Тусовщица

Глава 16

В день своей выписки я решаю проверить сообщения на своем телефоне. Все здесь то и дело с маниакальной одержимостью проверяли свою голосовую почту, я же практически убедила себя в том, что меня и не существовало вовсе до того, как я попала в «Пледжс». Мы то и дело рассуждаем о том, что заново родились здесь, но я решила, что и впредь буду думать, будто все, что произошло со мной до этого, случилось на самом деле не со мной. Даже когда я рассказываю обо всем в группе и после группы в курилке — про девушку, которая весь рабочий день нюхала кокаин, потом спешл-кей с какими-то незнакомцами, а потом отрубилась у мусорных баков — у меня создается впечатление, будто я говорю о ком-то другом, о какой-то своей бывшей проблемной знакомой, но только не о себе. Здесь, в центре, я узнала, что вовсе не такая, какой, по моему мнению, являюсь. Что я скорее нервозная и впечатлительная, а вовсе не стервозная и скандально известная. К тому же я начала понимать, что помимо всего прочего я еще надежная и чуткая, и мне совершенно не наплевать на окружающих. Я содрогаюсь при воспоминании о том, как вела себя со Стефани, Брайаном и всеми остальными, но Томми с Рэчел твердят, чтобы я не сожалела о прошлом и что когда буду готова, то со всем этим справлюсь.

Но в последний день я понимаю, что акклиматизация к прошлой жизни пройдет гораздо менее болезненно, если я заранее справлюсь с сообщениями или хотя бы удостоверюсь, что мне никто их не оставил. Поэтому я заставляю себя набрать номер, хотя трубка таксофона весит целую тонну. Я так привыкла слышать, как холодный компьютерный женский голос информирует меня о том, что у меня нет сообщений, что буквально прихожу в шок, когда их оказывается двадцать три. Господи, да мне за весь предыдущий год вряд ли позвонили столько людей.

«Амелия, это Стефани», — слышу я, приготовившись к словесным оскорблениям. Но дальше она произносит следующее: «Я слышала, что произошло в “Эбсолютли фэбьюлос”. Господи, какая глупость. Какая же я дура — отправила тебе это письмо, тоже мне, снежная королева. Ты мне позвонишь? Мне еще кто-то сказал, будто бы ты в реабилитационном центре! — И тут она делает акцент на этом слове, дико расхохотавшись. — Пожалуйста, позвони и дай знать, что с тобой все в порядке. Ты сейчас на севере, у родных?»

Я нажимаю цифру 2, чтобы сохранить сообщение, хотя понятия не имею, что ей скажу. «Реабилитационный центр» она произнесла как «школа пантомимы» или «тюрьма». Она считает, что подобное невозможно. Помню, до того, как я попала сюда, я думала точно так же.

Остальные сообщения оставлены случайными знакомыми, некоторые из которых услышали, что меня уволили, а другие просто решили это проверить. Я неожиданно для себя понимаю, что на самом деле знакома с людьми, которым на меня не наплевать, а я столько времени мучилась одиночеством, считая, что меня ненавидит весь мир. Видимо, это та самая «логика алкоголика», о которой постоянно говорит Томми. В одной из первых «групп» кто-то сказал, что алкоголики и наркоманы воспринимают все в черно-белом цвете, то есть либо все ужасно, либо замечательно. Либо мы любим, либо ненавидим, а то, что в жизни еще множество переходных тонов, обыкновенных нормальных событий и людей, не доходит до нашего сознания, потому что нам это или просто не дано, или мы создаем вокруг себя ореол жертвы. Я вдруг по-настоящему глубоко прочувствовала это «откровение», так же как и все те, которые мне приходилось слышать о том, как наше сознание постоянно убеждает нас в том, чего на самом деле нет, только для того, чтобы мы страдали еще сильнее. Томми называет это «зверем», Джастин любит говорить: «Твое сознание — опасное место, не ходи туда одна!» И сейчас, когда я стою здесь и прослушиваю сообщения, оставленные в моей прошлой жизни, своими новыми ушами, все эти незначительные комментарии и откровения, которые мне довелось услышать за последние четыре недели, начинают накапливаться во мне и приобретают еще больший смысл, чем тогда, когда я их впервые услышала.

Прослушав сообщения, оставленные на моей домашней голосовой почте, я проверяю свой коммуникатор, который Кимберли вернула мне утром без всяких церемоний. И вот тут-то я буквально выпадаю в осадок.

«Амелия, дорогая, это Тим Бромли, полагаю, вы меня помните», — слышу я голос, который никогда не забуду.

Не могу поверить, что это действительно произошло. Томми не раз говорил о том, что если мы будем вести здоровый образ жизни, то все наши мечты обязательно сбудутся, но он также не раз упоминал, что в течение первого года не следует завязывать никаких серьезных отношений. Я точно знаю, что могу сделать исключение для прекрасного англичанина, по которому я так чахла, но все же пытаюсь сохранять спокойствие, прослушивая сообщение до конца.

«Я не собирался оставлять это сообщение на автоответчике, просто до меня дошли эти слухи про «Эбсолютли фэбьюлос».

Сердце упало так же стремительно, как подскочило, когда я поняла, что он звонит только затем, чтобы выразить сочувствие по поводу моего увольнения. И на долю секунды я ощущаю к нему ненависть, потому что нет ничего ужаснее жалости.

