Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

В том году вместо ежегодного рождественского письма с просьбой о пожертвовании руководство приюта разослало лишь рождественские открытки с благодарностью и письмо от архиепископа Шиана, в котором «с глубоким сожалением» сообщалось о том, что монсеньор Вегнер «удалился на покой по причине слабого здоровья». И хотя в то время он был по-настоящему болен, один циник из Sun видоизменил последнюю фразу в копии открытки, висевшей на стене газеты, и теперь она гласила: «...по причине того, что он кое-что прочитал»⁴⁶.

На Пасху 1974 года Реактивный Джек Рингуолт послал Уоррену копию письма, которое получил от отца (уже не монсеньора) Вегнера. Вместо привычного скулежа по поводу того, что у бедных бездомных, брошенных мальчиков не будет рождественского праздника, в письме подробно описывались новые дорогостоящие проекты, разработанные и разрабатываемые в настоящий момент «Бойз Тауном», а также приводился целый список экспертов, нанятых, «чтобы помочь нам в планировании нашего будущего»⁴⁷. Но, несмотря на скандал, пожертвования, присланные после рассылки этого письма, все же достигли 3,6 миллиона долларов, хотя эта сумма была совсем небольшой по сравнению с прежними деньгами.

Таким образом, эта история закончилась так, как обычно и заканчиваются подобные истории: виновники прикрыли свои задницы и предложили реформы — но лишь в результате общественного унижения, а не искреннего сожаления о содеянном. В конечном счете сменился состав и попечительского совета, и руководства «Бойз Тауна», однако этот процесс шел медленно и со скрипом, а конфликт интересов в совете директоров никуда не делся, по крайней мере в первое время.

И даже слава Sun оказалась недолгой. Газета разорилась, и вскоре после награждения Пулитцеровской премией редактор Пол Уильямс уволился. Журналисты, проводившие расследование, один за другим перешли в другие газеты и агентства новостей. Sun не могла обеспечить себе такое же славное будущее, как ее прошлое, и было маловероятно, что Баффет захотел бы оставить газету себе в качестве убыточного хобби. История Washington Monthly уже доказала, что даже во имя большой журналистики Баффет не будет этого делать. В каком-то смысле Sun была одним из его «сигарных окурков», и он мог насладиться своей личной, глубокой и последней затяжкой.

Если же посмотреть с другой стороны, временный всплеск интереса к его персоне благодаря этой истории был незначительным по сравнению с остальными его делами. В мире инвесторов он стал известен по иной причине. Писатель Джордж Гудмен, яростный критик спекулятивных процессов на американском фондовом рынке 1960-х годов, написал под псевдонимом Адам Смит книгу Supermoney⁴⁸ и продал свыше миллиона экземпляров. В книге описывалось, как управляющие фондами в одночасье поднялись до невообразимых высот и рухнули оттуда по крутой параболе с такой скоростью, как будто в их двигателях внезапно закончилось топливо. Они изображались как дьявольские искусители с рогами и вилами, соблазнявшие обычного среднего инвестора. Однако когда дело дошло до Бена Грэхема и его протеже Баффета, Гудман понял, что столкнулся с несколько другими персонажами, и посвятил им целую главу, в которой не скупился на добрые слова.

Гудман уважал Грэхема за свободное владение латынью и французским языком и считал его, безусловно, интересным человеком, однако на страницах книги Грэхем выглядел каким-то искусственным и изъяснялся таким языком, что создавалось впечатление, будто он издевается над самим собой. Баффет же, с другой стороны, казался читателям стопроцентным американцем с бутылкой пепси в руке, брокером-инвестором, который в одиночку ведет свой бизнес, держась подальше от демонов Уолл-стрит. Описанный в таком стиле, Баффет казался сочным стейком двухдюймовой толщины рядом с Грэхемом, который выглядел как вычурное фуа-гра. Понятно, что стейк находил себе больше поклонников.

Все без исключения критики упомянули Баффета в своих рецензиях. Глава сообщества писателей Уолл-стрит Джон Брукс назвал его «пуританином в Вавилоне», живущим среди «алчных колдунов с портфелями и бакенбардами»⁴⁹. Буквально

в одночасье он стал звездой. Даже в Омахе книга Supermoney произвела сенсацию. Баффет был провозглашен королем инвесторов. Наконец-то, спустя пятнадцать лет, его заслуги признали. Отныне он был «тем самым Уорреном Баффетом».

Глава 36. Две мокрые крысы

Омаха и Вашингтон • 1971 год

Баффет очень хотел занять свое место в высшей лиге журналистики. Поскольку в последнее время газеты, являвшиеся в основном семейным бизнесом, постоянно перепродавались и обесценивались, Уоррен и Чарли Мангер находились в поиске. Они пробовали приобрести Cincinnati Enquirer у компании Scripps Howard, но у них ничего не вышло¹. Затем Баффет попытался от имени Blue Chip купить другую компанию, принадлежавшую Scripps, New Mexico State Tribune Company, которая издавала Albuquerque Tribune²⁷¹, но эта сделка тоже провалилась.

В 1971 году Уоррен позвонил издателю Washington Monthly Чарльзу Питерсу и попросил представить его и Мангера издателю Washington Post Кэтрин Грэхем. Баффет сказал, что они уже купили несколько акций New Yorker и хотели бы приобрести весь журнал. Они поговорили с председателем правления New Yorker и крупным акционером Питером Флайшманом, который был готов продать им свои акции, но для сделки им нужен был партнер, и они подумали, что этой покупкой может заинтересоваться Washington Post.

Питерс не удивился этому звонку. Ага, подумал он, Баффет заинтересовался акциями Washington Post теперь, когда Грэхем превратила ее в открытую компанию. Вероятно, причиной всех недавних предложений о покупке различных газет было то, что он продолжал оставаться владельцем Washington Monthly. Если бы он мог с помощью Monthly купить Post, то неудавшаяся инвестиция стала бы финансово оправданной.

Первое, что сделал Питерс, разрабатывая первоначальное предложение в 1971 году², — организовал встречу, чтобы тщательно изучить возможное партнерство по покупке New Yorker. Баффет никогда прежде не соглашался покупать акции на открытом рынке, так как чувствовал, что цены на акции в таком случае оказываются слишком завышенными, а сами ценные бумаги рекламируются куда громче, чем это нужно. Такой тип поведения не имел ничего общего ни с приобретением «сигарных окурков», его прежней любви, ни с покупкой акций «правильной компании по правильной цене», как было в случае с American Express или Sees Candies (Баффет и Мангер тратили кучу времени на поиск таких компаний). Поэтому Баффет не собирался покупать акции Post. Однако они с Мангером полетели в Вашингтон и встретились с Кэтрин Грэхем в главном офисе Washington Post, монолитном восьмиэтажном белом здании 1950-х годов постройки с вывеской над дверью, на которой готическим шрифтом было написано название газеты.

Кей Грэхем, издатель Post, вошла в мир большой журналистики в достаточно солидном возрасте. Она взялась за это дело восемью годами ранее, будучи сорокашестилетней вдовой с четырьмя детьми, никогда прежде не занимавшейся никаким бизнесом. Теперь Кей готовилась руководить открытым акционерным обществом под пристальным наблюдением инвесторов и прессы.

«Встреча была очень, очень короткой, буквально минут двадцать. Я понятия не имел, какая она из себя. Я не думал, что она будет напугана своим собственным бизнесом. На улице был ливень, и мы были похожи на пару мокрых крыс». В течение всей встречи «она была очень любезна с нами. Она предложила нам встретиться с председателем правления Фрицем Биби. Вот у кого действительно был вид человека, который заправляет всем вокруг. Такой же вид был и у нас, правда, это нам не сильно помогло».

В то время Грэхем не была заинтересована в покупке New Yorker (ради чего и была организована эта встреча), и ничто не предвещало того, что когда-нибудь они с Баффетом смогут стать лучшими друзьями. Он не произвел на нее никакого впечатления. Баффет же посчитал ее непривлекательной — хотя она была довольно симпатичной, — поскольку у нее не было той мягкой женственности и заботливости, которыми обладал его идеал — Дейзи Мэй. Кроме того, они жили в совершенно разных мирах.

Кэтрин Грэхем родилась перед началом бурных двадцатых в зажиточной семье. Ее отец Юджин Мейер был инвестором и издателем Post, а мать Агнес — поглощенной своими мыслями дамой. Из-за фигуры, которая со временем становилась все внушительнее, домочадцы за спиной называли ее «Большая Аг». Агнес вышла замуж за еврея Мейера по расчету, по крайней мере частично. Она любила китайское искусство, музыку, литературу и другие культурные ценности намного сильнее, чем своего мужа и пятерых детей. Они постоянно курсировали между серо-розовым особняком с гранитной отделкой, расположенным в Маунт-Киско, окна которого выходили на озеро Байрэм, квартирой, занимавшей целый этаж в доме на Пятой авеню в Нью-Йорке, и большим темным домом из красного кирпича в викторианском стиле в Вашингтоне.

Детство Кэтрин провела под присмотром Агнес в имении Маунт-Киско, которое семья называла фермой, потому что там имелись большой сад, плантация, молочный скот и старый сельский дом, где жили бессемейные работники. Все овощи и фрукты для обеденного стола были выращены на этих участках. Кей ела мясо домашних свиней и цыплят и пила молоко, которое давали их собственные джерсийские коровы. Огромные букеты цветов каждый день доставлялись из Маунт-Киско на столы каждого из их домов, даже того, который находился в Вашингтоне. На стенах этого особняка висели великолепные китайские картины. В нем было все, что считалось в то время высшим шиком, — закрытый плавательный бассейн, боулинг, теннисные корты и даже внушительный орган.

В конюшнях Кей выбирала себе верховых лошадей, достойных везти карету Золушки, а на каникулы предпочитала ездить в разные страны. Однажды в Германии она нанесла визит Альберту Эйнштейну. Когда Агнес взяла детей в поход, чтобы научить их независимости, их сопровождали пять наемных рабочих, управлявших одиннадцатью верховыми и семнадцатью вьючными лошадями.

Чтобы увидеться с собственной матерью, детям приходилось договариваться о встрече. Они быстро заглатывали еду, потому что к тому времени, когда слуга подавал блюда всем остальным, Агнес, которую обслуживали первой, уже доедала и приказывала сменить посуду. По ее собственным словам, она не любила своих детей. Их воспитание она возложила на нянек, гувернанток и инструкторов по верховой езде; она охотно отправляла детей в летние лагеря, пансионы и на занятия танцами. Играть они могли только сами с собой и с детьми слуг. Агнес пила запоем, флиртовала и поддерживала отношения (хотя и платонические) со многими известными мужчинами, а женщин, включая собственных дочерей, считала низшими существами. Она сравнивала Кей с любимицей американцев Ширли Темпл, которая была «золотым» ребенком с солнечной улыбкой и талантом к пению и танцам. И это сравнение было не в пользу Кэтрин³. «Если я говорила, что люблю “Трех мушкетеров”, — вспоминала она, — мама отвечала, что я не смогу по достоинству оценить эту книгу, пока не прочитаю ее на французском, как она»⁴. Кей воспитывали так же, как выращивают гибридную орхидею, — защищают от всего, но подвергают постоянной критике, и все ради будущей выставки. Однако к моменту поступления в школу Madeira в Вашингтоне она уже владела некоторыми навыками, которые помогли ей обрести популярность. Ее избрали президентом класса, что казалось удивительным, поскольку она была наполовину еврейкой.

В протестантском Маунт-Киско их семья держалась особняком от всех остальных. А так как по настоянию Агнес дети воспитывались как протестанты — пусть и недостаточно рьяные — и даже не сознавали, что их отец иудей, Грэхем не понимала причин своей изоляции. Позже, учась в колледже Vassar²⁷², она была потрясена, когда один из ее друзей извинился за неодобрительное высказывание о евреях в ее присутствии. Вспоминая свое детство, она говорила, что подобное смешение различных этносов в человеке «может либо сделать из тебя хорошего борца, либо оставить в полном хаосе»⁵. А возможно, и то и другое.

У своей матери Кей переняла привычку внимательно относиться к мелочам, бояться обмана, хранить все при себе и считать, что все и каждый хотят перехитрить ее и использовать в своих интересах. По ее же собственным словам, властность была у нее в крови⁶. Тем не менее другие люди видели в ней щедрость, честность, наивность и великодушие, которые она сама не могла осознать.

Она была намного ближе к своему отцу — неуклюжему и холодному, но все же более лояльному. Именно от него она переняла тягу к экономии, которая выражалась в постоянном выключении света в пустой комнате и припрятывании на черный день всего подряд. Именно склонность Юджина к экономии, а также неимоверное количество времени, энергии и денег, которые он тратил на Washington Post, и поддерживало жизнь в этой газете. Она занимала последнее место в рейтинге пяти основных газет, сильно отставая от лидера — Washington Evening Star⁷. Но когда Мейер начал подумывать в 1942 году об уходе в отставку, брат Кей по имени Билл, врач по профессии, отказался заниматься делами убыточной газеты, поэтому эта обязанность легла на Кей и ее нового мужа, Филипа Грэхема. Кей боготворила Фила и была настолько скромной, что приняла как само собой разумеющееся решение своего отца продать Филу почти две трети акций с правом голоса, что давало ему полный контроль над компанией. Мейер сделал это потому, что, по его мнению, никто не должен работать на свою жену. Кей получила оставшуюся часть²⁷³.

Несмотря на желание Мейера поддерживать бизнес на плаву, к тому моменту, когда Фил Грэхем взял бразды правления в свои руки, дела шли из рук вон плохо. Многие сотрудники в отделе новостей и отделе распространения большую часть дня играли на скачках и распивали спиртное. Когда Мейер бывал в отъезде, то первое, что делал курьер по утрам, — приносил каждому полпинты выпивки и ежедневную программу скачек⁸.

