Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

Наконец, Сьюзи предложила ему сделку — он должен был заплатить ей определенную сумму за то, чтобы ее вес оставался в пределах 53,5 килограмма. Но так как деньги волновали ее куда меньше, чем Уоррена, ее мотивация оставалась достаточно слабой. Сьюзи могла питаться нездоровой едой в течение месяца, а незадолго до дня взвешивания смело взгромоздиться на весы. Если «новости» были плохими и ей предстояло быстро избавиться от нескольких килограммов, она печально вздыхала, а затем говорила одной из подруг своей дочери: «Келси, мне нужно позвонить твоей матери и попросить у нее диуретики»⁹.

Сам же Уоррен поддерживал свой вес на нужном уровне с помощью денег. Когда дети были еще маленькими, он заполнил в пользу каждого из них чек на 10 000 долларов и сказал, что если на определенную дату он не будет весить меньше 79 килограммов, то подпишет эти чеки. Малышка Сьюзи и Хоуи предпринимали огромное количество попыток соблазнить отца мороженым и шоколадным тортом. Однако страх расстаться со своими деньгами был для Уоррена куда более сильным стимулом, чем желание поддаться соблазну. Он оформлял один чек за другим, но так никогда не подписал ни один из них¹⁰.

* * *

Вместо того чтобы пригласить в партнерство своих детей, Уоррен предложил стать последним партнером Маршаллу Вайнбергу, фондовому брокеру и другу Уолтера Шлосса, который дважды посещал семинары Грэхема. Вайнберг, человек с идеальным воспитанием, любивший искусство и философию, встретился с Баффетом на одной из лекций Грэхема в нью-йоркской Новой школе. Несколько раз они обедали вместе, обсуждая различные ценные бумаги, и постепенно стали друзьями. Вайнберг достаточно быстро оставил попытки вовлечь Баффета в мир музыки, искусства, философии или путешествий, однако Баффет частенько проводил через его компанию сделки, и Вайнбергу стало интересно принять участие в партнерстве. Во время одной из своих поездок в Нью-Йорк Уоррен согласился встретиться с ним и обсудить этот вопрос.

Остановившись в своем привычном номере в гостинице Plaza, он в холле встретился с Вайнбергом. Затем там же появилась Сьюзи.

Она подлетела к Уоррену, поцеловала, а затем обняла, как ребенка, и посмотрела на Вайнберга своими большими карими глазами. «Как ваши дела?» — обратилась она к нему. Она хотела знать о нем буквально все. Вайнберг почувствовал, что его будто приняли в семью, и ушел со встречи с ощущением, что нашел в лице Сьюзи нового друга. Ему также показалось, что в этот день он встретился с самым главным активом в жизни Баффета¹¹.

Вайнберг успел «проскочить в закрывавшуюся дверь» в самый нужный момент. В течение всего 1966 года война во Вьетнаме набирала обороты, а участники антивоенных демонстраций постоянно митинговали в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии, Чикаго, Вашингтоне и Сан-Франциско. Фондовый рынок начал рушиться — с начала года падение составило 10 процентов. Баффет никогда не оставлял попыток найти объект для инвестирования, однако, несмотря на сжатие рынка, дни «сигарных окурков» безвозвратно ушли. Он начал серьезно беспокоиться о сохранении прежних результатов. Все чаще он стал думать о новом способе инвестирования — покупке компаний целиком, и эти мысли отнимали у него все больше времени.

Глава 29. Что такое камвольная пряжа

Омаха • 1966-1967 годы

Баффет управлял партнерством с активами 50 миллионов долларов, которому принадлежала текстильная компания, но при этом сам выглядел как Raggedy Man*. Его единственной уступкой тогдашней моде была небольшая прядь, которой он позволял выбиться из ежика волос над его высоким лбом.

Весь остальной мир понемногу привыкал к новым веяниям. Мужчины все чаще ходили во френчах а-ля Неру, водолазках или галстуках с геометрическими либо цветочными рисунками. Баффет же никогда не изменял своим узким галстукам и белым рубашкам (хотя их воротники стали чуть туже), а пиджак от старого серого костюма, который он носил день за днем, мешковато сидел на его плечах. Он отказывался расстаться со своим любимым свитером светло-желтого цвета с V-образным вырезом, хотя ткань на локтях истончилась до предела. Подошвы его ботинок прохудились. Когда Чак Питерсон попытался представить его потенциальному инвестору на одной вечеринке, тот замахал руками: «Да вы шутите!» Он даже не подошел к Баффету, чтобы поговорить с ним, — решение было принято исключительно из-за одежды Уоррена¹. Сьюзи не имела на него никакого влияния. Вкусы ее мужа сформировались в 1949 году, когда он торговал костюмами в магазине JC Penney, а мистер Лэнфорд говорил ему: «Никто не знает, что такое камвольная пряжа».

Теперь он покупал свои костюмы в магазине Parsow на первом этаже Kiewit Plaza, а владелец магазина Сол Парсоу пытался развить в нем вкус. Баффет считал Пар-соу «сумасшедшим франтом» и не обращал на его предложения никакого внимания. Уоррен считал, что хороший костюм — это тот, в котором «можно похоронить девяностолетнего банкира из небольшого городка в Западной Небраске»². Парсоу гордился еще и тем, что время от времени давал Баффету совет в отношении акций. Он отговорил его покупать акции производителя шляп Byer-Rolnick, предупредив, что шляпы выходят из моды. Он также рекомендовал Уоррену не инвестировать в компанию Oxxford Clothes, обратив его внимание на то, что «костюмный» бизнес практически не рос в 1960-х годах**. Тем не менее Баффет проигнорировал его совет не покупать компанию Berkshire Hathaway — производителя костюмной ткани³.

Так как Уоррен совершенно ничего не знал об одежде, остается тайной, почему на следующем этапе своей карьеры он решил купить целый магазин. Для того чтобы открыть в те дни бумажник, ему была нужна по-настоящему хорошая идея. Однако в 1966 году ему было сложно находить объекты для покупки в интересах партнерства.

И эту идею ему принес один из новых друзей — Дэвид «Сэнди» Готтесман. Готтес-ман чем-то напоминал Фреда Стэнбека, Билла Руана, Дэна Ковина, Тома Нэппа, Генри Брандта, Эда Андерсона и Чарли Мангера — людей, работавших над реализацией собственных проектов и «скармливавших» свои идеи Баффету. Вездесущий Руан познакомил их с Уорреном на обеде в Нью-Йорке. Готтесман, выпускник Гарварда, работал на небольшой инвестиционный банк и время от времени находил и обрабатывал случайные «сигарные окурки»⁴. Баффет считал его проницательным, дисциплинированным, упорным стопроцентным капиталистом. Разумеется, они подружились.

**

Тряпичник, герой детского стихотворения The Raggedy Man Джеймса Уиткомба Рили. Обе компании — Byer-Rolnick и Oxxford — были куплены компанией Koret в 1967 году.

«С тех пор, — вспоминает Готтесман, — каждый раз, когда у меня появлялась хорошая идея, я звонил Уоррену. Это было своего рода тестом. Если мне удавалось заинтересовать Уоррена, значит идея действительно была стоящая». Готтесман, типичнейший уроженец Нью-Йорка, ценил свое общение с Баффетом настолько, что часто сам приезжал в Омаху. «Мы проводили целые ночи в разговорах об акциях, — говорит он, — а затем я просыпался с утра и ехал на работу в Нью-Йорк. Также мы созванивались по воскресеньям около 10 часов вечера и проводили в разговоре об акциях еще около полутора часов. Я ждал этих звонков всю неделю, размышляя о том, какие акции стоит обсудить. Вне зависимости от того, какие акции я выбирал в качестве темы, казалось, что в большинстве случаев он знает о них больше, чем я сам. После окончания разговора я ложился в кровать примерно около полуночи, но не мог заснуть еще пару часов, настолько сильно был заряжен нашим общением».

В январе 1966 года Готтесман принес Баффету очередную идею. Она была связана с Hochschild-Kohn, почтенным универмагом, занимавшим почти целый квартал на оживленном перекрестке в центре Балтимора. И хотя он располагался совсем рядом с тремя конкурентами — Hutzler’s, Hecht Со. и Stewarts, — все четыре магазина процветали еще с тех времен, когда леди надевали шляпки и перчатки и ехали в экипажах в центр города, чтобы пообедать и посвятить весь день покупкам. Уважаемый магазин Hochschild-Kohn торговал одеждой, предметами домашнего обихода и посудой. Его владельцы, семья Кон, ездили на старых автомобилях и вели достаточно скромную жизнь — именно такой тип людей нравился Баффету.

Мартин Кон, руководивший компанией, позвонил Готтесману и сказал, что некоторые члены семьи думают о том, чтобы продать свою долю, и готовы предложить скидку. «Коны очень гордились своим магазином, — говорит Готтесман, — но даже торгуя хорошей одеждой, никогда не стали бы покупать ее там сами. Для них это было слишком дорого».

Когда Чарли Мангер оказывался в Омахе, он часто играл в гольф с Баффетом и Готтесманом. Они сидели в Omaha Country Club, пили холодный чай, разговаривали об акциях и подшучивали друг над другом. Но даже обсуждая одни и те же акции, они никогда не думали о том, чтобы заняться совместными операциями с ними. На этот раз Готтесман позвонил Баффету, рассказал ему о скидке и готовности членов семьи продать Hochschild-Kohn. Баффет проглотил наживку. У него практически не было акций предприятий розничной торговли, за исключением небольшого пакета акций F. W. Woolworth. Универсальные магазины открывались и закрывались по прихоти клиентов. Он знал о них не больше, чем о приготовлении суфле.

Баффет захотел услышать мнение Мангера, обладавшего уникальной способностью оценивать компании. Они полетели в Балтимор, познакомились с Конами, которые сразу же им понравились. Коны были очень цельными и надежными людьми, имевшими массу контактов по всему городу⁵. После историй с Ли Даймоном из Dempster и Сибери Стэнтоном из Berkshire Баффет знал, что, если он собирается купить компанию, ему понадобится надежный менеджер, на которого он мог бы положиться. Он чувствовал, что таким человеком может стать Льюис Кон. Имея прошлое финансиста, Кон отлично разбирался в цифрах и показателях прибыльности. Баффет, который и сам умудрился собрать вокруг себя триста партнеров и пообщаться за многие годы с бесчисленным количеством руководителей компаний, сразу же оценил способности Кона. Эти два человека посмотрели на баланс компании и сразу же, не теряя времени, заключили сделку на 12 миллионов долларов.

Мангер провел переговоры с Мартином, родственником Льюиса Кона, действующим руководителем компании, которого посчитал «отличным стариком, мудро руководившим своим делом». Он сообщил Мартину Кону: «В магазине я сразу же увидел множество пожилых женщин с опухшими лодыжками, стоящих за стойками парфюмерного отдела и вряд ли имеющих достаточные пенсионные накопления. Вы действительно хотите продать этот бизнес, являющийся делом всей вашей жизни, человеку, который будет надоедать вам просьбами дать им денег на старость? Или вы предпочтете подумать о себе?»⁶ Кон выбросил полотенце на ринг так быстро, что Чарли едва успел его схватить⁷.

30 января 1966 года Баффет, Мангер и Готтесман основали холдинговую компанию Diversified Retailing Company Inc. для «приобретения компаний из различных отраслей, в особенности розничной торговли»⁸. Баффету принадлежало 80% DRC. Готтесман и Мангер получили по 10%. Затем Баффет и Мангер направились в Maryland National Bank и попросили о ссуде для покупки компании. Сотрудник банка посмотрел на них широко раскрытыми глазами и воскликнул: «Шесть миллионов долларов за маленький старый Hochschild-Kohn?»⁹ Но даже после этих слов ни Баффет, ни Мангер (как ни странно) не подвергли сомнению собственное решение и не выскочили из банка с громкими воплями.

«Мы полагали, что покупаем магазин второго эшелона по цене третьего», — говорил Баффет о маленьком старом Hochschild-Kohn.

Никогда прежде он не занимал значительных сумм для покупки компании. Однако они рассчитали величину запаса надежности, способную снизить их риски, а процентные ставки в то время были достаточно низкими. Прибыль магазина была достаточно низкой, однако росла на протяжении многих лет. Проценты по кредитам могли оставаться на прежнем уровне, следовательно, любой рост прибыли шел прямо в карман инвесторов.

«Покупка Hochschild-Kohn чем-то напоминала покупку яхты. У владельца яхты есть всего два счастливых дня — день, когда он ее покупает, и день, когда ее продает»¹⁰.

Льюис Кон и Сэнди Готтесман вылетели в Лагуна-Бич, где Баффеты арендовали дом, и поселились в мотеле неподалеку. Баффет занялся с Коном и Готтесманом стратегическим планированием. Льюис Кон начинал нравиться ему все больше и больше.

«Он был прекрасным парнем с огромным IQ, достойным человеком, который отлично вписался в партнерство при покупке Hochschild-Kohn». Баффету и Сьюзи было приятно общаться с семьей Кона. Обычно это происходило так: он с Коном обсуждал деловые вопросы, а Сьюзи развлекала его жену. Теперь в социальную жизнь Баффетов вошли люди, жившие вне Омахи, — Баффеты общались с ними либо во время деловых поездок Уоррена, либо когда Коны сами посещали Баффетов в Калифорнии.

