Твои фотографии

ВТОРНИК

Вот уже пять лет каждое утро Элисон Хендри просыпалась под песню «Лизи» группы «Смог». Пробуждение под одну из самых мрачных песен в мире гарантировало, что день сложится ужасно. Но сколько она ни упрашивала своего бойфренда сменить пластинку, результат был нулевой.

Она даже дважды выбрасывала кассету, но оба раза он просто покупал чистую и записывал песню заново. Нынешняя кассета была еще ужаснее, потому что за два года ее так заездили, что это была уже не мелодия, а жалобный вой. Но Элисон успела так привыкнуть к ней, что просыпалась при первых же звуках и успевала нажать на «паузу», не давая исполнителю разразиться причинаниями на полную катушку.

Бойфренд Элисон так упорно подвергал ее прослушиванию этой песни для того, чтобы напомнить об одной мелкой неверности, совершенной ею на втором курсе университета. Поначалу Эдриан относился к этому наказанию со всей серьезностью, но после того как сам был пойман на том же, начал воспринимать это как затянувшуюся шутку, от которой не следует отказываться, по крайней мере пока они вместе.

Уже год Элисон и Эдриан жили вместе с сестрой Элисон, потаскушкой Сьюзан. По-другому и не скажешь, да и к тому слово «потаскушка» звучит лучше, чем «шлюха», от которого веет заразой. Но Сьюзан ужасно гордилась своей популярностью среди мужчин и одно время даже собирала коллекцию презервативов на своем подоконнике. Узнав об этом, Элисон потребовала, чтобы она избавилась от них. К несчастью, не придумав ничего лучшего, Сьюзан просто собрала их и выбросила из окна в соседский садик; через десять минут Элисон пришлось разбираться с разъяренным соседом — один презерватив прилепился ему на лоб, а другой плавал у него в чае.

Когда Элисон только начала работать, она ужасно боялась, что сестра соблазнит Эдриана. До сих пор ее единственным правилом приличия было не приставать к родственникам и не отбивать дружков у Элисон. Но Элисон опасалась, что скука и постоянное совместное пребывание дома могут послужить Сьюзан отличным оправданием для того, чтобы трахнуть Эдриана. Каждый вечер, приходя домой, она присматривалась, не изменилось ли их поведение, и пыталась обнаружить неуловимые признаки того, что они трахались, пока она была на работе. Может, конечно, они были гениями конспирации, но пока что ей казалось, что они искренне не хотят ее огорчать.

Или же Сьюзан просто боялась последствий ее гнева. Невзирая на то, что в личной и профессиональной жизни ей было глубоко наплевать на чувства окружающих людей (особенно это касалось работы в ночном клубе, где ее называли не иначе как «цепная сука»), она, похоже, всерьез дорожила своей домашней жизнью и понимала, что не стоит рассчитывать на снисхождение, если сестра застукает ее с Эдрианом.

До того как Элисон получила работу личного ассистента Мартина Пауэлла, главного редактора журнала «Форс», они втроем наслаждались затянувшимся детством, существуя на подачки родителей, пособие от биржи труда и случайные заработки. Теперь Эдриан и Сьюзан продолжали такую жизнь без нее, проводя дни так, как могут это делать только те, у кого времени девать некуда. Последние пару недель они занимались тем, что перебирали обширную коллекцию музыкальных журналов Эдриана и пытались воссоздать ключевые моменты новейшей истории поп-музыки. Придя накануне домой, она застала их танцующими по комнате с четырьмя поролоновыми манекенами — они заявили, что это роботы, а они пытаются изобразить выступление группы Крафтверк» на фестивале «Трайбал Гезеринг» в 1997 году.

Дорога Элисон на работу была долгой и мучительной: сорок пять минут тряски в двухэтажном автобусе. Добравшись до офиса «Форс» в Юстоне, она каждый раз испытывала настоящее облегчение. Офисы большинства ее друзей, работавших, как и она, в редакциях журналов, ютились в переоборудованных фабричных зданиях на востоке Лондона. Может, они и отличались стильным дизайном интерьеров, но как-то это не смахивало на настоящую работу, когда хипповатые ребята в мятых шмотках тусуются на диванах из обрезков пенопласта. Ей гораздо больше нравилось работать в настоящем небоскребе. Элисон импонировали традиционные интерьеры из стекла и металла, просторные офисы и то, что она работает именно в мужском журнале. Включая все, что из этого вытекает. Ей, как и всем остальным женщинам, было приятно ощущать нелегальность своего пребывания на сугубо мужской территории. Классно было и то, что все мужчины редакции осознавали свое особое положение. Бесконечные статьи, посвященные лосьонам после бритья, костюмам и способам удаления щетины оказывали на них потрясающий эффект: каждое утро она имела счастье лицезреть офис, заполненный холеными представителями мужского пола.

Но больше всего ей, конечно же, нравился начальник. Она была в него тайно влюблена и, даже зная, что он частенько изменяет своей невообразимо шикарной подружке, своих чувств никак не обнаруживала. Не потому что боялась быть отвергнутой, а потому что боялась потерять к нему интерес, если он ответит взаимностью. Сьюзан бы этого понять не смогла. Она бы предпочла очередной трофей сладостным мукам неосуществленных возможностей. Элисон была с Эдрианом уже почти пять лет, а до него у нее было два серьезных романа. Кроме одной настоящей измены тайная любовная жизнь Элисон состояла из тайных влюбленностей и безобидного флирта, дней и ночей фантазий и мечтаний. А если мужчине удавалось уловить ее подспудные желания и он начинал обхаживать ее, то прежде чем дать ему понять, что измена в ее планы не входит, она всегда испытывала краткий миг удовлетворения.

С Мартином работалось легко. Он никогда не ждал, что она поймет его без слов, и не обременял ее мелочами, с которыми мог справиться сам. Он не был лентяем, не сплетничал и старался не ввязываться в офисные дела. Но Элисон казалось, что в его беспорядочной личной жизни есть что-то отталкивающее, и предпочитала фантазиям о том, как он оставляет ради нее жену, попыткам на самом деле завести с ним роман.

— Ты мне вчера приснилась.

Элисон взглянула на отражение Гарета в зеркальной двери лифта, поднимавшего их на седьмой этаж. Он был одним из немногих мужчин в редакции, которые ей не нравились, но свою неприязнь она пыталась скрывать. Окружающие считали Гарета прикольным типом. Главным образом потому, что он мог изрекать откровенные скабрезности, и при этом на него никто не обижался. В журнале он редактировал страницу грязного юмора: по идее он должен был публиковать анекдоты читателей, но все в редакции знали, что он подделывает письма и прикарманивает призовые деньги.

— Мы устроили большую оргию, — продолжал он, — там были я, ты и весь седьмой этаж.

— Ага.

— Между нами лежали еще человека три, кто-то сосал мой член, рядом кто-то трахался, а ты дрочила какому-то парню.

— Здорово.

— Нет, нет, это еще что! Мои руки были протянуты подо всеми этими людьми, и я засунул пальцы в двух телок. Я ничего такого не делал, а просто как бы держал их за влагалища. И тут одна из них говорит: «Чей это палец у меня в п…е?» А Николь отвечает: «Ты что, это же Гарет, он всем засунул палец в п…у».

Элисон пристально смотрела на Гарета, размышляя, какому событию в своей жизни он обязан такой поразительной уверенностью в себе. Просто невероятно, что она стоит и слушает его, что он может вот так подойти к ней и начать болтать всякую чушь про члены и влагалища. А если в ответ она пошлет его куда подальше, то получится, будто она ему и нахамила.

— Да, у тебя неплохо с фантазией.

— Может, и так, но во сне ты сказала не это.

Лифт остановился.

— И что же я сказала?

— Ты сказала: «Знаете, а мне Гарет, кажется, никогда не засовывал палец в п…у».