Фил Грэхем привел дела в полный порядок, сосредоточившись на энергичном освещении политических событий и написании редакторских статей в либеральном стиле. Он купил журнал Newsweek, а также несколько телевизионных станций и доказал, что он блестящий издатель. Но со временем его постоянные попойки, тяжелый характер, вечные капризы и жестокий юмор проявились во всей своей красе, что плохо отразилось на его отношениях с женой. Когда Кэтрин располнела, он назвал ее «толстуха» и однажды купил в подарок фарфоровую свинью. Она настолько уничижительно относилась к себе, что сочла шутку забавной и поставила свинью на крыльцо, чтобы все могли ее видеть.

«Я была очень нерешительная, — говорила она. — Я боялась оставаться с кем-то наедине, потому что думала, что со мной невероятно скучно. Я даже не разговаривала, когда мы ходили в гости, позволяя ему говорить за нас обоих... Но он действительно был очень умен и остроумен. Прекрасная комбинация»⁹.

Фил играл на ее страхах. Когда она рассказывала что-то в присутствии друзей, он мог посмотреть на нее с определенным выражением, и она сразу же понимала, что слишком разговорилась и начинает всем докучать. Она была убеждена в своей ничтожности и считала, что никогда не сможет приблизиться к желаемому, но недостижимому идеалу — Ширли Темпл. Неудивительно, что со временем она отказалась выступать на публике и позволила Филу быть в центре внимания¹⁰. Она была настолько не уверена в себе, что ее тошнило перед вечеринками. И, судя по словам некоторых знакомых, методы, которые практиковал Фил в общении с женой наедине, лишь усугубляли ситуацию¹¹. Их четверо детей изо дня в день наблюдали за тем, как отец планомерно уничтожал их мать. Он пил и впадал в ярость; она же молчала и замыкалась в себе.

Она никогда не сопротивлялась, даже когда он изменял ей с другими женщинами, среди которых, по слухам, были и любовницы Джека Кеннеди¹². Вместо этого она защищала его, находясь под влиянием его личности, остроумия и интеллекта. Чем хуже он себя вел по отношению к ней, тем больше она хотела угодить ему¹³. «Я считала, что Фил буквально создал меня», — говорила она. Его интересы были превыше всего¹⁴. Он считал, что Кэтрин безумно повезло, что у нее есть он. Самое главное, что так же считала и она сама. Когда он наконец оставил ее ради сотрудницы Newsweek Робин Вебб, она была ошеломлена реакцией на эту новость одного из своих друзей, воскликнувшего: «Это же прекрасно!» Ей никогда не приходило в голову, что она могла бы хорошо прожить и без Фила. Однако Фил попытался забрать у нее газету, так как все еще владел двумя третями акций. Кей испугалась, что потеряет наследие своей семьи.

В 1963 году, в самый разгар сражения за газету, с Филом случился нервный срыв на публике, и его поместили в психиатрическую клинику с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Шесть недель спустя ему разрешили отлучиться на выходные, и он поехал на свою ферму в Глен Уэлби, в Виргинии. В субботу после обеда с Кей он застрелился в ванной на первом этаже, пока она отдыхала наверху. Ему было сорок восемь лет.

После его самоубийства газета стала принадлежать Кей, и она могла больше не бояться, что ее кто-то отнимет. Она боялась ответственности, но тем не менее не собиралась ее продавать, несмотря на поступавшие предложения. Она считала себя временным руководителем, принявшим дела в ожидании прихода к власти нового поколения. «Я ничего не знала об управлении, — говорила она. — Я ничего не знала о минусах редакторской работы. Я не знала, для чего нужен секретарь. Я не знала, что важно, а что нет, а главное — не могла отличить одно от другого»¹⁵. И хотя порой Кей демонстрировала решительность и уверенность в себе, в то же время она предпочитала полагаться на других, поскольку постоянно подвергала сомнению свои собственные решения. «Я пыталась научиться чему-то у людей, которые умели руководить, — писала она. — И конечно же, все они были мужчинами». Она никогда не доверяла кому-либо из них. С другой стороны, они часто вели себя так, что им сложно было доверять. Она могла в порядке эксперимента повысить степень доверия к человеку, но затем передумать и вернуться к прежнему состоянию. Поощряя своих менеджеров, а потом разочаровываясь в них, она постепенно приобрела репутацию строгого и внушающего страх руководителя. Но при всем этом она не переставала искать совета у других.

«Поскольку ей приходилось принимать решения по ходу дела, в котором она чувствовала себя неуверенно, — рассказывал ее сын Дон, — она буквально заново изобретала велосипед. Она была прирожденным руководителем, при том что никогда не работала на низших должностях компании. Она смотрела на директоров других компаний с таким уважением и благоговением, как смотрят на мужа или отца.

Поэтому, сталкиваясь с какой-то проблемой и находясь перед необходимостью принять тяжелое решение (а такое случалось постоянно), она обычно вызывала директоров или звонила друзьям, которые, как она думала, могли бы помочь ей справиться. Она как бы проверяла их в качестве советников — кто оказался полезным и кому стоит позвонить в следующий раз»¹⁶.

Когда Грэхем только возглавила компанию, она нашла опору в юристе и председателе правления Фрице Биби, который помогал ей справляться со всеми сложностями новой работы¹⁷. К тому времени Post была самой маленькой из трех оставшихся вашингтонских газет с ежегодным доходом в 85 миллионов долларов и четырехмиллионной прибылью.

Постепенно Кей свыклась со своей ролью. У нее и главного редактора Бена Брэдли было собственное представление о национальной газете, способной составить конкуренцию New York Times. Брэдли был ярким представителем привилегированного общества: выпускник Гарварда, женатый на дочери американского сенатора, перешедший в журналистику с государственной службы в разведуправлении. Он был сообразительным и остроумным, но слишком циничным для своего происхождения. Ему удалось открыть в Кэтрин самые лучшие черты, а кроме того, он создал для журналистов газеты новую атмосферу конкуренции. За короткое время Post заработала хорошую репутацию в мире серьезной журналистики. Спустя три года после прихода в газету в качестве руководителя Грэхем сделала Брэдли главным редактором.

* * *

В 1970 году, когда Кей приехала на День труда в Маунт-Киско, ее мать Агнес умерла в своей постели, освободив, таким образом, свою дочь от постоянной тирании. Кей пошла в спальню своей матери после того, как служанка сказала, что та не попросила принести завтрак, и нашла ее в кровати, «недвижимую и уже холодную», как писала Грэхем в своей автобиографии. Она не плакала. Несмотря на то что она могла всплакнуть над какой-нибудь книгой, фильмом либо от злости или боли, она никогда не плакала, когда кто-то умирал¹⁸. И хотя смерть Агнес Мейер освободила Кэтрин, она не излечила ее от неуверенности.

В марте 1971 года, во время продолжающихся протестов против войны во Вьетнаме, на страницы New York Times просочилось «досье Пентагона» — сверхсекретная и безжалостно честная история о принятии бывшим министром обороны Робертом Макнамарой решения, которое и ввергло страну в войну¹⁹. Эти документы, насчитывающие сорок семь томов объемом в семь тысяч страниц, окончательно раскрыли обман американским правительством своего собственного народа. Times опубликовала скандальные данные в воскресенье 13 июня.

15 июня, спустя приблизительно две недели после того, как Баффет и Мангер приехали в Вашингтон на встречу с Кэтрин Грэхем, окружной суд запретил Times публиковать остальные документы из Пентагона. Это был первый раз в истории Америки, когда суд запретил прессе публиковать какие-либо материалы, и запрет стал предметом конституционных споров.

Руководство Post, огорченное тем, что их опередили, было полно решимости прибрать досье Пентагона к рукам.

При помощи логических умозаключений и информированных источников редактор отследил владельца документов — эксперта по войне во Вьетнаме Даниэля Эллсберга. Редактор полетел в Бостон с пустым чемоданом, а вернулся с документами Пентагона.

К тому времени Грэхем овладела некоторыми навыками издательского дела, хотя и оставалась такой же нервной. К тому же «мы были в процессе реорганизации компании, но еще не начали открытую продажу акций», вспоминала она. «Это было тяжелое время для компании, и, возможно, решение суда или уголовное дело нанесло бы нам серьезный удар... Бизнесмены советовали нам отказаться от этой идеи или подождать некоторое время, адвокаты же однозначно были против. В то же самое время передо мной стояли редакторы, говорившие, что мы просто обязаны это сделать».

«Если бы мы не опубликовали эти документы, я бы уволился, — говорил Бен Брэдли, —- и многие другие сделали бы то же самое».

Позже Грэхем писала: «Все знали, что документы у нас. Нужно было удержать импульс, заданный Times, потому что встал вопрос о том, чтобы не дать правительству права ограничивать свободу прессы. И я чувствовала, что Бен прав: отказ деморализует редакторов и обесценит свободу слова; от наших действий зависит слишком многое».

В прекрасный июньский день Кэтрин отдыхала на террасе в своем особняке в Джорджтауне, когда раздался телефонный звонок. Она пошла в библиотеку, села на диван и сняла трубку. Звонил председатель правления Фриц Биби, который сразу же сказал: «Боюсь, вам нужно что-то решить». Грэхем спросила его, что бы сделал на ее месте он сам, и Биби ответил, что не стал бы публиковать документы.

«Почему мы не можем выждать хотя бы день? — спросила Кэтрин. — В Times вопрос публикации обсуждали в течение трех месяцев». К звонку присоединились и другие редакторы: «Слухи о том, что документы у нас, ходят уже повсюду; журналисты наблюдают за нами. Мы должны сделать это, и сделать сегодня же».

Президент Post Пол Игнатиус принял сторону Грэхем, повторяя каждый раз все настойчивее и настойчивее: «Нужно подождать». «У меня была минута, чтобы что-то решить», — вспоминает Грэхем.

Она подумала над словами Биби, над его деланно безразличным тоном, которым он сказал, что не стал бы публиковать документы, и решила, что он поддержит ее, даже если она выберет другой путь.

«Я сказала: “Ладно, давайте сделаем это. Публикуйте”. И повесила трубку»²⁰.

Именно в этот момент Кэтрин поняла, что принимать решения должна именно она, несмотря на привычку спрашивать совета по любому поводу. Формируя свое собственное мнение под влиянием обстоятельств, она поняла, что точно знает, как нужно действовать.

Еще до конца дня правительство подало иск против Post. На следующий день, 21 июня, судья Герхард Гезелль принял решение в пользу газеты и отказался выдать запрет на публикацию документов Пентагона. Не прошло и двух недель, как Верховный суд поддержал его, ссылаясь на то, что правительство не смогло вынести «тяжкого бремени» доказательства того, что публикация должна быть запрещена по соображениям национальной безопасности.

Этой публикацией Post заработала репутацию серьезной газеты, которая из издания, освещающего местные новости, постепенно переходит в статус СМИ национального масштаба.

По словам Боба Вудворда, талант Кэтрин Грэхем заключался в том, что «она медленно, но неумолимо поднимала планку все выше и выше»²¹.

Глава 37. Охотник за новостями

Вашингтон • 1973 год

Почти два года спустя, когда репортеры Sun в Омахе грелись в лучах славы после разоблачения финансовых махинаций в «Бойз Тауне», Post занималась освещением уотергейтской истории. История началась в июне 1972 года, когда офис Национального комитета Демократической партии в отеле «Уотергейт» был взломан. Дело постепенно набирало обороты после того, как журналисты Вудворд и Бернштейн обнаружили связь одного из грабителей с сотрудниками комитета по переизбранию Никсона. Скандал разгорелся через несколько месяцев, когда анонимный информатор Вудворда под прозвищем «Глубокая глотка» (только спустя 33 года удалось раскрыть, что это был заместитель директора ФБР Марк Фелт) передал журналистам информацию о CREEP²⁷⁴ (кампании по переизбранию президента) и о различных чиновниках

ЦРУ и ФБР, которые помогали взломщикам. Другие же газеты, как и общественность в целом, проигнорировали скандал. За Никсона, который яростно отрицал свою причастность к этому делу, проголосовало огромное количество людей. Чиновники Белого дома, которые уже были настроены против Post из-за истории с документами Пентагона, назвали Уотергейт «третьесортной попыткой кражи» и не пресекли преследования и угрозы в адрес журналистов газеты. Генеральный прокурор Джон Митчелл, который руководил избирательной кампанией Никсона, сказал Вудворду и Бернштейну, что «Кэти Грэхем сильно пожалеет», если Post продолжит освещать эту историю. Один из друзей с Уолл-стрит, у которого были связи в правительстве, посоветовал ей «не ходить по улицам в одиночку». В начале 1973 года высокопоставленный сборщик средств для Республиканской партии и друг Ричарда Никсона отказался продлевать лицензии газеты на право телевещания во Флориде. Эти действия, имевшие явно политический характер, ставили под угрозу само существование компании, лишая ее практически половины доходов¹. В результате акции Post рухнули с 38 до 16 долларов.

Но даже несмотря на то, что газета была лауреатом Пулитцеровской премии, уотергейтских взломщиков осудили и посадили в тюрьму, а на руках сотрудников редакции были неоспоримые доказательства связи верхушки администрации Никсона со взломом, Грэхем продолжала сомневаться в своих решениях и гадала, правильно ли она поступает или прессу подставили либо ввели в заблуждение². Она тратила на эти раздумья большую часть своего времени и внимания. У председателя правления Фритца Биби обнаружили рак, и он быстро угасал³, а так как Кэтрин нужен был постоянный помощник, на которого можно было бы положиться, она обратила внимание на другого члена правления — Андре Мейера, старшего партнера инвестиционного банка Lazard Freres.