Во время своего очередного визита в Балтимор Баффет нашел новую тему для размышления. Кон показал ему планы строительства двух новых магазинов (в Йорке и Мэриленде), которые компания вынашивала последние два года. Идея заключалась в повышении капитализации за счет исхода из города в пригороды. Все больше людей начинало ездить в пригородные шопинг-моллы.

«Они строили планы в отношении этих двух магазинов уже на протяжении пары лет. Парень, отвечавший за мужскую одежду, уже сделал подробные выкладки по торговым площадям. Он точно знал, каким образом будет декорировать свой отдел. Все было готово и у женщины, отвечавшей за дорогую женскую одежду». Баффет не любил конфронтации и ненавидел разочаровывать людей, но пришел с Чарли к выводу о том, что открытие магазинов в этих новых местах не входило в их планы. Он заикнулся о том, чтобы прикрыть проект магазина в Йорке, но столкнулся с сопротивлением и сотрудников, и руководителей Hochschild-Kohn. Уоррен почувствовал, что у него нет сил для борьбы, и сдался. Однако он смог поставить жирную точку на проекте магазина в Мэриленде. «Я просто перечеркнул этот проект. И все замолчали как убитые».

Цифры из Балтимора становились все более тревожными. Каждый раз, когда один из четырех конкурирующих универмагов устанавливал у себя новый лифт, три остальных должны были сделать то же самое. Каждый раз, когда один магазин обновлял витрины или покупал новые кассовые аппараты, все остальные должны были следовать его примеру. Баффет и Мангер называли такую стратегию «стойкой на цыпочках на параде»¹¹.

Наконец-то у Баффета и Мангера нашлось дело, в котором они могли выступать в качестве партнеров. С помощью Diversified Retailing они вместе с Готтесманом смогли, в сущности, создать отдельную компанию для владения розничным бизнесом. Однако приобретение Hochschild-Kohn положило начало новой стратегии, которая потом проявилась и на более продвинутых рынках, — Баффет снизил свои стандарты оценки инвестиций. То, что он взял на вооружение эту стратегию в то время, когда ему было все сложнее находить хорошие инвестиции на фондовом рынке, не было случайностью.

«В данном случае мы находились под сильным влиянием Грэхема, — говорит Мангер, — и нам казалось, что если у нас достаточно много активов в расчете на каждый доллар, то мы каким-то образом сможем повернуть ситуацию в свою пользу. Мы недооценили степень важности конкуренции между четырьмя универмагами в Балтиморе в условиях, когда универмаги как таковые уже не обладали достаточным весом на рынке».

За первые два года работы с Hochschild-Kohn Баффет понял, что самое главное в рознице — мерчандайзинг, а не финансы. Он и его партнеры узнали о ритейле достаточно много, чтобы понять, что этот бизнес чем-то похож на ресторанный — в сущности, он представлял собой изнурительный марафон, в котором была важна каждая миля, а свежий и агрессивный соперник мог быстро тебя обогнать. Однако когда у трех партнеров появилась возможность купить через DRC еще один магазин (не похожий на первый и управлявшийся человеком, разбиравшимся в мерчандайзинге), они воспользовались ею. Весть об этом магазине принес им Уилл Фелстинер, юрист, помогавший им во время оформления сделки с Hochschild-Kohn. Уилл сказал: «Если вас интересует розничная торговля, то вот вам данные магазина Associated Cotton Shops, торгующего женскими платьями». Баффет сделал еще один шаг в сторону от своего «круга компетентности». Но именно этот шаг позволил ему познакомиться с одним из величайших менеджеров, с которыми ему доводилось встречаться в своей жизни.

В наши дни Мангер называет Associated Retail Stores, родительскую компанию Cotton Shops, не иначе как «дешевой мелочью»¹². И он, и Баффет заинтересовались магазинами третьего эшелона, продававшимися по цене четвертого. Associated владела восьмьюдесятью магазинами с объемом продаж 44 миллиона долларов и прибылью около двух миллионов долларов в год. Шестидесятитрехлетний хозяин компании Бенджамин Рознер владел сетью магазинов-дискаунтеров, расположенных в не самых благополучных пригородах Чикаго, Баффало, Нью-Йорка и Гэри. Сеть использовала для своих магазинов несколько названий, в частности Fashion Outlet, Gaytime и York. Иногда Рознер открывал в одном районе несколько магазинов с одним и тем же ассортиментом, но под разными названиями. Они различались по размерам — самый маленький магазин был размером со скромную квартиру в Нью-Йорке, а самый большой — размером с пригородный дом. Рознер держал накладные расходы на минимальном уровне и торговал только за наличные. Управление этими магазинами требовало нестандартных навыков. Например, менеджер магазина в Чикаго, расположенного на Милуоки-авеню, большая и решительная женщина, «дула в свисток каждый раз, когда в магазин заходил человек, похожий на воришку». Все сотрудники бросали свои дела и начинали наблюдать за посетителем. Она знала в лицо практически всех воришек города, и уровень потерь из-за краж в ее магазине был куда меньше, чем можно было ожидать от неблагополучного района²⁰⁷.

Бен Рознер, родившийся в 1904 году в семье иммигрантов из Австро-Венгрии, вылетел из школы в четвертом классе. В 1931 году, в самый разгар Великой депрессии, он открыл небольшой магазинчик на севере Чикаго. Его капитал составлял 3200 долларов. Вместе с партнером по имени Лео Симон он начал торговать платьями по 2,88 доллара¹³. Симон умер в середине 1960-х годов, но Рознер продолжал платить его вдове Айе Симон (дочери издателя-магната Мозеса Анненберга) зарплату Лео в обмен на номинальную работу — подписку чеков на арендные платежи по восьмидесяти магазинам.

«Это продолжалось около шести месяцев, а затем она начала жаловаться, критиковать и давать беспристрастные оценки. И это в конце концов надоело Бену. Она была по-настоящему испорченной женщиной. Бен же был человеком с принципами. По его собственным словам, он мог сражаться с кем угодно, кроме своих партнеров. С его точки зрения, она перестала быть его партнером. Поэтому он решил положить этой ситуации конец.

Он решил наказать ее. Он планировал продать мне весь бизнес по бросовой цене, несмотря на то что владел половиной. Ему казалось, что таким образом он преподаст зарвавшейся дамочке неплохой урок. Как только мы встретились с ним, он рассказал мне эту историю, и я быстро ухватил ее суть».

Баффету уже доводилось общаться с людьми, которые убеждали себя, что им будет лучше, если они с чем-то расстанутся. Он знал, что таким людям лучше не мешать. «Сначала он рассказывает о компании, которую выстраивал всю свою жизнь, а затем о том, что просто сходит с ума из-за того, что не может вынести вдову своего партнера. Он находится в полном раздрае. Чарли решает присоединиться к нашему разговору. Примерно через полчаса Бен вскакивает со своего места, а затем говорит: “Мне сказали, что ты самый быстрый стрелок на всем Западе! Решайся!”, а я ответил: “Я приму решение до конца дня”».

Баффету был нужен хороший менеджер, однако Рознер собирался оставаться на своем месте лишь до конца года, а затем передать компанию новым владельцам.

Тем не менее Баффет заметил, что как компания не могла существовать без Рознера, так и сам Рознер вряд ли мог бы прожить без компании.

«Он слишком сильно любил ее, чтобы просто так уйти. Он делал дополнительную копию всей отчетности магазина для того, чтобы не терять времени и изучать данные, даже находясь в туалете. А еще у него был соперник — Милтон Петри из Petrie Stores. Как-то раз Бен пошел на большую вечеринку в отеле “Уолдорф”. Милтон тоже там был. Они немедленно начали обсуждать деловые вопросы. Бен спрашивал его: “Сколько ты платишь за свои лампочки? А какую наценку делаешь на ... ?” Это было все, о чем Бен мог говорить. Наконец, он задал Милтону вопрос: ^МА сколько ты платишь за туалетную бумагу?” Милтон ему ответил. Оказалось, что Бен покупал ее гораздо дешевле, однако он знал, что дешевизна — не всегда лучшее решение. Милтон это подтвердил: “Да, это лучшие условия, которые я мог выторговать”. Бен тут же извинился, поднялся с места, покинул мероприятие, поехал на свой склад в Лонг-Айленде и принялся разрывать упаковки с туалетной бумагой и проверять количество листов в каждом рулоне — он был чертовски подозрителен. Он знал, что разница между закупочной ценой, по которой они с Милтоном покупают бумагу, не может быть такой большой, поэтому заподозрил, что его обманывают поставщики.

Так оно и оказалось. Поставщики говорили ему, что в каждом рулоне содержится по 500 листов бумаги. На самом деле их оказалось значительно меньше. Они действительно пытались его обмануть».

Баффет знал, что хотел бы заниматься бизнесом с парнем, которому ничего не стоило уйти с важного мероприятия ради того, чтобы проверить количество листов в рулоне туалетной бумаги. Человек, готовый обмануть другого человека, сидящего напротив него за столом, никогда не смог бы стать партнером Уоррена. Он договорился с Рознером на шесть миллионов долларов. Стремясь добиться того, чтобы Рознер остался на работе и после продажи компании, он не скупился на лесть и похвалы, затем придумал ему несколько заданий, результатам которых можно было бы дать нормальную количественную оценку, а затем просто оставил его в покое¹⁴.

Баффет чувствовал себя одним из Бенов Рознеров нашего мира — в их непримиримости таился дух успеха. Он устал от проблемных компаний типа Hochschild-Kohn и постоянно искал людей типа Бена Рознера, выстроивших великолепные компании, которые он мог отныне купить. Он разделял с Рознером одну и ту же навязчивую страсть. Сам Баффет говорил об этом так: «Энергия — это плата за совершенство».

Глава 30. Реактивный Джек

Омаха • 1967 год

В конце 1967 года Сьюзи начала думать о том, что если бы Уоррен перестал так много работать, то смог бы уделять больше внимания и ей, и всей остальной семье. С ее точки зрения было очевидно, что они с Уорреном могут вести вполне хорошую жизнь с состоянием восемь — десять миллионов долларов. Комиссионные Уоррена за 1966 год составили 1,5 миллиона долларов, а капитал превысил девять миллионов*. Сьюзи пыталась убедить Уоррена в том, что пришло время для менее напряженной работы. Однако тот совершенно не собирался сходить с накатанной колеи, несмотря на то что постоянно перемещал фокус своего внимания — находя деньги для партнерства, покупая акции National American, Sanborn Map, Dempster, Berkshire Hathaway, Hochschild-Kohn, American Express и делая массу более мелких инвестиций. Иногда в самолете у него начинала болеть спина, и время от времени Сьюзи приходилось ухаживать за ним по нескольку дней, пока он корчился от боли. Доктора не могли найти причины болей — по их мнению, это было каким-то образом связано с его работой или стрессом. Однако Уоррен не перестал бы работать из-за каких-то там болей в спине. Это было так же невероятно для него, как съесть большую тарелку брокколи, руководствуясь соображениями здоровья.

Он был всегда занят — книгой, телефонным звонком, партией в бридж или покер с друзьями типа Дика Холланда или Ника Ньюмана, успешного бизнесмена, владевшего торговой сетью Hinky Dinky, в магазине которой маленький Уоррен испытал большое унижение после того, как дед отправил его купить там немного хлеба.

Ньюман и его жена были активными членами местного сообщества и много занимались защитой гражданских прав. Как и Холланды, они представляли собой портрет типичных друзей семьи Баффетов. Сами Уоррен и Сьюзи почти не выходили в «городской свет».

Их общественная жизнь представляла собой серию повторявшихся событий, зависевших от ритма работы Уоррена. Они часто ездили в гости к друзьям. Тем не менее, живя в Омахе, Сьюзи не оставалась в изоляции. Она постоянно курсировала между друзьями и членами семьи, занималась общественной работой и помогала тем, кто нуждался в ее помощи. На постоянно открытой двери заднего хода в доме Баффета висела табличка «Доктор принимает». Часто можно было увидеть, как по дому блуждает то один, то другой «пациент» Сьюзи. Ее посещали люди разного возраста, занятий, по-разному настойчивые. Они просили, и Сьюзи давала им необходимое. И чем больше они просили, тем больше от нее получали.

Когда Сьюзи обращалась к Уоррену, он давал ей деньги. Если она просила больше, чем обычно, он не возражал. Пока она не поднимала вопрос о том, как он проводит свое время, он давал ей почти все, что она просила. В этот год они перестроили свой дом.

Хотя дом уже был самым большим в квартале, под руководством Сьюзи на месте старого гаража появилось новое крыло, что дало возможность соседским ребятам собираться в новой большой комнате. А у Уоррена появилось в подвале новое место для игры в пинг-понг. Он начал приглашать в эту комнату поиграть своих друзей и коллег по бизнесу.

Хотя во многом Уоррен оставался ребенком и Сьюзи мечтала о том, чтобы он стал более внимательным отцом, он был достаточно лояльным и преданным семье — регулярно ходил на детские мероприятия в школу и выезжал с детьми на отдых в каникулы. И хотя 1967 год, год Белого кролика и Сержанта Пеппера*, ознаменовал собой пик рок-н-ролльной культуры, густо замешанной на наркотиках, Баффеты (невзирая на то, что Сьюзи-младшая училась в восьмом классе, Хоуи — в шестом, а Питер — в третьем) избежали волнений, обрушившихся в те годы на многие другие семьи.