Он продолжает:

«Что ж, их убытки могут обернуться прибылью. У вас невероятная жизнь, от вас можно услышать совершенно удивительные вещи. Не хотите вести в «Чэт» колонку о своих увлекательных и безумных приключениях? Я буду платить вам за это больше, чем вы получали за все эти дрянные статьи про знаменитости. И потом — надеюсь, эти слова не покажутся вам такими уж напыщенными — но эта работа поможет вам проникнуть в культурную стратосферу, вы сможете сделать себе имя. Позвоните мне, как только прослушаете сообщение, хорошо? Да, кстати, я уже придумал великолепное название для колонки. — И он делает театральную паузу, хотя момент и без того достаточно драматичный. — «Тусовщица». Что вы об этом думаете? Просто это звучит так искренне интригующе и так вам подходит.

Я чуть ли не подпрыгиваю до потолка от радости, когда иду на свою последнюю «группу». Погода так разгулялась, что все, в том числе и Томми, сидят в шортах, и меня переполняют надежда и радость, будто моя жизнь только что перешла в какую-то солнечную фазу, в которой нет никаких проблем. Я умираю от желания поделиться новостью — про сообщение, оставленное Тимом, — но Томми начинает «группу» на предельно серьезной ноте, как бывает всегда, когда кто-нибудь уходит.

— Позволь сказать тебе, Амелия, что хоть я и горжусь тобой, но ты только-только вступила на свой правильный путь, — говорит он, стараясь не отводить от меня глаз. — Запомни, мы — все равно что инвалиды, которым отрезало ноги и новых у нас уже никогда не будет.

Ну и мерзкий же тип этот Томми, нашел способ поздравить меня с тем, что мне удалось выжить — хотя по большей части я здесь расцвела — в течение тридцати дней в этом далеко не великолепном реабилитационном центре. И хотя он на моих глазах проделал тот же самый номер с Джастином и Робин, да и вообще с каждым, сейчас это прозвучало как-то особенно резко.

— Статистика людей, ведущих здоровый образ жизни, невероятно обескураживает, — продолжает он. — Большинство из нас в нее не входят. Сегодня, по прохождении тридцатидневного курса интенсивной программы, тебе это кажется невообразимым. Но там, в настоящем мире, когда ты снова вернешься к своей обычной жизни, на передний план выйдет другое. Может, ты получишь работу, о которой всегда мечтала, или встретишь мужчину всей своей жизни, и тогда позабудешь об этом только потому, что стала другой.

— Вообще-то я… — пытаюсь я что-то сказать, но Томми продолжает, подняв палец:

— Ты даже не знаешь, сколько людей говорят то же самое, когда уходят отсюда, — изрекает Томми. — А потом возвращаются — через год или даже через месяц. Алкоголизм и наркомания — коварные и серьезные заболевания, именно поэтому они так опасны.

Конечно, это омерзительно — так испортить мне настроение в последней «группе» — но я, кажется, понимаю, почему Томми так поступает. До нас то и дело доходили слухи о том, что человек сорвался или «соскочил». Но Томми пообещал нам, что если мы будем ежедневно посещать собрания, будем предельно честными, работать со своими наставниками и ежедневно кому-то помогать, то сможем выдержать. И хотя я целиком и полностью с этим согласна, но уже могу сказать, что люди вроде Веры и Робин, которые поговаривали о том, чтобы вместе открыть фирму по организации вечеринок во всевозможных голливудских клубах, относятся к этому несколько по-иному. Рэчел постоянно подчеркивала, что, если я «не хочу ничего потерять», моей «первичной целью» должен стать здоровый образ жизни, и я говорила, что вполне справлюсь. Я постоянно убеждала ее, что ей не нужно беспокоиться из-за меня, так как мне вообще никогда не нравилось пить, а уж одна мысль о коке в данный момент действительно внушает мне подлинное отвращение.

Когда Томми замолкает, я рассказываю о сообщении Тима и о том, как я счастлива, что вступила в эту новую фазу своей жизни. По окончании «группы» я подхожу к Томми, чтобы еще раз посмаковать эту новость.

— Это замечательно, Амелия, — говорит он, как будто я похвасталась, что только что опорожнила пепельницу, битком набитую окурками.

— Томми, ты, кажется, не понимаешь, — начинаю я. — В моей профессии получить предложение вести колонку в одном из крупнейших и лучших глянцевых журналов в мире значит очень и очень многое. — Я понимаю, что говорю снисходительным тоном, и это особенно неуместно, если учесть, что Томми буквально в одиночку спас мне жизнь, но мне так хочется, чтоб он заключил меня в объятия и поздравил.

Но он только спрашивает:

— Ты говоришь, что будешь писать в этой колонке о своих «безумных приключениях?» — Я киваю, и он продолжает: — Учитывая, что твоя главная теперь цель — вести здоровый образ жизни и помогать людям, я не представляю, откуда ты возьмешь все эти «безумные приключения».

Поразительно, но эта мысль не приходила мне в голову. И только я собираюсь впасть в уныние из-за того, что мне придется оставить лучшее из всех возможных предложений, о которых я могла раньше только мечтать, не успев к ней даже приступить, я вдруг понимаю, что у меня достаточно богатое прошлое, от которого можно будет оттолкнуться.

— Томми, того, что у меня уже было, хватит на десять тысяч колонок, — говорю я, и он наконец-то улыбается.

— Можешь не рассказывать, — смеется он, наконец. — Я достаточно наслушался за последний месяц!

Мы обнимаемся, и я поочередно прощаюсь со всеми, кто находится в комнате.

Робин с Питером рыдали, когда уходили. Я никогда не была ревой — ни в школе, ни в лагере. Но когда ко мне ковыляет на своих шпильках обтянутая спандексом Вера, плачет и говорит, что будет по мне скучать, я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. «Ну что, мир, — думаю я, — я иду».