Ужасные времена

Хрустальный шар

Как это ни странно, доктор Хамил был более обеспокоен состоянием здоровья Безумной Тети Мод, чем ее мужа. Хорошенько выспавшись за ночь и проглотив несколько больших голубых пилюль доктора Хампла, Безумный Дядя Джек, судя по всему, выздоровел, если не считать легкого покалывания в ягодице, ноющей боли в спине и небольшой царапины на ноге. Вечером доктор уложил БДД в постель в его доме-дереве (построенном из вяленой и опрысканной креозотом рыбы), и тот уже на следующее утро без посторонней помощи спустился по лестнице и стал лепить снежную бабу; он всегда так поступал зимой по утрам, если позволяла погода.

Между тем Еще Более Безумная Тетя Мод, находившаяся внутри своей полой коровы, чувствовала себя совершенно разбитой. Она прижимала к себе Малькольма и тормошила его, беспрестанно повторяя: «Что я наделала? Что я наделала?» Все попытки успокоить ее оказались совершенно бесполезными.

Было время, когда мама Эдди взяла себе за правило регулярно есть сырой лук; когда этот период закончился и она изменила режим питания, Еще Более Безумная Тетя Мод собрала оставшиеся луковицы и подвесила их на ниточках — по одной — к «потолку» живота Марджори на разной высоте, как конские каштаны. Ничто не доставляло ей такого удовольствия, как возможность сидеть дома в тихие темные вечера и стукать по подвешенным луковицам носом Малькольма, напевая при этом популярные мелодии; каждая луковица каким-то образом представляла для нее ту или иную ноту.

Эдди попытался сыграть на них какую-нибудь мелодию при помощи деревянной ложки, чтобы отвлечь внимание Безумной Тети Мод от Малькольма и от угрызений совести. Никакой реакции. Еще более Безумная Тетя Мод продолжала всхлипывать и шмыгать носом. Даже знаменитая комбинация пилюль доктора Хампла — большая голубая, маленькая розовая и среднего размера желтая — не возымела действия. Еще Более Безумную Тетю Мод снедало чувство вины: она не могла простить себе того, что вонзила вилку в своего любимого мужа Джека.

Сам Безумный Дядя Джек зашел ее проведать и заверил жену, что он теперь «свеж как огурчик» (его выражение), если не считать легкого покалывания в ягодице, ноющей боли в спине и небольшой царапины — теперь уже на другой ноге, но и его усилия ни к чему не привели. Его жена была вне себя от горя. БДД, устав после нескольких бесплодных попыток «рассмешить свою Несмеяну» (снова его выражение), печально заковылял по снегу обратно к своему древовидному жилищу.

Доктор Хампл положил руку на плечо мальчику.

— Я нахожусь в замешательстве, — признался он, — поскольку не знаю, как помочь твоей бедной двоюродной бабушке. К счастью для всех нас, Время — великий целитель.

Хотя Эдди слышал слова, сказанные доктором, а не видел их напечатанными на бумаге, как вы сейчас, у него не было сомнений, что доктор произнес слово «Время» с заглавной буквы — таким же манером, каким произносят с заглавной буквы слово «Природа», когда хотят дать понять, что имеют в виду Природу во всеобъемлющем смысле…

Из прошлого опыта — зачастую печального — Эдди знал, что настроение Безумной Тети Мод может измениться мгновенно, не успеешь не только глазом моргнуть, но и бровью повести. Однако он знал также и то, что перемена в ее настроении не обязательно будет к лучшему. И тут его осенило.

— Блестящие предметы! — воскликнул он.

Доктор застыл на месте, прервав процесс сворачивания стетоскопа и укладывания его в шляпу (в те времена врачи хранили свои стетоскопы в шляпах; честное слово, дорогой читатель, я не шучу), и посмотрел на Эдди.

— Что ты подразумеваешь под блестящими предметами, мой мальчик? — спросил он.

— Вы, наверное, помните тот летний день, когда вам пришлось приехать к нам, чтобы надеть ортопедический воротник на шею моей мамы и выписать ей костыли, а папе — корсет для поддержки спины?

— Как я могу забыть такое? — обиделся доктор Хампл. — Они до сих пор пользуются этими принадлежностями. Кроме того, в тот день погиб бедолага Гоури, на свою беду лежавший в момент взрыва под развесистыми листьями ревеня.

— Точно! — обрадовался Эдди. — Вся тогдашняя заваруха началась с того, что Еще Более Безумной Тете Мод очень приглянулся блестящий артиллерийский снаряд.