Сьюзи-младшая превратилась из робкого ребенка в самодостаточного подростка и авторитетного босса для своих младших братьев.

В то время как ее мать наполняла дом балладами и музыкой в стиле соул (она пела сама или постоянно ставила пластинки), Малышка Суз повернулась в сторону рок-н-ролла. Вместе с братьями она слушала такие группы, как Byrds и Kinks. Однако при этом она придерживалась строгих правил и никоим образом не соприкасалась с наркотиками, в том числе и в школе. Хоуи, которому уже исполнилось двенадцать, был еще ребенком — как-то раз он попытался напугать сестру и ее друзей тем, что залез в костюме гориллы на дерево и постучался снаружи в окно ее комнаты. С годами его розыгрыши становились все более изощренными, а порой и опасными. Однажды он вытолкнул собаку по имени Скаут на крышу, а затем спустился вниз и позвал ее. Хоуи было интересно, отзовется ли пес на его голос. Скаут отозвался, и дело закончилось сломанной лапой и ветеринарной клиникой. Хоуи бурно протестовал против наказания: «Я просто хотел проверить, сможет ли он спрыгнуть»¹. Время от времени мать запирала его в комнате (что его жутко пугало). Тогда он купил в магазине навесной замок и сам начал время от времени запирать мать в ее спальне. Питер же проводил много часов за фортепьяно, играя в одиночку или в паре со своим другом Ларсом Эриксоном. Он выигрывал один конкурс молодых талантов за другим — казалось, что он растворяется в музыке точно так же, как его отец — в зарабатывании денег.

Единственным членом семьи, которого привлекла темная сторона психоделических шестидесятых, оказался 17-летний Билли Роджерс, сын Дотти (сестры Сьюзи). Он был джазовым гитаристом и в какой-то момент начал экспериментировать с наркотиками. Его мать занималась различной волонтерской работой, любила шить, часто спала до полудня, и время от времени ее мысли витали так далеко, что с ней было буквально невозможно поддерживать связную беседу. Дотти начала пить и перестала уделять внимание своим детям.

Сьюзи часто брала Билли с собой на концерты местного джазового музыканта Кэлвина Киза — не только для того, чтобы Билли мог перенять технику, но и чтобы хоть как-то направить его на путь истинный². Эта задача была крайне сложной — привязанность к марихуане и ЛСД была чуть ли не повсеместной, а Тимоти Лири²⁰⁸ громогласно приглашал Америку «проснуться, настроиться и отвергнуть прошлое» (Turnon, tune in, dropout). Молодежная контркультура протестовала против всяческих авторитетов, даже тех, что являлись основой жизни в течение многих десятилетий. «Это больше не Америка Эйзенхауэра», — произнес один из хиппи, живших летом того года в районе Сан-Франциско под названием Хэйт-Эшбери. Многим его ровесникам было достаточно этих слов и не требовалось никаких пояснений³. Однако Уоррен, как и прежде, продолжал жить в эйзенхауэровской Америке. Он не заболел битломанией. Он не распевал Kumbaya²⁰⁹ и не развешивал по стенам плакаты с надписями о том, что «война вредна для детей и других живых существ»²¹⁰.

Его сознание оставалось незамутненным. Он погрузился в тщательные философские размышления, разрываясь между философиями «сигарных окурков» Бена Грэхема и «великих компаний» Фила Фишера и Чарли Мангера.

«Я находился под большим впечатлением от Чарли Мангера и пребывал в каком-то пограничном состоянии, бросаясь то туда, то сюда. Возможно, что-то подобное происходило в годы протестантской Реформации. В один день я мог слушать Мартина Лютера, а в другой — Папу Римского. Разумеется, в роли Папы выступал Бен Грэхем». В то время как Мангер приколачивал свои тезисы к дверям Храма Сигарных Окурков²¹¹, сам рынок уже постепенно отказывался от авторитетов прошлого и настоящего. В 1960-х годах слухи и сплетни об акциях наполняли каждую вечеринку, а домохозяйки все чаще звонили из массажных кабинетов своим брокерам. Объем торгов вырос на треть⁴. Баффет в свои 36 лет чувствовал себя глубоким старцем в мире Transitron, Polaroid, Xerox, Electronic Data Systems и других компаний с совершенно непонятными ему технологиями. Он сообщил своим партнерам, что намерен снизить темп. Он писал: «У нас попросту нет достаточного количества хороших идей»²¹². Однако он не ослабил правил в отношении поиска способов для более эффективной работы своих денег. Уоррен установил два новых ограничения, которые, напротив, усложняли инвестиционный процесс. Отныне его личные предпочтения стали частью официального канона.

1. Мы не занимаемся компаниями, успех которых определяется технологиями, недостаточно понятными для того, чтобы я принял решение об инвестиции. Я знаю о полупроводниках или интегральных цепях не больше, чем о брачных обычаях народа хрзаьич.

2. Мы не будем заниматься инвестициями даже при возможности высокой прибыли в проектах, где велики шансы на возникновение значительных проблем, связанных с людьми.

Под такими «значительными проблемами» он имел в виду массовые увольнения, закрытие заводов и деятельность профсоюзов, направленную на организацию забастовок. Это также означало, что перед тем, как «раскурить» очередной «сигарный окурок», ему нужно было дважды, а то и трижды подумать.

Даже те «сигарные окурки», которые уже принадлежали ему, приносили немало головной боли. Компания Berkshire Hathaway пребывала в состоянии «подключения к аппарату искусственного кровообращения». Баффет нанял на работу Верна Маккензи, своего прежнего аудитора из Peat, Marwick, и отправил его в Нью-Бедфорд для руководства полуразвалившейся текстильной фабрикой. Он немало сожалел об ошибке, которую сделал на последнем собрании правления Berkshire Hathaway. Ему показалось, что новость о том, что «наша подкладочная ткань пользуется огромным спросом и мы уже распродали запасы нескольких месяцев и заработали кучу

денег» (что впоследствии оказалось лишь краткосрочным финансовым успехом)⁵, заслуживает того, чтобы акционеры впали в эйфорию и начали разговоры о выплате 10-центового дивиденда на акцию. Юристы компании выдвинули предположение о том, что Berkshire показывает настолько хорошие результаты, что может подвергнуться риску обвинения в неоправданном накоплении нераспределенной прибыли. Может быть, Баффет проявил слабость или просто размечтался, но, как бы то ни было, он согласился с распределением части прибыли. Десять центов на акцию казались ему пустяковой суммой. Потребовалось всего 24 часа для того, чтобы он осознал ошибочность своей позиции. Однако было уже слишком поздно, и не свойственная ему готовность пойти на компромисс стоила его партнерам и акционерам 101 733 доллара, которые, как он знал, в один прекрасный день могли бы превратиться в миллионы²¹³. Подобную ошибку он не допускал больше никогда.

Восемь месяцев спустя Баффет предложил акционерам Berkshire сделку по обмену одной бумаги на другую. Каждый, кто хотел иметь ценную бумагу, приносящую доход, мог получить облигацию с купоном 7,5% в обмен на свои акции. В итоге в компанию вернулось 32 000 акций. С помощью этого шага Баффет смог избавиться от группы акционеров, жаждавших получения прибыли, и сохранил лишь тех, кто был заинтересован скорее в росте компании, а не в дивидендах. По словам Верна Маккензи, «это было великолепным шагом»⁶. Разумеется, вследствие сокращения количества акций в обращении Уоррен получил возможность усилить свою власть над Berkshire, при том что масштабы его изначальной ошибки при покупке компании становились все яснее. Кен Чейс стоически следовал приказам Баффета по сокращению объемов бизнеса. Вместо того чтобы следовать жесткому пути прежних владельцев, Баффет прислушался к рекомендациям Чейса о том, что с профсоюзами стоит дружить, и решил пойти на определенные потери с тем, чтобы сохранить компанию в рабочем состоянии, а город Нью-Бедфорд — в спокойствии.

К 1967 году Чейс и Маккензи смогли вытащить несчастного производителя подкладочной ткани обратно на уровень точки безубыточности. К этому времени, однако, у всех на устах вновь появилось слово «инфляция», почти забытое со времен Второй мировой войны.

Расходы на заработную плату и сырье росли, как ил на дне реки, а иностранные и южные текстильные фабрики с более дешевой рабочей силой иссушали поток продаж Berkshire.

Баффет поделился новостями со своими партнерами: «В-Н сталкивается с реальными трудностями, присущими текстильному бизнесу. Хотя в настоящее время я не предполагаю потери вложенного в бизнес капитала, однако не вижу перспектив по получению хорошего возврата на активы, задействованные в нашем текстильном предприятии. Таким образом, этот сегмент нашего портфеля будет оказывать

значительное негативное влияние на нашу сравнительную производительность... особенно если Доу будет продолжать рост»⁷. Он пытался как можно быстрее вытащить деньги из текстильного бизнеса, поэтому погрузился в тонкости оперативного менеджмента на фабриках, ежедневно беседовал по телефону с Чейсом и Маккензи⁸. В октябре 1966 года Чейсу пришлось закрыть на неделю подразделение Box вследствие давления иностранных конкурентов. Менее чем через месяц Баффет приказал ему остановить работу подразделения KingPhilip D, расположенного на Род-Айленде и обеспечивавшего около 10% всего выпуска Berkshire. Потеря 450 рабочих мест знаменовала собой финальную точку в развитии хлопкового производства на Род-Айленде⁹. Баффет выразил свое мнение о происходящем фразой: «Прилив для нас более важен, чем пловцы»¹⁰. Но этого было недостаточно. После изучения данных Баффет понял, что подразделения Apparel Fabrics и Box Loom теряли так много денег, что единственный способ спасти их заключался в максимально быстрой модернизации оборудования. Однако бросать деньги из прибыльных подразделений на спасение тонущих было бы как раз той ошибкой, которую постоянно допускал Сибери Стэнтон. Баффет отказался инвестировать в этот бизнес. Ему казалось, это все равно что пытаться напитать пустыню водой с помощью садового шланга. Тем не менее закрытие предприятий привело бы к тому, что сотни людей оказались бы на улице. Баффет сел за стол, начал раскачиваться в кресле и думать, думать, думать.

Пикантность ситуации заключалась в том, что партнерство купалось в море денег²¹⁴, а брокеры на Уолл-стрит с ума сходили от компаний с большими запасами наличности. На фондовом рынке появилось новое поколение людей, выросших после Второй мировой войны и не помнивших уроки Большого биржевого краха и Великой депрессии. Пока они активно толкали рынок вверх до прежде невиданных высот, Баффет принялся закрывать свою позицию по American Express, которая уже стоила на 15 миллионов долларов больше, чем изначально уплаченная сумма в 13 миллионов, и составляла почти две трети всех доходов партнерства. Однако он совершенно не хотел направлять эти деньги в Berkshire Hathaway.

Скорее, самая важная задача на этот год для него состояла в том, чтобы найти нечто новое, на что он мог бы опереться до того, как сложное положение Berkshire не станет невыносимым. Живя в Омахе, он давно положил глаз на компанию National Indemnity, головной офис которой располагался всего в нескольких кварталах от его офиса в Kiewit Plaza. Баффет впервые встретился с основателем компании Джеком Рингуол-том в начале 1950-х годов в зале заседаний брокерской фирмы Cruttenden and Company. Рингуолт был одним из самых толковых и предприимчивых людей в городе.

В какой-то момент Элис, тетушка Уоррена, попыталась вовлечь Рингуолта в Buffett Partnership¹¹. Позднее Рингуолт утверждал, что Баффет потребовал минимальной инвестиции в 50 000 долларов (хотя в то время обычный взнос участников был значительно ниже). «Если вы думаете, что я позволю какому-то юнцу управлять 50 000 долларов из моих денег, то вы еще глупее, чем я думаю», — ответил, по слухам, Рингуолт и отказался инвестировать.

Рингуолт считал себя экспертом в области инвестирования, а склонность Баффета к секретам отвратила от него многих людей¹². Тем не менее Баффет продолжал внимательно следить за деятельностью National Indemnity. Будучи настоящей машиной по получению знаний, он хотел знать о страховом бизнесе все, что только возможно. Он прочитал массу книг, взятых из городской библиотеки, и понял, в чем состояла стратегия Рингуолта, — он стремился страховать самых проблемных клиентов.

Рингуолт, по мнению Баффета, представлял собой странный тип игрока на страховом рынке. С одной стороны, он крайне редко и осторожно принимал на себя лишние риски и был скуповат в быту, а с другой — вел себя как агрессивный страховщик. Каждый вечер он обходил дозором свой офис и выключал свет во всех комнатах¹³. Вместе с тем он применял нереально высокие ставки для страхования всего необычного: жизни цирковых артистов, укротителей львов, а также частей тел звезд бурлеска¹⁴. Он любил повторять: «Нет такой вещи, как плохой риск, есть лишь неправильно рассчитанная сумма взноса». Один из его первых успехов был связан с необычной ситуацией. Банк попросил его дать гарантию, что некий бутлегер (считавшийся покойным) не вернется в Омаху. Это было связано с тем, что предполагаемая вдова бутлегера хотела снять деньги с его счета, не дожидаясь истечения семилетнего срока, указанного в законе.