— Это точно.

Они вошла в офис.

— И я посмотрел на тебя.

— Поверх всех этих тел.

— Именно, — сказал Гарет. — Наши взгляды встретились, и я спросил тебя, не хочешь ли ты, чтобы я засунул в тебя палец.

— Ты что, пытаешься меня таким образом подцепить?

— Нет, что ты. Я просто пересказываю тебе мой сон.

— А, ну тогда продолжай.

— Ну и ты, конечно же, согласилась…

— Ну, как же иначе.

— И мы, значит, оказались в какой-то уединенной комнате, я положил тебя на огромную кровать, раздвинул тебе ноги, а там вместо того, что должно быть, оказался какая-то странная штуковина, вроде суши.

— Боже, как отвратительно.

— Представляешь! — хмыкнул он. — Как ты думаешь, к чему бы это?

Даже при всей своей неприязни к беспардонно пошлому Гарету она решила, не обнаруживать своего смущения, а отреагировать в той же манере. Повернувшись, она посмотрела ему в глаза и небрежно произнесла:

— Суши — это рыба. Твой прикол в том, что у меня вместо киски — рыбка? В этом вся соль? Ты небось всю эту историю сам придумал?

— Нет, да ты что. Я и вправду все это видел во сне.

— Ах, ну конечно.

Она знала, что по правилам должна рассмеяться в ответ. Похлопать его по плечу и восхититься его непосредственностью. Но, не в силах сдержать раздражение, она развернулась, чтобы пойти прочь. Он тронул ее за плечо.

— Прости, Эл, не хотел тебя обидеть. Слушай, хочешь я заглажу свою грубость свеженькой сплетней?

— Мне не интересно.

— Даже если она касается твоего любимого шефа?

Она обернулась:

— А что с ним?

Гарет провел пальцем по горлу.

— В конце месяца. Хотят пригласить кого-то новенького, чтобы преобразить журнал.

— Кого?

— Пока неизвестно, видимо, женщину. Кажется, они разговаривали с кем-то из «Нова».

— И что, это правда?

— Стопроцентная. Ему сообщат об этом в четверг.

Час, остававшийся до приезда Мартина, Элисон провела в мучительных раздумьях о том, следует ли поделиться с ним услышанным. В хит-параде сплетников Гарет котировался ничуть не ниже, чем в хит-параде пошляков, и почти все распускаемые им слухи в конце концов оказывались правдой. Конечно, всегда есть вероятность, что ложную информацию запустили намеренно (может быть, для того, чтобы спровоцировать уход Мартина и тем самым избавиться от необходимости его увольнять), но и в этом случае ему необходимо быть в курсе самого факта подобных пересудов.

Но будет ли Мартин благодарен ей за то, что именно она поставила его в известность? Элисон ненавидела сообщать плохие новости и, даже будучи уверенной в том, что ее шеф в общем-то неплохой человек, не знала его достаточно для того, чтобы предположить, как он отреагирует на потерю работы. Мартин никогда не распространялся на тему своей карьеры и старался избегать той славы, к которой стремились большинство его коллег. Если его снимки попадали в газеты, то на них он выглядел смущенным и обычно был запечатлен в кругу друзей, а не судорожно повисшим на Дениз Ван Утен или Нике Моране. Зная, с каким удовольствием Мартин проводит вечера в обществе Наоми, Элисон не питала иллюзий, но все же считала его невинным младенцем по сравнению со многими из его окружения.

Элисон понимала, почему от него хотят избавиться. Мартин не испытывал особого восторга по поводу работы в «Форс», и в редакции у него было немного друзей. Те, кто работал с ним раньше, говорили, что он по жизни старается держаться особняком и потратил годы, чтобы выработать имидж парня, к которому не надо приставать с глупыми вопросами. Она прикрывала его, где могла, но всякий раз, когда его внутренняя незащищенность проглядывала наружу, ей всегда становилось не по себе, и теперь ей было страшно, что он может не справиться с потерей работы.

И все же она решила поделиться с ним тем, что узнала. Будет гораздо хуже, если ничего не сказать, а потом ему станет ясно, что ей обо всем уже было известно. Можно, конечно, подождать до четверга, и тогда останется шанс, что кто-нибудь опередит. Многие авторы журнала обожали Мартина, и в большинстве своем достаточно пеклись о своей карьере, чтобы постараться прикрыть тылы в случай, если он уйдет на другое место и сможет предложить им что-нибудь получше. Довольная тем, что нашла выход, Элисон повернулась к своему компьютеру, чтобы проверить, не пришли им за последние пять минут новые и-мэйлы.

Мартин Пауэл понимал, что редактор из него не ахти какой. Не столь фотогеничный, как Дилан Джоунс из «Джи-Кью», не может похвастаться такими же обширными связями, как Питер Ховарт из «Эсквайра», и не способен излучать такую ауру успеха, как Марк Эллен из «Арены». Порой он с ними пересекался (чаще всего по отдельности, в особенности после горячей дискуссии о том, чья читательская аудитория насчитывает больше представителей категории «Эй-Би»* — в ней он предпочел не участвовать, поскольку подозревал, что у его журнала их нет вообще) и хотя они обычно были с ним милы и всегда проявляли живой интерес к судьбе «Форс», он почему-то все время чувствовал себя самозванцем. Даже не занимая по тиражам почетные места в «Большой семерке», их журналы все еще казались модными, и несмотря на спад, последовавший за пятнадцатью годами стремительного роста, они сохранили свое лицо, иногда умудрялись проявлять оригинальность и пользовались поддержкой своих европейских и американских коллег. Особенно завидовал Мартин их заокеанским связям, сильнее всего он ощущал это, читая американскую версию «Эсквайра»: чутьем этих ребят можно было только восхищаться. Мартин считал, что мужской журнал должен позволять своему читателю почувствовать себя членом некоего закрытого клуба, проповедующего идею идеальной мужественности, невозможной в реальной жизни.

А «Форс» был эдаким искусственным творением с вечно меняющейся целевой аудиторией и без какой бы то ни было идеи, оправдывающей его существование. Ему удалось избежать печальной участи горстки изданий, появившихся на волне популярности журнала для мужчин «Лоудед», но, похоже, его аудиторию составляли в основном журнальные маньяки, уже скупившие все остальное, что есть на полках.

Одним из последних неудачных экспериментов была попытка выдумать некого идеального «мужчину журнала «Форс». Не представить себе среднего читателя, а смоделировать некое идеальное его воплощение. Мужчина журнала «Форс» — это парень слегка за тридцать, может быть, типаж одинокого волка, но у него есть приятели среди мужчин. Такой скорее пригласит тебя на Аляску, чтобы провести недельку в чисто мужской компании, чем напоит до полусмерти, а потом разденет и бросит в поезде, идущем в неизвестном направлении. Он не агрессивен и предпочитает секс насилию. Он уже пришел к целостному восприятию своей музыкальной коллекции и начинает покупать те альбомы «Битлз», что лет двенадцать назад казались абсолютно неинтересными. Он умеет носить смокинг, а кроссовки надевает только на пробежку. С презрением относится к прошлогоднему парфюму «Майклс» и ко всем нынешним хитам сезона. Дойдя до этого места, редакция зашла в тупик: выходило, что мужчина «Форс» — порядочный зануда.

Поначалу Мартин не предвидел никаких проблем в своей работе редактора. Большую часть девяностых он проработал, пописывая статьи для различных изданий, и считал себя журналистом, достаточно компетентным в вопросах музыки, кино, моды и телевидения, чтобы управлять работой целого журнала. Он не очень-то разбирался в машинах и спорте, но был уверен, что сможет кому-нибудь доверить эти разделы. Но с тех пор он понял, что профессиональная пригодность важна гораздо меньше, чем подходящий для этой работы тип личности.