Мейер был злопамятным, жестоким, скрытным садистом-снобом, который «уничтожал личности других людей». Он был известен как «Пикассо банковского дела» и настолько сильно любил деньги, что это отдавало «какой-то эротикой». По словам его коллег, он назвал самого великого инвестиционного банкира двадцатого века «гением стяжательства»⁴. Он также был тем самым человеком со связями, который советовал Грэхем во время уотергейтского расследования уделить больше времени своей безопасности.

У него «была способность завоевывать доверие людей, находящихся в тяжелом положении, так что в будущем это открывало перед ним огромные возможности», говорил бывший руководитель Lazard⁵. Благодаря ему Грэхем быстро поднялась по социальной лестнице — их часто видели вместе в ресторанах, на вечеринках и в театре.

Биби умер 1 мая 1973 года. Неделю спустя его адвокат Джордж Гиллеспи, который был также личным адвокатом Грэхем и одним из ее советников, принял на себя управление его состоянием. Гиллеспи узнал, что крупный инвестор из Омахи покупал акции Post, поэтому он позвонил Баффету из своего летнего домика в Майами и предложил ему 50 000 акций, принадлежавших Биби, которые было необходимо продать, чтобы урегулировать ряд дел. Баффет сразу же согласился.

Если бы он мог, то есть если бы цена была подходящей, Баффет купил бы для Berkshire Hathaway любую газету. Когда банкиры из Affiliated Publications, издававшей Boston Globe, изо всех сил пытались заключить с ним сделку, Баффет нарушил свое неписаное правило не работать на открытом рынке и купил 4% акций Affiliated по сниженной цене. Berkshire поддержала своего крупнейшего акционера. Он купил акции компаний Booth Newspapers, Scripps Howard и Harte-Hanks Communications, расположенных в Сан-Антонио. Владение Sun, лауреатом Пулитцеровской премии, позволило ему проложить свой путь в мире журналистики и разговаривать с издателями на равных. Он надеялся купить Wilmington News Journal и обсуждал это с владельцами журнала. Но, к сожалению, инвесторы не могли разглядеть истинную ценность прессы, вследствие чего цены на акции газет были невероятно низкими; зато владельцы этих самых газет были более дальновидными. Поэтому, как Баффет и Ман-гер ни старались купить еще какую-нибудь газету, у них ничего не получалось.

Однако к концу весны 1973 года у Баффета уже было более 5% акций Washington Post⁶. Он послал письмо Грэхем, которая никогда не переставала бояться того, что в один ужасный день у нее отберут компанию (несмотря на то что во избежание этого Биби и Гиллеспи разделили акции Washington Post на два класса)⁷. В письме говорилось, что на руках у Баффета уже 230 000 акций и он хотел бы купить еще больше. Однако изложено это было не шаблонным, скучным языком, а в лестной и личной форме, с намеком на их общие интересы в журналистике и превознесением заслуг Sun. Письмо начиналось словами: «Этой покупкой мы хотим выразить приверженность нашей общей идее и отдать должное вашему предприятию и лично вам как его руководителю. Тот факт, что мы вкладываем деньги в газету, подтверждает мои слова. Я понимаю, что Post находится полностью под вашим контролем и управлением, и это меня вполне устраивает»⁸. Тем не менее Грэхем запаниковала. Она вновь начала искать совета на стороне.

Время от времени, как писал один из репортеров, Джим Хоглэнд, Грэхем можно было одурачить, «особенно под видом шутливой лести»⁹. По словам другого журналиста, она была «ужасным снобом», на которого «производили большое впечатление люди с громкими титулами»¹⁰. Кроме того, выступая за женское равноправие (она дала Глории Стейнем стартовый капитал на создание журнала «Ms.», упрекала мужчин за то, что они часто не дают женщинам права считаться профессионалами, и однажды даже швырнула пресс-папье в менеджера Post, который не разрешил девушкам разносить газеты), в глубине души Кей все еще думала, что только мужчины знают, как вести дела. Поэтому, когда «разгневанный» Андре Мейер сказал ей, что ничего хорошего она от Баффета не увидит, она восприняла его слова серьезно¹¹. И поверила его словам еще больше после того, как другой ее знакомый, Боб Аббуд, член правления Чикагского университета, предостерег ее насчет нового акционера.

«Андре Мейер хотел полностью контролировать все вокруг. А с такой женщиной, как Кей, это было несложно: он внушал ей, что без его разрешения опасно даже сходить в туалет. Это было вполне в его стиле. Андре обращался ко мне как к ее новому начальнику, потому что я купил акции газеты. Такие ребята всегда чувствуют угрозу потери власти, а это точно произошло бы, если бы я оказался среди них.

Она считала, что любой жаждет манипулировать ею в политических целях или чтобы отобрать у нее газету. Она привыкла думать, что в этом мире все и каждый хотят использовать ее в своих интересах. И все, что вам оставалось сделать, — это сыграть на ее страхах. Вы могли заставить ее чувствовать себя неуверенно и обвести вокруг пальца. Причем, даже зная ваши намерения, она ничего не могла бы поделать». «Она постоянно сомневалась в себе, — говорил член правления Post Арджей Миллер. — Она могла влюбиться в человека и сразу же его разлюбить. Ее было легко запугать. Она восхищалась некоторыми бизнесменами и была настолько ослеплена ими, что советовалась с ними по любым вопросам.

Она думала, что мужчины знают о бизнесе все, а женщины не соображают в нем ничего. И это была настоящая и глубоко спрятанная в ее душе проблема. Эти мысли вдалбливали ей сначала мать, а потом муж»¹². Грэхем стала искать всевозможную информацию о Баффете. Она его практически не помнила после короткой встречи двухлетней давности¹³. Она купила экземпляр книги Supermoney и внимательно изучила главу, посвященную ему, задаваясь вопросом, что же готовит ей человек из Небраски. Недоброжелатели Баффета подсунули ей статью в журнале Forbes от 1 сентября о том, каким образом Баффет планировал купить акции компании San Jose Water Works, что бросало тень на безупречную репутацию человека-загадки, изображенного в Supermoney.

Эта статья в Forbes описывала Баффета совсем не таким тоном, как другая, опубликованная двумя годами ранее. Речь в ней шла об одном акционере компании San Jose Water Works, который хотел избавиться от своих акций и, следуя совету одного из директоров компании, отправился к Баффету. Статья намекала на то, что Баффет, по всей видимости, знал, что город планирует выкупить водопроводную компанию по более высокой цене, чем он платил за акции. Причем этот вывод делался лишь на основании того факта, что директор отослал к нему продавца. У него были связи, значит, он что-то знал, не так ли? Статья заканчивалась словами: «...Американская фондовая биржа и отделение Комиссии по ценным бумагам и биржам в Сан-Франциско наводят справки и пытаются выяснить реальное положение дел»¹⁴. Но в том, что директор отправил продавца акций их потенциальному покупателю, не было ничего противозаконного²⁷⁵. Более того, Баффет так и не купил предлагавшиеся ему акции. Однако любой, кто собирал о нем сведения, натыкался на эту статью, которая была самым значительным недавним публичным упоминанием его имени после Supermoney¹⁵. Баффету казалось, что журналисты просто решили потренироваться и поточить о него свои когти. Если бы эта статья вылилась в целую обличительную серию, его недавно заработанная репутация могла бы в одночасье рухнуть, несмотря на то что сама история была высосана из пальца. Баффет был не из тех людей, которые будут кричать и бесноваться. Он предпочитал сесть, подумать и составить план действий. Поэтому даже в ярости он понимал, что в открытой конфронтации с журналом и безымянным журналистом не было смысла. Он хотел полностью оправдаться, поэтому обратился напрямую к издателю журнала Малкольму Форбсу, написав ему тщательно выверенное письмо, в котором рассуждал о трудностях журналистики, хвалил журнал за «хороший средний уровень» в сфере журналистских расследований за все прошедшие годы (называя статью о San Jose Water Works неудачным исключением) и упоминал Пулитцеровскую премию, которую выиграла Sun¹⁶. В этот же день он написал более строгое письмо без какой-либо лести редактору, в котором указывал на факты, доказывающие его невиновность.

Конечно, Forbes опубликовал опровержение. Но Баффет знал, что опровержения никто не читает; а если и читают, то они не дают того эффекта, как первоначальная история. Поэтому он послал одного из своих доверенных лиц — Билла Руана — на встречу с редакторами, попросив представить его, Баффета, как человека, способного написать статью об инвестировании¹⁷. Затея — по крайней мере первая попытка — провалилась.

Теперь у Баффета была новая причина заниматься этим делом: предвзятость и необъективность журналистов при освещении фактов возмущали его чувство справедливости и подогревали интерес к журналистике. То, что репортер может перевирать факты или опускать их в своих сообщениях, не неся за это никакой ответственности, выводило Баффета из себя. Он знал, что даже самые респектабельные издания зачастую защищают сомнительное поведение своих репортеров, делая упор на мораль и независимость прессы. Эта точка зрения, как он узнал позже, была описана в Washington Post как «защитная стойка»¹⁸. В результате Баффет начал финансировать Национальный совет по новостям, некоммерческую организацию, которая рассматривала жалобы на злоупотребление служебным положением журналистами и репортерами. Члены Совета считали, что СМИ контролируются несколькими монополиями; отсутствие конкуренции означало, что право на свободу печати, которую гарантировала первая поправка к Конституции, дало издателям «власть без какой-либо ответственности». Совет предложил выплатить возмещение жертвам, которых «оклеветали, неверно процитировали, дискредитировали, необоснованно высмеяли, или тем, чьи вполне разумные взгляды были проигнорированы в сообщениях». К сожалению, те самые монополии и издатели, которые контролировали СМИ, были совсем не заинтересованы в публикации правил Совета, которые выставляли бы напоказ необъективность, небрежность и некомпетентность их репортеров. В конечном счете Совет по новостям прекратил свое существование из-за того, что результаты его работы постоянно отвергались свободной и независимой прессой, которая, как предполагалось, должна была публиковать их¹⁹. Идея с Советом была достойной, но обогнала время, как и многие другие проекты, на которые Баффет обращал свой взор. Однако к 1973 году, по словам Сьюзи Баффет, муж стал расходовать свою энергию на самые разнообразные кампании. В то время как многие люди со временем меняют свои интересы, застенчивый, неуверенный человек, за которого она вышла замуж, постоянно переходил от одной навязчивой идеи к другой. Помимо разоблачений махинаций в мире журналистики и сохранившегося с детства хобби собирать номерные знаки автомобилей, в жизни его интересовали три вещи. Первая — неустанное «коллекционирование» и расширение империи денег, людей и власти. Вторая — проповедование, распространение идеализма в умах других. А третья — желание прищучить «плохих парней».

Идеальный бизнес позволил бы ему делать все сразу: проповедовать, играть в полицейского и сидеть за кассовым аппаратом. И этим идеальным бизнесом было издательское дело. Именно поэтому ему было недостаточно одной Sun, он хотел большего.

Однако все их с Мангером попытки купить основные городские газеты с треском провалились. Но теперь появилась Кэтрин Грэхем, не уверенная в своем собственном бизнесе, легко подпадающая под влияние людей, которые ее окружали, в вечном поиске спасательного круга. И все же, несмотря на ее неуверенность и уязвимость, тот факт, что она была у руля Washington Post, позволил ей стать одной из самых влиятельных женщин в Западном полушарии. А Баффета всегда тянуло к влиятельным людям.

Грэхем боялась его. Она поинтересовалась у Джорджа Гиллеспи, был ли Баффет замечен в каких-либо махинациях. Она не могла позволить себе сделать ошибку. В течение нескольких лет правительство Никсона вело решительную войну с целью дискредитации Post. Комитет Сената по уотергейтскому делу проводил слушания. Вудворд и Бернштейн раскопали «черный список» Никсона. Ряд недавно обнаруженных

записей бросал тень на президента, отказывавшегося предоставить информацию, которой от него требовали и которая могла пролить свет на то, что же произошло на самом деле, и тех, кто был в этом замешан. Грэхем каждый день работала над уотергейтской историей. В некотором смысле она поставила на карту всю судьбу Post.

Очень большим авторитетом для нее был искренне верующий, чрезвычайно респектабельный Гиллеспи. Он работал на семью Грэхем с тех пор, как в возрасте двадцати восьми лет, будучи штатным адвокатом в Cravath, Swaine & Moore, составил завещание Юджина Мейера, засвидетельствовав подпись умирающего старика. «Он собирается забрать у меня Washington Post», — запаниковала Грэхем, имея в виду Баффета. «Кей, он не сможет ее забрать, — сказал Гиллеспи. — Успокойся. Это невозможно. Неважно, сколько акций класса Б он купит. У него все равно не будет прав. Все, что он сможет сделать, — это стать членом правления, и то при условии, что у него будет нужный процент акций». Гиллеспи позвонил директору San Jose Water Works и убедился в том, что у Баффета не было никакой инсайдерской информации. Он сильно рисковал, противореча Андре Мейеру, с учетом положения и связей последнего. Он посоветовал Грэхем лично поговорить с Баффетом²⁰. Дрожа от страха, Грэхем продиктовала письмо Баффету, в котором предложила встретиться где-нибудь в Калифорнии, куда она поедет по делам в конце лета. Он сразу же согласился. Приехав в офис, предоставленный Los Angeles Times, информационным партнером Post на Западном побережье, Кей выглядела точно так же, как и два года назад: безупречное, сшитое на заказ платье спортивного покроя, залакированная прическа в стиле паж, скромная улыбка. По ее словам, когда она увидела Баффета, то «очень удивилась его внешнему виду».