Рингуолт предположил, что адвокат человека, подозреваемого в убийстве бутлегера, наверняка знает, жив тот или мертв. Адвокат помог своему клиенту избежать наказания, однако вдова жертвы (и ее банк) полагали, что он просто хорошо сделал свое дело при отсутствии достаточных улик. Разумеется, адвокат не мог сказать Рингуолту, сознался ли ему клиент в убийстве или нет. Рингуолт придумал схему, при которой адвокат рисковал своими деньгами в случае наступления гарантийного случая. Он предположил, что если есть хотя бы малейший шанс на то, что бутлегер еще дышит, адвокат не возьмет на себя риски. Разумеется, язык денег оказался предельно точен. Бутлегер не вернулся домой, и банк так и не заявил о наступлении гарантийного случая. Джек Рингуолт был предприимчивым человеком и прирожденным гандикапером.

Он расширил свой бизнес и начал страховать таксистов. Затем увлекся страхованием результатов азартной игры для радиошоу — он сам придумывал подсказки для участников, помещал эти подсказки в футляры от помады и прятал в укромные места. Подсказки для игроков, вышедшие из-под его пера, были настолько туманными, что главный приз в радиоигре так никогда никому не удалось выиграть. Достаточно быстро Рингуолт превратился в набирающего обороты, энергичного и самого удалого бизнесмена в Омахе. Его дочь дала ему колоритное прозвище Реактивный Джек (Jet Jack). Он лично управлял всеми инвестициями National Indemnity, покупая крошечные позиции в акциях сотен компаний, и записывал мелким почерком в своей бухгалтерской книге: «50 акций National Distillers, 2500 акций Shaver Food Marts...» Он хранил в старой спортивной сумке сотни сертификатов на акции различных компаний.

В начале 1960-х годов Баффет связался со своим другом Чарли Хайдером, который был членом правления National Indemnity, и поинтересовался у него, не хотел бы Рингуолт что-нибудь продать. Ответ Хайдера заинтриговал его.

«Каждый год в течение пятнадцати минут Джек изъявлял активное желание продать National Indemnity. Всегда возникало что-то, приводившее его в бешенство. Иногда он мог быть раздражен из-за наступления какого-то страхового случая или чего-то в этом роде. Поэтому мы с Чарли Хайдером внимательно обсудили, в каких ситуациях Джек может терять рассудок раз в год и всего на 15 минут. Я попросил его сразу же связаться со мной, как только он увидит, что Джек вошел в свое странное состояние».

Как-то раз пасмурным днем в феврале 1967 года Хайдер обедал с Рингуолтом, который внезапно сказал: «Мне не нравится эта погода». Постепенно разговор дошел до того, что Джек вновь захотел продать National Indemnity. Рингуолт сам убедил себя в том, что без компании ему будет значительно лучше, — отсчет 15-минутного интервала пошел. «Возможно, в городе есть кто-то, кто захочет купить компанию, — сказал Хайдер. — Я думаю об Уоррене Баффете». Рингуолт дал понять, что заинтересован этим предложением. Хайдер позвонил Баффету и сообщил ему, что Джек Рингуолт может продать компанию за определенную сумму. «Мог бы ты встретиться с ним в ближайшие дни?» — «А как насчет сегодняшнего вечера?» — немедленно ответил Баффет. На следующее утро Рингуолт уезжал во Флориду, однако Хайдер убедил его перед этим посетить Kiewit Plaza*. Баффет попросил Рингуолта объяснить, почему он не продал компанию раньше. Рингуолт ответил, что все предыдущие предложения поступали от каких-то мошенников. После этого он начал излагать условия продажи. Прежде всего он хотел, чтобы компания осталась в Омахе. Чувствуя, что благоприятные 15 минут вот-вот закончатся, Баффет согласился оставить компанию в городе.

Далее Рингуолт сказал, что не хочет увольнения никого из сотрудников. Баффет не возражал и против этого. Рингуолт сказал, что все предыдущие потенциальные покупатели назначали слишком низкую цену. «А сколько вы хотите?» — спросил Баффет. — «Пятьдесят долларов за акцию», — ответил Рингуолт. Это было на пятнадцать долларов больше, чем цена, которую Уоррен считал справедливой. «Я согласен», — сказал Баффет.

«И вот так мы успели заключить сделку в течение благоприятных 15 минут. Конечно, после заключения Джек пришел в себя и остался не очень доволен. Однако он был честным парнем и решил не отказываться от нашего соглашения. Тем не менее после того, как мы пожали друг другу руки, он сказал: “Я думаю, что вы захотите увидеть финансовую отчетность компании, заверенную аудитором”. Если бы я согласился с этим, то он бы сказал: “Очень жаль, потому что я не могу ее представить и мы не можем заключить сделку”. Поэтому я просто ответил ему: “Я даже и не думал смотреть на аудированную отчетность — хуже ее ничего быть не может”. Затем Джек сказал: “Думаю, что вы хотите, чтобы я продал вам и мои страховые агентства”». Для Баффета было бы естественным согласиться с этим предположением — эти агентства контролировали отношения с некоторыми из клиентов National Indemnity. «Я же ответил: “Джек, я не куплю эти агентства ни при каких обстоятельствах”. Если бы я согласился с тем, что хочу купить агентства от имени Berkshire, то он бы заявил: “Увы, Уоррен, я не могу этого сделать. Видимо, мы неправильно друг друга поняли”. И этот диалог с различными вариациями повторился три или четыре раза. Наконец Джек сдался и продал мне компанию, хотя мне кажется, что на самом деле он не очень хотел это делать». Этого хотел Баффет, потому что Berkshire Hathaway представлял собой ужасный бизнес, и Уоррен постепенно занимался его ликвидацией. Новая сделка давала ему шанс перевести активы в отличную компанию. Он знал, что Рингуолт может изменить свое решение во время отдыха во Флориде, поэтому решил избежать риска и максимально быстро завершить сделку. Оба участника изъявили желание, чтобы контракт между ними уместился на одной странице¹⁵. В предельно сжатые сроки Баффет подготовил документы и разместил средства для покупки компании

За эту сделку Berkshire заплатила Хайдеру 140 000 долларов комиссионных.

на депозите в U. S. National Bank²¹⁵. Когда Рингуолт через неделю вернулся из Флориды, Баффет устремился к нему со скоростью курьерского поезда и контрактом, на котором было достаточно лишь поставить подписи. Рингуолт пришел на встречу с десятиминутным опозданием. Впоследствии Баффет и Хайдер выдвинули предположение, что Рингуолт на своей машине мотался по кварталу с целью найти место для бесплатной парковки¹⁶. Рингуолт же всегда говорил, что его просто задержали дела. Не исключено, что в эти десять минут он в последний раз обдумывал, будет ли ему лучше без компании. Возможно, он ругал себя за то, что поддался искушению и позволил втянуть себя в разговоры о продаже National Indemnity.

Баффет, разумеется, отлично знал, что покупка будет в интересах партнерства. National Indemnity давала ему шанс совершить резкий рывок вверх. Вскоре после этих событий он написал статью под скучным названием «Размышления о требованиях к капиталу страховых компаний». Слово «капитал», то есть «деньги», заставляет нас многое понять о том, что думал Баффет при покупке National Indemnity, так как именно капитал представлял собой кровеносную систему его партнерства. Он вытягивал капитал из Berkshire, и ему было необходимо найти для денег новое применение. National Indemnity брала на себя большие риски и поэтому нуждалась в значительном капитале. «По всем общепринятым стандартам, — писал он, — National Indemnity требует капитала слишком активно. Именно доступность дополнительных ресурсов в Berkshire Hathaway позволяет нам следовать политике агрессивного использования нашего капитала, которая в долгосрочной перспективе приведет к повышению прибыльности National Indemnity... Berkshire Hathaway вполне могла бы разместить в National Indemnity дополнительный капитал в случае, если мы потерпим неудачу с андеррайтингом»²¹⁶. В сущности, Баффет создал достаточно новый тип бизнеса. Если бы National Indemnity зарабатывала деньги, он мог бы направить их на покупку акций и компаний, а не оставлять их зимовать в хранилище National Indemnity. А если бы лев съел-таки укротителя, то National Indemnity потребовались бы средства на выплату компенсации рыдающей семье дрессировщика. В этом случае деньги вернулись бы обратно в National Insurance из других направлений бизнеса.

Привязка страхового бизнеса к хаотичному текстильному бизнесу Berkshire Hathaway привела к возникновению гомеостаза капитала. В сущности, капитал мог подчиняться не командам со стороны внешней среды, а указаниям самого Баффета. Бизнес перестал напоминать ящерицу, впадающую в спячку при первых признаках похолодания и выползающую на теплый камень с первыми теплыми лучами солнца.

Самая главная задача состояла в правильной оценке рисков. Таким образом, Уоррену было нужно, чтобы Джек Рингуолт, которого он уговорил продать бизнес, находился где-то поблизости. Баффет щедро заплатил Рингуолту и прилагал усилия для завоевания его дружбы. Как и в случае с Беном Рознером и Associated Cotton Shops, он купил великолепный бизнес, находившийся под управлением способного менеджера.

Эти два бизнесмена часто играли в теннис в Калифорнии. Рингуолт, имевший сходные с баффетовскими привычки в одежде, мог появиться на корте в грязном старом свитере, связанном его дочерью. На спине свитера огромными буквами было вышито его прозвище — Реактивный Джек. Как-то раз, когда они с Баффетом обедали в ресторане «Веселый Роджер», к ним подошел маленький мальчик. «Могу ли я взять у вас автограф, Реактивный Джек?» — спросил он. Рингуолт раздулся от гордости. Мальчик подумал, что перед ним сидит знаменитость — астронавт или кинозвезда. Конечно, более взрослые люди не совершили бы подобной ошибки, но в глубине души этот человек чувствовал себя настоящим Реактивным Джеком.

И это было вполне справедливо. Это таилось где-то внутри него и совершенно не зависело от того, как он выглядел. И хотя Рингуолт продал свою компанию, он смог получить обратно некоторую часть своих денег. Часть средств, которые он получил от продажи National Indemnity, он сразу же пустил на покупку акций Berkshire Hathaway²¹⁷.

Глава 31. Будущее — на эшафоте

Омаха • 1967-1968 годы

Летом 1967 года по стране прокатилась мощная волна гражданского неповиновения, поджогов и грабежей, невиданная со времен Гражданской войны. После этого доктор Мартин Лютер Кинг произнес фразу: «Если волнения такого типа, что мы видели прошлым летом, продолжатся, то мы столкнемся с угрозой захвата власти правыми партиями фашистского толка!»¹ И хотя Кинг был опечален отсутствием прогресса в борьбе с сегрегацией, он отказался поддерживать насильственные формы сопротивления. Некоторые активисты полагали, что Студенческий координационный комитет по ненасильственным действиям и Конференция христианских лидеров Юга, возглавляемая доктором Кингом, должны дать более активный отпор уродливым действиям ку-клукс-клана.

Активисты движения за ненасильственное сопротивление считали, что семья Баффетов (многие из членов которой теперь обладали немалым влиянием в Омахе) находится в составе их неформальной сети. Рэкки Ньюман, жена Ника Ньюмана, лучшего друга Уоррена в Омахе, вместе со Сьюзи занималась лоббированием в YMCA и других организациях интересов бедняков, стремясь добиться от них выделения больших сумм на работу своих отделений. С помощью Центра объединенного методистского сообщества, находившегося под управлением их чернокожего друга Родни Вида²¹⁸, Сьюзи и Рэкки отправляли чернокожих детей в летние лагеря и организовывали межрасовые дискуссии между студентами местных учебных заведений². Вид начал часто бывать в доме Баффетов. Джон Хардинг, управлявший бэк-офиса Баффета, собрал тысячи подписей под петицией, требовавшей отказа от расовой дискриминации в вопросах жилья. Ник Ньюман содействовал более активному вовлечению в борьбу Уоррена — Баффет напрямую спонсировал деятельность нескольких групп борцов за гражданские права. Роль Уоррена заключалась скорее не в повседневной работе, а в переговорах. Вместе с Ньюманом и Хардингом он давал показания в законодательном собрании города Линкольна по вопросу дискриминации в вопросах жилья. Сьюзи, в свою очередь, купила несколько домов и передала их в аренду чернокожим жителям, желавшим попасть в прежде белые районы³.

Незадолго до этого Уоррен был представлен общим знакомым из Hochschild-Kohn Джо Розенфилду, управлявшему сетью супермаркетов Younkers в городе Де-Мойн неподалеку от Омахи. Розенфилд имел немало связей в местных и федеральных политических кругах и всецело разделял политические взгляды Баффетов. Также он являлся доверенным лицом колледжа Гриннелл — небольшого островка радикализма в штате Айова²¹⁹. Либерально настроенные студенты планировали заняться после окончания учебы социальными проектами разного рода, а сам колледж направлял значительные суммы на увеличение доли афроамериканцев среди своих студентов.