Мартин не обладал натурой лидера. Он неуютно чувствовал себя на руководящей должности и никогда не испытывал удовольствия от роли вершителя судеб. Даже при том, что сотрудники редакции в принципе его поддерживали, ему было трудно выступать в роли всеобщего вдохновителя, и он понимал, что рано или поздно будет востребован новый редактор, способный привести журнал к успеху.

С самого начала Мартин решил, что избежит ловушек, которыми обычно грозит работа в офисе. Многие из его друзей привели себя на грань нервного срыва, превратив свое существование на рабочем месте в дешевый сериал. Он регулярно изменял Клаудии, но ему бы никогда не пришло в голову завести интрижку с кем-нибудь из сотрудников. Он избегал даже безобидного флирта с женщинами из редакции, что, несомненно, отрицательно сказывалось на его рейтинге. Выбирая себе секретаршу, он остановился на Элисон, потому что та произвела впечатление серьезного профессионала, человека, который будет служить буфером между ним и всеми остальными. Она была несомненно привлекательна, но он гордился тем, что не позволял в себе никаких похотливых мыслишек даже в минуты беспечной праздности. Ей это тоже облегчало жизнь, хоть он и чувствовал, что ей бы было приятно, проявляй он чуть больше интереса к ее жизни вне работы. Сегодня, как обычно, Элисон пришла раньше него. Она подняла голову, он улыбнулся в ответ и стремительно направился к ее столу, прежде чем кто-либо смог обратиться к нему с очередной глупостью.

Она выглядела взволнованной.

— Вы помните, что в обед у вас назначена встреча?

— С кем?

— С Джиной. Она приехала в Лондон всего на три дня, сегодня — последний день, так что отменить нельзя.

— Ладно, — сказал Мартин, входя в свой кабинет.

Элисон вошла следом за ним.

— Вы помните, где вы с ней встречаетесь?

— Конечно.

— Точно?

— Ну, напомни.

Как он мог забыть? В Лондоне Джина обедала только в ресторане у Джо Аллена. Для личности, славящейся своей хваленой искушенностью, у нее были на редкость традиционные предпочтения. И это в ней Мартину нравилось: этим отличались все законодатели вкусов, которых он знал. Пускай другие ходят по ресторанам и клубам, которые она рекомендует, но редко посещает. У нее своя собственная жизнь.

Мартин познакомился с Джиной пять лет назад. Оба были приглашены для участия в недолго просуществовавшем ток-шоу на четвертом канале. Он уже был наслышан о ней (в то время они более охотно выступали в прессе и на телевидении) и видел пару раз на вечеринках, но только в тот раз их представили друг другу по-настоящему. Передача прошла хорошо, и потом они решили пойти поужинать. После этого поехали на такси к ней домой — события разворачивались настолько гладко, что оба не могли сдержать улыбки. Уверенный в том, что ему предстоит замечательный вечер, Мартин чувствовал себя более раскованно, чем обычно, когда наклевывалась перспектива перепихнуться. Но когда они приехали к ней домой, ситуация приобрела странный оборот. Сначала она шокировала его тем, что избавилась от футболки с изображением Кики Бриджес и черного лифчика сразу же, как только переступила порог. Затем она привела его в комнату, в которой зеркальным был не только потолок, но и стены, и даже пол. Видимо, зеркала лежали на жестком основании, поэтому по ним можно было спокойно ходить. Сначала ему показалось, что он попал внутрь калейдоскопа, но как только они начали заниматься любовью, прикосновение холодного стекла оказалось невероятно приятным.

В следующий раз он увиделся с ней уже в Нью-Йорке. В булочной «Криспи Крим» в Челси. Он собирался купить что-нибудь на завтрак для знакомых, у которых остановился, но вместо этого пропал с ней на целых два дня. В тот период она как раз увлекалась вампирами — хоть он и был не прочь пощеголять в черном плаще и клыках, но от кровопускания наотрез отказался. Они так здорово провели время, что в ее следующий приезд в Лондон на два месяца стали постоянными любовниками. Джина жила в гостинице, и он навешал ее, когда ему удавалось отделаться от Клаудии. Все шло отлично, потому что Джина была одинаково рада как позавтракать с ним с утра, так и потрахаться ночью.

После этого они сочли за лучшее ограничить свое общение случайным перепихом, когда она бывала в Лондоне, или он — в Нью-Йорке. За два месяца они привязались друг к другу, и теперь каждая встреча в постели была для них, кроме всего прочего, эмоциональным переживанием. Но Мартин по-прежнему любил заниматься с Джиной сексом и надеялся, что сегодняшний обед именно этим и закончится.

Он вошел в ресторан. Джина приехала пораньше и, кажется, уже успела освоиться. Она сидела за столиком рядом с пианино и пила, как обычно, водку с клюквенным соком.

— Джина!

— Мартин! Тебе нравится моя футболка?

«Порочная девчонка». Красными готическими буквами по черному фону.

— Мило.

— А прическа?

Он оценивающе прищурился. Черные волосы и красная челка.

— Здорово.

— Это все мой новый психоаналитик. Теперь, когда у меня возникают деструктивные импульсы, я должна вымещать их на своих волосах.

— О, боже. Я бы не смог сотворить со своими волосами ничего такого.

Она усмехнулась.

— Значит, ты всю жизнь носишь такую прическу?

— Почти. Если не считать неудачного эксперимента, когда я подстригся «ежиком» в тринадцать лет.

Мартин отодвинул стул и сел напротив нее. Он чувствовал, что для нее тема еще не исчерпана, но она может заболтать до смерти кого угодно, и если не перевести беседу в другое русло, то они не сделают заказ еще часа три. Он снисходительно улыбнулся.

— Мартин, тебе нужно покраситься.

— Ты что, с ума сошла? Многие бы все отдали за мой цвет волос.

— Тебе никогда не хотелось стать блондином?

— Да, минут пять, когда Курт Кобэйн еще был жив. Но и тогда я не смог до конца свыкнуться с этой мыслью. Я решил, что это будет так же кощунственно, как разрисовать фломастерами полотна старых мастеров.

— Какое тщеславие.

Он взял в руки меню, бегло просмотрел его и картинно бросил на середину стола, сосредоточив свое внимание на Джине.

— Что тут у них лучше заказать? Все время забываю.

Она сидела, подперев голову рукой — ее излюбленная поза для журнальных снимков.

— Гамбургеры. Они их так изумительно делают, что даже не указывают в меню.

— Не знал, что ты ешь мясо.

— Когда как. Но это все мои пунктики… не могу отказаться от них ради еды. Дай-ка я тебе тут кое-что покажу.

Она водрузила на стол сумку. Из полузастегнутого на молнию отделения торчал экземпляр «Форс». Его тронуло то, что она читает его журнал, но он ничего не сказал, предвидя, что услышит в ответ колкости, если заденет эту тему. Она покопалась в сумке и достала черный пластиковый фотоаппарат.

— Конечно, не самая новая модель, но я решила, что ты оценишь.

— Какая-нибудь цифровая игрушка?

— Нет, нет, просто игрушечный полароид. Но по размеру симпатичный, как ты считаешь? Улыбочка!

Он улыбнулся. Она щелкнула, подождав, оторвала показавшийся снимок, помахала им пару раз и отдала Мартину. Он поглядел на свою крошечную фотографию, взял полароид и щелкнул Джину в ответ.

За шесть месяцев, прошедших со времени открытия, отель «Телячьи нежности» успел зарекомендовать себя как идеальное место для тайных свиданий. В знак такой стремительно растущей популярности администрация водрузила возле стойки портье картонного Си-Си Бакстера* в полный рост. Мартину нравилась атмосфера этого заведения, правда, кое-какие выкрутасы — например, то, что любимым клиентам в придачу к ключу от номера полагалась сумочка с садомазо-игрушками — были ему не по душе. В эту гостиницу он привел Джину впервые и был удивлен, что она пришлась ей по вкусу. Обычно она предпочитала эксцентричные отели со звездным прошлым гостиницам с претенциозным дизайном, и даже зная, что она с удовольствием воспользуется возможностью переспать с ним, Мартин понимал, что секс для нее — дело серьезное, и боялся, что бесшабашно-богемный дух этой гостиницы вызовет у нее лишь раздражение.