«Самым большим благословением и самым большим проклятием в жизни моей матери, — говорил ее сын Дон, — были очень высокие стандарты во всем, что касалось вкуса. Она вращалась среди чрезвычайно напыщенных людей. Она считала, что одеваться, есть, жить можно только так, и никак иначе, а общаться — только с определенным кругом. Уоррен нарушил все ее стандарты, но ему до этого не было никакого дела»²¹. В костюме, будто надетом с чужого плеча, с ежиком на голове, «он не был похож ни на кого с Уолл-стрит и совершенно отличался от того образа бизнесмена, к которому я привыкла», писала Грэхем позже. «Он скорее производил впечатление не очень образованного провинциала со Среднего Запада, обладающего при этом необычной комбинацией качеств, которая привлекала меня всю жизнь, — ум и юмор. Он понравился мне с самого начала»²². Но тогда она этого, конечно, не показала. Вместо этого она подошла к нему, дрожа внутри от страха, не уверенная ни в нем, ни в самой себе.

«На нашей первой встрече Кей была напугана и подозрительна. Я ее напугал и заинтриговал одновременно. Но что можно точно сказать о Кей, так это то, что она не обладала лицом игрока в покер».

Баффет понял, что Грэхем ничего не знает о бизнесе и финансах и считает, что правление и менеджеры намного лучше справились бы с руководством газетой, несмотря на ее собственный десятилетний опыт управления. Он сказал ей, что, по его мнению, на Уолл-стрит и не подозревают об истинной ценности Post. После этих слов Грэхем немного расслабилась. В высокопарных выражениях она предложила ему встретиться в Вашингтоне через несколько недель.

4 ноября, за день до встречи, Уоррен и Сьюзи подъехали на такси к отелю Madison Hotel, расположенном через дорогу от главного офиса Post. Зарегистрировавшись, они обнаружили, что редакция не работает из-за забастовки профсоюза печатников. Судебные приставы теснили мятежных печатников, которые, по слухам, были вооружены. Суматоха, иллюминация и телевизионные трансляции с места забастовки продолжались всю ночь. Учитывая то, что происходило в политической жизни страны, сложно было найти худшее время для закрытия газеты (а именно этого добивался профсоюз). Вице-президент Спиро Агню, в отношении которого проводилось уголовное расследование²⁷⁶, внезапно заявил о нежелании оспаривать обвинение в уклонении от налогов, а затем ушел в отставку. Уотергейтский скандал достиг взрывной кульминации. Спустя две недели после отставки Агню генеральный прокурор Элиот Ричардсон и его заместитель Уильям Раккельсхаус ушли в отставку в знак протеста, отказавшись исполнять приказ президента Никсона и уволить прокурора Арчибальда Кокса, который был назначен для расследования этого дела. Но Никсон все равно уволил его, и в историю этот день (20 октября 1973 года) вошел под названием «Бойня субботнего вечера». Вмешательство президента в работу независимой судебной ветви власти стало поворотным моментом в уотергейтском деле и всего за две недели повернуло общественное мнение против Никсона. В Конгрессе все чаще стали раздаваться призывы выразить президенту вотум недоверия.

На следующее утро после прибытия Баффетов Грэхем, измученная после ночи работы с менеджерами, была озабочена предстоящей встречей и впечатлением, которое может сложиться у ее нового акционера. Тем не менее она организовала для Баффета обед, на котором присутствовали также Бен Брэдли, Мэг Гринфилд, Говард Симонс.

Грэхем считала Мэг Гринфилд самой близкой подругой и при этом называла ее «запертой крепостью... никто никогда не знал Мэг по-настоящему». Она была низкой, коренастой женщиной с короткой стрижкой, простым строгим лицом и занимала в Post должность редактора авторских колонок. Она была воплощением остроумия, честности, стойкости, благовоспитанности и скромности²³. Главный редактор Post Говард Симонс был известен тем, что постоянно подкалывал Кэтрин.

«Говард Симонс имел обыкновение говорить, что не обязательно быть трупом, чтобы писать некрологи. Добрый по природе, он, однако, умудрялся временами быть ужасно вредным. Он постоянно дразнил Кей²⁴. “За обедом мы разговаривали о специфике владения и управления прессой. Я видел, что даже при том, что у нее на руках были все акции класса А, она все равно боялась меня. Эти люди всю свою жизнь придумывали, как защитить свою собственность. Поэтому я сказал что-то о том, как амортизация нематериальных активов усложняет жизнь медиакомпании из-за того, что они платят слишком высокую цену за престиж, и это создает определенные проблемы, особенно если они осознают ее реальную ценность”²⁷⁷. Баффет пытался заверить Грэхем, что насильно захватить медиакомпанию практически невозможно из-за ряда бухгалтерских сложностей, способных отпугнуть потенциальных покупателей». Кей же начала пускать пыль в глаза.

Она сказала: «Да, амортизация нематериальных активов — это действительно большая проблема» или что-то типа того. Говард посмотрел на нее и спросил: «Кей, а что такое амортизация нематериальных активов?» «Это было просто прекрасно. Она как будто впала в ступор, а Говард наслаждался этой сценой. Поэтому я вмешался и начал объяснять ему, что такое амортизация нематериальных активов. И когда я закончил, Кей сказала: “Точно!”» Баффет перехитрил хитреца и сорвал его игру, незаметно и изящно встав на защиту Грэхем. Кэтрин начала расслабляться. «С этого момента мы стали лучшими друзьями. Я стал ее Ланселотом²⁷⁸. Это был один из самых важных моментов в моей жизни — превращение ее поражения в триумф»²⁵. После обеда Баффет и Грэхем разговаривали еще в течение часа, а затем подписали важное соглашение. «Я сказал: “Кей, Джордж Гиллеспи сделал все так, чтобы только у тебя был контроль над компанией. Но я также знаю, что она столько значит для тебя, что ты будешь волноваться в любом случае. Это вся твоя жизнь. Поэтому, хоть тебе и кажется, что я страшный злой Волк из сказки про Красную Шапочку, на самом деле я скорее мирная бабушка. И я докажу это. Мы вычеркнем некоторые пункты из соглашений, которые получим сегодня днем, и я перестану покупать акции твоей газеты, если только ты не дашь на это добро”. Я знал, что только так она сможет чувствовать себя в безопасности». В тот же день Баффет, который потратил 10 627 605 долларов на покупку 12% акций компании, подписал с Грэхем соглашение о том, что больше не купит ни одной акции газеты без ее разрешения.

Вечером Баффеты были приглашены на обед к Грэхем, организованный специально для них. Несмотря на внутреннюю неуверенность, Кэтрин считалась лучшей хозяйкой в Вашингтоне, прежде всего потому, что могла отлично занять гостей и организовать их отдых. В тот вечер, несмотря на усталость и желание все отменить, «она устроила небольшую вечеринку для меня в качестве ответной любезности. А на ее вечеринках можно было встретить кого угодно. Буквально кого угодно, даже президента Соединенных Штатов». «Она бывала во многих странах и всегда находила повод, чтобы устроить вечеринку, — говорил Дон Грэхем. — Например, когда она была в Малайзии, приехал премьер-министр, и она немедленно организовала обед в его честь. Повод находился всегда. Кто-то издал книгу, у кого-то день рождения и так далее. Она устраивала обеды и вечеринки, потому что ей это просто нравилось». Грэхем использовала званые мероприятия для того, чтобы завести новых друзей и познакомить их друг с другом. По словам Дона, «она создавала своего рода теневое правительство»²⁶. Грэхем обрела друзей и в официальном правительстве — в администрации Ричарда Никсона. Одним из ее друзей был Генри Киссинджер²⁷⁹, который, находясь в ее обществе, был вынужден постоянно защищаться от неудобных вопросов.

«И вот мы со Сьюзи оказываемся в Madison Hotel, и около пяти часов кто-то подсовывает под дверь приглашение на вечеринку, на которую меня уже пригласили несколько недель назад. В приглашении говорится, что смокинг обязателен. А у меня,

разумеется, не было никакого смокинга. И, не желая выглядеть жалким парнем из Небраски, который идет на вечеринку в свою же честь в обычном костюме, в то время как гости наряжены в смокинги, я в панике позвонил ее секретарю Лиз Хилтон.

«Она оказалась довольно приятной девушкой. Сказала, что обязательно что-нибудь придумает. Я отчаянно искал, где бы взять смокинг хотя бы напрокат, но все магазины, как назло, были закрыты». Однако Лиз Хилтон дозвонилась до владельцев одного местного магазина, и они нашли подходящий костюм²⁷.

Баффеты выехали из отеля и направились вдоль улицы Эмбасси-роу. Такси повернуло на Кью-стрит, мимо исторического кладбища Оук-Хилл, где был похоронен Фил Грэхем. Затем они миновали несколько исторических особняков девятнадцатого века с крошечными идеальными садиками. Дело было в начале ноября; листья переливались всеми оттенками красного, оранжевого и золотого. Заезжая в Джорджтаун, они будто переходили границу какого-нибудь городка эпохи колоний. Сбоку от кладбища на целый холм раскинулось имение «Дамбартон Оукс» — огромный особняк, принадлежащий федеральному правительству, в котором в свое время проходила конференция, подготовившая создание Организации Объединенных Наций²⁸. Такси повернуло налево и проехало между двумя каменными воротными столбами. Открывшийся вид захватывал дух. Пока машина медленно двигалась по белой мощеной подъездной дороге, Баффеты успели рассмотреть величественный трехэтажный георгианский особняк кремового цвета с зеленой французской крышей. Особняк окружали широкие лужайки, поэтому из дома хорошо просматривалось кладбище. Дорога направо, вниз по холму мимо колоннады деревьев, вела к старому дому Баффетов в Спринг-Вэлли и Тенлитауну, где Уоррен когда-то занимался доставкой газет и воровал мячи для гольфа в магазине Sears.

Через парадную дверь Баффеты вошли в гостиную, где им вместе с другими гостями предложили коктейли. На белоснежных стенах в обрамлении синих бархатных портьер висели картины из восточной коллекции матери Кей, работы Ренуара и гравюры Альбрехта Дюрера. Грэхем представила Баффетов другим гостям. «Кей очень лестно отзывалась обо мне, — рассказывал Баффет. — Она приложила много усилий, чтобы мне было комфортно. [И все же] мне было не по себе». Он никогда не был на таких официальных и величественных мероприятиях. Когда время коктейлей закончилось, их провели в огромную столовую, где Грэхем устраивала свои знаменитые обеды. Но обшитые панелями стены, освещенные пламенем свечей в бронзовых подсвечниках, не облегчили состояние Уоррена. Эта претенциозная столовая напугала его даже больше, чем гостиная. Хрустальные подсвечники и фамильный фарфор мерцали на круглых обеденных столах, хотя гости, которых пригласила Грэхем, затмили собой великолепие обстановки. В комнату в любой момент могли зайти президент США, иностранные лидеры, дипломаты, представители правительства, члены Конгресса от обеих партий, влиятельные адвокаты, ее постоянные друзья: Эд Уильямс, Скотти Рестон, Полли Виснер²⁸⁰, Рой Эванс, Эванджелин Брюс, Джозеф Алсоп и такие же люди, как Баффеты, которые были приглашены на торжество потому, что соответствовали тематике вечеринки или просто интересовали Кей.

Баффета посадили рядом с Джейн, женой Эдмунда Маски, что было довольно логично, учитывая тот факт, что ее муж гостил у Баффетов в Омахе. С другой стороны

сидела Барбара Буш, чей муж был американским представителем в Организации Объединенных Наций²⁹, а в скором будущем должен был занять пост главы американского бюро по связям с КНР в Пекине, целью которого было постепенное улучшение дипломатических связей с Китаем. Грэхем сообщила поварам, что гости готовы, и официанты начали разносить блюда. Уоррен старался не показывать, насколько ему неуютно. «Рядом со Сьюзи сидел какой-то сенатор. Он пытался заигрывать с ней. Положил свою руку ей на ногу и все такое. Что касается меня, то я чувствовал себя просто ужасно; я не знал, о чем говорить с этими людьми. Барбара Буш была очень любезна, она заметила, насколько неловко я себя чувствую».

Официанты следовали американской версии обслуживания «в русском стиле», подавая сначала первое блюдо, затем рыбное и только потом основное, вынося их на подносах, с которых гости сами брали тарелки. Блюда сменялись, а вино подливалось под непрекращающуюся и типичную для жителей Вашингтона светскую болтовню. Официанты приносили и уносили незнакомые приборы, такие как ножи для рыбы. Поскольку Уоррену предложили яства, которые он никогда не ел, и вина, которые он никогда не пил, блюда показались ему сложными и пугающими. Другие гости расслабились и чувствовали себя вполне комфортно, Баффет же ко времени подачи десерта оказался в состоянии полной прострации.

Он даже не пил кофе. И его дискомфорт превратился в абсолютный ужас, когда по установившейся традиции Грэхем встала и произнесла ясный, остроумный, элегантный и изысканный тост (который она, очевидно, заучила наизусть, предварительно написав, потому что все еще ощущала неуверенность перед публикой). Почетный гость, как предполагалось, должен был встать и произнести ответную речь.

«Но у меня не хватило мужества сделать это. Меня застали врасплох. Мне было так неловко; я даже подумал, что меня вырвет. Я не мог даже встать, не говоря уже о том, чтобы что-то говорить. Я вообще не был ни на что способен». Все, что Уоррену хотелось сделать, — это убежать как можно дальше. Позже, когда они со Сьюзи прощались с гостями, у них сложилось впечатление, что после своего отъезда они, простые ребята из Небраски, станут отличной темой для светских шуток в Джорджтауне.

«Тот сенатор еще на что-то надеялся в отношении Сьюзи. Когда мы уже собрались уезжать, он продолжал рассказывать ей, каким образом она может добраться до Сената, чтобы обязательно посмотреть его офис. Он так увлекся, что открыл дверь шкафа и вошел туда. Вот таким образом я и познакомился с Вашингтоном». И хотя официальное, блестящее общество, которое окружало влиятельную госпожу Грэхем, возможно, расстроило и напугало Баффета, он не собирался отказываться от этого мира. И в скором времени Сьюзи Баффет поняла, что ее муж хотел большего.

