Твои фотографии

СРЕДА

Элисон прекрасно понимала, что глупо следовать своему имиджу всю жизнь только из-за ссоры, произошедшей у нее со Сьюзан в семнадцать лет. Выкрасить волосы хной — это так по-детски; в свое время такой способ выделиться и самоутвердиться выглядел вполне уместно, но теперь, чтобы делать с собою нечто подобное, нужно обладать исключительным присутствием духа. Все ровесники Элисон умерли бы от смущения: красить хной волосы — все равно что носить ботинки «Доктор Мартенс» после второго курса университета или невольно подслушать, как твой приятель заказывает себе в пабе кружку сидра с водкой.

Они поссорились со Сьюзан в основном из-за музыки, но конфликт был гораздо серьезнее и коренился в проблемах отношений сестер с парнями, друзьями и друг с другом лет до тринадцати ни одна из ровесниц Элисон особенно не интересовалась музыкой. У родителей было обычное для нормальных родителей собрание записей (Кэт Стивенс, Вэн Моррисон, Сантана и красный альбом «Битлз»). Сестры иногда сидели с кассетником перед телевизором и кое-что записывали во время передачи «Поп-чарты», но если говорить собственных музыкальных приобретениях, то среди них числился только альбом группы «Ребята из успеха», саундтрек к фильму «Грязные танцы» и с пару недель первый альбом группы «Файв Старз». Потом случайно (Элисон по сей день не могла понять, как это произошло) Сьюзан села на пластинку «Файв Старз» и сломала ее пополам — это происшествие так расстроило Элисон, что на какое-то время она утратила всякий интерес к музыке.

Всю кашу заварил дядя Эрик. Он был на девять лет моложе их матери и гордился тем, что все еще покупает журнал «Эн-Эм-И» и в свои тридцать с небольшим сохранил интерес к современной музыке. На день рождения он подарил Элисон альбом «Целуй меня, целуй меня, целуй меня», а Сьюзан, в качестве компенсации за отсутствие дня рожденья, «Strangeways, Here We Come». Родителям девочек, которые пришли в легкий ужас от потенциального вреда этих замечательных подарков, он объяснил, что их смысл состоит в том, чтобы племянницы слушали альбомы вместе, обменивались ими, если пожелают, или же просто считали их общим подарком.

Дядя Эрик подарил Элисон «Целуй меня», а не «Strangeways» только потому, что это был двойной альбом, и, как следствие, стоил дороже. Ему лично — как и обеим сестрам — больше понравился альбом группы «The Smiths». Элисон изо всех сил пыталась привязаться, к своему подарку, но кроме «Catch» и «Just Like Heaven» все песни звучали слишком одинаково, им недоставало бесшабашности лучших треков «Strangeways», типа «Girlfriend in a Coma», «Last Night I Dreamt Somebody Loved Me» и «I Won't Share You». Даже несмотря на то, что в журнале «Супер Хиты» появлялись интересные интервью с Робертом Смитом, ей стало казаться, что он несколько более одиозная личность, чем Морриси, а, увидев нескольких местных ребят в футболках этих групп, она сделала вывод, что поклонники «The Smiths» выглядят как-то умно и по-взрослому, в то время как фанаты «The Cure», прямо скажем, производят странное впечатление.

Оглядываясь назад, Элисон понимала, что могла бы разрешить ситуацию множеством других способов, но она не нашла ничего лучшего, чем притвориться, что музыка ее абсолютно не интересует, и уже через пару лет даже самые близкие друзья Элисон начали считать, что ее младшая сестра гораздо круче. Довольно долго этот факт ее и вправду не волновал, но потом, когда Сьюзан стала тусоваться с ребятами гораздо старше их обеих, Элисон поняла, что единственный способ избежать репутации самой отсталой девицы в городе — это брать Сьюзан с собой. Поначалу Сьюзан охотно соглашалась составлять ей компанию, Старшая сестра могла выпросить для нее у родителей разрешение на то, на что они никогда бы не согласились, не будь вместе с ней Элисон, а Сьюзан, в свою очередь, давала сестре возможность общаться со своими новыми крутыми приятелями. В течение нескольких месяцев соглашение отлично работало, но потом сестры поссорились так, как не ссорились никогда в жизни.