Они прошли через холл к лифту. Их ждала комната на четвертом этаже. Открылись двери, и они вошли в лифт.

— И с кем же ты сейчас встречаешься? — спросил Мартин.

— Да все с тем же.

— С каким «тем же»?

— С моим пай-мальчиком.

Он силился припомнить подробности.

— С тем, который тебе изменял?

Она взглянула на него, явно смущенная.

— Господи, неужели я тебе рассказала?

— Я никому об этом не говорил.

— Врешь. Но это не важно. Ты все равно не в курсе подробностей.

— Но ты больше из-за этого не переживаешь?

— В каком смысле?

— Ну, когда мы разговаривали в последний раз, ты сказала, что сожгла всю его одежду.

Лифт остановился на их этаже. Они вышли.

— Неужели тебе это интересно?

— Конечно.

— В какую нам сторону? В эту?

— Наверное. Тут с нумерацией комнат такая неразбериха.

Они зашагали по коридору.

— Значит, дело было так: я узнала обо всем, когда он был в отъезде, сожгла всю его одежду и улетела в Лос-Анджелес.

— В «Шато»*?

— Куда же еще? А когда он не попытался со мной связаться, я позвонила ему, и он ни словом не обмолвился про одежду, ну и, короче, я к нему вернулась.

— И у вас теперь все хорошо?

— Нормально. С ним я чувствую себя мужиком, но для меня это не проблема.

Они подошли к своему номеру.

— Кажется, этот.

Он посмотрел, как она вставляет карточку-ключ в замок.

— Не понимаю, о чем это ты.

— Он просто безумно красив, но такой дурак! Господи, что тут скажешь, если «Бартлби»** — его любимая книга! А это ведь, собственно, и не книга вовсе! Он ведь мне в подметки не годится. И я понимаю, что не ушла от него только потому, что он такой красавчик.

Дверь открылась, и они вошли. Пока они шли по коридору, Джина все что-то искала в своей сумочке.

— Надеюсь, Си-Ди-плееры у них тут есть?

— Конечно, — кивнул Мартин.

Она протянула ему диск «От станции к станции».

— Поставь шестой трек на повтор. Последнее время я могу только под него.

Мартин прошелся по комнате, открыл черный деревянный комод под телевизором и поставил диск в проигрыватель. Он оглянулся на Джину и удивился, какое экстатическое выражение стало принимать ее лицо по мере того, как волны музыки начали разливаться по комнате. Она скинула свои красные туфли, улыбнулась, искоса глядя на Мартина, и сняла футболку.

— Почему ты всегда так делаешь?

— Что? — она с тревогой посмотрела на него.

— Раздеваешься сама, как проститутка. Ты что, не любишь, когда тебя раздевают?

Выражение ее лица было трудно понять. Мартин никогда не знал, стоит ли брать с нею такой тон. Он всегда боялся, что когда-нибудь скажет ей что-то такое, что навсегда разрушит между ними связь. Но в эту минуту он решил, что немного агрессии не помешает — так он скорее подогреет ее интерес, чем проявляя чрезмерную осторожность.

Ее лицо приобрело прежнее выражение.

— Нет, мне нравится, когда меня раздевают. Мой бойфренд, например. Но с тобой все иначе.

Он подошел к ней и обвил ее сзади руками.

— Так, значит, ты не дашь мне себя раздеть?

Она лукаво посмотрела на него.

— А тебе очень хочется меня раздеть?

— Очень, — с улыбкой ответил он.

— Ладно, только сделай это грубо.

— Зачем?

— Мартин, я не хочу чтобы ты со мной расчувствовался, ладно? Все пойдет кувырком, если ты начнешь распускать нюни.

Он выпустил ее.

— Дай-ка сюда фотоаппарат.

— Только не это, — сказала Джина, — я не разрешу снимать меня.

— Потом мы их сожжем. Ну, давай я докажу, что вовсе не такой чувствительный.

Джина открыла сумку, нашла фотоаппарат и кинула ему. Он приземлился на матрасе рядом с ним.

— Ну-ка, знойная женщина, покажи себя, — сказал он.

Она улыбнулась и выгнула спину, приподнимая груди руками. Мартин щелкнул, и она быстро подбежала, чтобы посмотреть, что получилось. Он потряс высунувшимся снимком и показал ей.

— Ну как?

— У меня тут какой-то странный подбородок. Дай-ка я тебя сниму.

Мартин снял пиджак и откинулся на кровати.

— Задери рубашку, — приказала Джина.

Он подчинился.

— Так ты похож на малолетнюю жертву из подпольной порнухи. Прими более мужественный вид.

Мартин рассмеялся и сменил позу. Она положила ему руку на плечо и прижала его к кровати. Скоро ему стало тяжело, и он попытался скинуть ее, но она не сдавалась и продолжала щелкать фотоаппаратом. Он обвил ее ногами и подмял под себя. Следуя пожеланиям Джины, он рванул вниз чашечки ее лифчика и начал целовать вынырнувшие наружу груди, а потом расстегнул застежку. Потом, смеясь, взял фотоаппарат и сделал еще один снимок.

— Вот эту, пожалуй, стоит поместить в Интернет… — Его смех был прерван ударом ноги в голову, и он повалился с кровати на пол.

Еще в четыре Элисон поняла, что Мартин на работу не вернется. Ей и до этого сложно было сконцентрироваться на работе, но теперь она чувствовала себя положительно несчастной. Она не была на сто процентов уверенной, что Мартин проведет этот вечер, трахая Джину, — иногда после затянувшегося обеда он отправлялся прямиком домой — но какое-то странное печальное чувство подсказывало, что именно так оно и есть.

Прежде чем позвонить своему бойфренду, она выждала полтора часа, чтобы совладать с настроением. У Эдриана настроение практически не менялось — единственное, что могло бы вызвать у него депрессию, это всемирный дефицит сэндвичей с беконом, — и поэтому он всегда остро чувствовал, если с ней было что-то не так.

— У вас все нормально? — спросила она весело.

— Ага, — он над чем-то смеялся.

— Ну и что же вы сегодня воссоздаете?

— Выступление «Нирваны» в Ридинге. Второе, на пике их популярности, когда ходили все эти истории про наркотики, и они выступали вслед за Ником Кейвом. Сьюзан сперла из больницы инвалидное кресло.

— Что?

— Ничего страшного, оно старое, никто его не хватится. Оно было нам необходимо, потому что тогда он точно в таком же выкатился на сцену.

— Ясно.

— Не злись. — Слышно было, как Сьюзан кричит что-то из их комнаты.

— Я не злюсь.

— Я пока не смог вырваться в магазин, но ты не волнуйся. Сюзанн меня подстрахует.

— Эд, я вообще-то поэтому и звоню. Я тут подумала, может, нам лучше пойти в ресторан. Можно Сьюзан с собой взять, если хочешь.

Он помолчал.

— В какой ресторан?

— Неважно. Куда-нибудь рядом с домом.

— В «Генриз»! — заорала Сьюзан.

— О, только не это, — взмолилась Элисон, — скажи ей, что мы туда не пойдем. Скажи ей, что я заплачу, только давайте пойдем куда-нибудь в другое место.

— А мне нравится «Генриз».

— Ну, Эдриан, мы все время туда ходим. С таким же успехом можно пойти и в пивнушку за углом.

— Она, наверное, предпочитает что-нибудь покруче, — послышался голос Сьюзан, обращенный к Эдриану.