Через 80 с хвостиком лет, прошедших с даты основания (в 1846 году), Гриннелл почти дошел до коллапса, однако за последние 25 лет, в течение которых Розенфилд принимал активное участие в его судьбе, колледж смог собрать на продолжение своей деятельности почти 10 миллионов долларов²²⁰. Розенфилд обладал острым умом, однако его часто видели опечаленным из-за семейной трагедии — его единственный сын погиб в результате несчастного случая. Сьюзи Баффет смогла достаточно быстро установить с Розенфилдом особые отношения. С учетом многих других совместных интересов было очевидно, что Розенфилд хочет вовлечь Баффетов в работу колледжа, самого главного дела своей жизни.

В октябре 1967 года колледж устроил трех дневное мероприятие с целью собрать средства для деятельности «гуманитарного колледжа в эпоху перемен». Для выступлений была приглашена плеяда ученых и представителей культуры 1960-х годов. В ней были и писатель Ральф Эллисон, чья книга «Невидимка» получила Национальную книжную премию; и антрополог Эшли Монтегю, поставивший под сомнение действенность существовавших концепций в отношении понятия расы; и философ, филолог Маршалл Маклюэн, популяризовавший идею «глобальной деревни», управляемой средствами медиа; и художник-авангардист Роберт Раушенберг; и Фред Френдли, бывший президент CBS News, и Джордж Чемпион, председатель правления Chase Manhattan Bank, говоривший об «устаревшей модели государства благосостояния». Однако главным спикером, которого ждали буквально все, был доктор Мартин Лютер Кинг — не так-то часто в Айову заезжали лауреаты Нобелевской премии мира. Розенфилд пригласил на собрание Баффетов — они оказались среди пяти тысяч гостей, толпившихся в зале Darby Gymnasium в ожидании утренней воскресной программы.

Кинг должен был прилететь на встречу вместе с президентом Морхауз-колледжа, которому надлежало представить собравшимся почетного гостя. Они опаздывали уже на несколько часов; солдаты, полиция и частные детективы находились во всеоружии с 10 часов утра, готовые к любым неожиданностям. По мере ожидания аудитория становилась все более голодной и все менее управляемой.

Наконец Кинг появился на подиуме в своем пасторском облачении. Для выступления он выбрал тему «Как остаться бодрствующим во время революции», и его звучный голос, читавший строки из стихотворения Джеймса Расселла Лоуэлла The Present Crisis (гимна движения за гражданские права), разносился по всему залу.

Truth forever on the scaffold, Wrong forever on the throne, —

Yet that scaffold sways the future, and, behind the dim unknown,

Standeth God within the shadow, keeping watch above his own*

Кинг говорил о смысле страдания. Вдохновленный идеями Ганди относительно ненасильственного сопротивления, он призывал вспомнить слова Нагорной проповеди:

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю⁵.

Сьюзи, до глубины души тронутая словами доктора Кинга, заметила, насколько сильное влияние эта речь оказала на ее мужа⁶. Баффет всегда внимательно относился к мощным и харизматичным ораторам. Теперь он во все глаза смотрел на стоявшего перед ним Кинга — образец морального мужества во плоти, человека, которого много раз избивали и сажали за решетку, заковывали в кандалы и приговаривали к каторжным работам; человека, которого били дубинками и угрожали ножом за его убеждения, человека, который создал целое движение и поддерживал его на протяжении десятилетия, невзирая на яростное сопротивление, жестокость и частые неудачи. Кинг говорил о власти ненасильственного сопротивления, «обезоруживающей противника. Она подвергает сомнению моральную основу его действий. Она ослабляет его прежние убеждения, в то же самое время призывая его совесть... Даже когда враг пытается вас убить, у вас есть внутреннее убеждение в том, что есть вещи, настолько ценные, дорогие и бесконечно важные, что за них стоит умереть. Если у человека нет ничего, за что он был бы готов умереть, он не приспособлен жить. Находя это главное, он обретает огромную силу»⁷.

Кинг был настоящим пророком, человеком, который видел, что зло можно победить через страдания. Он был способен пробудить ото сна множество людей, показав им все ужасы окружающего мира. Он призывал своих последователей разделить с ним это видение, подняться вместе с ним и вынести его на свет Божий. По его словам, христианство всегда считало, что перед тем, как водрузить на себя корону, необходимо достойно нести свой крест. Одна из мыслей, которую он часто повторял в своих речах, кольнула Баффета прямо в сердце и засела в его голове⁸. ²²⁰

«Законы нужны не для того, чтобы изменить сердца, — сказал Кинг, — а для того, чтобы ограничить бессердечных».

«Он выкрикнул эту фразу своим звучным голосом, а затем еще несколько раз повторил ее, говоря о тех или иных вещах», — вспоминал Баффет.

* ^{221 221}

Сьюзи часто говорила мужу, что жизнь не ограничивается сидением в комнате и зарабатыванием денег. Тем же октябрем 1967 года, пребывая в постоянных раздумьях о борьбе за гражданские права, он написал особенное письмо своим партнерам, из которого было видно, как сильно изменился ход его мыслей. Это письмо появилось на свет немного раньше ежегодного отчета о деятельности для партнеров и содержало лишь мысли о стратегии без упоминания результатов прошедшего года. Описав «гиперреактивное поведение рынка, для анализа которого аналитические техники применимы лишь в ограниченном объеме», он продолжил: «Мои собственные личные интересы диктуют мне менее навязчивый подход к инвестиционной деятельности по сравнению с временами, когда я был моложе и беднее. Я не всегда могу идти в ногу с нынешними условиями. Однако я убежден в одном. Я не откажусь от своего прежнего подхода, логика которого мне понятна (хотя порой мне бывает сложно ею воспользоваться), пусть даже это означает отказ от крупной и, очевидно, легкой прибыли. Я не буду использовать подход, которой не понимаю досконально, который не опробовал на практике и который в некоторых случаях может вести к значительным и постоянным потерям капитала».

Он рассказал и о других причинах этого «менее навязчивого подхода». По его словам, новую роль начали играть его личные цели: «Я бы хотел иметь экономическую цель, позволяющую заниматься важной неэкономической деятельностью... Возможно, я ограничу себя лишь теми вещами, которые считаю достаточно простыми, безопасными и приятными».

Затем Баффет написал фразу, шокировавшую его партнеров. Его цель на будущие годы отныне заключалась в том, чтобы переигрывать рынок не на 10%, а всего на 5% — или обеспечивать доходность не менее 9% (за основную цель принималась меньшая из этих двух цифр). Он сказал партнерам, что если те могут найти где-то более выгодные условия, то вполне вольны покинуть партнерство, и он не обвинит их за это.

Он знал, что его предложение достаточно рискованно. Некоторые из свежеиспеченных взаимных фондов уже показывали более высокие результаты, чем его партнерство, удваивая сумму изначальных инвестиций всего за год. В январе каждого года партнеры могли добавить в партнерство новые суммы или забрать из него свои вклады. Со всех сторон на рынке звучали прогнозы о безоблачной «инвестиционной погоде».

Однако период, когда он объявил о снижении планки, был выбран совершенно правильно. Итоговый показатель индекса Доу-Джонса в 1966 году оказался крайне низким²²¹. Некоторые из партнеров, обеспокоенные состоянием дел на рынке, советовали ему начать продажу акций. Он не обращал никакого внимания ни на советы, ни на поведение рынка. В итоге партнерство переиграло индекс Доу-Джонса на 36 пунктов — и это был лучший результат за десять лет его работы. «Если ты не можешь оставаться с кем-то на одном уровне, то попытайся его превзойти», — писал Баффет⁹. Так что он выбрал совсем неплохое время для того, чтобы дать партнерам шанс попытаться заработать больше в другом месте.

Один из побочных эффектов этой стратегии позволял Баффету проверить уровень доверия партнеров к нему. Они должны были принять свое решение, еще не зная реальных результатов завершившегося года — а по итогам 1967 года он собирался похвастаться вторым подряд годом с отличными результатами. Решение партнеров оставаться с ним было бы для него знаком доверия и готовности ставить более скромные цели. В любом случае возможность переигрывать рынок год за годом на 5% сулила неплохое состояние, пусть и по истечении длительного периода²²². Даже Бен Грэхем мог обыгрывать рынок всего на 2,5% в год. Пересмотренные Баффетом цели давали партнерам возможность получать неплохой результат — на 2% выше, чем доход по любой облигации. При должной последовательности год за годом (и при отсутствии значительных потерь) результат мог бы оказаться великолепным. Оставшиеся с Баффетом инвесторы, принимая на себя минимальный риск, могли обеспечить себе отличные результаты, и притом вполне безопасно. Несмотря на это, предложенное Баффетом снижение целей несколько озадачило партнеров с психологической точки зрения, и результаты не замедлили сказаться.

Впервые за всю историю партнерства участники не стали увеличивать свои доли, а, напротив, вывели из партнерства в январе 1968 года капитал на сумму 1,6 миллиона долларов. Тем не менее это была незначительная часть того, что они могли бы забрать. В сущности, из партнерства ушел всего лишь один доллар из каждых тридцати. А через несколько недель Баффет объявил о результатах партнерства за 1967 год: Buffet Partnership Ltd. показал рост в 36%. Рост индекса Доу-Джонса за этот год составил всего 19%. Таким образом, всего за два года каждый доллар, находившийся под присмотром Баффета, вырос более чем на 60 центов, при том что доллар, вложенный в индекс Доу, так и оставался на прежней отметке.

Уоррен пожелал всего хорошего покидавшим его партнерам, причем в его словах содержалась скрытая ирония: «Это решение имеет для них большой смысл. Большинство из них имеет и способности, и мотивацию к тому, чтобы получить более высокие результаты, чем наши. Я же освобождаю себя от обязанности добиваться результата, достижение которого в нынешних условиях может оказаться под вопросом»¹⁰.

«Финансовый гений — это растущий рынок», — как впоследствии сказал Кеннет Гэлбрейт²²³¹¹.

Теперь у Баффета появилось (по крайней мере теоретически) больше времени на личные интересы, о которых он говорил, и меньше напряжения на работе. После речи Кинга Розенфилду не составило особого труда превратить Баффета в доверенное лицо Гриннелла. Если принять во внимание всю нелюбовь Баффета к комитетам и собраниям, легко можно представить себе, насколько он был тронут встречей в колледже, а также насколько близкие отношения сложились у него с Розенфилдом.

Разумеется, прежде всего он направился в финансовый комитет, в котором встретил немало других доверенных лиц, обладавших крайне схожими взглядами. Председателем комитета был Боб Нойс, управлявший компанией под названием Fairchild Semiconductor, производителем электронных схем (то есть продукции, о которой Баффет знал крайне мало и которая его совершенно не интересовала). Нойс, бывший выпускник Гриннела, которого однажды временно отчислили за кражу свиньи (он хотел приготовить блюдо под названием «свинина по-гавайски с листьями таро», а обвинение в краже считалось крайне серьезным в штате, активно занимавшемся разведением свиней), обладал обаянием человека, отлично знавшего, что он делает и почему*. Однако при этом он «оставался обычным парнем. Он совершенно не казался ученым или что-то вроде этого», — вспоминает Баффет. Помимо прочего, Нойс просто-таки ненавидел любые иерархии и симпатизировал аутсайдерам, что вполне соответствовало духу Гриннелла.

Баффет испытывал непреодолимое желание сделать что-то важное в области гражданских прав — и чем быстрее, тем лучше. Он понимал, что мог бы помочь многим людям, «находясь за сценой» и используя свой разум и финансовую смекалку. Розенфилд начал понемногу представлять Баффета влиятельным лицам из Демократической партии. Баффет стал проводить много времени с Гарольдом Хьюзом, сенатором-демократом от Айовы, и Джином Гленном, кандидатом на пост в Сенате на очередных выборах.

А в марте 1968 года в Омаху приехал один из самых противоречивых людей в Америке — бывший губернатор штата Алабама Джордж Уоллес. Он выдвинул свою кандидатуру на пост президента США и посетил город в рамках своего предвыборного турне, пытаясь получить достаточное количество подписей выборщиков для того, чтобы попасть в избирательные списки Небраски в качестве кандидата от Американской независимой партии.

В зал, рассчитанный на 1400 человек, набилось почти 5000 зрителей, желавших своими глазами увидеть человека, в течение семи лет занимавшего пост губернатора под лозунгом «Сегрегация сегодня, сегрегация завтра, сегрегация навсегда»¹². Его сторонникам потребовалось всего восемь минут для того, чтобы собрать подписи, позволявшие его кандидатуре войти в списки для голосования в Небраске. Внезапно воздух в зале наполнился зловонным запахом химикатов. Едва Уоллес начал говорить, из аудитории в трибуну полетели палки, обрывки плакатов, бумажные стаканчики, камни¹³. Начали летать кресла, в воздухе замелькали дубинки, пролилась кровь. Полиция применила слезоточивый газ. Толпа, вырвавшаяся из зала на 16-ю стрит, начала вытаскивать из машин водителей и избивать их. Она забрасывала дома «коктейлями Молотова», по всему району вспыхнули пожары, тротуары были засыпаны разбитыми стеклами, а по магазинам вовсю шарили мародеры. Через несколько часов буря улеглась, и город начал понемногу возвращаться к порядку. Однако затем полицейский, находившийся не на дежурстве, убил 17-летнего мальчишку, заглянувшего в ломбард, ошибочно приняв его за мародера¹⁴.