В их новой компании был один веселый, косматый, вечно слегка обдолбанный парень по имени Пол, в которого обе сестрички втюрились после того, так он заманил их (по отдельности, но в один и тот же вечер) на задворки заштатного инди-клуба курить траву. На обратном пути из клуба в такси Элисон призналась Сьюзан, что ей нравится Пол и что она собирается пригласить его на свидание. Сьюзан была вне себя от ярости и заявила, что ни при каких обстоятельствах Пол на нее не клюнет и что он вообще стал с ней разговаривать только потому, что она — ее сестра. Потом последовали обвинения в том, что Элисон только и делает, что копирует ее, пытается увести ее друзей, стянуть музыкальные сборники и вообще всех уже достала — друзья даже жалеют Сьюзан за то, что она вечно сидит у нее на хвосте.

Реакция Элисон не заставила себя ждать. Она пошла в ближайший магазин, купила хну и, игнорируя предупреждение на упаковке об опасности использования продукта на светлых волосах, стала вызывающе апельсинового цвета. Потом она, правда, прибегнула к помощи кофе, чтобы вернуть свой цвет в социально приемлемые рамки, но в тот момент была страшно довольна произошедшей переменой. Она поймала кураж и даже умудрилась погулять с Полом пару недель, прежде чем тот понял, что она не готова с ним переспать, и переключился на Сьюзан. Но для нее это уже было не важно — опьянение всеобщим признанием было настолько велико, что стать такой, как прежде, она уже не могла.

Больше всего в жизни Мартин раскаивался в том, что переспал с женой Дженнингса. Он переживал не из-за того, что наставил другу рога — если хочешь вести в Лондоне мало-мальски интересную жизнь, постарается сразу же избавиться от подобной щепетильности, — а потом, что Дженнингс отнесся к этому с таким пониманием. В результате Мартин счел своим долгом сделать его соредактором и периодически подкидывать ему лакомые темы для статей, хотя тот писал хуже всех в редакции.

Будь Дженнингс просто плохим журналистом, с ним бы еще можно было общаться. Но тот факт, что он к тому же еще и второсортный писатель, заставлял Мартина краснеть при мысли, что его могут заметить в его компании. Каждый год экземпляр очередного творения Дженнингса оказывался среди почты Мартина, и тогда ему приходилось избегать его общества до тех пор, пока тот не получал свою порцию комплиментов, и можно было надеяться, что он перестал постоянно сворачивать разговор на тему своей новой книги.

Дженнингс писал настолько плохо, что Мартин заставлял его готовить каждый материал на номер раньше, чтобы было время придать ему удобоваримую форму. Он с трудом представлял, как редактор умудряется править его романы, а сам факт того, что его по-прежнему печатали, убеждал Мартина в том, что жена Дженнингса не обошла своим вниманием и его издателя.

Дженнингс подвинул крутящийся стул и сел. Сегодня он выглядел необычайно уверенно, и Мартин предположил, что на него свалился какой-нибудь необъяснимый успех, которого в жизни обычно удостаиваются только самые отъявленные посредственности.

— Хорошо выглядишь, — сказал он ему, — в отпуск съездил?

— Пока нет. В конце месяца еду в Казахстан.

— Так почему же ты пришел сегодня?

Дженнингс взглянул на него обиженно.

— Я пришел, чтобы пригласить тебя на обед. Выбери, куда, и я заплачу.

Мартин задумался над его предложением. С одной стороны, ему хотелось развести коллегу на обед в шикарном месте в качестве мести за все те ужасные статьи, которые ему приходилось публиковать. Но тогда возникала опасность встретить кого-нибудь из знакомых.

— Тут есть неподалеку одно тихое местечко. Это ресторан, но в основном там сэндвичи и тому подобное.

Дженнингс пожал плечами.

— Как хочешь.

