Ужасные времена

Что было, что будет…

Когда Эдди был совсем маленьким, существовала мода посылать детей к морю с целью «подтянуть» их, особенно в тех случаях, когда они «плохо себя вели». Родители Эдди тоже как-то раз послали своего маленького сына к морю — иными словами, работать на корабле, — но не потому, что хотели «подтянуть» его таким образом, а по ошибке. На самом деле они собирались послать на корабль для переправки в Америку сундук с типографской краской, а Эдди — в школу для самых маленьких учеников-джентльменов (он был тогда слишком мал, чтобы поступить в обычную школу). Как бы то ни было, дело кончилось тем, что Эдди оказался на корабле, а сундук с краской — в школе. Таким образом, этот сундук получил образование, посредственное для мальчика, но первоклассное для сундука. Он сидел в классе на задней парте, не проронив ни единого слова и не совершив ни одного поступка; иными словами, это означало, что он не допустил ни одной ошибки. В связи с этим учителя любили его больше, чем других учеников. Этот сундук получал самые лучшие отметки и характеристики; поэтому родители Эдди понятия не имели, что их сын не учится в школе (ведь это была школа-интернат, из которой детей не отпускали домой даже на каникулы).

Между тем Эдди рос среди матросов на торговом судне. Конечно, моряки прекрасно понимали, что он не сундук (если не считать начальника хозяйственной части, который заявил, что раз Эдди поступил на корабль в качестве сундука и был соответствующим образом оформлен в инвентарной книге, значит, он и есть сундук), но они были в открытом море и не собирались причаливать к берегу только для того, чтобы высадить на него Эдди. Поэтому мальчик провел свои ранние годы среди скрипучего такелажа и привык спать в гамаке, орошаемом брызгами морских волн, питаться невероятно жестким мясом, густо пропитанным солью и хранящимся в бочках. По какой-то причине в этом мясе было полно гусениц или долгоносиков (или гусениц и долгоносиков), но их наличие не смущало мальчика, поскольку оно придавало некоторое разнообразие пище и давало организму дополнительные — и столь необходимые ему — протеины.

Эдди так и не довелось побывать в Америке — в пункте назначения учившегося в школе сундука, — но служба на корабле многое ему дала: мальчик полюбил жизнь моряка. По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. Он провел на борту корабля в общей сложности восемь лет и к концу службы научился с закрытыми глазами завязывать умопомрачительные морские узлы и узнавать направление по компасу. Он провел на палубе (которую все время приходилось драить) больше часов, чем вы за телевизором. Словом, он знал корабль как свои пять пальцев — от верхушки главной мачты до самого днища.

По одной из тех странных прихотей Бога или Матери-Природы, при помощи которых Он или Она желают убедить нас в наличии у них чувства юмора, Эдди сошел на берег на английскую землю как раз в тот день, когда сундук закончил курс обучения в школе для самых маленьких джентльменов, и они вернулись домой одновременно. Эдди, который был в восторге от службы на корабле, взахлеб рассказывал родителям (ставшим для него малознакомыми людьми) о своих скитаниях по морям и океанам. Мистер и миссис Диккенс слушали сына вполуха, из вежливости, поскольку прекрасно знали, что мальчик на самом деле провел все это время в школе; они решили, что у их сына слишком буйное воображение.

Что их действительно удивило — так это возвращение сундука, который они считали без вести пропавшим в море. Мистер Брокенфельд, издатель газеты «Ужасные времена», прислал письмо, в котором говорилось, что он так и не получил посланную ими типографскую краску. И вот теперь, после стольких лет, эта краска каким-то образом возвращается к ним в дом (который впоследствии сгорел дотла, о чем можно узнать из увлекательной книги «Беспросветный Тупик»).

Еще одним последствием этой странной путаницы было то, что, когда Эдди доводилось встречаться с бывшими учениками школы для самых юных джентльменов, они узнавали его (поскольку к сундуку, как вы помните, в школе всегда обращались как к Эдмунду Диккенсу), но говорили, что он очень изменился.

Например, один из выпускников этой школы как-то сказал ему: «Я помню, в юности ты был гораздо сундуковее… то есть квадратнее и шире в плечах».

Намечавшееся путешествие в Америку с целью выяснить истинное положение дел в издательстве «Ужасных времен» давало Эдди шанс припомнить славное прошлое и вновь приобщиться к столь милой его сердцу жизни моряка. В те времена путешествие из Англии в Америку занимало около двух недель — в том случае, если дул попутный ветер и если с вашим клипером (так называлось быстроходное парусное торговое судно) не случалось чего-нибудь непредвиденного типа кораблекрушения. Пароходы ходили тогда медленнее парусных судов, да и билеты на них стоили дороже; кроме того, время от времени они взрывались. Эдди грезил о путешествии. Он жаждал новой встречи с морем всеми фибрами своей души и очень боялся, как бы оно не сорвалось по той или иной причине. Мальчик отыскал в библиотеке Беспросветного Тупика старинный атлас и часами сидел над ним, прочерчивая маршруты, по которым корабль мог бы пойти из Англии в Америку.