В течение нескольких следующих дней старшеклассники не ходили на занятия в школы, а принялись бить стекла и устраивать пожары¹⁵. Еще через несколько дней полицейские и снайперы устроили несколько перестрелок и арестовали ряд людей, в том числе нескольких членов омахской ячейки «Черных пантер»¹⁶²²⁴.

Расовые беспорядки продолжались все лето, однако Сьюзи не переставала регулярно посещать негритянские районы. Она верила в свои отличные отношения с представителями чернокожего сообщества и пренебрегала возможной опасностью. Уоррен не всегда был в курсе того, чем в точности она занимается, но чувствовал, что порой она заходит слишком далеко, отдавая предпочтение интересам других людей перед личными. Собственный страх Уоррена перед насилием и властью банд уходил корнями в предыдущие поколения.

Говард Баффет часто вспоминал и рассказывал детям об одной сцене, свидетелем которой он стал в 16-летнем возрасте. Тысячи людей собрались перед зданием суда графства Даглас, затем ворвались внутрь и попытались линчевать мэра Омахи. Помимо этого, они избили, кастрировали и повесили чернокожего старика, обвиненного в изнасиловании. После этого они протащили его тело по улицам. Затем нашпиговали его пулями, вновь повесили, а потом еще и подожгли. Бунт в здании суда стал одной из самых постыдных страниц в истории Омахи. Говард был свидетелем не всех актов насилия в тот день, однако своими глазами видел, как толпа линчевателей превратила уличный фонарь в импровизированную виселицу, а мэр Омахи стоял перед ней с петлей на шее и был спасен от смерти буквально в последний момент¹⁷. Память об этом преследовала Говарда до конца его дней¹⁸. Он собственными глазами видел, с какой скоростью обычные люди, сбившиеся в банду, могут поддаться темным глубинам человеческой природы.

Поэтому когда Кинг говорил о том, что массовые социальные беспорядки могут потенциально привести к фашизму, эти слова не требовали для Уоррена Баффета никакого дополнительного пояснения. Отчасти эта логика переплеталась с его стремлением поддерживать слабых, выходившим за рамки привычных инстинктов. Многие думали, что подобные проявления жестокости невозможны в Соединенных Штатах, однако они происходили вновь и вновь. Задача закона — не менять сердца, говорил Кинг, а ограничивать бессердечных. Кого же он считал бессердечными? На этот вопрос он не ответил.

Через несколько недель после посещения Омахи Кинг полетел в Мемфис для выступления в Мейсоновском храме. В своей речи он вспомнил о женщине, которая ударила его ножом в Нью-Йорке, и рассказал о постоянно циркулировавших слухах о том, что его уже поджидает наемный убийца. «Я не знаю, что случится, — сказал он собравшимся. — У нас впереди тяжелые дни. Однако сейчас для меня это не так важно, ведь я уже был на вершине горы». На следующий день, 4 апреля, Кинг, стоявший на балконе мотеля «Лоррейн» и готовившийся возглавить марш мусорщиков, был смертельно ранен пулей в шею²²⁵.

Черные общины по всей Америке испытали печаль, гнев и разочарование, а центры городов превратились в зоны яростных боевых действий.

В это же время десятки тысяч студентов протестовали против войны во Вьетнаме на территории университетских кампусов. Северный Вьетнам начал Тетское наступление²²⁶, атаковав сотню городов в Южном Вьетнаме. Американцы были шокированы известной фотографией, на которой южновьетнамский начальник полиции хладнокровно стреляет в голову партизана из Вьетконга. Эта фотография впервые заставила массы увидеть в коммунистах человеческие существа. Правительство США ликвидировало почти все отсрочки от воинского призыва — теперь дети из семей высшего и среднего класса напрямую столкнулись с риском попасть в армию и во Вьетнам. Общественное мнение решительно выступило против войны. К моменту убийства Кинга страна находилась на грани, за которой в любой момент могла начаться революция.

Многие, каждый по-своему, начали осознавать, что сыты происходящим по горло и не намерены больше это терпеть. Друг Баффета Ник Ньюман внезапно объявил, что не будет больше посещать собрания в клубах, осуществляющих дискриминацию в отношении евреев и не позволяющих им вступать в число своих членов¹⁹. Да и сам Уоррен приготовился к решительным действиям. Еще со времен работы в Graham-Newman он решительно дистанцировался от культуры 1950-х годов, предполагавшей сегрегацию, и крайне негативно относился к проявлениям антисемитизма со стороны представителей прежних поколений своей семьи. Он активно развивал дружеские отношения и деловые связи с большим количеством евреев. Порой даже казалось, что он лично ассоциирует себя с евреями. Их статус аутсайдеров вполне согласовался с его личной неспособностью адаптироваться в обществе и стремлением встать на сторону слабых. Незадолго до этого Баффет без особой огласки отказался от членства в «Ротари-клубе», будучи не в силах выносить фанатизм, с которым он сталкивался в нем, являясь членом управляющего комитета этого клуба. Однако он никогда и никому не рассказал о причине, заставившей его покинуть клуб. Он активно занялся еще одним проектом — теперь он хотел помочь своему другу, еврею Герману Голдстейну, стать членом Omaha Club.

Один из доводов, с помощью которых заведения типа Omaha Club защищали чистоту своих рядов, состоял в том, что «у них [евреев] есть свои клубы, куда они не пускают нас». Баффет попросил Ника Ньюмана помочь ему войти в состав клуба Highland Country Club, состоявшего исключительно из евреев²²⁷. Некоторые из его членов яростно противостояли этому, используя логику своих противников из Omaha Club: «Для чего приглашать чужаков, если мы создавали свои клубы как раз из-за того, что нас не пускали к ним?»²²⁸ Однако после вмешательства в спор нескольких раввинов и высказывания авторитетного мнения председателем Антидиффамаци-онной лиги²²⁹ решение было вынесено в пользу Баффета²⁰. После этого он приступил к осаде Omaha Club, вооружившись членской карточкой еврейского клуба. Германа Голдстейна приняли в клуб — благодаря чему рухнул давний религиозный барьер.

Баффет придумал отличный способ решения задачи — он смог сделать целый ряд правильных шагов, ни с кем не вступив в личное противостояние, которого он так боялся всю жизнь. Это отражало и его точку зрения (не лишенную оснований) о том, что марши и демонстрации не смогут изменить направления мыслей зажиточных бизнесменов.

План Баффета сработал еще и потому, что он был достаточно известной фигурой в Омахе. Он уже не считался выскочкой. Баффет обрел влияние. Человек, который когда-то попал в черный список Omaha Country Club, произвел чуть ли не самую значительную перемену в жизни клуба с момента его создания несколькими влиятельными организациями Омахи.

Однако Баффет не хотел ограничиваться действиями на уровне города. Он знал, что его деньги могут позволить ему действовать на национальном уровне, а 1968-й был годом выборов. Для того чтобы сместить действовавшего президента Линдона Джонсона и посадить на его место кандидата, выступавшего против войны, нужны были немалые суммы.

Основной темой президентской кампании был Вьетнам, и поначалу единственным демократом, желавшим выступить против Джонсона на первичных выборах, оказался Юджин Маккарти, сенатор-либерал из Миннесоты.

Кампания началась в Нью-Гемпшире, где в рамках так называемого «крестового похода детей» почти 10 тысяч молодых активистов и студентов колледжей стучались в двери каждого дома в штате, невзирая на сильный снегопад. Маккарти получил 42% голосов в Нью-Гемпшире, практически сравнявшись в рейтинге с действующим президентом⁴. Многие студенты, рабочие и активисты антивоенного движения считали Маккарти настоящим героем. Баффет занялся финансовой стороной кампании Маккарти в Небраске. Вместе со Сьюзи он приехал на встречу с кандидатом. Жена Баффета выглядела прекрасно в ярком платье и шляпке, которую она собственноручно сделала из полосок ткани с именем Маккарти.

Затем Джонсон объявил о своем отказе от участия в выборах, и в гонку вступил брат Джона Кеннеди — Роберт. Он вступил в жесткую борьбу с Маккарти. Исход битвы был неясен до самого финала, пока Кеннеди не выиграл первичные выборы в Калифорнии, что и обеспечило ему перевес в количестве делегатов⁴⁴. Однако в ночь после своей победы он стал жертвой покушения со стороны наемного убийцы и умер 24 часа спустя. Его преемником на выборах был назначен Хьюберт Хамфри, прежде занимавший пост вице-президента в администрации Джонсона. Его назначение прошло в ходе бурного съезда Демократической партии в Чикаго, отмеченного многочисленными столкновениями между полицией, вооруженной дубинками и слезоточивым газом, и бунтующими антивоенными активистами. Баффет поддержал Хамфри в борьбе против республиканца Ричарда Никсона, который впоследствии и выиграл выборы⁴⁴⁴. ^{230 231 232}

В последующие годы Маккарти несколько раз переходил из одной партии в другую и даже пытался выступать как независимый кандидат на президентских выборах. Эти действия в значительной степени подорвали его репутацию как серьезного политика.

Баффет был удивительно лоялен к своим близким друзьям. Его энтузиазм в отношении более отдаленных знакомых, в особенности публичных лиц, то прибывал, то убывал в зависимости от их общественного статуса. С детства испытывая ощущение беспокойства, он переживал из-за того, каким образом могут отразиться на его жизни связи с другими людьми. Со временем он пожалел о том, что поддерживал столь близкие отношения с Маккарти, и свернул их до минимума. Однако вовлеченность в политику и готовность жертвовать на нее деньги знаменовали собой важнейшее изменение в жизни Баффета. Впервые у него появилось время для деятельности, не связанной с инвестированием, — «неэкономического занятия», к тому же уходящего своими корнями в историю его семьи. Деятельности, открывавшей новую дорогу в непредсказуемое будущее.

Глава 32. Легко, безопасно, прибыльно

и приятно

Омаха • 1968-1969 годы

В январе 1968 года Баффет связался со своими товарищами-«грэхемитами». Эти верившие в гений Грэхема люди впервые решили устроить встречу в разгар тотального сумасшествия на фондовом рынке. «За последние годы наши отношения значительно изменились, и я думаю, что банда, которая соберется в Ла-Хойе, будет представлять собой осколки нашей старой гвардии»¹, — писал он, приглашая на встречу бывших учеников Грэхема: Билла Руана, Уолтера Шлосса, Маршалла Вайнберга, Джека Александера и Тома Нэппа. Он также пригласил Чарли Мангера, которого представил Грэхему, партнера Мангера — Роя Толлеса и Бадди Фокса, партнера Джека Александера. В список гостей были включены и Эд Андерсон, покинувший партнерство Мангера и ставший партнером в компании Tweedy, Browne, Сэнди Готтесман, которого Баффет в разговоре с Грэхемом охарактеризовал как «моего хорошего друга и вашего искреннего поклонника». Также Баффет спросил у Грэхема, помнит ли тот «Генри [Брандта], который тесно сотрудничал с нами»². Фред Стэнбек, партнер Баффета по сделке с Sanborn Мар и шафер на его свадьбе, был слишком занят и не смог присутствовать.

Через несколько лет после окончания Колумбийского университета Уоррен пригласил на ужин в Нью-Йорке Ваниту Мей Браун, «Мисс Небраска 1949 года». Они устроили что-то наподобие двойного свидания — Уоррен пришел вместе со Сьюзи и Фредом, который уже однажды благодаря Уоррену встречался с Ванитой. Теперь ее звали Ванита Мей Недерландер. Она ненадолго вышла замуж за одного из представителей семьи Недерландер, династии владельцев ряда театров и других предприятий индустрии развлечений. После ужина Фред, один из самых близких друзей Уоррена, «размяк в руках Ваниты, как пластилин» (по меткому выражению еще одного их друга), тем самым подтвердив старое изречение о том, что противоположности притягиваются. Изначально их брак казался своего рода милым постскриптумом карьеры

Уоррена в Колумбии — семейная пара сложилась из двух его друзей той эпохи. Ему было свойственно активно устраивать жизнь своих друзей, предлагать им совместные партнерства, включать их в состав советов директоров своих компаний и в целом заставлять их вращаться в своей орбите за счет огромного количества совершенно разнообразных связей. Известие о браке двух своих друзей Уоррен поначалу воспринял как прекрасную новость, однако впоследствии выяснилось, что, сделав Ваните предложение, Фред принял худшее решение в своей жизни.

Они с Ванитой жили в Сэлисбери, где Фред вырос и где его семья смогла выстроить свой успешный бизнес по торговле средствами от головной боли. Теперь же Фреду самому требовались чуть ли не тонны средств от головной боли — он пожинал плоды своего импульсивного решения. Ванита прочно осела в крошечном городке Сэлисбери и со знанием дела и выдумкой мучила своего мужа в ходе судебных разбирательств. Таким образом, в отличие от всех остальных «грэхемитов» интерес Фреда к фондовому рынку на какое-то время поугас. Правда, в это время рынок не представлял собой ничего интересного. Люди бездумно вкладывали в него сотни миллионов долларов, прислушиваясь к мнению так называемых экспертов, за плечами которых было не более пары лет успешного опыта. На рынок вышло свыше 50 новых инвестиционных фондов, а еще 65 готовились сделать это в ближайшее время³. Впервые за всю историю США среди широкой публики стало модным инвестировать в акции²³³. Баффет описывал эту фазу как «расширяющееся кольцо писем счастья» или даже «манию», в которой участвовали «преисполненные надежд, доверчивые и жадные вкладчики, цеплявшиеся за любой повод поверить»⁴.

