Убеждение

I

— Новичок, глядите — новичок!

Таким задорным возгласом с незапамятных времен встречают учеников в школе бойкие старожилы. Так случилось и солнечным сентябрьским утром почти сто пятьдесят лет назад в маленьком городке Новгород-Северском, когда через порог ветхого деревянного здания местной гимназии перешагнул двенадцатилетний мальчик — худощавый, бледный, скромно одетый. Он вежливо поздоровался, но тут же растерянно умолк, потому что с шумом и гамом налетели на него разновозрастные гимназисты, окружили, забросали вопросами:

— Ты кто? Откуда? Где живешь? В какой класс пришел?

— Глядите, да он худышка, кащей! — Вопросы сменились насмешливыми замечаниями, и один бесцеремонный верзила начал ощупывать у новичка мускулы, а низенький толстяк с заплывшими глазками даже толкнул, проверяя, устоит ли худышка на ногах.

Прижавшись к стене, новенький напружинился, готовый дать отпор любому, кто бы еще осмелился до него дотронуться. Но внезапно толпа гимназистов испуганно выдохнула: «Герасим!» — и растаяла. Перед новеньким остановился учитель в синем мундире со светлыми пуговицами. Заложив руки за спину и, как петух, склонив Голову набок, он покосился строгим глазом:

— Чей будешь?

— Константин Ушинский.

— Пойдем.

Вслед за учителем Костя Ушинский вошел в большой, мрачный зал. Под окнами во всю длину зала стояли ученические скамьи — по две в ряд. Над учительским столом висел огромный портрет какого-то важного военачальника. Был он в потемневшей тяжелой раме. И все здесь было словно почерневшее от древности, старое и обветшалое — нудно скрипели и прыгали подгнившие полы, исшарканные башмаками гимназистов, плохо затворялись рассохшиеся двери, убого выглядели изрезанные ножами скамьи, совершенно утратившие свою первоначальную краску.

— Твой третий класс здесь, садись, — сказал учитель и ушел.

К новичку опять мигом прихлынули гимназисты.

— Это наш инспектор Герасим Иванович, — уже миролюбиво сообщил толстяк, тот самый, что толкался в коридоре. — Учти наперед — спиной он видит лучше, чем глазами.

— Да он добрый, — заметил некрасивый паренек с лицом, изрытым оспой.

— Хо, добрый! — заспорил толстяк. — Попадешься, и отлупцует, не задумается.

— А ты не попадайся, Пролаз! — засмеялись вокруг. Звонок заставил всех рассыпаться по местам. Вошел согбенный лысый старик — латинист.

И начался урок — для Кости Ушинского первый урок в жизни, потому что, хотя Костя и был записан в гимназию два года назад, учился-то он до сих пор дома, под наблюдением мамы.

Мама умерла прошлой зимой… Костя часто приходил на кладбище, сидел у зеленого бугорка и не в силах был свыкнуться с мыслью, что доброй мамы нет больше на свете, не мог понять, почему ее, молодую и красивую, унесла жестокая болезнь.

Перед смертью она говорила Косте, что ему придется учиться в гимназии. И однажды, когда ей стало полегче, привела сына сюда, с их хутора, с противоположной окраины города, чтобы Костя взглянул на свою школу. Старое здание, низенькое и длинное, с крохотной будочкой наверху, где болтался, позванивая жалобно, колокольчик, казалось совсем невзрачным. Оно походило более на паровую винокурню, чем на храм науки, однако именно в нем ютилось созданное еще при царице Екатерине училище, которое позже стало именоваться Новгород-Северской гимназией. Ученики — общим числом до четырехсот — набирались из разных губерний Малороссии и селились по квартирам. Для жителей небольшого Новгород-Северского эти приезжие панычи были источником хорошего дохода — в иных домах жили по шесть, семь, а то и по десять квартирантов.

Костя и раньше, когда гулял с мамой, встречал на улицах шумных гимназистов. Они всегда казались ему слишком бойкими и непонятными. И сейчас, сидя в классе, он не чувствовал себя равным в их среде. Многие были гораздо старше по годам, прошли здесь и ад и чистилище поветового, то есть уездного начального училища, и к моменту, когда попали в гимназический рай, успели вон как вымахать: сидят в третьем классе чубатые да усатые. Были среди них старательные зубрилы — эти лепились поближе к учителям, усердно отвечали на вопросы. А беспечные бездельники восседали на задних скамьях, куда едва долетал голос учителя, и занимались там, чем хотели, — вырезали из березовых наростов трубки, играли в карты, просто спали. Через зал был вход в учительскую — когда кто-нибудь из учителей проходил, ученики вставали; это мешало занятиям.

