Твои фотографии

ЧЕТВЕРГ

Мартин прошел мимо Элисон и сел за свой стол. Зазвонил телефон. Во время рабочего дня Мартину звонили так часто, что в большинстве случаев он просто не поднимал трубку, думая, что ему опять звонят из редакции очередного злободневного ток-шоу или какой-нибудь газетенки для продвинутой публики, чтобы узнать его мнение по поводу очередной ерунды. Но все же были люди, с которыми ему хотелось поговорить, поэтому, дабы отсечь ненужные звонки, он сообщал некоторым заранее, в какое время будет брать трубку. На этой недели он принимал звонки между десятью и одиннадцатью. Сейчас было десять минут одиннадцатого, поэтому он поднял трубку.

— Мартин Пауэл слушает, — сказал он.

— Привет, Мартин, это Ник Дженнингс.

Черт.

— Привет, Ник, классно вчера пообедали.

— Да. Слушай, так ужасно, что именно мне приходится это делать, но я должен тебе кое о чем сообщить.

— Давай.

— Я собирался сказать вчера, но так и не подвернулся удачный момент, а потом мы встретили Обри…

— И?

— И я подумал, что мог бы рассказать тебе сегодня на ужине, но боюсь быть, будет уже слишком поздно.

— В чем дело, Ник?

— Ну, до меня тут дошел слух, может, ты и сам уже знаешь, в общем, сорока на хвосте принесла… не хотелось бы раскрывать свои источники информации… короче, ходит слух, что тебя собираются уволить.

— Что?!

— Прости, Мартин, пожалуйста, не стреляй в гонца с плохими вестями, но… просто я решил, что ты должен знать.

Мартин молчал.

— Ты расстроен. Не переживай, я уверен, ты найдешь выход из положения. Ну, значит, увидимся вечером?

Элисон вошла в кабинет Мартина. Он держал в руке телефонную трубку, но вроде бы ни с кем не разговаривал и не собирался никому звонить. Она подождала, пока он ее заметит, и улыбнулась.

— Да?

— Я должна вам кое-что рассказать.

— Я уже знаю. Дженнингс мне только что сообщил.

— Мартин, мне очень жаль, должно быть, ужасно было услышать это от него.

— Да ничего.

Он положил трубку и остался сидеть за столом без движения. Элисон понимала, что нужно выйти и оставить его одного, но вместо этого уселась напротив. Обычно она старалась не думать о своем начальнике как об отце родном, но сейчас ей показалось, что Мартин ведет себя точно так же, как ее отец, когда ему сообщают плохие новости. Тот впадает в такое же молчаливое замешательство, граничащее с брезгливостью, в котором, однако, читается, что он считает себя несправедливо обиженным за все хорошее, что сделал. Наконец он снова посмотрел на нее.

— Элисон, хочешь, пойдем куда-нибудь пообедать?

— С удовольствием, — сказала она абсолютно честно и обрадовалась, увидев, что он улыбнулся в ответ.

Решив, что Мартин поведет ее в какое-нибудь дешевое местечко неподалеку, может, даже в то самое, куда ходил с Дженнингсом накануне, она очень удивилась, когда он попросил ее заказать столик в «Жар-птице», русском ресторане, одном из тех, куда он ходил по особым случаям.

— Мне позвонили, — сказал он, когда они уже садились в такси.

— Они что, сообщили тебе по телефону?

— Нет, просто на сегодня мне назначена встреча с Мэнди и Джилсом.

— В котором часу ты должен вернуться в офис?

— Не волнуйся, я не собираюсь на нее идти.

Она посмотрела на него:

— Как это?

— Придумаю отговорку и попрошу, чтобы ты послала им и-мэйл. Не могу заставить себя общаться с ними сегодня. Позлю их и встречусь с ними завтра.

Элисон кивнула.

— По-моему, неплохой план.

Элисон вошла и остановилась позади Мартина, пока его приветствовала красиво одетая женщина. Они обменялись несколькими фразами, к ним навстречу вышел мужчина в костюме и проводил их к столику. Интерьер ресторана напомнил ей гостиницы, в которых она в детстве останавливались с родителями, и почему-то ее порадовало, что именно так выглядит один из любимых ресторанов Мартина. Семейные каникулы всегда организовывала мама, и всякий раз во время этих путешествий семья разделялась на два лагеря. Для Элисон и ее мамы остановиться в дорогой гостинице было все равно что пожить в мечтах. А Сьюзан с папой объединялись против них, подтрунивали над ломакой Элисон и постоянно заставляли за себя краснеть, — швырялись едой, обстреливали друг друга малиной… Видимо, потому-то она так и взбесилась, когда накануне вечером Сьюзан заставила их пойти в «Генриз». Желание ходить в дорогие рестораны возникало у нее нечасто, и она ни за что на свете не променяла бы Эдриана на какого-нибудь модного тупицу. Но порой ей хотелось немного роскоши, особенно если за нее кто-то платил.