Так как этот бизнес по-прежнему работал на основе бумажных ордеров об операциях с ценными бумагами и физической доставке сертификатов акций покупателям, в какой-то момент объем торгов расширился настолько, что рынок чуть не рухнул из-за объемов бумажной работы по оформлению сделок. Огромное количество ордеров на покупку акций дублировалось или, напротив, не исполнялось. Ордера оказывались не на своих местах или попросту в мусорной корзине. Сотни сертификатов акций исчезали (вероятнее всего, из-за воровства), и поползли слухи, что рынком заинтересовалась мафия. Различные попытки реформ, проведенные в 1967 и 1968 годах с целью автоматизировать и компьютеризировать систему торгов, оказались безнадежной попыткой догнать уходящий поезд. Однако одно из нововведений позволило покончить с прежним этапом развития рынка. Национальная ассоциация дилеров по ценным бумагам объявила о скором запуске новой системы, получившей название NASDAQ и призванной работать с котировками акций мелких компаний⁵. Вместо того чтобы печататься на страницах Pink Sheets, устаревая уже в момент печати, курс акций многих компаний, не входивших в листинг на фондовых биржах, мог отныне публиковаться в электронном виде, а любые его изменения моментально становились доступными участникам рынка. Теперь от последних требовалось раскрыть максимум информации и придерживаться указанных цен. Эта новая система пришлась не по вкусу опытным трейдерам, умевшим хорошо торговаться и добиваться своего в ходе переговоров. Рынок и без того находился в трудном положении, и это вносило немало проблем в работу Баффета.

Уоррен разослал инструкции каждому из «грэхемитов», собиравшихся приехать в Ла-Хойя. «Прошу вас не привозить с собой ничего, кроме книги Security Analysis издания 1934 года», — писал он⁶. Жены участников также должны были остаться дома.

В своем письме Баффет напомнил, что встреча организуется для того, чтобы послушать Грэхема, «Великого Человека», а не друг друга. Несколько участников группы — Мангер, Андерсон, Руан — были склонны к чрезмерным разговорам. Разумеется, когда речь заходила об инвестировании, никто не мог сравниться по степени говорливости с самим Баффетом. Дожив до 37 лет, он уже перешел на новый уровень и имел право называть своего бывшего учителя «Бен». Однако время от времени он сбивался и называл его по старинке «мистером Грэхемом» — старался лишний раз напомнить другим и себе самому, что не стоит казаться лучшим учеником в классе.

Получив инструкции, дюжина поклонников Грэхема собралась в гостинице Hotel del Coronado, на берегу залива напротив Сан-Диего. Изначально Уоррен хотел встретиться в еще более бюджетном месте, типа Holiday Inn. Он не забыл донести до сведения группы, что идея собраться в этом экстравагантном викторианском особняке, выкрашенном в розовый и белый цвета и стоявшем в центре курортного района, полностью принадлежала Грэхему.

К тому времени, когда группа прибыла в Сан-Диего, разыгрался сильный шторм, сопровождавшийся ливнями. Однако никто не обращал на это внимания — все собрались, чтобы сконцентрироваться на обсуждении акций. Баффет был преисполнен гордости за то, что смог организовать мероприятие, чествующее его учителя и дающее возможность его новым друзьям познакомиться с мудростью Бена Грэхема. Тот приехал в Coronado с опозданием. Будучи в глубине души учителем, он сразу же после приезда устроил собравшимся экзамен.

Вне зависимости от контекста слушать Грэхема было настоящим испытанием. Он говорил сложными предложениями, содержавшими множество аллюзий и намеков на классические литературные произведения. В таком же стиле был выдержан и его экзамен. «Вопросы не были слишком сложными — например, он спрашивал нас о Французской революции или чем-то подобном. Но мы ошибались, думая, что знаем правильные ответы», — вспоминает Баффет.

Они потерпели фиаско. Лишь Рою Толлесу удалось дать ответы более чем на половину вопросов. Отвечая случайным образом «верно» на все вопросы, за исключением пары (где он совершенно точно знал верный ответ), он смог дать 11 правильных ответов из 20 возможных. Этот «маленький экзамен» оказался одним из трюков Грэхема-преподавателя, с помощью которого он хотел показать ученикам, что даже самые очевидные истины могут оказаться отнюдь не таковыми.

Все оставшееся время встречи Грэхем разрешил вести дискуссии по любым вопросам — размещению акций, оценке производственной деятельности, бухгалтерским махинациям, институциональным спекуляциям, а также «синдрому приобретения вследствие цепной реакции» и связанным с ним потрясениям рынка⁷. Сам же он не участвовал в обсуждениях. Вместо этого он время от времени загадывал загадки и с большим энтузиазмом принимал участие в разгадывании головоломок и решении задач, связанных с буквенными и цифровыми шифрами.

Баффет же активно участвовал в обсуждении всех вопросов, невзирая на собственные идеи, озвученные в письме партнерам (написанном в октябре 1967 года). В этом письме он сообщал, что хотел бы ограничиться занятиями, которые воспринимает как «простые, безопасные, прибыльные и приятные». После возвращения в Омаху из Сан-Диего он сконцентрировался на решении проблем партнерства. Он должен был сообщить партнерам, что некоторые из компаний, принадлежавших партнерству, показывали достаточно плохие результаты, и поэтому в своих последующих письмах сделал несколько намеков. После громогласного объявления о мучениях текстильной промышленности в письме, написанном в 1967 году, он вообще перестал упоминать ее в письмах 1968 года, несмотря на то что ни перспективы, ни результаты работы фабрик Berkshire не улучшились. Доходы DRC падали из-за потерь в Hochschild-Kohn²³⁴. Тем не менее Баффет не предпринял следующий логический шаг и не запустил процесса продажи Berkshire Hathaway и Hochschild-Kohn.

В данном случае его коммерческие инстинкты уступили место другим его особенностям — страстному желанию покупать, потребности в любви и признании и стремлению избежать любой конфронтации после войны за Dempster. Ненадолго подвергшись греху рационализации решений, он объяснил свою точку зрения партнерам в письме, написанном в январе 1968 года: «Когда я общаюсь с приятными мне людьми, занимающимися потенциально интересным бизнесом (можно ли считать какой-либо бизнес в принципе неинтересным?), и при этом мне удается обеспечить достойный возврат на капитал (скажем, в пределах 10-12%), то было бы глупостью суетиться в попытках заработать еще несколько лишних долей процента. Мне также не кажется разумным отказываться от приятных личных отношений с высококлассными специалистами, приносящими мне достойный доход, в пользу возможных разочарований и конфликтов, пусть даже приносящих больше денег»⁸.

Некоторые из людей, следивших за действиями Баффета, немало удивились бы этим словам. Ориентация на «средние» результаты работы приводила к тому, что некоторые компании работали с отдачей, значительно ниже средней. Поведение Баффета, который прежде был готов выжать лишнюю долю процента из каждого доллара (подобно бедняку, пытающемуся выдавить последние капли из тюбика с зубной пастой), а теперь презрительно отмахивался от «нескольких долей процента», казалось совершенно необъяснимым.

Тем не менее результаты его деятельности затыкали глотку любым критикам. Несмотря на то что Баффет волевым порядком снизил ожидания инвесторов, он продолжал побивать свои личные рекорды. Невзирая на ряд убыточных компаний, партнерство на протяжении 12 лет своей работы получало в среднем 31% на вложенный капитал, в то время как прирост индекса Доу-Джонса составлял лишь 9%. Запас надежности, о важности которого Баффет постоянно помнил, позволял ему использовать возникающие шансы²³⁵. Благодаря его инвестиционному таланту и правильным решениям любая тысяча долларов, вложенная в партнерство, могла принести инвестору 27 106 долларов, то есть в 10 раз больше, чем инвестиции в индекс Доу (которые превращали тысячу долларов лишь в 2857). Партнеры Баффета убедились в том,

что он может дать им больше, чем обещает. Он заявлял о предсказуемости развития событий и уверенности в 1968 году, несмотря на целый ряд признаков, говоривших об обратном. Студенты захватили Колумбийский университет, что привело к его временному закрытию, мирные демонстрации «детей цветов» начали приобретать более агрессивный характер, а несколько инициативных групп выдвинуло в качестве кандидата на пост президента США свинью²³⁶.

Однако к середине 1968 года Баффет принял решение попытаться избавиться от безнадежного Berkshire Hathaway — бизнеса, который никогда не был простым, безопасным, прибыльным или приятным, — и несчастных текстильных рабочих. Он предложил Мангеру и Готтесману купить у него компанию. Те приехали в Омаху на переговоры. Однако после трех дней обсуждения оказалось, что никто из них не горел желанием покупать какой-либо актив, которым не хотел владеть Уоррен Баффет. Итак, Баффет плотно завяз в Berkshire Hathaway.

Так как подразделения Apparel и Box Loom не могли самостоятельно оставаться на плаву и требовали огромных финансовых вливаний, Баффет был вынужден перейти к активным действиям. Он считал инвестиции без надежды на возврат истинным смертным грехом. Баффет отдал четкие инструкции Кену Чейсу. Чейс был расстроен, но, как настоящий стоик, выполнил приказ и закрыл оба подразделения⁹. Тем не менее Баффет не мог заставить себя дойти до логического финала и похоронить всю компанию.

Итак, он остался с партнерством, владевшим двумя компаниями: одна процветала (National Indemnity), другая терпела убытки (Berkshire Hathaway), 80% DRC (холдинговой компании в области розничной торговли), а также долями в большом количестве других компаний. Ближе к концу 1968 года курсы акций, находившихся на периферии фондового рынка, стали снижаться. Инвесторы начали концентрироваться на больших и известных именах. Баффет также приступил к покупкам самых известных и популярных акций, цены на которые пока что оставались в разумных пределах, — он потратил 18 миллионов долларов на акции AT&T, 9,6 миллиона — на BF Goodrich, 8,4 миллиона — на АМК Согр. (впоследствии переименованную в United Brands), 8,7 миллиона — на Jones & Laughlin Steel. Но прежде всего он продолжал скупать акции Berkshire Hathaway, невзирая на установленное им самим ограничение о покупке акций убыточных компаний и на то, что текстильная промышленность в целом находилась на спаде. Не так давно он попытался продать ее Мангеру и Готтесману, но теперь, раз уж он не смог продать свою долю, то захотел иметь все акции компании, до которых только мог дотянуться.

Вместе с Мангером они нашли и еще одну компанию, перспективы которой казались достаточно благоприятными, и принялись скупать ее акции. Она называлась Blue Chip Stamps и занималась производством скидочных купонов. Они покупали ее акции и поодиночке, и вместе. Со временем оказалось, что именно Blue Chip значительно повлияла на изменение карьерного пути обоих бизнесменов.

Купон представлял собой один из маркетинговых инструментов стимулирования спроса. Розничные торговцы отдавали покупателям купоны вместе со сдачей. Покупатели складывали их в ящики столов, а потом наклеивали в специальные блокноты. Достаточное количество накопленных купонов давало возможность бесплатно получить тостер, удочку или набор для активных игр на свежем воздухе. Удовольствие от собирания купонов в точности соответствовало ценностям уходящего мира — мира бережливости, мира, в котором боялись долгов, мира, который рассматривал «бесплатные подарки» в качестве награды за труд по сбору и сбережению этих купонов²³⁷.

Однако на самом деле эти купоны не были бесплатными: ритейлеры платили в среднем по два цента с каждого доллара продаж за выданные ими покупателям или размещенные на упаковках с товаром купоны. Национальным лидером по производству купонов во всей стране (за исключением Калифорнии) была компания Sperry & Hutchinson. Затем группа розничных сетей отказалась от производившихся S&H купонов Green Stamp и открыла свою собственную компанию Blue Chip, продававшую своим владельцам купоны со скидкой, по 1,5 цента. Blue Chip представляла собой классическую монополию.

«Когда эти купоны начинают использовать и крупные торговцы бензином, и овощные лавки, они превращаются в некое подобие денег. Иногда люди предпочитали брать сдачу не деньгами, а этими купонами. Купонами пользовались и гробовщики, и проститутки. Я всегда со смехом представлял себе, как хозяйка борделя вызывает к себе одну из “девушек” и говорит ей: “С сегодняшнего дня, дорогуша, ты должна брать с клиентов по два купона”. Это было повсеместным явлением. Купоны были у каждого. Время от времени люди даже занимались их подделкой».

В 1963 году Министерство юстиции подало иск против Blue Chip, обвинив ее в ограничении свободы торговли и монополизации купонного бизнеса в Калифорнии¹⁰. Иск подала и компания S&H. Акции компании резко снизились в цене. В этот момент их заметил Рик Герин, основавший собственное партнерство под названием Pacific Partners, и показал информацию о компании Мангеру. Свое внимание на компанию обратил и Баффет. «Конечно, Blue Chip не была продуктом непорочного зачатия», — признает Чарли Мангер. Тем не менее они вместе с Баффетом решили сделать ставку на то, что Blue Chip сможет справиться со своими проблемами, самой главной из которых был иск со стороны S&H.