Глава 38. Спагетти-вестерн

Западная Омаха • 1973-1974 годы

Обедая с Кэтрин Грэхем в 1973 году, Баффет уже не был простым инвестором, скупавшим акции газет. Он становился бизнес-магнатом, правда, пока еще небольшого масштаба. Его владениями были Berkshire Hathaway и Diversified, а Чарли Мангер царствовал в Blue Chip Stamps.

Перекрестное владение этими тремя компаниями укрепило деловые отношения между Баффетом и Мангером и отчасти напоминало первые шаги империи, построенной Гордоном Уоттлсом — инвестором, которым Баффет безмерно восхищался²⁸¹. Его компания American Manufacturing напоминала русскую матрешку: открой ее — и внутри окажется другая компания, а в ней еще одна и так далее: Mergenthaler Linotype, Crane Со., Electric Auto-Lite...

Акции компаний торговались на бирже, поскольку, хотя Уоттлс и управлял ими, его доля не доходила до 100% ни в одной из них. С самого начала своей карьеры Баффет восхищался моделью Уоттлса. Он просчитывал, как лучше всего получить прибыль от тех же акций, которые покупал Уоттлс, и постоянно рассказывал о нем своим друзьям. «Нужно хорошенько изучить его модель и построить такую же», — говорил он¹.

«У Уоттлса была маленькая инвестиционная компания Century Investors, отчитывавшаяся перед Комиссией по ценным бумагам и биржам. Он соединил компании в цепочку — купил со скидкой акции компании, которая купила со скидкой акции другой компании, которая купила со скидкой акции еще одной компании... В конце цепочки находилась крупная компания Mergenthaler Linotype, две трети которой принадлежали American Manufacturing. В то время не нужно было подавать в Комиссию детальные данные о том, сколько именно акций куплено, поэтому никто ничего не знал, и Уоттлс продолжал покупать, пока не получал контрольный пакет. Таким способом он купил Electric Auto-Lite (частично через Mergenthaler), то же самое он проделал и с компанией Crane Со (не той, которая занималась канцтоварами, а той, которая поставляла слесарно-водопроводное оборудование). Где-то в этой цепочке находилась и Webster Tobacco. С финансовой точки зрения все они были дешевые, продавались со скидкой, и инвестор мог продолжать покупать их, делая деньги на каждой покупке. Обычно я в таких ситуациях скупал все имевшиеся в продаже акции. У меня в портфеле были акции Mergenthaler, Electric Auto-Lite и American Manufacturing². Конечно, в конце концов все это всплывет наружу, но эффективность этой модели так высока, что это будет уже неважно».

В начале своей карьеры Баффет ездил в компании White, Weld & Со в Бостон, чтобы познакомиться с Уоттлсом³.

«Мне было немного не по себе, и я сказал что-то типа: “Господин Уоттлс, могу я у вас кое-что спросить?” Он сказал: “Давай”, и я сразу же стал думать, что спросить. Он был очень добр ко мне. В течение десяти или пятнадцати лет я подражал ему. И он был очень похож на Грэхема. Никто, кроме меня, не обращал на него внимания. Он служил мне примером для подражания. Он зарабатывал деньги настолько понятным, логичным и правильным путем, что, следуя им, любой мог если не разбогатеть баснословно, то, по крайней мере, заработать хорошие деньги»⁴. Больше всего в модели Уоттлса Баффета заинтересовал способ, при котором одна компания могла законно купить дешевые акции другой. «Вам не нужно знать обо всем на свете. Исаак Ньютон сказал: “Если я проникаю взглядом глубже, чем другие, то только потому, что стою на плечах гигантов”. Это нормально — стоять на плечах других людей. В этом нет ничего плохого»⁵.

В конечном счете Уоттлс объединил Mergenthaler Linotype и Electric Auto-Lite в единую компанию под названием Eltra Corporation. Акции этой вновь созданной компании привлекали Билла Руана больше всего, потому что их доходность составляла 15% в год⁶.

Компании Баффета—Мангера начали чем-то напоминать Eltra перед объединением: Berkshire Hathaway была крупнейшим акционером Diversified и владельцем акций Blue Chip. Каждая из них также имела статус холдинговой компании по отношению к предприятиям, активы которых не продавались публично. A Blue Chip владела компанией Sees Candies, которая была настолько прибыльной, что с лихвой перекрывала потери быстро угасающего купонного бизнеса. От имени Blue Chip Мангер захотел купить 20% уже практически прекратившей существование инвестиционной фирмы Source Capital. «Мы купили их со скидкой, — говорил Мангер. — Продавцами были два говнюка. А у нас было правило: никаких дел с говнюками. Однако, узнав об этой компании, Уоррен сказал: ^мДля этих двоих придется сделать исключение из правила”»⁷.

Двадцать процентов, конечно, не обеспечат полный контроль, но определенное влияние — обязательно. Мангер и парочка талантливых ребят — Джим Джипсон и Джордж Майкалис, которые не были говнюками, вошли в совет директоров компании и начали приводить в порядок ее инвестиционный портфель.

Однако Source Capital была мелочовкой. Баффет и Мангер постоянно искали новый объект для покупки, достаточно большой, чтобы придать Blue Chip необходимый толчок к развитию (как это делала See’s Candies). И им удалось найти на сонном Западном побережье компанию Wesco Financial, занимавшуюся ссудами и сбережениями.

Когда брокер позвонил Баффету и предложил купить дешевые акции этой компании, Уоррен поговорил с Мангером, и они купили их от имени Blue Chip Stamps²⁸². А потом появилось сообщение, что Wesco собирается слиться с Financial Corporation of Santa Barbara. Акции этой компании пользовались большим спросом, и вокруг них возник ажиотаж, который так любили на Уолл-стрит. Аналитики полагали, что Wesco не стоит столько, сколько платила Santa Barbara⁸. Но Баффет и Мангер так не считали. Они думали, что активы Santa Barbara были переоценены, a Wesco продавали свои акции слишком дешево²⁸³. Баффет был вне себя и не верил своим глазам, когда знакомился с меморандумом об условиях сделки. «Они что, спятили?» — вопрошал он⁹.

Wesco, которую основала семья Каспер, располагалась в Пасадене, родном городе Мангера. Ей принадлежала ссудо-сберегательная компания Mutual Savings, которая процветала во время строительного бума после Второй мировой войны, когда с азиатского театра военных действий домой вернулась масса военных. Но даже это не способствовало росту Wesco. Тем не менее компания была довольно прибыльной из-за низких затрат¹⁰.

Единственным членом семьи основателей, заинтересованным в компании и имеющим возможность войти в совет директоров, была Бетти Каспер Питерс. Она считала, что руководители Wesco относятся к ней слишком снисходительно и отклоняют все ее предложения, которые могли бы способствовать росту компании. Вместо этого они использовали имя и наследие ее семьи как шанс вырваться вперед на белом коне¹¹. Питерс была изящной широкоскулой женщиной с прекрасным вкусом. У нее была ученая степень в области истории искусств, дети-школьники и отсутствовал какой-либо опыт бизнеса, зато имелся семейный виноградник в Напе, за которым она ухаживала большую часть своего времени. Теперь по средам она приезжала в Пасадену, чтобы присутствовать на собраниях членов правления. Она обнаружила, что руководить деятельностью по предоставлению ссуд и сбору депозитов для нее все равно что заниматься черной магией. Она подписалась на все газеты и журналы по этой теме и стала их внимательно изучать.

По мере роста неудовольствия Питерс стала все активнее стремиться к слиянию компаний. Она понимала, что предложение со стороны Santa Barbara не самое лучшее, но руководители компании были сравнительно молоды, умны и агрессивны. И хотя Бетти считала, что они слишком много времени проводят в своих загородных клубах, они вели дела энергично и амбициозно — именно так, как она считала правильным.

На момент объявления о слиянии компаний Blue Chip уже принадлежало 8% Wesco. Мангер думал, что, продолжая покупать их акции, сможет перебить предложение Santa Barbara. Но он обнаружил, что для этого может потребоваться приобретение 50% акций, а это уже серьезная проблема. Мангер имел больше причин покупать эти акции, чем Баффет, потому что Blue Chip была самой важной инвестицией в его партнерстве. Он настаивал на дальнейшей покупке; Баффет же считал, что 50% — это слишком много, и хотел повременить¹².

Вскоре после этого Мангер встретился с генеральным директором Wesco Луи Вин-ченти и попытался убедить его отказаться от сделки с Santa Barbara¹³. Винченти отмахнулся от Мангера как от мухи, хотя раньше такое никому не удавалось.

Как бы то ни было, Мангер и Баффет не собирались выдвигать жесткое конкурентное предложение. Мангер считал, что в этом нет необходимости. Он написал Винченти, взывая к высшим ценностям¹⁴. Конечно, его логичные рассуждения могли повлиять на решение директора. Wesco продавала свои акции слишком дешево, и нужно было только донести эту мысль до Винченти. Поэтому Мангер сказал ему, что им с Баффетом по душе и сам Винченти, и его компания, и стиль его руководства. Он сказал что-то типа: «Вы помолвлены с другой девушкой, и мы не можем обсудить все детали, но если бы вы были свободны, нам бы хотелось с вами работать»¹⁵.

Старомодное понятие об этике в духе Бенджамина Франклина, присущее Манге-ру, и безукоризненное соблюдение правила, согласно которому бизнесмены должны согласовывать свое поведение друг с другом, звучали в ушах Винченти настоящей музыкой. В одном разговоре он случайно упомянул Бетти Питерс и то, что она как акционер стремится к слиянию компаний.

Мангер отправил генерального директора Blue Chip Дона Коппела на встречу с Питерс. Она не приняла его всерьез и отправила обратно ни с чем¹⁶. Настало время для тяжелой артиллерии. Через десять минут после ухода Коппела ей позвонил Баффет. Питерс только что закончила читать главу, посвященную ему, в книге Джерри Гудмена, которую муж подарил ей на Рождество. «Вы действительно тот самый Уоррен Баффет из книги Supermoney?» — спросила она.

Баффет подтвердил, что он именно тот, кто, по словам Джерри Гудмена, воплощает в себе победу прямолинейного мышления и высоких стандартов над глупостью, сумасбродством и безрассудностью. Питерс охотно согласилась встретиться с Баффетом в зале ожидания Ambassador Lounge в аэропорту Сан-Франциско двадцать четыре часа спустя.

С бутылкой пепси в руках Баффет дружелюбно и мягко задавал вопросы, преуменьшая свой талант и заслуги. Они говорили в течение трех часов, главным образом об Омахе, где выросла мать Питерс, и о политике. Питерс, демократ до мозга костей, оценила взгляды Баффета. В какой-то момент разговора он наконец сказал: «Бетти, я думаю, что у меня получится намного лучше, чем у Santa Barbara. Поскольку вы отказываетесь от компании, почему бы не дать нам такой шанс?»

Баффет понравился Питерс, и она подумала, что, может быть, он действительно добьется большего, чем молодые люди из Santa Barbara. Теперь она беспокоилась, не произойдет ли с Баффетом чего-нибудь плохого после того, как она отдаст ему свой голос. Он заверил ее, что у него есть партнер, который позаботится о Berkshire и семейных ценных бумагах, если его переедет гипотетический грузовик.

Приехав в Пасадену в следующий раз, Питерс встретилась с Баффеттом и Ман-гером за завтраком в старом отеле Huntington Hotel, с тем чтобы получше познакомиться с этим загадочным партнером Баффета. Баффет и Мангер поинтересовались, могут ли они прийти на заседание правления Wesco. Питерс поступила довольно мудро и храбро — она решила, что лучше выглядеть капризной мадам в глазах правления, чем позволить им допустить серьезную ошибку. На ближайшем заседании она попросила членов правления отступить от намеченного курса и встретиться с Баффетом и Мангером. Но они отмахнулись от этого предложения и на внеочередном собрании проголосовали за принятие всех мер, необходимых для скорейшего заключения сделки с Financial Corporation Santa Barbara¹⁷.

Они забыли, кому фактически принадлежит компания, и это было большой ошибкой. Питерс организовала встречу Мангера и Баффета со своими братьями, чтобы набрать необходимое количество голосов. Когда спустя неделю члены правления встретились вновь и подтвердили свою позицию, Питерс уже приняла окончательное решение и проголосовала против сделки с Santa Barbara. Таким же образом поступила и вся ее семья.

«А потом мне надо было вернуться в отрезанный от всего мира зал заседаний в Пасадене, — рассказывала Питерс, — и объявить всем этим консервативным господам и руководству компании, что мы не будем сливаться с Santa Barbara». Под окнами зала заседаний раскинулась площадь с фонтанами. «Если бы окна были открыты, — вспоминала она, — они выбросили бы меня на улицу. Наверное, у каждого из них в мозгу была только одна мысль: “О боже, вот что происходит, когда женщинам разрешают принимать решения!”»¹⁸

Так же думали и на Уолл-стрит — цена акций Wesco резко упала с 18 до 11 долларов. По словам одного аналитика, руководство Wesco состояло в основном из пожилых и совсем не агрессивных людей. Другой утверждал, что Santa Barbara платит слишком много за «заторможенную компанию, которой руководят старики». Еще один аналитик вообще назвал ее «мусором»¹⁹. Баффет и Мангер оценили смелый поступок Питерс и чувствовали себя ее должниками²⁰. Они решили, что Wesco должна принадлежать непосредственно им, и считали, что смогут нанять Винченти и заручиться его сотрудничеством. Однако к тому времени стало очевидно, что Луи Винченти не будет слепо следовать за ними, как ягненок за своей матерью. Поэтому они открыли свои кошельки и приказали брокерам покупать акции по текущей цене. Blue Chip заплатила по 17 долларов за каждую акцию Wesco — то есть цену, по которой они продавались до того, как сделка с Santa Barbara провалилась.

