Учебный брак (ЛП)

Глава 19

Следующим утром я не вылезала из постели почти до одиннадцати. Мои глаза опухли от слез и жутко болела голова. Я потратила полночи, думая о Марси, о том, что, во-первых, она встречалась с Гейбом, и, во-вторых, она лгала мне об этом месяцами. Чем больше я позволяла этим двум мыслям барабанить в моем мозгу, тем больше осознавала, что Марси предпочла Гейба мне. Предательство в чистом виде.

Я спустилась вниз и проглотила пару таблеток ибупрофена[24]. Схватила чашку кофе и сгорбилась около нее за столом, пока папа напротив меня читал книгу.

Я услышала звук захлопывающейся входной двери. Вошла мама, помахивая газетой.

— Она здесь! — прощебетала она.

Я застонала и пробормотала:

― Что и где?

Мама развернула газету передо мной, говоря:

― Сибил Хаттон, президент родительского комитета, попросила какого-то знакомого из «Трибьюн»[25], и они написали историю про нас. И гляньте-ка — первая полоса!

Но это была не просто первая полоса, это был заголовок: «Женщина из пригорода опротестовывает учебные браки: школьный комитет и 300 человек полностью согласны». И это была не маленькая городская газетёнка. Не скучная и неинтересная «Ежедневная Бухгалтерия». Это была «Трибьюн»! Чикагская газета. И на первой странице лицо моей мамы вместе со статьей в две колонки, в которой описывались ее усилия, направленные на отмену курса.

Такое развитие событий было либо потрясающим, поскольку, возможно, ей удастся добиться успеха, либо ужасным, потому что, давайте посмотрим правде в глаза: моя мама на первой странице «Трибьюн». Будет о чем почесать языками.

— Ты заполучила три сотни подписей к своей петиции? — спросила я.

— И там даже не так уж много старшеклассников. — Мама смяла газету в руках. — Я нацелилась не только на родителей старшеклассников, я нацелена на всех родителей в школе. Сначала петиция. Затем кампания по написанию писем, которая пользовалась огромным успехом до сих пор. Теперь это. — Она снова посмотрела на статью, затем перевела взгляд на папу. — Что ты думаешь, Итан?

Папа закрыл книгу и бегло прочитал статью. На его лице появилась бестолковая, глупая улыбка, как у дамы, которую впервые за долгое время пригласили потанцевать. Он наклонился и поцеловал маму.

— Элизабет Кэди Стэнтон[26] была бы горда.

Мамины глаза расширились. Затем она подскочила.

— О! Какая прекрасная идея! — Она снова поцеловала папу в губы и сказала: — Спасибо, детка. Нужно позвонить Сибил. Я пойду наверх.

Слава Богу, она ушла. Если бы мне пришлось еще немного посмотреть, как они облизывают друг другу лицо, я бы получила серьезное повреждение головного мозга.

Как бы плохо ни было тусоваться с моими родителями, я бы предпочла это походу в школу в понедельник. Добравшись туда, я опустила голову и стала избегать, насколько это возможно, контактов с людьми. В классе царил бардак. Я села в заднем углу, стараясь держаться как можно дальше от Марси и Тодда. У меня было одно занятие с Джонни — интегральное и дифференциальное исчисление. Было достаточно легко игнорировать его. Конечно, я ушла из чирлидинга. Аманда достаточно ясно высказалась относительно моего присутствия в команде. И, я полагаю, прошло уже достаточно времени, чтобы выполнить задание по брачному обучению.

Каждый день я просто приезжала в школу и уезжала домой. На своем чертовом велосипеде. В ледяной ноябрьский дождь.

Затем наступил четверг, а вместе с ним интегральное и дифференциальное исчисление. Обычно я считаю математику увлекательной. Мне нравится ее универсальный характер. То, как математика превосходит язык, политику и религию. То, что математические законы безусловны. Я в восторге от того, как должны мыслить математики. Как они открывают свой разум возможностям среди всех этих жестких законов и спрашивают: а что если? И вдруг перед ними, как лабиринт, разворачивается совершенно новая система. И они прокладывают свой путь прямо к некой совершенно новой истине, лежащей в центре лабиринта. Это как магия.

Но в четверг я не могла сосредоточиться. Поэтому, пока учитель объяснял функции, я машинально рисовала на обложке своего блокнота. Я как раз размещала ряд объемных сисек на скверном рисунке мистера Тамбора, как вдруг почувствовала, как что-то скользнуло под моей рукой. Это была записка, сложенная треугольником, с моим именем, написанным на одной из сторон. Я огляделась, чтобы понять, кто ее отправил, но никто не признался, так что я развернула ее.

«Дорогая Фиона,

Я действительно сожалею о том, что случилось на предматчевом выступлении. Забудь все, что я сказал тебе. Я не это имел в виду. Притворись, что я никогда такого не говорил. И что бы ни происходило у тебя с Марси, надеюсь, вы все уладите.

Джонни Мерсер.»

Ну, кроме того, что это была первая полученная мной записка с седьмого класса, я была просто шокирована. Он не то имел в виду? То есть, другими словами, он думал, что я — бесчувственный сноб? Или, погодите-ка, — он хотел, чтобы я забыла, как он сказал, что я ему нравлюсь… очень? Я надеялась, что записка означала именно последнее. Это было предпочтительнее, не правда ли? Я не хотела нравиться ему. Но я также не хотела, чтобы он думал обо мне, как о бесчувственном снобе. С другой стороны, в записке говорилось забыть все, что он сказал, так что, возможно, имелось в виду и то, и другое.

Может быть, он думал, что я бесчувственный сноб и я ему не нравлюсь. Отлично. Какая разочаровывающая записка.

Я скомкала ее и сунула в рюкзак. Когда прозвенел звонок, я убежала из кабинета так быстро, как только могла. При мысли о разговоре с Джонни Мерсером во мне вспыхнули все эти эмоции: гнев, волнение, облегчение, страх и много чего еще. Я даже предположила, что, должно быть, у меня разбушевался ПМС.

По какой-то причине я не могла перестать думать о Джонни всю неделю. Что означала эта записка? Что он думает обо мне? И почему это меня волнует? В какой-то момент не выдержала и почти позвонила ему. Еще одной причиной было то, что я также хотела знать, была ли расстроена Мар. Лучше бы ей не чувствовать себя хорошо после того, как она ударила меня в спину после многих лет дружбы.

Но опять же, как я могла спросить Джонни об этом? Он понятия не имеет о моей влюбленности в Гейба на протяжении всей жизни.

Или имеет?

Что, если Марси сказала ему? Нет, она не сделала бы этого. Или сделала? Черт, она же уже сделала гораздо худшее.

Могла ли она сказать ему?

Когда я подумала о том, что Джонни Мерсер знает о моих чувствах к Гейбу Уэбберу, мои щеки запылали. Но почему? Почему мне не наплевать, что Джонни думает обо мне? Понятия не имею. Все, что я знаю, так это то, что если бы я почувствовала, что он узнал, что я влюблена в Гейба Уэббера, я бы никогда не смогла больше посмотреть Джонни в глаза.

Никогда.

Это не имело абсолютно никакого смысла.

Должно быть, это ПМС.