Но как-то раз он был вынужден прервать это занятие, поскольку в его спину уперся какой-то острый предмет. Обернувшись, Эдди понял, что это был нос Малькольма, чучела горностая. Еще Более Безумная Тетя Мод держала своего любимца под мышкой. Она была в ночной рубашке и в тапочках, покрытых снегом, который, тая, образовывал лужу на полу библиотеки.

— Чем ты занимаешься? — спросила она.

— Пытаюсь начертить маршрут корабля, который повезет меня в Америку, — объяснил он, с энтузиазмом взмахивая огромным атласом.

— Тебя повезут в Америку на корабле? — с явным недоверием в голосе проговорила Еще Более Безумная Тетя Мод.

— Надеюсь, — ответил Эдди. — Если я поеду туда, то на корабле.

— А сейчас мы где находимся? Тоже на корабле? — спросила Еще Более Безумная Тетя Мод, выглядевшая немного растерянной.

— Нет, — возразил Эдди. — Но я скоро на нем буду.

— Тогда зачем ты мне солгал? — возмутилась его двоюродная бабушка. — Видимо, ты находишь очень забавным вводить в заблуждение пожилую леди?

— Извините, я вовсе не нахожу этого забавным, — стал оправдываться Эдди. — Я не имел в виду…

Еще Более Безумная Тетя Мод подняла Малькольма за хвост и замахнулась им. Угроза была достаточно очевидной. Ее жест означал примерно следующее: «Заткнись, щенок, или я так тресну тебя по голове этим чучелом, что мало не покажется».

— Мне не нравится, когда меня дурачат, — заявила она. — Я еще не забыла тот случай, когда ты нарядился, изображая из себя дерево, и набросился на меня!

Эдди начисто забыл об этом случае. Точнее говоря, он не только не помнил об этом событии, но и подозревал, что если оно действительно произошло, то не имело к нему никакого отношения.

— Я не думаю, что когда-нибудь изображал из себя дерево, Еще Более Безумная Тетя Мод, — возразил он.

— Ах, вот оно что! — разбушевалась его двоюродная бабушка; ее голос напоминал по звучанию вонзающееся в бетонную стену сверло скоростной дрели. — Ты не думаешь! Ты не думаешь. Что ж, возможно, если бы ты подумал, прежде чем покрывать себя корой и листьями и набрасываться на несчастную пожилую женщину, тогда бы ты этого не сделал. — Она демонстративно отвернулась от Эдди и со словами: «Пойдем, Малькольм», — вышла из библиотеки.

Эдди слишком хорошо знал свою двоюродную бабушку, чтобы не понимать, что у него не было никаких шансов доказать свою невиновность. Поэтому он вернулся к изучению атласа. Через некоторое время у него возникло ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Он огляделся по сторонам. В дверном проеме стояла совершенно незнакомая ему женщина в роскошном наряде.

— Господин Диккенс? — обратилась она к нему.

— Да, это я, — вежливо произнес Эдди.

— Меня зовут Бастл, леди Констанция Бастл, — представилась она. — Ваш отец попросил меня поехать с вами в путешествие в качестве компаньонки.

Компаньонки? До сих пор Эдди не приходило в голову, что его родители могут побояться отпустить его в Америку одного. Он привык к жизни на морских просторах, но упустил из виду, что его родители этого не знали.

— Я очень рад знакомству с вами, леди Констанция, — сказал Эдди. Она протянула ему обтянутую перчаткой руку, и мальчик поспешил приблизиться к посетительнице и поцеловать ее запястье. — Значит, вы уже говорили с моим отцом?

— Да, — подтвердила леди Констанция. — Я только что спустилась с лесов. Сейчас он пишет ангела, играющего на арфе, хотя должна признаться, что приняла его за земледельца, который держит в руках очень большой плод, сидя на связке ливерных колбасок.

— Судя по вашему описанию, он сидит на облаках; так уж у папы получаются облака, — заметил Эдди.

— У меня мелькнуло такое подозрение, — сообщила леди Констанция.

У нее было яркое лицо. Я не хочу этим сказать, что ее лицо сверкало, как новый шестипенсовик, но вы наверняка выделили бы его в толпе, хотя эту женщину трудно было назвать красивой в привычном смысле слова.

— Мой отец — не лучший в мире художник, — признал Эдди. — Но он относится к живописи с большим энтузиазмом. Кстати, вы упомянули плод. Как, по-вашему, что это был за фрукт?

— Скорее овощ. По-моему, брюссельская капуста, — сказала леди Констанция. — Хотя если бы она была такой большой в реальной жизни, ею можно было бы накормить семью из четырех человек. — Она засмеялась собственной шутке; это был фыркающий смех, наподобие лошадиного.