По дороге в ресторан Мартин размышлял, не обманывает ли он себя, думая, что общается с Дженнингсом, исключительно памятуя о скучном вечере, проведенном с его женой. Если бы не это, он определенно не стал бы так с ним нянчиться, но все же вряд ли полностью исключил бы из круга своих знакомых. Мартин всегда жалел неудачников, может быть, оттого, что чуть было не стал одним из них. До работы в «Форс» Мартин был всего лишь одним из множества суетливых журналистов, чьи звонки так ненавистны редакторам журналов. По телефону он общался неважно, — услышав «нет», прекращал всякие попытки. Ему казалось, что, не проявляя излишней напористости, он производит впечатление человека цельного, и в следующий раз к нему, может быть, отнесутся более внимательно. Но теперь, сидя в кресле редактора, он знал наверняка: если человек не пишет для тебя регулярно, то о нем не очень-то вспоминаешь, а сам он был идиотом, когда-то полагая, что каждый отказ где-то учитывается и прибавляет ему шансов в будущем.

Они вошли в ресторан и сели за столик. Подошел официант и принял заказ. Мартин откинулся в кресле и поинтересовался у Дженнингса:

— Как там Джемайма?

— Ничего, — ответил он, — я сказал ей, что сегодня с тобой встречаюсь.

Мартин кивнул, пытаясь казаться беззаботным.

— Ты там мне никаких материалов не должен?

— Нет.

— Может, хочешь о чем-нибудь написать?

— Да, есть кое-что. Но я собираюсь отправить тебе все по факсу, чтобы ты смог выбрать.

Мартин улыбнулся.

— Так, значит, это просто повод пообщаться?

— Ага. Ты же знаешь, когда работаешь дома, иногда просто зверски не хватает общения.

— А почему ты решил, что сегодня я свободен?

— Мы же давно договорились, — сказал Дженнингс немного растерянно.

— Правда? О боже, прости, последнее время я такой рассеянный.

Дженнингс посмотрел в сторону.

— Ничего страшного.

Посреди обеда в ресторан вошел Обри — биржевик, приятель Наоми. С ним была странного вида молоденькая девушка-тут Мартину вспомнился неприятный разговор Блейка и Обри про школьниц. Волосы девушки были заплетены в не очень украшавшие ее косички, на ней было зеленое платье и маленькие круглые очки, напоминавшие очки Обри. Дженнингс заметил, что Мартин на что-то отвлекся, и перестал жевать сэндвич.

— Кто-то из редакции?

— Нет. Один мой приятель. Обри, как там его по фамилии.

— Случайно, не Обри Вебстер?

— Может быть. Не знаю его фамилию. Вон он там.

Дженнингс обернулся, пытаясь получше его рассмотреть.

— Точно, это Обри со своей сестрой Анитой.

— Откуда ты их знаешь?

— Я был в Марокко с родителями Обри.

Мартин взглянул на Дженнингса, ожидая дальнейших объяснений. Дженнингс произнес «Марокко», как будто это был Оксфорд или Кембридж, но не мог же Дженнингс учиться в африканском университете! Не мог он быть и ровесником его родителей, хотя и выглядел несколько старше Обри. Может быть, речь идет о каком-нибудь светском или политическом мероприятии, о котором Мартин должен знать? Когда стало понятно, что Дженнингс не собирается ничего объяснять, он спросил:

— Ты что, ездил туда по делам журнала?

— Нет, отнюдь. Давай подойдем, поздороваемся.

Дженнингс кивнул Обри и встал из-за стола. Мартин отвернулся и медленно направился в сторону туалета, пытаясь не попасться Обри на глаза и одновременно увидеть его реакцию на появление Дженнингса. Если он обрадуется, решил Мартин, то можно будет присоединиться к ним, выйдя из туалета. А если Обри занервничает, то лучше прямиком уйти. Потом, вернувшись в редакцию, он позвонит Дженнингсу на мобильный и скажет, что внезапно вспомнил о каком-то неотложном деле.

Для брокера Обри был безупречно вежлив — по крайней мере по сравнению с теми, которых встречал Мартин. Если не считать проскакивавших в его речи залихватских выражений, он вел себя как истинный джентльмен, но даже на расстоянии было видно, что встрече с Дженнингсом он обрадовался искренне. Мартин хотел посмотреть, с каким выражением лица он пожмет ему руку, но оказался у входа в туалет, и кто-то шедший следом закрыл ему обзор. Поэтому он решительно толкнул дверь и направился к ближайшему писсуару.