— Неужели ты хочешь напомнить этой и без того несчастной женщине о ее не вполне благовидной роли в той истории? Ведь это только усилит угрызения совести, которые и так разрывают ей душу. Нет, Эдмунд, с нас хватит и того, что мы имеем! — возразил доктор.

— Нет, вы меня не поняли, — торопливо проговорил Эдди. — Я напомнил вам о том случае только затем, чтобы объяснить, что мы можем отвлечь ее от тягостных мыслей при помощи какого-нибудь блестящего предмета.

— Вот оно что! — присвистнул доктор Хампл, сдвинув шляпу на затылок (со стетоскопом, который уже находился внутри — не головы, а шляпы). — Да, это смелая мысль, — признал он.

— Я, пожалуй, пройдусь по дому и попробую отыскать что-нибудь блестящее, — сказал Эдди. — Как вы на это смотрите?

— Блестящая идея! — одобрил его план доктор. — А я тем временем проверю ее пульс.

Эдди вышел из живота Марджори — как вы помните, она была карнавальной коровой из фанеры — и двинулся по снегу к задней части Беспросветного Тупика.

Он очень удивился, увидев Бормотунью Джейн на улице, возле двери на кухню: она снимала белье с веревки. Будучи несостоявшейся горничной, Джейн проводила все свое время под лестницей, сидя в темноте за вязанием. Когда предыдущий дом Эдди сгорел, ей удалось сберечь из вещей, которые она связала за годы непрерывной работы, только уголок от накидки для чайника; она и теперь носила его на ниточке вместо медальона. Она переехала в Беспросветный Тупик вместе с родителями Эдди и скромным джентльменом Доукинсом и поселилась в шкафу под лестницей; поэтому непривычно было видеть ее даже за столь заурядным занятием, как снятие белья с веревки. Впрочем, это оказалось не таким уж простым делом. Ночью сильно похолодало, и одежда задубела, или, если хотите, задеревенела — словом, стала жесткой, как доска. Если поставить такую рубашку на такие же брюки, возникнет впечатление, что перед вами стоит человек, только очень худой (точнее, плоский).

Бормотунья Джейн, как всегда, что-то бормотала себе под нос, безуспешно пытаясь уложить стоявшую колом одежду в плетеную корзину. Она чувствовала, что проиграет эту битву. Увидев Эдди, она уронила корзину (при этом задубевший выстиранный носок мистера Диккенса вонзился в снег, как колышек) и, продолжая (как вы сами догадались), что-то бормотать себе под нос, вбежала в дом. Когда Эдди вошел в теплую кухню, он услышал, как захлопнулась дверь под лестницей.

Миссис Диккенс, мама Эдди, сидела за кухонным столом, придавая сандвичам треугольную форму при помощи садовых ножниц.

— Здравствуй, Джонатан! — Ее лицо просияло, когда она увидела сына. (Только, пожалуйста, не спрашивайте, почему она назвала его Джонатаном.)

— Здравствуй, мама, — отозвался Эдди.

— Я готовлю завтрак для твоего отца, — сообщила она, указывая на обрезанные сандвичи.

Если вы лихорадочно прикидываете, в какое время это могло происходить, не позволяйте сбить себя с толку упоминанием о завтраке. Главное, не забывайте, что мы в доме у Диккенсов. Завтрак там могли подать в любое время суток (если его вообще подавали); все зависело от того, кто это делал.

— Как чувствует себя папа? — спросил Эдди, который уже несколько дней не поднимался к отцу на леса.

— У него возникли непредвиденные трудности с изображением змея в райском саду, — сообщила сыну миссис Диккенс. — Этот ползучий гад получается похожим на ливерную колбасу.

— Надо же, — вздохнул Эдди. (Сказать по правде, ему казалось, что изображенные отцом Адам и Ева тоже напоминали ливерную колбасу.)

— Не хочешь ли перекусить? — предложила ему мама. — Тут полно обрезков.

Она отстригла угол от очередного сандвича и добавила его к уже солидной кучке из обрезков.

— Нет, спасибо, — сказал Эдди. — Я ищу какую-нибудь блестящую вещицу, чтобы с ее помощью отвлечь Еще Более Безумную Тетю Мод от угрызений совести по поводу того, что она воткнула вилку в ягодицу Безумного Дяди Джека.