Эдди улыбнулся.

«Если уж нельзя обойтись без компаньонки в предстоящем морском путешествии, — подумал он, — так леди Констанция — далеко не худший вариант».

— Как получилось, что мой отец выбрал именно вас моей компаньонкой? — полюбопытствовал Эдди (который никогда в жизни не слышал об этой женщине).

— Я откликнулась на объявление, — объяснила она. — В последнее время я была компаньонкой одной старой леди, но она умерла.

— Мне очень жаль, — сказал Эдди, потому что эту фразу принято произносить, когда ваш собеседник упоминает о чьей-нибудь смерти (особенно о смерти близкого ему человека).

— Мне нет, — отозвалась леди Констанция. — Она была кислой, как дюжина лимонов. Я испытала облегчение, когда перила на пароме разъехались и ее инвалидное кресло на колесиках свалилось в воду.

Эту даму-инвалида звали Уинифред Снаффлбаум, и ее безвременная кончина вызвала всплеск не только в реке, но и в местной печати (даже не знаю, какой из них был более громким). В одной газетной заметке говорилось, что очевидцам с трудом удалось удержать леди Констанцию. Впрочем, нашлись и другие очевидцы; так, один из них сообщил, что некая женщина, похожая на леди Констанцию как две капли воды, пронеслась мимо него с гаечным ключом в руках за десять минут до того, как перила таинственным образом «разъехались».

— Значит, вы профессиональная компаньонка? — спросил Эдди.

— Да, — кивнула она. — До старой леди я была компаньонкой одной француженки. Она повесилась на дверной ручке.

— Какой ужас! — всплеснул руками Эдди.

— Да, это была большая неприятность, — согласилась леди Констанция. — Мне очень нравилось жить в Париже.

— Думаю, вам довелось встречаться с самыми разными, в том числе и интересными, людьми, — высказал предположение Эдди.

Она снова кивнула.

— Хотя я происхожу из знатного рода, но ко времени моего появления на свет наша семья оказалась очень большой, а ее состояние — очень маленьким. Сказать по правде, это было уже не состояние, а набитый мелочью чулок, лежавший под кроватью моего отца. И его еще следовало разделить на тринадцать частей, поскольку у меня двенадцать сестер. Так что мне пришлось самой пробиваться в жизни. Конечно, я могла попытаться выйти замуж за какого-нибудь богатого маркиза или баронета, но мне больше нравится путешествовать по свету в качестве компаньонки. Эта профессия предоставляет человеку больше свободы. Просто мне не повезло с этой старой гусыней. Хотя она завещала мне все свое состояние, что было очень мило с ее стороны.

— Я уверен, что мы получим массу удовольствия по пути в Америку и обратно, — сказал Эдди. Он был очень хорошо воспитанным подростком.

— Однако я должна вас предупредить об одном обстоятельстве, пока не забыла, — проговорила леди Констанция. — Я больна дальтонизмом. Вы слышали о такой болезни?

Эдди кивнул.

Дальтон приобрел известность благодаря трем обстоятельствам. Во-первых, он прославился в связи с теорией атома, разработанной им в 1841 году. В этой теории утверждается, что если вы начнете разрезать какой-нибудь предмет на все более мелкие кусочки, то рано или поздно доберетесь до такого кусочка, от которого ничего уже нельзя будет отрезать; этот кусочек он и назвал атомом. На самом деле он был неправ, потому что любой атом можно раздробить на еще более мелкие мини-частицы. Было бы терпение. Вы еще не заснули? Вот и отлично! Но теория атома Дальтона, несмотря на отдельные недостатки, опережала свое время. Она заставила людей, которые думали о подобных вещах, думать о них несколько иначе — всех, кроме маленького человечка из Эльфристона, графство Сассекс, который, заткнув оба уха пальцами, громко гудел, как клаксон, замолкая время от времени только для того, чтобы крикнуть: «Ничего не хочу слышать!»

Во-вторых, Дальтон прославился благодаря тому, что стал каждый день записывать данные о погоде в своей округе. Не спрашивайте, для чего он это делал. Он просто записывал, и все тут. Если, например, ему приходила в голову такая блажь: узнать, шел ли дождь в его саду в среду двадцать пять лет назад, — то для удовлетворения своего болезненного любопытства ему достаточно было заглянуть в эти записи.

В-третьих, Дальтон изучал проблемы зрения. Он, что называется, «не различал цветов», и ему захотелось разобраться, в чем тут дело. Он даже подарил свои глазные яблоки науке. Для проведения исследований… после его смерти, разумеется. Вот почему людей, не различающих цвета, стали называть дальтониками. Видите, как интересно получается? Вы начинаете читать книжку, потому что вам понравилась картинка на обложке, и в результате узнаете кое-что полезное о чудаке, который умер в 1844 году. Попробуйте сказать после этого, что сюрпризы не подстерегают нас на каждом шагу!