Выйдя из туалета, он увидел, что Дженнингс стоит, положа руку Обри на плечо, и оба смеются над какой-то шуткой. Решив, что теперь можно подойти, Мартин направился к ним через зал.

Обри был удивлен, увидев его.

— Мартин! Ты тоже здесь обедаешь? А, понятно, вы тут вместе с Ником.

Пораженный тем, что Дженнингс до сих пор не упомянул его в разговоре, Мартин попытался скрыть свое раздражение и бегло кивнул.

— Так глупо, но я совершенно забыл, что вы знакомы. Даже зная, что он пишет для твоего журнала и так далее…

— Да, действительно глупо, — сказал Мартин, не настроенный любезничать.

— Слушай, я тут как раз сказал Нику, что он обязательно должен прийти ко мне завтра на ужин. Ты ведь в курсе? Наоми тебе говорила?

— Нет, я ничего не знаю.

— А… Ну, может быть, твоя секретарша еще тебе не передала.

Обри взял у Мартина адрес электронной почты и обещал прислать ему все подробности. Мартин и Дженнингс вернулись к своему столику и обнаружили, что оставленную ими еду уже унесли, а на столе в черной кожаной папочке лежит счет. Дженнингс взял ее со стола, взглянул на сумму, вложил внутрь свою кредитку и протянул официантке.

— Тебе еще нужно в офис? — спросил Дженнингс.

— Ага. У меня еще много дел.

— Значит, увидимся завтра вечером?

— Наверное, — ответил Мартин. — Спасибо за обед.

Элисон доела бутерброд и взглянула на часы. Отобедав с Дженнингсом, Мартин должен был скоро вернуться в редакцию, и она решила, что именно сегодня расскажет ему все, что слышала от Гарета. Слух уже успел облететь всю редакцию, но, очевидно, никто не хотел первым передавать его начальнику. Элисон тоже не хотелось приносить плохие вести, но выбирать не приходилось. По крайней мере пока не зазвонил телефон.

— Алло.

— Здравствуй, Элисон, это Мэнди.

Мэнди.

— Здравствуй, Мэнди. К сожалению, Мартин еще на обеде.

— На это я и надеялась. Когда он вернется?

— В любой момент.

Она рассмеялась.

— В любой момент. Мило. Зайди ко мне в кабинет.

— Сейчас?

— Да, сейчас. И поскорее.

Элисон повесила трубку, вставила ноги в туфли и поднялась из-за стола. Мэнди впервые вызвала ее к себе в кабинет. Шагая по коридору, она дала волю воображению и представила, что, может быть, Эдриан прав и ей действительно собираются предложить место редактора «Форс». Она не сомневалась, что справилась бы с этой работой, и даже частенько размышляла, что именно надо сделать для того, чтобы вернуть журналу популярность. Ей казалось, что его надо обязательно смягчить, сделав не просто журналом для мужчин, который хочется читать и женщинам, а журналом, который бы женщинам хотелось видеть в руках у своих мужчин. И еще она бы обратилась к огромной неосвоенной части мужской аудитории — к таким, как ее Эдриан, который бы в жизни не купил ни один из существующих мужских журналов, но не отказался бы почитать что-нибудь попроще, не зацикленное на моде.

Дверь в кабинет Мэнди была открыта. Элисон решила войти, не церемонясь, чтобы показать, что уверенности ей не занимать.

— Здравствуй, Элисон. Закрой, пожалуйста, дверь.

Элисон так и сделала.

— Садись, — сказала Мэнди, — Хочу кое о чем с тобой поговорить.

— Вы собираетесь уволить Мартина.

Мэнди приподняла бровь и посмотрела на нее с удивлением.

— Что, об этом уже все знают?

— В редакции только об этом и говорят.

— А Мартин знает?

— Думаю, нет.