«Мы, конечно, были весьма эксцентричны, — говорил Мангер. — Мы сознательно заплатили больше, но уж очень хотелось растоптать чертову сделку по слиянию, и покупать акции по сниженной рыночной цене в этих условиях было не особенно красиво. Мы могли бы воспользоваться нашим преимуществом, но решили выиграть честно. Правда, этого никто не оценил. Наоборот, все считали, что это подло и нечестно. Нам казалось, что, разрушая их планы и покупая их активы задешево, мы не сможем произвести хорошего впечатления на Луи Винченти. Это выглядело бы как черт знает что, а мы хотели сотрудничать с ним еще очень долго. Мы показали себя с лучшей стороны»²¹.

К марту 1973 года Blue Chip принадлежала четверть активов Wesco. И Баффет, который постоянно пополнял свои запасы акций Blue Chip, продолжал скупать все больше и больше. Годом раньше он обменял акции компании Thriftimart, принадлежавшие Diversified, на акции Blue Chip. С учетом 13%, принадлежавших непосредственно ему, и 35%, находившихся во владении Berkshire и Diversified, Баффет стал самым крупным акционером Blue Chip. Компания открыла официальный тендер на акции Wesco, на этот раз выплачивая по 15 долларов за акцию, и скупала их до тех пор, пока не набрала больше чем половину всего пакета акций²². В течение нескольких недель Мангер встречался с Винченти и рассказывал ему о своем видении деятельности и будущего компании²⁸⁴, которое, на удивление, совпадало с видением Баффета относительно будущего Berkshire Hathaway и Diversified. Wesco во главе с Мангером стала еще одной матрешкой²³, которая пряталась внутри Blue Chip.

Вскоре после того, как Blue Chip купила большую часть Wesco, весь фондовый рынок рухнул²⁴. Доля Баффета в Washington Post потеряла четверть стоимости²⁸⁵. Обычно в этих обстоятельствах он купил бы еще. Но он обещал Грэхем, что больше не будет этого делать. Тем не менее он порекомендовал эти акции своим друзьям²⁵.

В итоге вместо того, чтобы купить еще больше акций Post, Баффет, всегда веривший в принцип концентрации, начал искать новые возможности пополнить свои активы, с огромной скоростью покупая акции других компаний — National Presto, которая занималась производством скороварок и аппаратов для изготовления попкорна²⁶, и Vornado Realty Trust, где он даже стал членом правления благодаря тому, что купил довольно большую часть акций²⁷.

В Berkshire Hathaway было несколько акционеров, которые поддерживали инвестиционную политику Баффета и никогда не поставили бы под сомнение его решения. Поэтому он игнорировал мнение господина Рынка, который снизил стоимость его портфеля до невозможно низкой отметки. Другие же не были настолько удачливы. Фонд Билла Руана Sequoia Fund переживал ужасные времена, и главный финансовый спонсор Боб Мэлотт был крайне недоволен. Они познакомились еще в те времена, когда учились в Гарварде, а затем жили в одной квартире и когда Руан работал в Kidder, Peabody & Со в Нью-Йорке. Малотт, недовольный сложившейся ситуацией, обратил внимание на Баффета и его послужной список. Он попросил Баффета помочь им с пенсионным фондом возглавляемой им компании FMC Corporation. Баффет отправился в Сан-Диего и провел несколько дней, разговаривая с инвестиционными менеджерами и объясняя им свою точку зрения на инвестиционную политику. Попутно он превратил их в последователей Грэхема, что в конечном счете должно было дать эффективные результаты. Поначалу он отказался от непосредственного управления портфелем, но в конце концов согласился взять на себя часть²⁸. Однако при этом он предупредил: в списке его приоритетов FMC будет занимать последнее место после Berkshire, Diversified, самого Уоррена и Сьюзи Баффет. Осторожный Малотт все равно ухватился за эту возможность, потому что понял главное: Баффет берется за работу, а это значит, что она будет сделана превосходно²⁹.

* ^{286 286}

Разрываясь между FMC, Vornado, Blue Chip и Wesco и регулярно посещая Нью-Йорк, Баффет разъезжал по стране большую часть своего времени. Кроме того, он был занят, обхаживая Кэтрин Грэхем. Он произвел на нее такое хорошее впечатление, что она начала регулярно звонить ему и спрашивать совета. Сьюзи в это время моталась по Омахе, будучи членом Городской лиги. Она все еще учреждала стипендии и поддерживала свое последнее увлечение — организацию Future Central Committee, которая пыталась спасти ее альма-матер — Central High School — от сегрегации при транспортировке белых и черных школьников в одних и тех же школьных автобусах³⁰.

К середине 1973 года даже домашний пес Гамильтон заметил тишину и пустоту, которая царила в некогда шумном доме Баффетов³¹. Хоуи учился в колледже Augustana за 400 километров от Омахи. Сьюзи-младшая, недовольная Университетом Линкольна, перешла в Калифорнийский университет, где начала специализироваться на уголовном судопроизводстве³². Питер, который никогда не требовал к себе особого внимания, учился в десятом классе средней школы. Размышляя о переезде в Калифорнию, Сьюзи взяла его с собой, чтобы посмотреть школы в округе Орандж. Но они остались в Омахе, и теперь Питер проводил большую часть своего времени в подвале, где Сьюзи, которая в свое время привила ему любовь к фотоделу, оборудовала фотолабораторию³³.

Теперь она часто сидела допоздна в одиночестве и слушала музыку, которая переносила ее в какие-то одной ей ведомые дали³⁴. Она любила джазового гитариста Уэса Монтгомери и группу Temptations, которые играли музыку в стиле соул и пели о мире, в котором мужчины страдают слишком часто²⁸⁶. Она читала такие книги, как автобиография Майи Энджелоу «Я знаю, почему поют птицы в клетках» о борьбе с расизмом, о сексуальном насилии и о репрессиях, которые полностью испортили ее молодость. «Мысль о том, что человек может жить не там, где хотел бы, никак не отпускала ее», — говорил Питер. И это неудивительно, принимая во внимание ее детство, когда она вынуждена была много времени проводить в больничной палате или наблюдать за тем, как ее сестру воспитывают, закрывая в кладовке. Сьюзи жаждала романтики, но при этом понимала, что они с Милтом никогда не поженятся. И тем не менее не могла заставить себя порвать с ним.

Она проводила много времени, играя в теннис со своими друзьями в парке Дьюи. Одним из них был тренер Джон Маккейб. Это был человек с заниженной самооценкой и печалью в глазах, которая напоминала ей ее собственную тоску. От него так и веяло хрупкостью и слабостью, свойственными большинству ее одиноких друзей, но именно к нему она почувствовала какое-то влечение³⁵. Теперь у нее были причины проводить большую часть времени вне дома, приживалы последовали за ней, и дом опустел и затих, отдыхая от былой ежедневной кутерьмы. Питер, который никогда не стремился к такой же жизни, как у родителей, замечал лишь растущую тишину, но не ее причину. Приходя домой из школы, он играл с Гамильтоном, готовил себе обед и спускался в свою лабораторию³⁶.

Баффет думал, что их брак стабилен и неизменен, однако он претерпевал постоянные изменения. Когда Уоррен был дома, Сьюзи по-прежнему посвящала ему все свое время. Он видел, что она занята своими делами, и хотел, чтобы она была счастлива. Но при этом он считал, что именно забота о нем и делает ее счастливой. Ему казалось, что их жизнь совсем не изменилась и сохраняет прежний баланс.

* ^{287 287}

В конце 1973 года, когда рынок лежал в обмороке, «отошедший от дел» Уоррен беспрерывно покупал акции других компаний. Помимо операций с Cap Cities и Washington Post, а также крепнущей дружбы с Кей Грэхем, интерес Баффета к СМИ за прошедшие несколько лет перерос в глубокое понимание предмета на всех уровнях. Однажды за обедом в Лагуна-Бич Кэрол Лумис начал закидывать друга Баффета Дика Холланда, работавшего в рекламной компании, вопросами о сути рекламного бизнеса. «Каждый раз, когда он это делал, — вспоминал Холланд, — я понимал, что готовится что-то большое». Они вчетвером продолжали разговаривать о бизнесе, в то время как Сьюзи и Мэри Холланд занимались своими делами. Как и ожидалось, в определенный момент Баффет позвонил своему брокеру и вложил почти три миллиона долларов в акции рекламных агентств Interpublic, J. Walter Thompson и Ogilvy & Mather. Их акции оказались крайне дешевыми — он заплатил за них сумму, не превышавшую трех величин их годового дохода.

В то время большинство активов, которые купил Баффет, находились в нестабильном состоянии. К началу 1974 года акции, за которые он заплатил 50 миллионов долларов, потеряли четверть своей стоимости. Даже акции Berkshire начали потихоньку снижаться в цене, достигнув отметки 64 доллара за акцию. Некоторые из прежних партнеров, у которых остались эти акции, начали волноваться, не допустили ли они ошибку.

Однако Баффет воспринимал сложившуюся ситуацию совсем по-другому. Он хотел купить еще больше акций Berkshire и Blue Chip. «Но я исчерпал все свои запасы. Я потратил все 16 миллионов долларов, которые получил от партнерства. Однажды я проснулся, и у меня не было денег вообще. Конечно, я получал 50 000 долларов в год от деятельности Berkshire Hathaway плюс комиссию за управление FMC²⁸⁷. Но это были мелочи, у меня не было никакого собственного капитала. Надо было начинать все сначала».

Он был очень, очень богат, но при этом у него вообще не было свободных денежных средств. Однако у компаний, которыми он владел, особенно у Berkshire Hathaway, имелись достаточные запасы наличности для покупки акций других компаний. Чтобы перевести часть денег из Berkshire в Diversified, Баффет создал перестраховочную компанию, то есть компанию, которая страхует другую страховую компанию³⁷. Эта компания — Reinsurance Согр. — приняла на себя часть бизнеса National Indemnity, получала соответствующие премии и покрывала убытки. National Indemnity была настолько прибыльной и приносила столько свободных средств — премий, выплаченных до подачи претензий, что, получив часть ее бизнеса, Diversified как будто напрямую подключилась к громадному потоку денег. По прошествии времени это принесло компании миллионы и миллионы долларов²⁸⁸.

Поэтому Баффет начал покупать акции других компаний от имени Diversified. В основном он следовал модели Уоттлса и покупал акции Blue Chip и Berkshire Hathaway. Вскоре Diversified владела уже 10% Berkshire. Это было похоже на то, как если бы Berkshire выкупила обратно свои собственные акции, но не совсем. Эти две компании принадлежали двум разным владельцам. Баффет все еще запрещал своим Друзьям покупать акции Berkshire, в то время как он сам, Мангер и Готтесман были партнерами в Diversified³⁸.

Но даже при том, что они периодически обменивались различными идеями и поддерживали друг друга в бизнесе, их интересы не всегда совпадали. Когда Мангера под присягой спросили, был ли он «альтер эго» Баффета, он ответил: «Нет». Он признавал, что у них была схожая манера поведения и речи, но он «никогда не был его младшим партнером». «У меня была своя собственная сфера деятельности», — подчеркивал Мангер³⁹. Один раз он сообщил Баффету, что нашел пакет акции Blue Chip и хотел бы вместе с Готтесманом купить их для Diversified. Баффет же намеревался приобрести этот пакет для Berkshire Hathaway. После обсуждения, кому эти акции нужнее, Мангер и Готтесман победили, и Diversified получила их⁴⁰.

Тем не менее Баффету принадлежали 43% Diversified. Акции Berkshire добавили почти 5% к его личному капиталу. Покупать акции через Diversified было очень удобно, потому что при этом цена на акции Berkshire оставались стабильной. Правда, вряд ли это было важно кому-то, кроме самого Баффета⁴¹.

Так почему же он это делал?

«Berkshire как бизнес стоила не более 40 долларов за акцию. Никто бы не заплатил ни цента больше за акции текстильной фабрики и страховой компании. И половина этих денег, 20 долларов из 40, приходилась на крайне паршивый бизнес. И я не знал, что делать, буквально не видел выхода из сложившейся ситуации. Я ведь уже был достаточно богат. Поэтому я поспорил с самим собой, что обязательно что-нибудь придумаю. И хотя это кажется эгоистичным, любой, кто думал, что она стоит больше 40 долларов, фактически клал деньги прямо мне в карман, поскольку компания столько не стоила».

Он не знал, что делать, кроме как инвестировать дальше. Верн Маккензи, который приехал из Нью-Бедфорда, чтобы занять должность бухгалтера компании, считал, что для Баффета это «была просто интересная игра». Все, что он делал, лишь укрепляло его положение. Он покупал тайно, чтобы избежать возможного столкновения с другими любителями дешевых акций, и следовал своей обычной манере — накапливать как можно больше. Но как президент Berkshire Hathaway и Diversified он главным образом покупал акции у своих бывших партнеров. Будучи абсолютно законными, эти действия тем не менее считались не совсем спортивными. Однако то, что партнеры все равно хотели продать свои акции, служило ему достаточным оправданием.

Баффет продолжал покупать акции Blue Chip Stamps, хотя компания все еще была вотчиной Мангера. Она владела отличной компанией под названием Sees, и Баффет набросился на ее акции, как акула на откормленного тюленя. А поскольку его финансовые ресурсы были практически неограниченными, доля Баффета быстро превзошла объединенную часть Мангера и Рика Герина — приятеля Мангера по Тихоокеанской фондовой бирже, который теперь управлял собственным инвестиционным партнерством.

Баффет покупал акции Blue Chip везде, где мог, включая руководителей и директоров компании. Один из них, Уэйн Гриффин, в ответ на предложение Баффета купить у него акции по 10 долларов за штуку запросил 10 долларов и 25 центов. Баффет не уступал, и они зашли в тупик. Тогда Гриффин предложил подкинуть монетку. Баффет был озадачен тем, что Гриффин готов поверить ему на слово, не видя, на какую сторону она упадет. Он понял, что Гриффин поддался чарам «баффетирования». Было понятно, что, решившись на такой метод решения спора, в глубине души он согласен на 10 долларов, как и получилось в итоге.