— Все нормально? — спросил Мартин.

Она улыбнулась.

— Да. Тут очень мило.

Он был растроган.

— Тебе нравится? А какая здесь еда! Заказывай все, что пожелаешь. У нас сегодня праздник.

Четыре часа спустя Мартин поцеловал Элисон на прощанье и сел в такси. Он так наелся, что с трудом представлял, как еще сможет съесть что-нибудь вечером у Обри. Он отлично провел время с Элисон и пожалел, что не звал ее с собой почаще. А все оттого, что твердо решил не заводить с ней интрижку, чтобы избежать кривотолков в редакции. Но теперь, в свете предстоящего ухода с работы, эта предосторожность казалась ему глупой, и он жалел, что не сможет рассчитывать на ее дружбу.

Интересно, как Мэнди и Джилс отреагировали на то, что он не явился на встречу? Ему было стыдно, что он послал Элисон объясняться вместо себя, но это того стоило — своему побегу он радовался как ребенок, прогулявший школу. Теперь, оглядываясь на свою карьеру, Мартин гордился лишь тем, что всегда работал только на себя. Может быть, он оказался фиговым редактором, но «Форс», похоже, так или иначе скоро накроется, и уже через пару месяцев можно будет подать эту историю иначе: что он ушел по собственной воле, когда существование журнала утратило смысл.

Немного пообвыкшись с этой мыслью, он стал находить в своем увольнении даже некий шарм. Такой исход, правда, мог означать, что его не любят окружающие, но в конце концов за этим, скорей всего, стоит одна Мэнди. Будь он неженат, было бы еще прикольнее. Можно было бы упиваться своим горем: пойти купить бутылку виски, надраться и, спотыкаясь, бродить по квартире и проклинать весь мир. Необходимость объяснять Клаудии, что произошло, несколько портила удовольствие, и уже не в первый раз он пожалел о том, что несвободен.

Такси подкатило к дому Мартина, и он вышел. Дав водителю на чай — слишком много, как он делал всякий раз, когда был слишком пьян, — он взял чек и неровной поступью пошел к дому.

Пока он копался в карманах в поисках ключа, дверь открыла Клаудия. Мартин растерянно уставился на нее. Он не мог понять, почему она не на работе, и спьяну решил, что ей, наверное, уже позвонили из «Форс» и сообщили новость. Он уже было хотел во всем признаться, как вдруг сообразил, что умнее было бы сначала ее расспросить.

— А почему ты дома?

— Я простудилась, и меня отпустили домой пораньше.

— А… — Значит, признаваться не стоит. — Ну, очень рад тебя видеть.

Он вошел в дом. Клаудия набросилась на него.

— Ты показывал Келли свой член?

— Что? — пробурчал он.

Она пихнула его в плечо, разворачивая к себе лицом.

— Показывал?

— Да.

— Зачем, Мартин?

— На «слабо», — вздохнул он.

— Когда это произошло?

— Да месяца три назад. Ты была в Бразилии.

— Это не оправдание.

— А я и не оправдываюсь. Ты ведь меня спросила, когда это произошло.

Клаудия отвернулась и зашагала в гостиную. Он отправился на кухню, смешал два мартини и пошел к ней. Она лежала на диване, откинув голову. Он протянул ей бокал, она взяла его и сказала уже спокойнее:

— И где же вы так мило развлекались?

— У Ленни.

— Так там и Ленни был?

— Нет.

— Нет? — удивленно повторила она.

— Ну, то есть, он там был, но в этом не участвовал. Он напился и вырубился в ванной.

— А кто еще в этом участвовал?

— Никто.

— Значит, только вы вдвоем?

— Да.

Она потерла глаза.

— Господи, в чем твоя проблема, Мартин? Я же знаю, что ты не дурак. Вам с Келли не пришло в голову выпить чашечку чаю и поговорить о чем-нибудь умном?

— Это была не моя затея.

— Конечно, не твоя. Ты с ней целовался?

— Нет.

— А она тебе показала свою… показала?

— Да.

— И ноги раздвинула?

— Что?

— Ноги раздвинула или нет?