— Бедный Джек, — расчувствовалась миссис Диккенс; она положила садовые ножницы на стол и вытерла глаза уголком платка, который хранился у нее в рукаве. — Нам будет очень его не хватать.

— Не хватать? Но он жив и здоров, мама! — возразил Эдди. — Безумный Дядя Джек только что навестил свою жену в Марджори и попытался ее утешить.

— В таком случае на чьих похоронах я присутствовала вчера? — спросила миссис Диккенс, заметно смутившись. По ее красивому лицу пробежала тень неловкости.

На похоронах? Но за минувшее время поблизости не было никаких похорон. Эдди вспомнил, что в последний раз видел гроб в книге «Смертельный номер» (хотя он и не осознавал, что является героем этой — или какой-нибудь другой — книги). Ах да, курица! Как он сразу не догадался?

Доукинс держал кур, которые несли яйца; одну из них очень полюбила Безумная Тетя Мод. К сожалению, эта курица умерла от старости несколько дней назад. Мод настояла на том, чтобы Этель (так звали курицу) была похоронена, и всем членам семьи (человеческой) пришлось присутствовать на траурной церемонии.

— Наверное, ты имела в виду похороны курицы? — спросил у мамы Эдди.

— Разумеется. Какая же я дура! — воскликнула миссис Диккенс и, обрезав последний сандвич, аккуратно разложила треугольники на блюде. — Хотя мне кажется, что это простительная ошибка. Оба были пухлые, в пуху и в перьях.

Эдди еще кое-как сумел себе представить, что волосы Безумного Дяди Джека можно было сравнить с перьями, но как насчет пухлости и пуха? Дядя был чрезвычайно худым. Если бы он похудел еще хотя бы на миллиметр, это был бы уже не человек, а настоящая щепка. Тем не менее Эдди не стал спорить с матерью. Он решил сосредоточить усилия на более полезном деле — поисках чего-нибудь блестящего.

В конечном итоге Эдди нашел то, что искал, в одной из комнат второго этажа, которой давно уже никто не пользовался. Когда-то в ней стояла мебель, зачехленная белой холстиной, предохранявшей ее от пыли. Это было сделано еще в те далекие времена, когда у Безумного Дяди Джека и Еще Более Безумной Тети Мод находилась в услужении целая армия слуг. После того как все они уволились — это случилось задолго до вселения в дом семьи Эдди с Доукинсом и Бормотуньей Джейн в придачу, — в их распоряжении осталась лишь несравненно меньшая армия из отставных солдат (одним из которых был «Лучший из лучших» — рядовой Гоури). На протяжении многих лет Безумный Дядя Джек и Еще Более Безумная Тетя Мод использовали эту мебель под белыми чехлами в качестве дров для камина, а сами чехлы — как капюшоны и накидки для игры в привидения.

Когда Эдди вошел в эту комнату, в ней было белым-бело от чехлов, но как-то пусто и голо: голые стены, голый пол, голый потолок… Хотя нет, потолок нельзя было назвать совсем уж голым. Действительно, на полу не было ни ковров, ни дорожек, на стенах — ни картин, ни бра, но с середины потолка свисала большая люстра, слабо мерцавшая в тусклом свете зимнего солнца, проникавшем через щели в закрытых ставнях.

Люстра была покрыта толстым слоем многолетней пыли, но и сквозь нее угадывался первозданный блеск хрусталя. Внизу люстра заканчивалась хрустальным шаром размером с апельсин. Эдди проникся уверенностью, что это — как раз то, что надо. Если ему удастся дотянуться до шара, отвинтить его и как следует почистить, это и будет тот блестящий предмет, который сможет поразить воображение его двоюродной бабушки и исцелить ее от душевного недуга под названием «угрызения совести». Но как его достать? Эдди огляделся в поисках стула или хотя бы табурета. Ничего подобного в комнате не обнаружилось. И тут он вспомнил о библиотечной лестнице-стремянке, которую его мама держала в ванной комнате, чтобы нырять с нее в воду.

Уже через полчаса Эдди шел по снегу обратно к Марджори, держа в руках хрустальный шар, который блестел и сверкал на солнце, как самый большой в мире алмаз. Эдди был в перчатках, но он надел их не для защиты от холода, а для того, чтобы не запачкать драгоценный шар руками: на руках — он отдавал себе в этом отчет — всегда имелись частицы грязи и пота. Он не хотел, чтобы отпечатки пальцев испортили эффект, который должна была произвести эта блестящая вещь на Еще Более Безумную Тетю Мод.