Нет, не приглянулась Косте мрачная школа! И тоскливо смотрел он за окно, мечтая о блаженной минуте, когда отпустят его с уроков на свежий воздух…

Он возвращался домой по высокому берегу живописной Десны. На пяти холмах-кручах раскинулся Новгород-Северский. В русских летописях этот древний город упоминается с двенадцатого века. В отличие от Новгорода Великого его именуют иногда Малым. Путь Кости лежал с восточной окраины города на западную мимо брамы — так здесь все называли триумфальную арку, воздвигнутую в честь Екатерины, когда-то проезжавшей мимо этих мест в Крым. За густыми деревьями слева тянулись глухие стены Спасо-Преображенского монастыря, а узенькая уличка выводила к центру, где среди нескольких каменных двухэтажных зданий и приземистых торговых рядов возвышался собор. Дорога ныряла в заросшие кустарником овраги и снова взлетала на кручи. Оставляя за спиной деревянную Никольскую церквушку в Загрядье, Костя, наконец, попадал на Покровщину. Здесь стоял их дом. Окруженный тенистыми липами, дубами и фруктовым садом, был он не столь уж велик, но в соседстве с хозяйственными строениями выглядел молодцевато-весело.

По четыре версты вышагивал Костя каждый день, пока добирался от дома до гимназии. Он любил эти прогулки. Нередко задерживался на берегу красавицы Десны, садился где-нибудь на пригорке и глядел, как спокойно несет река свои воды на юг. На другом, низком берегу широко расстилались зеленые заливные луга, плавно уходящие к темно-синим лесам на горизонте.

Преданиями старины овеяна здесь каждая пядь земли. С этих самых круч в 1185 году спускался князь новгород-северский Игорь Святославович, уводя за собой дружину в неудачный поход на половцев, о чем поведал нам автор «Слова о полку Игореве». И место, где стояла княжеская крепость, до сих пор называют Замком Игоря. Не только царствующая Екатерина Вторая побывала тут, но еще ранее и Петр Первый. Гетман Мазепа почему-то именно в Новгород-Северском вздумал совершить свое предательство, да разгадал Петр его коварный замысел и, упредив гетмана, занял город. Местные жители охотно показывали дом на Кляшторе, близ Успенского собора, где царь провел несколько дней у сотника Журавки. А еще веком ранее здесь же, в Спасо-Преображенской обители, соседствующей с гимназией, жил Гришка Отрепьев, который четыре лета спустя появился перед городскими стенами с войском польским как самозванец Димитрий, претендент на престол московский. Упорно защищались тогда горожане, поднятые воеводой Басмановым, но поляки овладели городом и разорили его…

Будоражили, волновали Костю рассказы из далекого прошлого. Завороженный героическими видениями, смотрел мальчик с высоты на излучину Десны, на прилепившийся к высокому берегу тихонький деревянный городок, на маленькую его пристань, где обычно грузились пенькой или камнем две-три баржи. Этого дикого камня — песчаника здесь видимо-невидимо; в плешинах между травяными островками на склонах холмов повсюду проступает белесый мергель или белоснежный мел, что придает пейзажу особую просветленность, мягкость тонов и красок. Да и вообще — куда ни взглянешь — радует глаз тонкая красота природы, ласковая и спокойная, нежная Десна, город в садах, густо заросшие овраги с прохладой ключевых источников, сочная луговая даль заречного раздолья.

Косте было девять лет, когда родители перебрались сюда из Вологды. Отцу предстояло еще несколько лет служить до пенсии, и он остался в Вологде со старшими сыновьями — Александром и Владимиром. А мама — Любовь Степановна — с Костей, Сережей и двухлетней Катенькой переехала в Новгород-Северский, где прошло ее собственное детство, где жила ее родня. И сразу дом их наполнился солнцем, светом и теплом. В холодной Вологде все было иначе. Костя не помнил Тулы, где родился, — его вывезли оттуда семимесячным ребенком. Но и Вологду теперь он не хотел вспоминать, хотя в последнее время жили там не на частной квартире, а в своем домике на Обуховской улице. Все равно там не было такой близости к буйному цветению весны, пышному наряду лета и щедрому плодородию осени. Здесь же целые дни Костя проводил в лесу, дышал свежим привольем полей.

Мама приучала любить и понимать природу. Как хорошо рассказывала она про каждую травинку, про каждую капельку воды!. Гуляя с Костей и Сережей, останавливала их около какого-нибудь цветка или у бьющего из-под земли прозрачного родника в овраге и говорила: «Смотрите, слушайте». Маленькие волны пробивались меж камнями, подымая и крутя песчинки, разбрызгивая капли. Костя прислушивался, и ему чудилось, будто капли нашептывают удивительные истории. «Я была снежинкой. А я слезой. А мы носили корабли в море. Мы утоляли жажду человеку в пустыне. Мы никогда не знаем покоя и, поднявшись высоко, скоро опять станем облаками и помчимся по небу, пока не найдем места, где нас снова ожидает работа».