Чувствуя себя поверженной, Элисон сдалась:

— Хорошо, «Генриз» так «Генриз». Можешь заказать столик?

Мартин был не дурак, чтобы покупать цветы. Он понимал, что рассуждает как подлец, но все же считал, что вечер, проведенный с Джиной, пошел ему, в некотором роде, на пользу. Благодаря этому он сможет острее ощутить свою вину перед женой. Главное — не слишком оправдываться и не очень-то извиняться, а то, не дай бог, Клаудия почувствует, что за ним есть грешки и почище, чем веселый вечер в клубе, где он и был застукан подругой жены.

Он вернулся домой на два часа раньше Клаудии. Душ принял еще в гостинице, но вместе с Джиной, и поэтому решил принять ванну, чтобы смыть с себя все следы общения с ней. После этого он проверил слив в ванной, дабы убедиться, что не принес на себе ее волос, и прошелся по своему костюму щеткой. Затем почистил зубы, прополоскал горло и почистил зубы еще раз. Потом проверил, нет ли у него на теле царапин, и, найдя на левой ягодице два розовых полукружья от ногтей, долго шлепал и массировал это место, пока следы не исчезли полностью.

Наконец Мартин достал из холодильника пиво и уселся смотреть телевизор. Теперь он был готов к возвращению Клаудии.

— Ну что, пообщалась сегодня с Джейн? — спросил он ее сходу.

— Да.

— Значит, ты знаешь, что твоя маленькая ловушка сработала?

Клаудия положила свою сумку в прихожей и вошла в комнату. Он посмотрел на ее ноги, пытаясь угадать, насколько решительной будет ее атака.

— Вообще-то не совсем успешно. Я рассчитывала, что ты приведешь ее домой и дашь мне тем самым основание для развода.

— Ах, так вот в чем дело. Хочешь развестись? Знаешь, это можно сделать гораздо проще, не подкладывая под меня своих подружек.

Она приблизилась к нему.

— Мартин, почему ты дал ей свой номер телефона? Ты ведь собирался с ней переспать?

— Нет, и в мыслях не было. Я сделал это из вежливости. Она бы все равно не позвонила.

— Знаешь, Джейн от тебя без ума. Потому и проболталась. Ненавижу ее за это.

Мартин поставил пиво и поднялся. Клаудия сделала несколько шагов назад и распустила волосы. Мартин давно перестал находить ее сексуальной в деловой одежде, в особенности что на выходных она теперь одевалась практически так же, как в будни, отдавая предпочтение элегантным, но удобным консервативным нарядам.

— Неужели у нас все настолько плохо? Если это и вправду так, тогда нам действительно не стоит оставаться вместе.

— Мартин, — сказала она уже более мягко, — может быть, ты мне просто объяснишь, в чем дело? Может, если ты будешь со мной откровеннее, то мы сможем во всем разобраться?

— В каком смысле откровеннее?

— В смысле других женщин.

— Да нет никаких других женщин. Больше нет. А о тех, что были, я обо всех рассказал. Можно подумать, у тебя нет Клайва.

— С Клайвом я не сплю.

— Уже не спишь, но ведь спала. А мы с тобой тогда уже встречались.

— Но и ты мне не был верен. Это чувствовалось тогда, это чувствуется и сейчас.

— Клаудия, поверь мне, все не так. Я ни с кем больше не спал с тех пор, как мы с тобой закончили совместный курс психотерапии.

— Может, не помешало бы пройти его снова.

— Зачем? Все это в прошлом, Слушай, глупо обижаться из-за того, что произошло вчера. Ты все обо мне знаешь. Ты знаешь, где я бываю днем, знаешь, с кем выпиваю по вечерам, ты даже знаешь, в какие клубы я хожу, когда…

— Когда тебе хочется снять телку.

— Когда я хочу побыть один. Клаудия, ну нельзя же ходить друг за другом по пятам.

Она села напротив него. Он попытался изобразить улыбку, чтобы скрыть, насколько ему хреново. Мартин знал, что ей хочется бросить все к чертям не меньше, чем ему самому, и не переставал удивляться, сколько сил тем не менее она тратит, чтобы сохранить этот брак.

Мартин познакомился с Клаудией, когда ей было двадцать пять. Тогда они оба не слишком-то стремились обзавестись семьей. Мартину казалось, что сам он не очень изменился за последние десять лет, в то время как личность Клаудии претерпела несколько коренных изменений, вызванных существенными переменами в ее жизни. Первой большой переменой было то, что они решили не спать с кем попало и сделать свои отношения моногамными. Раньше Клаудия была активной тусовщицей, но, в отличие от многих любителей наркоты из его знакомых, ей потребовалось аж несколько лет, чтобы, наконец-то, поддавшись панике, перейти с экстази на кокс. Мартин никогда не увлекался наркотой всерьез и, перепробовав всего понемногу, пропускал дорожку-другую по особым случаям, поэтому он обрадовался, когда Клаудия перешла на выпивку и таблетки. Потом, когда они стали жить вместе, она отказалась от таблеток и стала меньше пить. Пару месяцев спустя она решила, что надо прекращать прыгать с места на место, и решила заняться своей карьерой в аукционном доме «Кристиз». После их помолвки ее поведение стало практически безупречным, а после свадьбы она и вовсе начала появляться только на самых важных тусовках. Мартин заподозрил, что она готовится к тому, чтобы стать матерью, но он панически боялся, что ей всерьез захочется завести ребенка, и менял тему разговора всякий раз, когда ему казалось, что она клонит к этому.

Все эти перемены сделали ее настолько непохожей на ту Клаудию, в которую он влюбился, что порой было даже трудно представить, что когда-то она тоже любила повеселиться. Мир глянцевых журналов проповедует постоянную гонку за удовольствиями, в Европе и в Америке многие пали ее жертвами, но было время, когда даже среди журналистской братии Клаудия отличалась особенным размахом своих ночных похождений. Круг общения у нее было соответствующий, и в те дни по сравнению с ней он вел тихую и спокойную жизнь. Он и тогда тусовался с Ленни и Наоми и их чокнутой компанией, но, что удивительно, в их среде все четко регулировалось. Всякий, кто брал слишком решительный курс на саморазрушение, постепенно и почти незаметно изгонялся из их круга, чтобы остальные могли еще какое-то время ходить по лезвию бритвы, не опасаясь стать свидетелями похорон одного из своих друзей. И порой такие изгои действительно умирали, но к тому времени их телефоны уже давно исчезали из записной книжки Наоми.

Зазвонил телефон. Мартин подошел, чтобы взять трубку. Звонила Наоми. Она была в панике, потому что до вечеринки в галерее, куда они собирались отправиться всей компанией, договорилась встретиться со своей подругой Летицией, но вдруг позвонил ее брат Ленни и попросил помочь с чем-то разобраться, поэтому встретиться с подругой у нее никак не получалось. Мартин не понял, почему она так волнуется, ведь могла бы просто позвонить Летиции и договориться встретиться прямо в галерее, но Наоми объяснила, что у Летиции особый случай пространственного кретинизма, и шансы на то, что она сама доберется до галереи, ничтожно малы. Тут Мартин понял, что она пытается перепоручить это дело ему, и, даже зная, что это разозлит Клаудию, которая пожирала его глазами все время, пока он разговаривал, согласился забрать Летицию и доставить ее на вечеринку.

— Наоми? — спросила она, когда она положил трубку.

Мартин кивнул.

— Так и знала. Проклятая сучка. Куда ты с ней идешь?

— На какой-то вернисаж приятелей Ленни. Шелковые платки и лезвия или что-то такое же инфантильное. И вечер садомазо-искусства.

— Как раз в твоем вкусе, — едко сказала она.

— Спасибо, дорогая.

— И когда же тебя ждать домой?