Однако теперешняя скупка акций отличалась от того, что Баффет делал раньше, выбирая только «сигарные окурки». Перед Blue Chip, Diversified и Berkshire стояли две проблемы. Поскольку Баффет укреплял контроль, деньгам, которые непрерывно вливались в активы Berkshire и Diversified благодаря страховой компании, нужно было найти хорошее применение. И в этом должна была помочь Blue Chip и ее юридические проблемы.

К концу 1973 года Blue Chip выиграла 11 судебных процессов²⁸⁹. Единственный нерешенный вопрос был связан с постановлением Министерства юстиции о продаже трети компании на рынке. А это было нелегко, потому что «решение президента о замораживании цен на продовольственные товары перекрывало нам воздух с другой стороны, — писал Дон Коппел. — Бакалейщики возмущались и боялись огромных потерь, а то и банкротства»⁴². Цены росли не по дням, а по часам. В надежде приостановить инфляцию президент Никсон заморозил цены на товары широкого потребления. Торговцам пришлось придумывать, как при замороженных ценах не потерять свой бизнес из-за растущих затрат.

Бизнес по продаже купонов был мертв, но у непримиримого покупателя Баффета был свой план. После серии торговых операций Blue Chip заняла свое место среди других матрешек. По словам Баффета, в этом не было ничего особенного, все шло как обычно. С учетом всех акций, купленных непосредственно самим Уорреном, на тот момент ему принадлежало более 40% акций Berkshire и более 25% активов Blue Chip Stamps. Даже при том, что эти акции продавались по сниженной цене, он мог заключать больше сделок и покупать больше акций, потому что все матрешки постоянно «подзаряжались» деньгами, зарезервированными для выплаты по претензиям. Это очень помогало общему состоянию дел.

И в самом страховом бизнесе наблюдались улучшения по сравнению с теми мрачными днями работы на рынках географических карт и текстильных фабрик, когда все было таким нестабильным. Помимо Sees Berkshire владела не только огромным генератором резервных денег под названием National Indemnity, но и несколькими небольшими страховыми компаниями, которые, как надеялся Баффет, со временем превратятся в «маленькие электростанции». Поэтому он тратил на приведение их в порядок много усилий и времени. К тому времени Баффет уже избавился от Hochschild-Kohn и продолжал сокращать текстильное производство.

Но в действительности Berkshire, Diversified и Blue Chip обладали всего двумя преимуществами. Первое — гомеостатическая бизнес-модель, цель которой — переток свободных резервных средств в холдинговую компанию, чтобы соответствовать постоянно изменяющимся условиям рынка. Второе — возможность капитализации, в результате которой инвестиции и резервные средства со временем удваивались или даже утраивались.

Новизну и потенциал модели Баффета невозможно переоценить. Ничего подобного на рынке не существовало и вряд ли возникло бы в ближайшие нескольких лет. «Это был золотой век распределения капитала», — говорил он.

Огромное значение имело правильное распределение времени и усилий. Средства от страховых компаний поступали в Berkshire и DRC, а рынок терпел крах — именно такие условия работы Баффет любил больше всего. И хотя он еще не решил, что делать с предприятием, созданным к концу 1974 года, в двух вещах он был уверен. Первая — эффективность этой бизнес-модели, а вторая — его умение использовать ее в своих интересах. Кроме того, он был уверен в себе.

«Всегда, — говорит он. — Всегда».

Глава 39. Гигант

Омаха и Лос-Анджелес • 1973-1976 годы

Говард Баффет оказался в числе редких счастливцев, которые продолжали преуспевать и после краха фондовой биржи 1929 года. После второй большой катастрофы столетия взошла звезда и его сына²⁹⁰. Но времена изменились; слава в деловом мире теперь распространялась и за его пределы. Баффет закрывал свое партнерство во время бурного развития СМИ в Соединенных Штатах — кабельное телевидение преобразило мир, газетные компании становились публичными, а рекламный бизнес все еще переживал золотой век, когда фактически вся страна собиралась перед телевизорами по вторникам и смотрела «Счастливые дни»²⁹¹.

Баффета всегда манил мир массмедиа. Он вошел в новую фазу своей жизни, известность, которую он получил после публикации статьи в Forbes в 1969 году и посвященной ему главы в книге Supermoney, способствовала укреплению его репутации, и он наслаждался этими результатами. Теперь он был не только инвестором в медиа, но и объектом их интереса. Сама Кэтрин Грэхем уделяла ему внимание и воздавала ему должное, что вывело «парня из Омахи» на орбиту одной из самых главных газет в Соединенных Штатах.

Привыкнув обращаться за помощью к влиятельным людям, Грэхем стала спрашивать совета и у Баффета. А того не нужно было долго упрашивать поделиться своим мнением.

«В первый раз, когда она собиралась на встречу с представителями Нью-Йоркского общества финансовых аналитиков, я приехал в ее квартиру воскресным утром, чтобы помочь написать речь. Она была в полном отчаянии, даже в ужасе от того, что ей придется стоять там, перед мужскими взорами. Кэтрин всегда сложно давались выступления перед людьми. У нее было прекрасное чувство юмора и великолепный ум, но при этом она буквально цепенела перед толпой. Особенно если ждала, что ее будут спрашивать о числах и расчетах».

Роберт Редфорд рассказывал в одном из интервью, что, когда он встретился с Кэтрин, чтобы обсудить фильм «Вся президентская рать»²⁹² по мотивам уотергейтского скандала, у нее был такой вид (по выражению Редфорда, «сжатые челюсти и голубая кровь»), который ясно говорил о том, что ее частная жизнь закрыта для всех. Редфорд подумал, что «она продолжает произносить речи и принимать премии»¹ — именно потому, что не хочет оказаться под властью своих страхов.

Грэхем жила в большой квартире на верхнем этаже только что построенного небоскреба UN Plaza, с окнами, выходящими на Ист-Ривер. После того как Баффет приехал, они устроились в гостиной и начали работать в окружении восточных вещиц и антиквариата из коллекции Агнес Мейер.

«Она придумывала разные вопросы, которые, как ей казалось, могли задать участники, например, по какой цене она покупала тонну газетной бумаги. Она полагала, что ее общение с аудиторией будет напоминать викторину. Я же сказал ей, что это вообще неважно. В любом случае она платила за бумагу примерно столько же, сколько и все остальные. Я старался отвлечь ее от запоминания отдельных фактов и обратить внимание на выступление в целом и на основных его идеях». Она хотела продемонстрировать, что, занимаясь журналистикой, можно получить хорошую прибыль. Услышав это, Баффет фыркнул про себя и попытался ее переубедить. «Конечно, качественная журналистика каким-то образом связана с хорошими деньгами. Но дело было совсем в другом. Я пытался убедить ее, что она намного умнее всех тупых мужчин-снобов, перед которыми ей предстояло выступать. Именно эта ее черта и привлекала меня с момента нашего знакомства».

Как бы иронично это ни звучало, но Баффет превратился для Кей Грэхем в личного преподавателя принципов Дейла Карнеги. Ему, как никому другому, был знаком страх перед публичными выступлениями. Однако благодаря Сьюзи, которая опекала его все эти годы, он научился действовать более тонко. Он научился предугадывать реакцию людей и высказываться в мягкой, безобидной манере. Если раньше в его письмах чувствовались неловкость и скованность, то теперь он более искусно владел словами и стал более чутким и отзывчивым. Он научился слушать, проявлять интерес к другим людям и разговаривать о чем-то еще, кроме акций. Немалую роль в этом сыграла Грэхем, которой он был искренне очарован.

Когда они закончили и отрепетировали речь, Кэтрин сказала, что ей нужно на вечеринку к Аньелли*. «Почему бы вам не пойти со мной? Вам наверняка понравится», — сказала она. Баффет всегда подчеркивал, как некомфортно он чувствовал себя на гламурных вечеринках, которые его совсем не интересовали. Тем не менее он пообещал Грэхем, что обязательно присоединится к ней. Вечером он покинул свой номер в гостинице Plaza, заехал за Грэхем и вместе с ней отправился в фешенебельный Ист-Сайд.

«Мы были просто невероятной парой: ей за пятьдесят, а мне около сорока. Мы приехали на вечеринку, которая проходила в огромной квартире, больше похожей на триплекс. Кей была знакома со всеми гостями. А я как будто попал на сборище из фильма “Сладкая жизнь”**. Правда, я был всего лишь статистом, державшимся в тени. Мне хотелось замедлить время, чтобы в деталях рассмотреть происходящее. Однако самого Джанни Аньелли, директора Fiat, и его жены Мареллы на вечеринке не было. У меня было впечатление, что мы на карнавале, но без ярких костюмов».

Именно тогда Баффет увидел другую сторону Грэхем. Чем сильнее он узнавал ее, тем противоречивее она ему представлялась. «Испуганная, но непримиримая. Аристократка и демократка одновременно. Обиженная теми, кого она больше всего любила». Он был удивлен тем, как часто она вспоминала своего бывшего мужа спустя десять лет после его самоубийства.

«При первой встрече она меняла тему сразу же, как только речь заходила о Филе. Она описывала его такими словами, в которые сложно было поверить, учитывая то, как он с ней обращался. Но после того как я узнал ее получше, она рассказала о нем и их отношениях немного больше. Она считала, что недостойна его, что не имела права даже находиться с ним в одной комнате. Они много времени проводили с четой Кеннеди, и она постоянно чувствовала, что ей там не место. Все, что Фил говорил, было забавным, все, что он делал, было правильным. Когда он бил детей прямо у нее на глазах, она не вмешивалась и так далее».

Учитывая особенности воспитания самого Баффета, было очевидно, что он найдет общий язык с Грэхем, которая тяжело переживала последствия воспитания жестокой, невнимательной матерью и годы издевательств со стороны мужа-садиста с невылеченным биполярным расстройством. Уоррен вел себя так, что Кэтрин чувствовала себя в его обществе в полной безопасности. К весне 1974 года он стал ее самым доверенным лицом. В свою очередь, он ухватился за возможность преподавать CEO Washington Post основы бизнеса. Он всю жизнь хотел сыграть Пигмалиона, а она была его собственной Элизой Дулиттл***. Будучи более терпеливым, чем Генри

* Джанни Аньелли, внук основателя компании Fiat, президент компании Fiat и футбольной команды «Ювентус». В 1966 году подписал с правительством СССР контракт на строительство автомобильного завода в Тольятти. Прим, персе.

** La Dolce Vita — кинофильм Федерико Феллини (1960), посвященный жизни римской богемы. Получил Гран-при Каннского кинофестиваля. На протяжении нескольких месяцев был запрещен к показу в Италии, однако запрет был снят после очередной смены правительства, что обеспечило фильму немалую рекламу и кассовый успех. Прим, перев.

*** Герои пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион». Профессор Хиггинс, заключивший пари со своим другом, обязался обучить цветочницу-кокни Элизу Дулиттл манерам и правильному английскому произношению (по некоторым данным, разговорное выражение Уау! (Wow!) получило популярность именно благодаря репликам Элизы). Прим, перев.

Хиггинс, он мягко и ненастойчиво посвящал ее в секреты делового мира и часто присылал Кей и ее сыну Дону полезные и интересные статьи.

Влияние Баффета росло, и Грэхем заметила, что при словах «Уоррен сказал» некоторые члены правления начали вздрагивать². Сам же Баффет надеялся, что его пригласят присоединиться к совету директоров. Когда Том Мерфи предложил ему войти в состав правления Cap Cities, Баффет отказался в надежде услышать такое же предложение от Post²⁹³. Мерфи рассказал об этом Кэтрин, которая тут почувствовала себя «дурой» из-за того, что не догадалась об этом сама³.

* ^{293 293}

Сьюзи считала, что Уоррену не нужно брать на себя еще больше обязательств, а, наоборот, продать часть своих акций и использовать деньги на более благородные дела. Она рассказала ему о филантропе Стюарте Мотте, который возглавлял Благотворительный фонд Стюарта Р. Мотта и выделял деньги на акции по сохранению мира, контролю над вооружениями и программы планирования семьи. Баффеты были богаче Мотта, который начал с 25 миллионов долларов. «Почему бы тебе не отойти от дел? — спрашивала Сьюзи. — Стюарт Мотт занимается кучей разных вещей, но при этом не работает каждый день». Но Уоррен не собирался все бросать. Его философия оставалась неизменной: 50 миллионов долларов сегодня превратятся в 500 миллионов долларов в будущем. Тем не менее он все еще ощущал себя частью семьи и старался внимательно прислушиваться к тому, что говорила ему жена. По напряжению в поведении Сьюзи он понял, что ей чего-то не хватает в жизни. Питер уже оканчивал школу и не нуждался в былой опеке и заботе. «Сьюзи, ты как будто потеряла работу, на которой проработала 23 года, и теперь не знаешь, куда податься», — говорил Уоррен.

Спасением в этой ситуации стало пение. Племянник Билли Роджерс сочинил для нее несколько гитарных треков, чтобы она могла записывать себя и слушать песни в своем исполнении. Роджерс играл на джазовой гитаре в Mr. Toads, Spaghetti Works и других клубах Омахи, и благодаря ему Сьюзи начали узнавать в местной музыкальной среде. Но на первых репетициях она, по собственным словам, «практически умирала от страха» и «пела просто ужасно». Последний раз она выступала публично десять лет назад на благотворительном мероприятии в школе Сентрал-Хай. Поэтому она начала брать уроки вокала и работать над современными балладами и песнями о любви. В июле того же года Сьюзи дебютировала перед друзьями на частной вечеринке в Эмеральд-Бей. По ее словам, гостям понравилось ее выступление⁴. А Уоррен был просто в восторге от такого внимания к таланту его жены и адресованных ей бурных аплодисментов.