Не только капли, но и бесчисленные песчинки казались Косте каждая на свое лицо. А что говорить о деревьях! С маминой помощью любое из них приобретало особенный неповторимый характер. Толстый коренастый дуб напоминал богатыря. Роскошная душистая липа, в цветах которой гудел пчелиный рой, казалась хлебосольной хозяйкой. А березка… Не было дерева приветливее и милее стройной березки. Она словно девочка в белом платье, в зеленом передничке, выбежавшая утром в сад, чтобы умыться холодной росой. Так и веяло от нее свежестью, чистотой, весельем. «Смотрите!» — призывала мама, и Костя приглядывался ко всему с любознательным нетерпением. Мир открывался перед ним в поразительном многообразии. Вот обыкновенный одуванчик. Какая же в нем жажда жизни! Дети рвут желтые головки с дутыми пустыми стеблями, молочный сок которых оставляет на руках темные пятна, и нещадно истребляют белые шарики, пуская по ветру легкие пушинки… А невзрачный одуванчик знай себе растет повсюду — на зеленой кайме пестрого цветника, на кромке хлебного поля, даже просто посреди дороги, на тех узких полосках, что нетронутыми оставляет колесо крестьянской телеги, пробираясь по глубокой колее.

Костя уходил в лес или на широкий луг, ложился в высокую траву и наблюдал… Шуршит, возится в травяных зарослях, как в непроходимых тропических джунглях, медлительный жук. Стрекочет оглядчивый, осторожный кузнечик, замирая при малейшем порыве ветра. Нежно звенит золотистая мушка, вьющаяся над тонкой былинкой. Все поражало в природе — и малое и великое. Зернышко росы — и звездное небо. Крохотный муравей — и великан клен.

…Длинными зимними вечерами мама рассказывала сказки, читала стихи Жуковского и Пушкина. Костя очень любил эти тихие уютные вечера…

Когда много лет спустя педагог Ушинский сел за свой письменный стол, чтобы написать книжки для учеников, перед его мысленным взором всплыли картины детства, проведенного на хуторе близ Новгород-Северского. В книге «Детский мир» он описал случаи, которые так и пометил в подзаголовках: «Из рассказов хуторянина». И в «Родном слове» среди героев-детей изобразил мальчика по имени Костя, а все связанные с ним события тоже объединил общим названием: «Из детских воспоминаний».

ИЗ КНИГИ «РОДНОЕ СЛОВО»:

«Вчера вечером у нас были гости, встречали Новый год. Но я не дождался двенадцати часов и заснул не раздевшись. Сегодня все поздравляют друг друга с Новым годом и желают друг другу счастья. Мамаша надела на меня новенькую рубашку. Приходили крестьянские дети и обсыпали всех ячменем и пшеницей, желали хорошего урожая в новом году. Сегодня мы едем в гости к тетушке…»

«Зима начинает надоедать… Масленица близехонько! Ах, если б весна приходила поскорее!»

«…Снег еще белеет кое-где в тени; но на дворе у нас совсем сухо, и весело идти по сухой земле. На реке только чернеет бывшая дорога. Вот бы теперь по ней проехаться! Переправы нет уже два дня».

«Рано мы проснулись сегодня. Мы знали, что у нас на дворе целый воз березок и что надобно расставлять их по двору, и на воротах, и на крыльце, и в комнатах по углам. Правду говорят, что троицын день — зеленый праздник…»

«Сегодня у меня не один праздник, а много: я именинник, мне подарили книгу…»

Не только праздники привлекали Костю в окружающей жизни. Он внимательно присматривался к крестьянской работе.^ Он видел, как нелегко достается хлеб — в поте лица работают в поле крестьяне. И какая нужна привычка косарю, чтобы без устали махать тяжелой косой! Каким терпением должны обладать жницы, чтобы жать хлеб под палящими лучами солнца, нагнувшись до самой земли, задыхаясь от жары и усталости! Бедной женщине даже некогда покормить ребенка, который тут же на поле барахтается в люльке, висящей на трех кольях, воткнутых в землю. А сколько должен знать крестьянин!

ИЗ КНИГИ «ДЕТСКИЙ МИР»:

«Пахать надо умеючи, а чтобы хорошо посеять, ровно, не гуще и не реже того, чем следует, — то даже не всякий крестьянин за это возьмется. Кроме того, нужно знать, когда и что делать, как сладить соху и борону, как из конопли, например, сделать пеньку, из пеньки нитки, а из ниток соткать холст… О, много, очень много знает и умеет делать крестьянин, и его никак нельзя назвать невеждой, хотя бы он и читать не умел! Выучиться читать и выучиться многим наукам гораздо легче, чем выучиться всему, что должен знать хороший и опытный крестьянин».

Эти строчки звучат как прекрасный гимн крестьянскому труду. Педагог Ушинский написал их уже в конце своей жизни. Но чтобы написать их, он должен был постигнуть истинную ценность будничной работы русского землепашца. С детства приобрел он безграничное уважение к труду простых людей. Да и сам, по своему характеру, стал неутомимым тружеником. Таким воспитала его мать, Любовь Степановна: любознательным, работящим, отзывчивым и справедливым.

Константин Дмитриевич часто потом говорил: «Характер человека формируется именно в первые годы жизни».