— Конечно, нет, я же не гинеколог.

Клаудия приподнялась и спустила ноги на пол. Вид у нее был жалкий. Мартин ее понимал, но не знал, как быть: обратить все в шутку или рассыпаться в долгих извинениях.

— Все вышло как-то глупо, даже не смешно, — сказал он. — И, в любом случае, это ничего не значило.

— Да, ничего не значило, — выпалила Клаудия, — в том-то все и дело. Мне надоело, что все вокруг ведут себя как школьники, захлебывающиеся от гормонов. Хватит с меня того, что так ведешь себя ты со своими тупыми приятелями, но когда и мои друзья…

— Не нужно так переживать, Клод. Я не буду превращать это в привычку.

— Но ведь это неправда, Мартин. Это уже превратилось в привычку. Каждое утро ты проверяешь, не забыл ли надеть трусы, на случай, если вечером случится играть в бутылочку. Это слишком глупо и по-детски, и я больше не хочу так жить.

— Хорошо, — сказал он, — я больше так не буду, обещаю. Ты больше никогда не услышишь обо мне ничего подобного.

Она посмотрела на него с подозрением.

— Ты серьезно?

— Серьезно. И если я нарушу слово, можешь меня бросить. Ну, давай, поцелуй меня.

Вернувшись в офис, Элисон обнаружила шесть сообщений от Мэнди на автоответчике. Ее разозлило то, что Мэнди решила общаться с Мартином через нее, а после такого отличного обеда ей не хотелось интриговать против шефа. Но, предполагал, что у Мартина в данный момент нет никаких вариантов с работой, она решила, что лучше действовать осмотрительно, подняла трубку и перезвонила ей.

Мэнди была в ярости и, не дав Элисон возможности объяснить, куда делся Мартин, вызвала ее к себе. Элисон повиновалась. Дверь в кабинет была открыта, и она вошла без стука.

— Это ты ему сказала? — спросила Мэнди.

— Конечно, нет.

— Но он знает?

— Да.

— От кого?

— От Ника Дженнингса.

— Черт, — выругалась она, удивив Элисон кипевшей в ее голосе злобой, — кажется, ты сказала, что никто из редакции не решится ему об этом сообщить.

— Ник Дженнингс внештатный.

— Этот Ник Дженнингс — тупой рогоносец, который трахнет собственную бабушку за монетку и пакетик леденцов. У Мартина уже есть предложения?

— Насколько я знаю, нет. Дженнингс сказал ему только сегодня утром.

— И где же сейчас Мартин? Он написал заявление об уходе?

— Нет, что вы, просто пораньше ушел домой. Он попросил меня извиниться за то, что не пришел на встречу, но сегодня он неважно себя чувствовал и сказал, что встретится с вами завтра.

Мэнди встала из-за стола и подошла к ней.

— Ты что, спишь с ним?

— Нет.

— Не захотела?

— Он никогда не предлагал мне ничего подобного.

— Хорошо. Мне жаль, что все так вышло, но, к сожалению, я вынуждена взять назад свое обещание найти тебе работу поинтереснее.

— Вы меня увольняете?

— Нет, я этого не говорила. Это было бы глупо. Но ты останешься работать на той же должности. Можешь работать секретарем нового редактора, когда его назначат.

— А когда это произойдет?

— Пока не знаю. Это зависит от Мартина.

Элисон кивнула. Мэнда и раздавила сигарету в пепельнице и снова села за стол.

— Спасибо, Элисон, ты свободна.

— Но это нечестно, — сказала Сьюзан, — ты ведь ему ничего не сказала.

— Ничего страшного, — вздохнула Элисон, — мне с самого начала было противно в этом участвовать.

Эдриан неожиданно пришел в возбуждение.

— Ты помнишь, что именно она тебе сказала, когда предложила повышение?

— Не совсем. То есть, помню, но ведь это не имеет значения.

— Но если она действительно тебе что-то пообещала, то ты сможешь ей это припомнить.

— Как? Нигде не записано, что она сказала, и она не из тех, кого можно поймать на слове.

— Тебе так только кажется. Многие уважают настойчивость. Может быть, ты упустила момент, но, по-моему если ты станешь настаивать на своем, то сможешь от нее чего-то добиться.

Элисон вздохнула и тяжело опустилась на диван. Эдриан, конечно, разозлится, если она начнет спорить с ним при Сьюзан, но как можно считать, что знаешь о работе все, ни разу в жизни не переступив порога офиса? Наверное, это у него от родителей (оба известные специалисты в области менеджмента), но все же удивительно, почему он так охотно берет на себя роль советчика — притом, что ненавидит, по его словам, профессиональные разговоры предков.