— Хорошо. Я, конечно, понимаю, что у вас с Мартином хорошие отношения и что я рискую, говоря с тобой об этом. Но если ты сможешь оправдать оказанное мной доверие, я гарантирую, что ты будешь щедро вознаграждена. Я хочу, чтобы ты помогла мне сделать уход Мартина как можно менее болезненным. Он ведь не покинет редакцию в одночасье и поэтому может почувствовать отчуждение со стороны своих коллег. Поэтому я хочу, чтобы на ближайшую пару недель ты стала… для него даже большим, чем ты есть сейчас… его правой рукой. А когда он уйдет, я позабочусь о том, чтобы тебе предложили должность поинтереснее. — Она улыбнулась Элисон своим алым ртом, обнажив прокуренные зубы. — Ну, как тебе мое предложение?

— Неплохо.

— Вот и отлично. И еще одно условие.

— Какое?

— Если Мартин об этом не знает, не надо ему рассказывать. Пока тебе отлично удавалось держать это в тайне. Ты ведь потерпишь еще денек?

Подумав, Элисон сказала:

— Ладно.

— Хорошо. Спасибо, Элисон.

— Как прошел обед?

Мартин обернулся и взглянул на Элисон. Она сидела за компьютером в толстой белой кофте, надетой поверх коричневой маечки. Вид у нее был немного взволнованный, и ему стало интересно, что такое известно ей, чего не знает он. Подойдя к ней поближе, он ответил:

— Убийственно. Мне ничего не передавали?

— Пока вы были на обеде? — уточнила она. — Нет.

— Я имею в виду — за последние дни. Может быть, мне что-нибудь попросили передать, а ты еще не сообщила?

Элисон задумалась.

— Да нет. Кто-нибудь конкретно?

— В общем, нет. Наоми не звонила?

— Нет.

Мартин покачал головой и направился к своему кабинету. Сев за стол, он решил, что не станет забивать себе этим голому. Он выдержал паузу секунд в двадцать, прежде чем позвонить Наоми на мобильный.

— Мартин! — сказала она приветливо. — Как жизнь?

— Какие у нас планы?

— Что? У меня с тобой?

— Да нет, у всех нас на эту неделю.

— Ну, завтра ужин у Обри, а так, кроме этого…

Он попытался говорить небрежно.

— Ужин у Обри?

— Да. Я ведь послала тебе и-мэйл.

— Я не получал.

— Правда? Подожди, я тут как раз перед компьютером, сейчас проверю.

Он услышал в трубке звук нажимаемых клавиш. На своем компьютере он тоже открыл папку с почтой, чтобы просмотреть старые сообщения, хоть и знал, что там нет ничего от Наоми.

— Да, — сказала она, — послала тебе в пятницу. Не волнуйся, сейчас пошлю еще раз. А почему ты спрашиваешь? У тебя уже есть другие планы?

— Нет, не в этом дело. Просто встретил его сегодня.

— Кого? Обри? Где?

— Да тут, в местном заведении с сэндвичами.

— Это не в твоем стиле.

— Да, знаю, просто я был вместе с Ником Дженнингсом и не хотел идти куда-нибудь, где нас могли бы увидеть вдвоем.

— Но вы там встретили Обри?

— Да. С сестрой. Я не знал, что Обри знаком с Ником.

— Да, еще как.

— Он пригласил его завтра на ужин.

— И ты решил, что мы забыли про тебя. Прости, Мартин, я действительно послала тебе и-мэйл.

Он приналег на стул, проехал на нем через кабинет и захлопнул ногой дверь.

— Да ничего страшного. А чем занимаются родители Обри?

— Папа — художник, а мама — поэтесса. А что?

— Да так. И они живут в Марокко?

— Уже не живут. У них там была коммуна писателей и художников. Ну, ты понимаешь, все очень в духе Боулза и Берроуза.

— Ах, так вот как они связаны.

— С Дженнингсом? Он вроде их ученик и настолько их обожает, что даже позволил папочке Обри себя трахнуть.

— Ты шутишь.

— Ну, это всего лишь слухи, но я им верю. И он писал восторженные рецензии на все сборники мамы Обри.

— А как получилось, что у Обри нет никаких творческих наклонностей?

— В свое время он опубликовал два сборника стихов.

— Правда? — удивился Мартин.

