котором я сразу признаю гея и публициста еще прежде, чем он успевает раскрыть рот. Мы с Трентом пожимаем друг другу руки, и Бретт объясняет, что Трент работает в «Сони», а до этого шесть лет был ассистентом у Пэт Кингсли[22].

Я начинаю расспрашивать Трента о предстоящем выпуске продукции «Сони», но когда замечаю, что Тренту и Бретту гораздо более интересно находиться в обществе друг друга, чем обсуждать что-либо со мной, то понимаю, что сорвалась в Пустоту и дороги обратно мне сегодня уже не найти.

Пустота — это то, что случается с тобой, когда ты немного перебираешь коки, и вместо того энергичного бесстрастного общительного человека, которого должен был пробудить кока, возникает молчаливый и крайне уязвимый параноик. В таком состоянии я думаю только о том, насколько неуверенно звучит моя речь и насколько всем на меня наплевать. Я попыталась избежать наступления Пустоты, увеличив число дорожек, но в состоянии наркотического опьянения избавиться от дурного настроения невозможно, это вам подтвердит каждый, кто принимал наркотики.

И я резко принимаю решение немедленно отсюда смыться, пропустить ужин, и пусть мои соседи по столу переживают из-за пустого места. Я прощаюсь с Бреттом и Трентом, но они настолько заняты разговором, что даже меня не слышат.

На следующее утро я подхожу к своему кабинету, думая о том, какая я вымотанная, несмотря на подкрепленные эмбиеном десять часов сна, и вижу, как Брайан царапает мне записку одним из своих фломастеров.

— Меня ищешь? — спрашиваю я.

Вид у него невероятно измученный.

— Угу, оставляю тебе записку. Надо поговорить.

— О чем? — спрашиваю я, мгновенно превращаясь в параноика.

— Меня беспокоит твой низкий уровень профессионализма, — говорит он так, будто выражает беспокойство по поводу того, что кофе в офисе недостаточно крепкий. Он что, не понимает, какие резкие и ужасные слова он только что произнес? И не чувствует, как у меня мгновенно участился пульс и сердце стало биться гораздо быстрее, чем после кокаина? Ну как так можно? Вчера изображать из себя моего величайшего обожателя и восторженно отзываться обо мне в разговоре с очаровательным английским издателем, а завтра играть роль жесткого босса, который не собирается шутить.

Брайан скрещивает руки на груди, и его белая рубашка на пуговицах сама собой вылезает из джинсов.

— Что с тобой случилось вчера вечером? Мелани Мак-Грат оставила мне сообщение. Говорит, видела, как ты пришла, но к началу ужина ты уже смылась.

— Мне стало плохо, — начинаю я робко протестовать и напоминаю себе, что это не так уж далеко от истины. И для усиления драматического эффекта добавляю: — Меня рвало всю ночь.

— Амелия, ты пошла туда вместо меня. Если тебе стало плохо, ты должна была хотя бы познакомиться с публицистом и объяснить ей, что очень сожалеешь, но не можешь остаться на ужин.

Я злобно смотрю на него.

— Я не специально сделала, чтобы мне стало плохо.

— Учти это, Амелия, — говорит он. — И, пожалуйста, больше не доводи до такого.

И тут я раздражаюсь.

— Хватит меня учить, — говорю я и, наверное, с некоторым опозданием добавляю: — Пожалуйста.

Чем-то этот разговор напоминает мне об одной из моих стычек с отцом.

— Тебя надо учить, — ухмыляется Брайан, и я буквально впадаю в ярость.

— Хватит! — говорю я. — Пожалуйста, оставь меня в покое, может, тогда мне станет хоть немного лучше?

Брайан смотрит на меня, качая головой.

— Соберись, Амелия, — уходя, говорит он.