Сьюзан подвинулась на диване, освобождая ей место. На животе у нее, чуть выше пояса юбки, шатко балансировала миска с чипсами. Элисон взяла лежавший рядом с ней пульт и включила телевизор.

Обри открыл дверь своей квартиры, взял у Мартина пальто и провел его в комнату, где уже сидели Наоми, Блейк, Хелена и Анита. Все держали в руках длинные тонкие бокалы с вином, и Обри быстро принес Мартину такой же. Тот взял бокал и уселся на большом жестком диване рядом с Наоми. Она улыбнулась и подтянула ноги под себя — ее острые каблуки оказались так близко от Мартина, что чуть не укололи ему ноги. Мартин наклонился к ней и прошептал:

— Дженнингс еще не появлялся?

Наоми покачала головой и заметила:

— Ну, не такой уж он и урод. Парень не виноват, что жена у него — потаскуха.

В дверь позвонили. Обри оторвался от разговора и пошел открывать. Мартин вынул из кармана пачку сигарет и закурил.

— Как поживаешь, Блейк?

— Вроде ничего, просто неприятный выдался денек.

— Может, расскажешь?

Блейк улыбнулся.

— Да, так, ничего серьезного. Денежные дела.

Вошел Обри вместе с Дженнингсом.

— Не стесняйтесь, наливайте вино, ешьте конфеты. Обед будет готов минут через пятнадцать.

Он оставил Дженнингса посреди комнаты, а сам отправился на кухню. Дженнингс был смущен и стрелял глазами по комнате в надежде, что кто-нибудь его выручит. Настроенный благодушно, Мартин спросил:

— У тебя новый пиджак?

Дженнингс одернул рукава.

— Тебе нравится? Подарок бывшей подружки, купила его мне пару лет назад, но я его не надевал. Всегда думал, что он мне не идет.

— Нет, напротив. Выглядит очень по-американски.

Наоми недоверчиво посмотрела на Мартина, будто подозревая, что он собирается Дженнингса как-нибудь ужасно унизить. Но тот был явно польщен.

— Спасибо. Наверное, так всегда происходит с одеждой, которая тебе непривычна. Чувствуешь себя словно в карнавальном костюме.

Мартин взглянул на Хелену.

— А ты тоже относишься к своей одежде как к карнавальному костюму?

— К своей одежде? — переспросила она. — Почему ты думаешь, что это карнавальный костюм?

— Нет, я так не думаю. Просто сколько я тебя вижу, ты в одном и том же. Может, это специально.

Хелена выглядела скорее озадаченно, чем обиженно, казалось, ей было приятно, что Мартин обратил внимание на ее внешний вид. Она поддела пальцем воротничок, оттянула его и снова посмотрела на Мартина.

— Я всегда так одевалась. Многие в Германии и в других странах — впрочем, в Лондоне таких меньше — кидаются в крайности, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность. Уже лет в девять, где-то так, у меня было много друзей среди панков. И меня тянуло в их компанию, но мой отец… — он очень умный человек и частенько задавал мне всякие логические задачки… так вот мне стало ясно, что быть панком — это тоже верный способ слиться с толпой. Но мне хотелось дружить с этими панками, потому что — хоть у вас это и не совсем так — они самые крутые и, наверное, самые умные среди молодежи. Поэтому я выбрала себе одежду, которая кажется консервативной и панковской одновременно… идея была в том, чтобы свободно общаться как с теми, так и с другими, это было для меня очень важно… и школьная форма показалась мне лучшим вариантом, ведь это еще к тому же сексуально и соблазнительно.

Теперь, когда всеобщее внимание было приковано к Хелене, у Дженнингса был еще более потерянный вид, и, воспользовавшись моментом, он сел. Тема одежды явно исчерпала себя, и все стали общаться группками, пока не пришел Обри, чтобы позвать всех к столу.

Дженнингс и Обри начали ругаться еще во время послеобеденного кофе. Мартин не обращал внимания на их разговор и понял, что что-то не так, только когда услышал, как Обри воскликнул:

— Херня это все!

Дженнингс покачал головой:

— Нет, это правда.

Обри приналег грудью на стол и, оттолкнувшись, навалился на Дженнингса, сломал его стул и рухнул вместе с ним на пол. Он принялся бить его по лицу, крича:

— Ты, злобная, лживая сука!