— Не знаю. В три или около того. А что, это важно?

— Не важно. Видимо, придется позвонить Клайву.

Он посмотрел на нее.

— Звони.

Элисон была на два года старше Сьюзан. Родители списывали проблемы последней на неудачное сочетание маленькой разницы в возрасте с сестринским соперничеством. У Элисон было обычное традиционное детство. Сьюзан же постепенно попадала в неприятности из-за того, что пыталась делать то же самое, что и ее сестра, только на два года раньше. Поэтому их родители, вполне довольные тем, что Элисон лишилась невинности в почтенном возрасте семнадцати лет с мальчиком, с которым встречалась уже год, были в гораздо меньшем восторге, когда две недели спустя Сьюзан приобрела свой первый сексуальный опыт в сточной канаве с парнем по прозвищу Грязный Виллер, обитавшим в соседнем лесу.

— Привет, сестричка, — сказала Сьюзан, — у тебя все нормально?

— Да, — ответила Элисон, — просто прихожу в себя после поездки в транспорте.

— Мы еще ничего не заказали. Я хотела, но Эдриан предложил подождать тебя.

— Спасибо, Эд, очень мило с твоей стороны.

— Вот видишь, — сказал Эдриан, подтолкнув Сьюзан локтем.

Сьюзан рассмеялась. К ним подошел официант и предложил взять у Элисон пальто. Та отдала пальто и села.

Ленни и Наоми Бентата были самыми давними друзьями Мартина. Хоть Наоми и пыталась поначалу быть милой с Клаудией, а Ленни даже был свидетелем на их свадьбе, почему-то им так и не удалось наладить с ней контакт. Мартин по этому поводу не слишком переживал, в глубине души он был даже рад, потому что предпочитал держать свою личную жизнь в тайне от жены.

Нетипично близкие для брата с сестрой, Ленни и Наоми воспитывались в еврейской семье, но уже давно прекратили афишировать свою религиозную принадлежность. Наоми была забавной маленькой блондинкой, а Ленни, видимо, слишком рано посмотрел фильм Дастина Хоффмана о своем тезке, и ему понадобилось несколько лет, чтобы избавиться от наигранных ужимок. И брат, и сестра работали на телевидении, Ленни — продюсером, а Наоми — ведущей, но со временем становилось все более очевидно, что, как бы ей ни хотелось, она вряд ли когда-либо достигнет популярности Сары Кокс или Зои Болл. Эта парочка была последним звеном, связывавшим Мартина с действительно беззаботной жизнью: эти двое никогда не женятся, не заведут детей и не перестанут ходить каждый день на всякие дурацкие тусовки — он на это очень надеялся. Большинство их приятелей были форменными шизиками, зато время, проведенное в их обществе, запоминалось ему на всю жизнь.

Он никогда прежде не встречался с Летицией, но слышал о ней кое-что от Наоми. Она была младше нее, Наоми недавно познакомилась с нею на работе и взяла под свое крылышко. Ленни говорил, что она очень сексуальна, но, впрочем, он говорил это о любой женщине.

Мартин поймал такси, сел на заднее сиденье и сказал водителю, куда ехать. Потом достал из кармана фотографию Джины. Она отложила ее в сторону, когда они жгли остальные, и протянула ему, выходя из гостиницы, — сентиментальность, характерная для нее, и приятный жест после неловкого вечера. Секс был замечателен (хоть Мартин и опасался, что выбранная Джиной фоновая музыка содержит скрытый намек на вновь охвативший ее кризис самооценки), но потом, к его изумлению, они оба расплакались, яростно сжимая друг друга в объятиях. Это спровоцировало Мартина на то, чтобы рассказать ей об одолевавших его нынче страхах — он поделился с ней тем, что боится потерять работу в «Форс». Он знал, что Джина ненавидит, когда кто-то жалуется на судьбу (если, конечно, этот «кто-то» не она сама), но все же распустил нюни и загрузил ее своими проблемами, потому что Клаудия, конечно, его даже слушать не станет. После такого позорного проявления слабости с его стороны Джина в считанные секунды оделась и спросила Мартина, не пора ли ему домой.

Такси подъехало к Фарингдон-Стейшн. Мартин расплатился и вышел, чтобы пройти остаток пути до бара пешком. Ему был необходим глоток свежего воздуха, чтобы проветрить голову и подготовиться к очередной порции общения. Шел дождь, он мимолетно поднял лицо вверх и ощутил скопившуюся за день усталость.

Неужели его еще расстроило и обещание Клаудии позвонить Клайву? Он считал позором то, что отношения жены с ее дружком были достоянием общественности, но, с другой стороны, он знал, что сейчас между ними точно ничего нет, а ее слова к тому же означали, что она не спуталась ни с кем другим.

Он зашел в бар. Почему-то ему казалось, что Летицию он должен сразу же узнать, и теперь, стоя среди множества незнакомых людей, он растерялся. В конце концов подошел к единственной женщине, сидевшей в одиночестве.

— Здравствуйте, — сказал он, — вы Летиция?

Та покачала головой.

— Летиция — это я, — услышал он голос за спиной. — А вы кто?

Он обернулся и увидел молодую брюнетку. Ее волосы были уложены на прямой пробор и спадали волной на левую щеку. У нее были тонко выщипанные брови и пухлые губы, изогнутые в уверенной улыбке. Как и большинство друзей Наоми, она была высокого роста, шикарно одета и не боялась собственной элегантности. На этом фоне было особенно странно увидеть рядом с нею мужчину, в котором моментально читался иностранный студент, пожаловавший в Лондон по обмену. Выглядел он довольно небрежно: жесткие, торчащие волосы, россыпь прыщей, скрывающая симпатичное в общем-то лицо, дешевые очки «Рэй-Бан», нацепленные задом-наперед так, что казалось, будто глаза у него на затылке, значок команды «Финикс» на джинсовой куртке, надетой поверх белой футболки, штаны с огромным количеством карманов, кроссовки «Нью Бэланс». Из-за усиков, красовавшихся у него на лице, Мартин решил, что он француз.

— Я — Мартин, — сообщил он Летиции, протягивая руку, — меня послала Наоми.

— Очень приятно, Мартин, а это Бенуа.

— Привет, — сказал Бенуа.

— Наоми будет ждать нас в галерее.

— Правда? Ясно. Тогда, думаю, можно не спешить. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Спасибо, не откажусь, — ответил Мартин.

— Я принесу ему напиток, — сказал Бенуа, — пожалуй, чересчур формально, — что бы вы хотели?

— Просто пиво, пожалуйста.

Бенуа кивнул и направился к бару. Мартин сел напротив Летиции. Она наклонилась к нему и прошептала:

— Он только что ко мне подошел.

— Бенуа?

— Да. Я удивилась, что его вообще сюда впустили.

— Может, решили, что он музыкант и нарочно вырядился, как придурок?

— Только он не музыкант, но это вы и без меня просекли. Он самый настоящий студент по обмену.

— Давай пороемся у него в рюкзаке. Всегда мечтал узнать, чем это таким бесценным они обладают, что постоянно таскают с собой.

Летиция бросила на него хитрый взгляд и передала ему рюкзак Бенуа. Мартин открыл его под столом: словарь, пенал в форме банки «7-Up» и большой охотничий нож. Он уже собрался показать его Летиции, когда она зашептала:

— Убери. Быстро. Он идет.

Бенуа принес пиво, поставил на стол перед Мартином и похлопал его по плечу. В этом жесте было нечто такое, что страшно взбесило Мартина, и ему стоило больших усилий проявить великодушие и поблагодарить его.