* » ²⁹³

Пока семья Баффета отдыхала в Эмеральд-Бей, Уоррен пригласил в гости Грэхем, которая готовилась к встрече с аналитиками в Лос-Анджелесе. Предчувствуя, что Кэтрин собирается предложить ему место в составе правления Post, Баффет задолго до ее прибытия ходил по офису счастливый и взволнованный, как ребенок в канун Рождества⁵.

Глядя на дом Баффетов с крутой подъездной дорогой, ведущей прямо к пляжу, могло показаться, что его взяли в аренду на лето: ему не хватало множества мелких деталей, свидетельствующих о том, что в нем постоянно живет одна и та же семья. Уоррен не задумывался о том, какое впечатление это место произведет на Грэхем, владелицу нескольких огромных великолепных особняков, включая ферму в Глен-Велби и гигантский дом на набережной Мартас-Винъярд.

Однако при этом он внушил своей жене, что они должны постараться изо всех сил и произвести на Грэхем хорошее впечатление. Поэтому в первый же день после приезда Кэтрин Сьюзи встала ни свет ни заря и стала активно притворяться, что занимается домашними делами. Она приготовила завтрак на троих, и они с Баффетом попытались впихнуть в себя по нескольку кусочков пищи. Остальную часть дня Баффет полностью посвятил Грэхем, рассказывая ей о газетах, журналистике, политике и пытаясь подвести разговор к долгожданному предложению о вхождении в состав правления.

В какой-то момент он отложил свои газеты, надел специально купленные для этого события плавки, раскрыл новый, купленный для встречи с Грэхем пляжный зонт, и они спустились по крутой дороге на пляж, где отдыхали остальные члены семьи. «Раньше я считал, что неплохо иметь под боком океан, можно слушать по ночам шум прибоя, любоваться его красотой и все такое. Но когда я это все получил, то понял, что такие вещи лучше приберегать на старость», — говорил Баффет. Однако теперь, посидев немного на песке и полюбовавшись на воду, он решил искупаться и начал храбро заходить в океан. Глядя на его попытки, Сьюзи и дети «просто умирали от смеха».

Что думала Сьюзи об этом экстравагантном для Уоррена поступке, осталось неизвестным. Но сам он утверждал, что сделал это «только для Кей».

В воскресенье утром они отбросили свои чинные манеры. Сьюзи, до конца не проснувшись, приготовила завтрак для Грэхем. Сама она отказалась от совместной трапезы, а Уоррен в это время ел ложкой шоколадное желе прямо из банки⁶. После завтрака они с Грэхем снова уединились, и в какой-то момент Кэтрин сказала, что уже давно хотела предложить ему войти в состав правления ее компании, но ждет подходящего момента. Она знала, что некоторые члены правления, например Андре Мейер, не будут рады появлению Баффета. Уоррен спросил: «А когда же будет подходящее время?» — и вынудил ее тут же принять решение. Кей не стала его томить — Баффет, получив статус члена совета директоров Washington Post, был на седьмом небе от счастья.

В тот же день он отвез Грэхем в аэропорт Лос-Анджелеса. «В дороге она повернулась ко мне и неожиданно стала похожа на трехлетнего ребенка. Выражение ее лица изменилось, и даже голос стал детским и просительным. Она сказала: “Только обращайся со мной бережно, пожалуйста, не обижай меня”. Позже я узнал, что Фил и другие сотрудники компании давили на ее слабые места, либо чтобы выиграть что-то для себя, либо просто из чистой вредности. Со стороны Фила это было жестоко; другие же просто пытались манипулировать ею. Что, впрочем, было легко; ее слабые места никуда не делись».

По окончании лета, 11 сентября 1974 года, Баффет официально вступил в состав правления и из звездного инвестиционного менеджера из Омахи превратился в официального консультанта одной из самых влиятельных медиакомпаний в мире. На первом же собрании он увидел, что Грэхем привыкла спрашивать совета у своих директоров. Баффет думал, что посоветовать что-либо дельное в такой ситуации невозможно, ведь никто из директоров не в состоянии поставить себя на место CEO. Кроме того, он еще недостаточно хорошо знал Кей, чтобы высказывать свое мнение по многим вопросам. Вместо этого он изучал членов правления, среди которых было много известных и влиятельных людей, привыкших манипулировать и обманывать Грэхем, и начал потихоньку прокладывать себе путь среди них. Он практически все время молчал, действуя при этом в кулуарах.

Помимо общения с Кей Грэхем и директорами Washington Post, Баффет занимался и массой других дел. Инвесторы ожидали, что к 1974 году рынок восстановится, но он продолжал корчиться в муках кризиса. Менеджеры пенсионных фондов сократили покупку акций более чем на 80%. Портфель Berkshire выглядел серьезно потрепанным. Вторая Великая депрессия, событие, случающееся несколько раз за столетие, оторвала от него практически треть.

В то время как Баффет ликвидировал партнерство, Мангер решил сохранить свое. И теперь стоимость его активов стремительно падала. Результаты колебались даже сильнее, чем рынок в целом. За последние несколько лет Чарли заработал неплохую прибыль, но к 1974 году обнаружил, что сидит в яме — его партнеры потеряли почти половину своих денег²⁹⁴. Подобно Бену Грэхему пятьдесят лет назад, он чувствовал, что просто обязан вернуть партнерам потерянные суммы.

«Если вы занимаетесь нашим делом, у вас должен быть “доверительный” ген, как у Уоррена и у меня, — говорил он, — и если вы сказали людям: “Я думаю, мы сможем извлечь из этого хорошую выгоду” и у вас ничего не получилось, то вы чувствуете себя просто отвратительно».

Про свои собственные проблемы Мангер говорил: «Конечно, стоимость моего капитала падает, и мне это не нравится. Но какое значение будет иметь через несколько десятков лет, сколько у меня денег — X или X минус Y? Меня беспокоит только то, что это плохо сказывается на моих партнерах. Я не оправдал их доверия, и это убивает меня»⁷.

У Мангера все еще было двадцать восемь партнеров, в числе которых находилось несколько семейных трестов. Чтобы отработать потерю половины своего капитала, он должен был более чем удвоить оставшуюся долю. И во многом результативность его задач зависела от того, что произойдет с активами Blue Chip Stamps.

Sequoia Fund, фонд Билла Руана, также переживал тяжелые времена. Начало фонду положили 50 миллионов долларов, которые вложили бывшие партнеры Баффета. Руан активно скупал недооцененные активы таких компаний, как Capital Cities Communications Тома Мерфи. Такие акции обычно не попадали в поле зрения финансовых менеджеров, которые не так давно вложили свои деньги в акции блестящих телекомпаний и производителей электроники, а теперь на всех парах мчались совсем в другом направлении, прямо в NIFTY Fifty²⁹⁵ — небольшую группу самых больших и самых известных компаний⁸.

«В нашем бизнесе, — говорил Руан, — есть новаторы, имитаторы и те, которые ни в чем не разбираются». У руля множества компаний было крайне мало новаторов, и активы, которые Руан и его партнер Рик Каннифф приобрели в 1970 году, вполовину упали в цене. Плюс ко всему этому они купили место на Нью-Йоркской фондовой бирже ровно перед тем, как цены на места резко упали²⁹⁶. Время для открытия фонда было явно неподходящим — Руан основал его как раз тогда, когда Баффет ликвидировал свое партнерство из-за отсутствия возможностей для развития. Рейтинг активов фонда каждый год оказывался ниже уровня рынка, и в конце концов это вылилось в огромную цифру²⁹⁷. Худшим годом был 1973-й: фонд потерял 25%, при том что рынок упал всего на 15%. Следующий год также не принес ничего хорошего. Крупнейший кредитор Руана — Боб Малотт был в ярости. У него и так сложилась нехорошая репутация среди работников Ruane, Cunniff из-за привычки звонить и жаловаться на самые мелкие расхождения в счетах его семьи. Теперь он упрекал Руана за то, что тот купил место на фондовой бирже, и жаловался на его неудовлетворительную работу с таким постоянством, что у Руана создалось впечатление, что Малотт может забрать свои деньги в любой момент, невзирая на потери⁹. Баффет же оставался безмятежным, считая, что мнение Господина Рынка о цене акций не соответствует действительности. Он знал, какие активы купили Руан и его партнеры, и был уверен, что они все сделали правильно.

Встреча последователей Грэхема, которая состоялась в 1969 году в клубе Colony Club, если и не вернула участникам полной уверенности в себе, то хотя бы обеспечила взаимную поддержку в условиях изменчивого рынка. С тех пор Баффет стал называть их Группой Грэхема. Эд Андерсон запланировал третью встречу в Уильямсбур-ге, а Чарли Мангер — четвертую в Кармеле. В 1971 году Баффет решил, что встречи лучше проводить раз в два года. В противовес устоявшейся практике он разрешил Руану пригласить Малотта на следующую встречу в Солнечной долине в 1973 году, которую организовал Рик Герин, и тот появился вместе со своей женой Ибби.

Встреча произвела на Малотта такое впечатление, что он оставил свой капитал в компании Руана, хотя при этом не перестал постоянно жаловаться, а Руан — переживать по этому поводу. К концу 1974 года, когда потери рынка составили более 25%, Sequoia Fund смогла притормозить падение своих активов.

Тем не менее совокупные потери компании были такие, что Генри Брандт и муж Кэрол, Джон Лумис, испугавшись самого плохого, решили сбежать с тонущего корабля²⁹⁸.

В ноябре того года журнал Forbes опубликовал интервью с Баффетом, которое начиналось пикантной цитатой: «На вопрос, как он себя чувствует на рынке, Баффет ответил: “Как сексуально озабоченный в гареме”». «Как раз сейчас нужно вкладывать деньги¹⁰, — продолжил он. — Впервые на моей памяти активы Фила Фишера можно купить по ценам, которые Бен Грэхем платил за “сигарные окурки”». Баффету казалось, что это самые значительные его слова во всем интервью, но журнал не включил их в окончательный вариант статьи — широкая аудитория не поняла бы, к чему тут Фишер и Грэхем¹¹. Когда журналист попросил Баффета быть поконкретнее, тот, вместо того чтобы рассказать, что именно он уже купил или покупает в данный момент, решил провести небольшой эксперимент и выяснить, насколько внимательно журналист читал другие статьи Forbes, посвященные ему. «К примеру, меня интересуют водопроводные компании», — сказал он и добавил, что Blue Chip купила 5% San Jose Water Works. Репортер захватил наживку и упомянул компанию в статье без каких-либо ссылок на предыдущие статьи в его же собственном журнале (в которых намекалось, что Баффет купил эти акции, используя конфиденциальную информацию).

Но, несмотря на свой энтузиазм в отношении рынка, в 1974 году Баффет практически никуда не инвестировал, а главным образом перемещал деньги между Studebaker-Worthington, Handy & Harman, Harte-Hanks Newspapers и Multimedia, Inc. и добавил небольшую долю в Coldwell Banker. Он также увеличил долю в некоторых других своих активах на 10-20% и купил 100 000 акций Blue Chip у Рика Герина. «У него совсем не было денег, и он продал их мне по пять долларов, — рассказывал Баффет. — Это было жестокое время».

Цитата с «гаремом» имела двойной смысл: несмотря на то что ситуация располагала к покупке акций, Баффет по большей части мог смотреть, но не трогать. Один из деловых партнеров National Indemnity—компания, специализировавшаяся на авиационном страховании, - вышла из-под контроля и стала продавать убыточные полисы. National Indemnity попыталась пресечь самоуправство, отменив ее полномочия, но в течение еще нескольких месяцев так и не смогла ее закрыть¹². В бухгалтерских отчетах царила полная неразбериха, и подсчитать общую величину потерь было невозможно. Руководство National Indemnity понятия не имело, во сколько им обойдется вся эта катастрофа, — было лишь понятно, что в худшем случае речь могла идти о десятках миллионов долларов. Топ-менеджеры надеялись, что до таких потерь дело не дойдет, потому что у компании не было подобных сумм. Баффет был раздражен и нетерпелив²⁹⁹.

Всего за пару месяцев, к началу 1975 года, у него накопилось уже довольно много проблем. Чак Рикерсхаузер, партнер юридической компании Мангера, которая теперь называлась Munger, Tolies & Rickershauser, позвонил ему и Мангеру и сказал, что Комиссия по ценным бумагам и биржам собирается возбуждать против них дело о нарушении законов о ценных бумагах. Назревающая, но легко решаемая проблема теперь превратилась в полномасштабную катастрофу.

Рикерсхаузер уже работал на Баффета и Мангера во время сделки с Sees и имел большой опыт работы на рынке, но допустил промашку, посчитав звонок штатного адвоката SEC за совершенно рядовой. Он направил звонившего к главному бухгалтеру Berkshire Верну Маккензи.

Маккензи снял трубку и, к своему великому ужасу, услышал, что с ним хочет поговорить сам Стэнли Споркин, глава отдела контроля за соблюдением законодательства Комиссии по ценным бумагам и биржам, «плохой коп», перед которым трепетали все до единого.

Споркин выглядел так, как будто проводил все вечера, сгорбившись над своим столом и лично разрабатывая обвинения против крупных корпораций. Это заставляло многих из них, впервые в американской истории, дрожать перед SEC (при том что дела далеко не всегда доходили до суда)¹³. Он расспросил Маккензи о Wesco, и о Blue Chip, и о Berkshire, и о многом другом. Он говорил не очень дружелюбно, но, как понял Маккензи, это был его привычный стиль общения. С другой стороны, у Маккензи создалось впечатление, что, по мнению Споркина, если вы богаты, значит, обязательно в чем-то виноваты¹⁴.