— Да, через год после окончания университета. Говорит только так мог развязать свои запутанные отношения с родителями. А потом, покончив с этим, решил, что на самом деле хочет работать в сфере финансов.

— Ясно. Почему же я так мало знаю о своих друзьях?

— Просто ты всегда слишком рано уходишь домой. Такие, как Обри, начинают приоткрывать свою личную жизнь не раньше пяти утра.

— Хорошо, завтра останусь подольше.

— Ладно, увидимся.

Она повесила трубку. Мартин все еще злился на себя за то, что так напрягся из-за приглашения к Обри, особенно в присутствии Дженнингса. Да, он потерял лицо, позволил себе так разнервничаться, вообразив, что его обошли приглашением, надо было вести себя хладнокровнее. Сколько можно думать, что все вокруг делается исключительно с целью унизить его! Это журнал сделал его таким, почему же ему не хватает духа быть выше всего этого? Для человека, его статуса, определенная социальная паранойя неизбежна, но в последнее время она стала принимать серьезные формы. Выход конечно есть — бросить все и уйти, но это означало бы поставить крест на своей карьере, а к этому он был еще не готов.

Он снова снял трубку и позвонил Клаудии. Ее еще не было дома, и он оставил ей сообщение, что придет домой пораньше.

Элисон стояла посреди гостиной, глядя на распростертые тела Эдриана и Сьюзан. Сегодня они обкурились так, что даже не могли сидеть, но и при этом было заметно, что оба обрадовались.

— Это же здорово, Эл. Как ты думаешь, что она имела в виду?

— Не знаю. Она специально темнит. У Мэнди репутация Макиавелли в юбке. Она понимала, что я не стану уточнять, какое конкретно вознаграждение имеется в виду, а потом, когда я заложу Мартина, выяснится, что меня премировали увеличением рабочего дня.

— Значит, она не сказала, что тебе поднимут зарплату? — не отставал Эдриан. При этом он, похоже, собирался с силами, чтобы сесть.

— Нет, только намекала. Сначала сказала, что меня ждет щедрое вознаграждение, а потом начала намекать, что мне дадут место получше.

— Но на лучшем месте тебе, несомненно, должны больше платить.

— Наверное.

— Я надеюсь, ты согласилась, Эл? — спросила Сьюзан. — Ты ведь не сдрейфишь и не выложишь все своему шефу?

— Не знаю. Дело тут не в том, сдрейфлю я или нет, мне кажется, я поступаю недостойно. А что, если Мартин получит какую-нибудь замечательную работу и возьмет меня с собой?

— Точно, — сказал Эдриан, приходя в вертикальное положение, — давай мыслить логически.

— Давай.

— Ты доверяешь своему шефу?

Элисон задумалась. Никогда прежде она не пыталась оценить Мартина трезво и беспристрастно. Она знала, что он полностью надежен на работе и абсолютно ненадежен во всем остальном, но можно ли ему доверять лично — тут у нее были сомнения. Особенно, если речь шла о том, сможет ли Мартин по-взрослому воспринять тот факт, что ей стало известно о его увольнении. Ведь если он просто-напросто придет в бешенство, какой смысл ему об этом сообщать? И нужно знать наверняка, отнесется ли он с пониманием к тому, что она хочет соблюсти собственные интересы. Ведь на самом деле она пытается усидеть на двух стульях, так что если Мартин неадекватно отреагирует на потерю работы, то и это может ей припомнить.

— Да, — сказала она, подумав, — думаю, что да.

— Хорошо. А как ты думаешь, ему могут предложить хорошее место, когда он уйдет из журнала?

— Могут.

— Отлично. А как тебе кажется, если ты доложишь ему о своей встрече с Мэнди, он сможет об этом не разболтать?

— В каком смысле?

— Он расскажет Мэнди, кто сообщил ему о том, что он вылетит с работы?

— Думаю, нет.

— Ну, тогда все просто. Расскажи ему. И тогда, если ему предложат хорошую работу, ты сможешь уйти вместе с ним, а если нет, сможешь остаться в «Форс», на новом интересном месте.

Элисон кивнула. Эдриан прав. Завтра она обо всем расскажет Мартину.