Весь персонал, обслуживавший гостей вернисажа (на самом деле выставка называлась «Любовь в крови: садомазохизм в 21-ом веке»), состоял из высоких, как на подбор, женщин с длинными черными волосами, собранными в хвост алой лентой. У всех у них были завязаны глаза; тем, что встречали гостей, это не очень мешало, но было серьезной помехой для тех, кто разносил среди гостей подносики с канапе. Мартин быстро отделился от Легации и Бенуа и начал обходить галерею. Для подобного рода мероприятия публика была на удивление хорошо одета, среди присутствующих он заметил нескольких богатеньких родителей молодых художников. Его опасение, что демонстрируемые работы никакой не авангард, подтвердилось.

Войдя в главный зал, он заметил двоих друзей Наоми — биржевых маклеров. На обоих были темные костюмы в тонкую полоску, но на этом сходство заканчивалось. Обри — накачанный высокий блондин. Другой, чье имя Мартин забыл, был коренастым парнем в круглых очках с болтающимися волосами и лягушачьим лицом. Одного взгляда на эту парочку было достаточно, чтобы заметить, как коренастый благоговел перед Обри, и Мартину стало интересно, какой именно характер носят их деловые отношения.

— Привет, Мартин, — сказал высокий и, повернувшись к своему другу, добавил: — Ты ведь знаком с Блейком?

— Да, — ответил Мартин, пожимая Блейку руку.

— Обри считает, что девушкам велели не надевать нижнее белье, — сказал Блейк.

— Правда?

Обри кивнул:

— Посмотри на их тени, и сам увидишь.

Все втроем уставились на тень ближайшей к ним девушки. Тот факт, что у нее были завязаны глаза, заставил Мартина еще острее почувствовать, что он делает что-то неприличное.

Блейк поправил очки:

— Знаешь, а мне кажется, он прав.

Наоми подъехала через час, когда они уже и не надеялись. Наблюдая, как она продирается в толпе, Мартин про себя заметил, насколько она не похожа на Джину. Правда, обе были миниатюрными, что не мешало им всегда притягивать всеобщее внимание. Наоми озаряла все вокруг и везде появлялась в окружении впечатляющей свиты, входить в число которой Мартин почитал за счастье. Несмотря на то, что именно она всегда занималась организацией вечера — договаривалась с таксистами, служащими галереи и девочками на входе, — она решительно отказывалась общаться с любым, кто не был представлен ей кем-то из их компании. С Джиной по-другому: все вокруг были желанными гостями на ее празднике. Незнакомые люди приглашались на частные вечеринки, никто не должен был чувствовать, что он не ко двору. Находиться подолгу в ее обществе было утомительно, а Наоми следила за тем, чтобы никто из ее компании не скучал.

— Ну теперь-то можно идти? — заныл Блейк.

— Расслабьтесь ребята, я ненадолго. Только посмотрю, кто тут есть.

— А где Ленни?

— Проблема оказалась несколько большей, чем мы предполагали. Но он передает всем привет. Ты встретился с Летицией?

Джина пристально посмотрела на Мартина, сурово выставив вперед свой маленький подбородок. Ее сомнение удивило Мартина, потому что никогда прежде он ее не подводил.

— Конечно.

— Где она?

— Где-то снаружи. С Бенуа.

— Кто такой Бенуа?

— Студент из Франции.

Наоми приподняла брови.

— Где же они?

Мартин подошел с нею к двери и указал на них. Они сидели за белым металлическим столиком и вели задушевную беседу. На улице стояла темень, и нельзя было сказать наверняка, но, кажется, они держались за руки. Мартину пришлось побороть желание вмешаться. Наоми направилась к ним, а он вернулся к Блейку и Обри, которые, приветливо улыбнувшись, расступились, как бы приглашая его присоединиться к их группке.

— Бог мой, она великолепна, — сказал Обри.

— Кто? — спросил Мартин, — Наоми?

— Нет, вон та девица, — ответил он, — в белой рубахе.

— Похоже, она в школьной форме, — сказал Мартин.

— Точно.

— Но она ей не идет. В ней она похожа на сердитую шестиклассницу.

— Ммм… Как раз мой типаж. Как вы думаете, она немка? Готов поспорить, что она из Германии.

— У Обри пунктик по поводу немецких девочек, — сказал Блейк, обращаясь к Мартину, а потом, повернувшись к Обри, добавил. — Спорю на двадцать английских фунтов, что ты не сможешь уговорить ее пойти с нами ужинать.

— Идет, — ивнул Обри и направился прямиком к девушке, которая стояла рядом с какой-то группкой.

— Похоже, ты проиграешь, — сказал Мартин Блейку.

— Знаю, но уже завтра отыграюсь. Это наша маленькая игра для поднятия самооценки. За деньги Обри сделает все что угодно.

Они стояли и наблюдали за ним. Наоми снова подошла к Мартину.

— Где Обри?

Блейк указал в его сторону.

— Черт возьми, — сказала Наоми, — у нас что, вечер под девизом «трахни иностранца»?

— Как ты определила, что она иностранка? — поинтересовался Мартин.

— По стрижке. Блейк, дай-ка мне свой мобильник, надо позвонить Кристофи, сказать, что нас будет на двоих больше.

— В Германии мой папа очень знаменит, — сказала девушка, повиснув на ремне, когда такси резко повернуло за угол. — Еще когда я была маленькой девочкой, мой папа… он адвокат… он знакомил меня со своими клиентами. Точнее, брал меня с собой на деловой ужин в день перед судом. А когда мы возвращались домой, часто спрашивал моего мнения — виновен его клиент или нет. Ну, не важно, так вот у нас в городе был один очень, очень нашумевший процесс, на котором мой отец защищал одного сексуального маньяка, который делал ужасные вещи со своими жертвами. Такое, что я даже рассказывать не буду. И, конечно, мой папа взял меня с собой на ужин, как и в случае со всеми другими подзащитными. Ну так вот, этого парня посадили всего на три года, а потом, после освобождения, он похитил меня… об этом писали все газеты.

— Приехали, — сказала Наоми, постучав по стеклянной перегородке.

Такси остановилось, и они вышли. Наоми расплатилась с водителем, и, дождавшись вторую машину, в которой ехали Бенуа и Летиция, они вошли в ресторан. Их встретил метрдотель. Наоми сообщила ему, что уже предупредила Кристофи о том, что их будет немного больше, но тот сказал, что в любом случае им придется подождать. И они отправились в бар.

Обри посмотрел на их немецкую подругу:

— Это ужасно.

Та пожала плечами.

— Ну, все было не так уж и ужасно. Он не хотел причинить мне зла. Только пофотографировать. Тюремный психиатр научил его реализовывать свои желания таким образом. Я до сих пор храню эти снимки… некоторые очень даже симпатичные.

Обри и Блейк переглянулись.

После ужина все отправились в клуб, который предложил Обри. Это место было у них не самым любимым, но там удавалось спрятаться от остального мира, потому что клуб открылся всего четыре недели назад, и мало кто из их знакомых успел стать его членом. У клуба было довольно идиотское правило: преимущественное право на столик было у старейших, если можно так сказать, членов клуба — из тех, что сделал заказ на конкретный вечер. У Обри оказалась клубная карта номер пятнадцать, а так как в клубе было четырнадцать столиков, это означало, что столик ему практически гарантирован если, конечно, все четырнадцать старейших членов не захотят посетить клуб одновременно. Правило также гласило, что даже если вы получили столик, но в это время пришел кто-то из старейших членов, а все места заняты, то вам придется уступить ему свое место — это правило вызывало у многих огромное возмущение.

Всей компанией они уселись за столик и заказали три бутылки шампанского. Мартин всегда следил за тем, сколько тратит, когда тусуется с Наоми. Выходы в свет с ее компанией были для него еженедельной (если неболее частой) роскошью. Блейк и Обри тусовались с ней четыре-пять раз в неделю, но даже притом, что оба были одинокими биржевиками без недостатка в средствах, любили развести на деньги менее обеспеченных друзей Наоми, и ему порой приходилось оплачивать сумасшедшие счета. Он был рад заплатить за ужин Наоми в знак благодарности за прекрасный вечер, но счет за напитки оплачивать не желал.