Дженнингс оказывал слабое сопротивление, и вскоре Обри оседлал его, сомкнув пальцы у него на горле. Кому-то пора было вмешаться. Первым отреагировал Блейк, он встал и положил руку Обри на плечо.

— Ради всего святого, старик, не устраивай здесь бардак перед своими гостями.

Обри на секунду задумался и, ослабив хватку, оглянулся на Блейка и остальных гостей.

— Прости, — сказал он, — ты абсолютно прав. Кто-нибудь может выкинуть отсюда этого урода?

Блейк кивнул и вывел Дженнингса из квартиры. Когда он вернулся, Мартин непроизвольно разразился аплодисментами.

Наоми и Мартин вместе поехали на такси домой. Наоми сидела, закинув ноги на перегородку, отделявшую их от водителя, а Мартин глазел в окно.

— Странный вечер, — пробормотал он.

— Ага.

— А из-за чего это они поссорились?

— Ну, мне кажется, это очевидно. Наверное, Дженнингс сказал Обри о его родителях нечто такое, что ему не понравилось.

— Обри знает о том, что его отец не равнодушен к мужчинам?

— Наверное. Видимо, сегодня они именно из-за этого и поцапались.

— Как там Грег?

— Да пошел он.

Мартин с удивлением посмотрел на Наоми.

— Ты серьезно?

— Да, серьезно, он не понимает, что творит.

— Что ты имеешь в виду?

— Именно то, что сказала. Он попытался задушить Джамироквая.

— Что?!

— Это правда. Грег был на какой-то вечеринке, бросился к нему через весь зал и начал его душить.

— Почему?

— Кто знает? На прошлой неделе он душил Дэймона.

— Он пытался задушить Дэймона?!

Она кивнула.

— Он застиг его врасплох, иначе Дэймон бы от него мокрого места не оставил.

— А почему его еще не арестовали за то, что он нападает на знаменитостей?

— Бог его знает. Видно, к этому все идет. Надеюсь, его упрячут прежде, чем он убьет кого-нибудь.

— Нет, ты это не серьезно.

— Абсолютно серьезно. С меня довольно, Мартин, правда.

Наоми плакала. Мартин обнял ее голову и стал нежно целовать в брови.

— Наоми, поверь мне, я знаю, что тебе сейчас тяжело, но он придет в норму. Наверное, просто такая фаза или типа того. Хочешь, я поговорю с ним?

— Нет, тебе нельзя этого делать. Он тебя ненавидит.

— Ах да, — засмеялся Мартин, — я и забыл.

— Но ты прав, — сказала она, сдерживая рыдания, — наверное, это просто такая фаза. Знать бы только, как его из этой фазы вывести.

Ночью Мартин лежал в постели и, не в силах заснуть, раздумывал над событиями прошедшего вечера. Клаудия уже спала, а две таблетки найтола ему не помогли. Надо снова переходить на серьезное снотворное, но это чревато тем, что он постоянно будет пребывать в неприятном наркотическом тумане.

Понятно, почему он не может уснуть. Ему стыдно за себя. За то, что он зааплодировал, когда Блейк выпроводил Дженнингса из квартиры Обри. Мартин не часто жалел о сделанном. И в эти редкие случаи обычно жалел о том, что сделал в самом конце вечера. Однажды он просчитал, что мог бы избавить себя от девяноста процентов постыдных ситуаций, покидая любого рода мероприятия часа на полтора пораньше.

Мартин, конечно, не симпатизировал Дженнингсу (особенно после того, как он первым сообщил ему об увольнении), но все же был зол на себя за то, что так легко смирился с насилием, которым увенчался вечер. Вечеринки в компании Наоми почти всегда завершались выяснениями отношений, но это был первый случай, когда за десертом последовал кулачный бой. Может быть, у Обри действительно была серьезная причина набить Дженнингсу морду. По крайней мере он не трус, в отличие от Мартина, который сидел и, как ребенок, радовался, видя, как дерутся другие.

Еще Мартина огорчила история Наоми. В голове у него крутилась брошенная ею фраза: «Надеюсь, его упрячут прежде, чем он убьет кого-нибудь,» — и с каждым повторением она звучала все более тревожно. Он привык к тому, что у его подруг ненормальные бойфренды, но ему было страшно, что сегодняшняя драка, эта немецкая девчонка со странным прошлым и новое поветрие душить знаменитостей — все это означает, что они впустили в свой крут нечто страшное, что уже не в силах будут изгнать.

Он закрыл глаза и обнял Клаудию, обещая себе, что послушается совета жены и отныне станет осторожнее.