Наверняка Обри начнет петушиться, если он станет разговаривать с немкой. В их компании, правда, между мужчинами был негласный договор, что пока кто-то из них не переспал с девушкой, другой вполне может попытаться ее отбить. Мартин несколько раз видел, как такое проделывал Ленни и остальные друзья Наоми, хотя сам он никогда не пускался на подобный маневр. И сегодня в его планы ничего такого не входило, но он был не прочь пообщаться с девушкой. История, которую она рассказала в машине, его заинтриговала, и ему было интересно услышать продолжение. Он поменялся местами с Наоми и обратился к ней:

— Как тебе показалось, он был виновен?

— Кто?

— Ну тот парень, который тебя похитил. До того, как это случилось, когда папа привел тебя с ним на ужин. Тогда ты решила, что он виновен?

— Конечно. Я всегда могла определить, виновен человек или нет.

— Правда? По каким признакам?

— У ребенка более обостренная интуиция. Теперь я уже не могу это определить. За свою жизнь я видела столько преступников!

— А, глядя на меня, как ты думаешь, я виновен?

— Ты? — Она с улыбнулась. — В чем твоя вина?

Они прикончили шампанское достаточно быстро и уже собирались заказать еще бутылку, когда немецкая подруга занервничала.

— Что-то не так? — спросила ее Обри.

— А вы, ребята, не против…

— Против чего?

— Ну, не против тонизирующих средств?

— О, — засмеялась Наоми, — конечно, нет. А что?

Девушка с облегчением рассмеялась.

— Мне надо ненадолго отлучиться.

— В туалет? — спросил Обри.

— Нет… на одну вечеринку.

— Хорошо, — сказала Наоми, — хочешь, чтобы тебя кто-нибудь проводил?

— Нет, — ответила она, — спасибо.

Немка вынула из сумки мобильник и отошла в угол. Наоми подняла брови, глядя на Мартина, и улыбнулась.

— Круто.

Мартин посмотрел на часы.

— Вообще-то, Наоми, мне бы уже надо сваливать.

— Почему? Ты что, соблюдаешь режим?

— Нет, дело не в этом. Просто мне нужно кое-что уладить с Клаудией.

— Хорошо. Звони, ладно?

Они вернулись из ресторана вскоре после полуночи. В половине одиннадцатого Сьюзан отправилась на работу, а они задержались в ресторане еще на пару стаканчиков, пытаясь мило общаться друг с другом, как хорошие друзья. Хотя Элисон сначала не хотела идти в этот ресторан, ей пришлось признать, что вечер прошел гораздо лучше, чем она ожидала. Похоже, все в этом заведении обожали Эдриана и Сьюзан, и всякий раз, проходя мимо, официант отпускал какую-нибудь шутку и не уходил, пока Сьюзан не парировала ответной остротой.

Ей даже было не так стыдно за ужасный вид своего бойфренда — собственно, если он постарается, то сможет выглядеть не хуже любого из сидящих в ресторане. На самом деле невнимание к своему внешнему виду было для Эдриана и Сьюзан своего рода игрой, а ресторан — очередной декорацией, одной из тех, в которых разворачивалось действие их ежедневного сериала под названием «жизнь».

— Спасибо за сегодняшний вечер, — сказала Элисон Эдриану, когда они вошли в гостиную. — Было действительно здорово.

Они уселись на диван. Эдриан обнял Элисон.

— Извини, что не повел тебя в какое-нибудь место покруче.

— Ничего, — ответила она, — нам это все равно не по карману. Просто я была расстроена и мне захотелось как-то поднять настроение.

— Что произошло?

Элисон прикинула, что ее друг гораздо наблюдательнее, чем кажется, и, не желая выдавать себя, сказала:

— Ничего особенного. Работа.

— Но мне казалось, что тебе нравится твоя работа.

— Да, нравится, просто, если честно, мне тяжело смотреть на тебя и Сьюзан.

— Это из-за того, что мы опять живем за твой счет? Если дело в этом, то мой отец обещал выслать нам еще денег…

— Нет, дело не в деньгах, скорее… — она сняла его руку со своего плеча и посмотрела ему в глаза, — видишь ли, сама я не считаю то, чем сейчас занимаюсь, настоящей работой, но остальные-то будут думают именно так.

Эдриан понимающе кивнул, откинувшись на спинку дивана, и Элисон заметила тень самодовольной улыбки на его губах. Она решила немного развить тему, прежде чем он начнет учить ее уму-разуму.

— Жалко, что мне не достает уверенности в себе, чтобы вообще ничего не делать, как ты, или пофигизма, чтобы перебиваться случайными заработками, как Сьюзан. Мне бы не было так тяжело, если бы после учебы я годик посидела дома, но сейчас мне кажется, что после университета мы так мало времени провели вместе, а теперь у меня эта работа, на которой я проторчу еще наверняка лет пять.

— Ты больше не хочешь работать в журналах?

Она вздохнула.

— Не знаю. А ты что об этом думаешь?

— Да, — сказал он, — я понимаю твои опасения насчет того, что работа может тебя засосать, и, если помнишь, как раз об этом я говорил тебе перед тем, как ты устроилась в «Форс». Но, если честно, Эл, тут все дело в твоем характере.

— В каком смысле?

— Ну, тебе не нравилось сидеть целыми днями дома. Теперь ты уже и не помнишь, но тогда ты страшно дергалась и впала в депрессию.

— Нет, я помню. Может, все было бы иначе, если б я относилась к этому перерыву как к каникулам, а не дергалась бы из-за денег, боясь, что никогда не найду нормальную работу.

— А это уже другое дело. Просто ты не можешь жить так, как Сьюзан, потому что слишком честолюбива. Именно поэтому ты сейчас и бесишься.

— Я не считаю себя честолюбивой.

— Эл, прекрати, это смешно. Ты всегда пытаешься найти самый быстрый и эффективный способ добиться результата, чем бы ни занималась. И мне кажется, что тебя расстраивает то, что ты всего лишь секретарша и твоих усилий никто не замечает. — Он наклонился к ней. — То есть, замечают, но благодаря этому ты в лучшем случае заработаешь репутацию хорошей секретарши, что само по себе отлично, но за это тебя в должности не повысят. Особенно если тебе настолько здорово удается разгребать их проблемы.

Элисон кивнула, утомленная его разглагольствованием.

— Может, ты прав. Наверное, я хочу всего и сразу.

— В данной ситуации тебе бы сыграло на руку, если бы с твоим шефом что-нибудь случилось.

Элисон с удивлением посмотрела на него.

— В четверг его увольняют.

Эдриан довольно заулыбался.

— Вот здорово.

— Неужели?

— Да, конечно.

— А что, если и меня заодно уволят?

— Этого не произойдет. Ты же сказала, что он не очень-то справляется со своими обязанностями. Наверняка все поняли, что на тебе там все держится. Подожди, вот увидишь, тебя повысят по службе. Может, тебе даже предложат его место.

— Да это смешно.

— Почему? Все может быть.

— Эдриан, я всего лишь его секретарша. Мне не могут предложить место главного редактора.

— Ну, в любом случае, мне кажется, ты должна хотя бы предложить свою кандидатуру.

Элисон взглянула на своего бойфренда. Он сидел, вытянув ноги и откинувшись на спинку дивана, и готовился разразиться пространной тирадой о том, как ей преуспеть на карьерном поприще — притом, что сам не проработал в своей жизни ни дня. У нее не было настроения продолжать этот разговор.

— Прекрати, — сказала она, — пойдем-ка лучше в постель. Может быть, нам еще удастся немного развлечься, пока не вернется Сьюзан.

Эдриан ухмыльнулся:

— Неплохая идея.