Они хотели купить компанию потому, что Blue Chip обладала так называемым «финансовым запасом». Купоны оплачивались магазинами по предоплате, а выдача призов происходила значительно позднее. В этом промежутке Blue Chip могла распоряжаться свободными денежными средствами, причем зачастую годами. Баффет впервые заметил столь замечательную возможность, работая с акциями GEICO, и отчасти именно поэтому он и хотел купить National Indemnity. Компании, работавшие в страховом бизнесе, получали свои премии значительно раньше, чем наступало время выплат.

Это означало, что они могли инвестировать средства из своего стабильно растущего «запаса». Для человека типа Баффета, полностью уверенного в своих способностях к инвестированию, подобный бизнес был настоящей приманкой.

Финансовый запас имелся у любого бизнеса. Другим «представителем» такого запаса выступали, к примеру, депозиты в банках. Клиентам часто казалось, что банки делают им одолжение, разрешая хранить средства в безопасном месте. Однако банки инвестировали полученные средства в виде займов и кредитов по максимальной ставке, которую только могли себе позволить. Они получали немалую прибыль от таких операций. Эта прибыль и называлась «запасом».

Баффет, Мангер и Герин отлично понимали, как поставить с ног на голову любую финансовую ситуацию. Если кто-то предлагал им купоны, они сразу же оценивали ситуацию и задавались вопросом: «А не стоит ли нам заполучить компанию по производству купонов?», и моментально находили доводы в пользу такого решения. Разумеется, они не тратили время, чтобы коллекционировать купоны для того, чтобы получить в подарок набор для крокета. Это было бы для них столь же дико, как прийти в офис в юбке прабабушки Бетси. Даже Баффет, обожавший собирать марки в детстве и хранивший в подвале дома в качестве напоминания о своей ошибке кучу марок Blue Eagle, предпочел бы владеть акциями Blue Chip, а не ее купонами.

В 1968 году Blue Chip приступила к урегулированию исков, поданных против нее конкурентами¹¹. Она пришла к своего рода соглашению с Министерством юстиции, согласно которому владевшие компанией розничные сети обязались продать 45% акций компании магазинам, пользовавшимся ее купонами¹². Для того чтобы еще сильнее снизить степень контроля со стороны розничных сетей, создавших компанию Blue Chip отнюдь не непорочным образом, Министерство юстиции обязало их найти еще одного покупателя для 30% купонного бизнеса. Несмотря на это, были все основания предполагать, что Blue Chip смогла пережить этот этап юридических баталий¹³.

Партнерство Мангера купило 20 000 акций, такое же количество купил и Герин. В ходе этого процесса у Мангера начали проявляться такие же собственнические инстинкты в отношении Blue Chip, какие были у Баффета в отношении Berkshire Hathaway. Он отговаривал других игроков от покупки акций компании. «Мы не хотим, чтобы кто-то еще занялся покупкой акций», — постоянно говорил он¹⁴.

По мере роста рынка Баффет увеличил долю свободных денежных средств партнерства до нескольких десятков миллионов, несмотря на то что продолжал покупку больших пакетов акций. Его партнерство приобрело большие пакеты акций Blue Chip у сетей Lucky Stores, Market Basket, Alexander s Markets и продолжало покупки на протяжении нескольких месяцев, до тех пор пока не получило в свое распоряжение свыше 70 000 акций. От имени National Indemnity и Diversified он купил 5% акций компании Thriftimart Stores, одного из основных акционеров Blue Chip. Баффет подумал, что со временем сможет заставить Thriftimart обменять имевшиеся у нее акции Blue Chip на свои собственные. Расчет делался на то, что компания сможет урегулировать разногласия с S&H, потому что в противном случае потери были бы огромны.

Пока Баффет вместе с Мангером и Герином делали большую ставку на Blue Chip, ее стабильно высокие продажи достигли кульминации. Женщины начали утрачивать интерес к сидению дома и наклеиванию купонов в блокноты. Движение за освобождение женщин оказывало влияние на образ их мыслей. Они поняли, что могут лучше распорядиться своим временем и зарабатывать больше денег. Отныне, желая получить блендер или набор для фондю, они просто шли в магазин и покупали товары, вместо того чтобы ждать и собирать купоны для получения бесплатного подарка. Привычные социальные роли и понятия словно перевернулись. Культура «традиционного общества» вызывала столь большое отвращение, что многие молодые люди категорически утверждали: «Не верь никому из тех, кто старше 30 лет». Баффет никогда не чувствовал себя стариком в свои 38 (впрочем, как и потом), однако в одном из своих писем партнерам писал: «С философской точки зрения я нахожусь в гериатрической палате»²³⁸¹⁵. Он оказался не в ладах с современной ему культурой и методами финансовых операций.

Успех мирных переговоров по вьетнамской проблеме, состоявшихся в 1968 году в Париже, заставил рынок вновь ринуться вверх. Несмотря на то что Баффет гордился тем, что смог сделать так много с минимальным риском (семь изначальных партнеров и 105 000 долларов капитала превратились в 300 инвесторов и 105 миллионов), он оказался одним из самых старых игроков на рынке. Его славу затмевали новоиспеченные звезды, способные показать впечатляющие цифры роста за пару лет и собиравшие по 500 миллионов вкладов новых инвесторов за считаные дни.

Когда же разговор заходил о новых технологических компаниях, подход Баффета казался особенно устаревшим (что, впрочем, его вполне устраивало). В процессе работы в колледже Гриннелл он неоднократно замечал, с каким трудом его коллега Боб Нойс пытался избавиться от участия в работе Fairchild Semiconductor. Нойс, его директор по исследованиям Гордон Мур и помощник директора по исследованиям и развитию Энди Гроув решили основать новую компанию (название для которой еще не успели придумать) в городе Маунтин-Вью. В их головах постепенно формировался достаточно расплывчатый план «более высокого уровня интеграции»¹⁶. Джо Розенфилд и благотворительный фонд колледжа заявили о готовности инвестировать в компанию по 100 000 долларов. Были и другие заинтересованные участники, усилиями которых новая компания смогла собрать 2,5 миллиона долларов. Для новой компании наконец-то было придумано название — Intel (аббревиатура от Integrated Electronics).

Баффет на протяжении многих лет испытывал предубеждение против инвестиций в технологические компании, так как не видел возможности применения в их деятельности принципа запаса надежности. За много лет до этого, в 1957 году, в дом Уоррена пришла Кэти Баффет, жена его дяди Фреда Баффета, и задала ему вопрос: стоит ли ей и Фреду инвестировать в новую компанию ее брата Билла? Билл Норрис готовился покинуть подразделение компании Remington Rand²³⁹, занимавшейся разработкой компьютера UNIVAC, и основать собственную компанию под названием Control Data Corporation и начать конкурировать с IBM.

Уоррен был в ужасе. «Биллу казалось, что Remington Rand уступает позиции IBM. Я подумал, что он сошел с ума. На момент, когда он готовился покинуть Remington Rand, у него было шестеро детей и никакой серьезной суммы денег. Не думаю, что Билл покинул компанию для того, чтобы разбогатеть. Полагаю, что он ушел из-за того, что испытывал огромное разочарование. Любое распоряжение в компании должно было прежде всего отправляться в Нью-Йорк и получать одобрение там. Тетушка Кэти и дядя Фред хотели вложить свои деньги в Control Data — компанию, у которой еще ничего не было. Денег не было и у самого Билла. В сущности, денег не было ни у одного из людей, вовлеченных в его идею». Точнее, денег не было ни у кого, за исключением Уоррена и Сьюзи. «Если бы я захотел, то мог бы проинвестировать половину всего бюджета проекта. Но я относился к этой идее крайне отрицательно. И я ответил Кэти: «Эта идея не особенно мне нравится. Кому нужна еще одна компьютерная компания?»¹'

Но так как Билл был все же родным братом Кэти, она вместе с Фредом решила проигнорировать совет Уоррена и инвестировала в компанию 400 долларов, купив пакет акций по 16 центов за штуку¹⁷.

Тот факт, что Control Data смогла привлечь достаточно большое количество инвесторов с деньгами, никак не изменило мнения Баффета в отношении технологий. Множество других технологических компаний, начавших работу в тот период, быстро потерпели крах. Однако Баффет принял решение инвестировать в технологический проект (в форме конвертируемых долговых обязательств вместе с колледжем Грин-нелл, и сделал это исключительно из уважения к Розенфилду. Сам он говорил об этом так: «В данной ситуации мы ставим деньги не на лошадь, а на жокея»¹⁸. Важным фактором, повлиявшим на его решение, было то, что Розенфилд гарантировал ему получение запаса надежности за счет инвестиций самого колледжа. И хотя Баффет очень хорошо относился к Нойсу, он не купил Intel для своего партнерства и таким образом упустил одну из основных инвестиционных возможностей в своей жизни. Несмотря на то что Баффет снизил свои стандарты инвестирования в сложные времена и готов был снижать их и дальше, он никогда не был готов пойти на один-единственный компромисс — отказаться от запаса надежности. Именно это качество — способность отказаться от возможного богатства в случаях, когда невозможно ограничить риски, — и сделало его тем Уорреном Баффетом, которого мы все знаем.

Тем не менее постепенно весь рынок начал выглядеть для него столь же необычно, как компания Intel. Он трезво оценил возникшую проблему в своем письме, написанном в конце 1968 года. Баффет признал, что количество интересных идей по инвестированию в этом году было ниже, чем когда-либо прежде^{240 241}. «Я начал по-новому понимать смысл слова “ностальгия”», — заключил он.

Позднее он говорил об этом так: «Объем этого рынка уже превысил несколько триллионов долларов, а я все не мог найти умный способ инвестировать в него 105 миллионов. Я знал, что больше не хочу управлять деньгами других людей в условиях, когда не могу гарантировать хороший результат, — однако наличие партнерства требовало от меня именно такого обязательства».

Это отношение в корне отличалось от оценки рынка 1962 года, когда рынок рос столь же стремительно. Оба раза Баффет говорил об этом росте с огромной печалью.

Однако в прошлый раз он собирал деньги столь энергично, что партнеры не верили в его неспособность заставить средства работать.

Партнеры были прямо-таки ошарашены контрастом между его суровой оценкой происходящего и кажущейся легкостью, с которой он при этом зарабатывал для них деньги. Некоторые начали испытывать почти сверхъестественное доверие к нему. Чем активнее он выступал со своими печальными прогнозами, тем большую популярность приобретала легенда о его невероятных способностях. Однако сам он знал, что так не может продолжаться вечно.

Глава 33. Ликвидация

Омаха • 1969 год

Глэдис Кайзер сидела у дверей кабинета Уоррена Баффета в просторном офисе на восьмом этаже и успешно защищала его от наплыва посетителей. Тонкая, как спица, идеально сложенная, непрерывно курившая, Глэдис контролировала корреспонденцию, телефонные звонки, счета и прочие дела поразительно ловко²⁴². Она ограждала Баффета от всех внешних контактов, в том числе иногда и от членов семьи. Порой это доводило Сьюзи до белого каления, но она ничего не могла сделать с Глэдис, неустанно стоявшей на страже рабочего времени босса.

Порой Сьюзи резко выражала Глэдис свое неудовольствие. Разумеется, Уоррен никогда бы не приказал Глэдис напрямую не соединять с ним Сьюзи. Однако все его сотрудники в точности знали, каким образом интерпретировать его намеки. Никто не осмелился бы даже кашлянуть, если бы знал, что это вызовет возражения с его стороны. Люди были вынуждены следить за его намеками и сигналами, заменявшими формальные правила работы в Buffett Partnership. Поднятые брови и «хм-м-м» означали: «Даже и не думайте об этом». «Неужели?» значило «Я не согласен, но не хочу говорить об этом прямо». Повернутая в сторону голова, прищуренные глаза и противоречащие друг другу распоряжения означали: «Помогите мне, я сам не справляюсь». Глэдис в точности следовала всем этим не выраженным явно просьбам и приказам, в результате чего иногда причиняла страдания другим людям. Такова была ее работа — защищать своего босса, в том числе и от самого себя, выполняя дела, которые Баффет сам не мог заставить себя сделать. Ей нужно было быть достаточно жесткой, чтобы сознательно выступать в роли козла отпущения. На стенах над ее головой висели вырезки старых газет в рамках, напоминавшие о великом крахе 1929 года.

Офис Buffett Partnership был заставлен помятой металлической мебелью. В углу стоял старый тикер. Через коридор от стола Глэдис, в холле, застеленном линолеумом, сидели люди, которые также знали, как правильно интерпретировать сигналы и знаки босса. Слева находился офис Билла Скотта, из которого часто слышалось его рычание: «Быстрее, я слишком занят!» Такими словами он обычно управлял работой брокеров, исполнявших приказы Баффета. Чуть правее, в комнате, заставленной шкафами, находился небольшой холодильник, в котором Глэдис держала запас

пепси. В этой комнате сидела Донна Уолтерс, бухгалтер, работавшая на полставки, которая тщательно делала все проводки и готовила налоговую отчетность партнерства¹. Сразу за Уолтерс сидел Джон Хардинг, управлявший делами партнеров и партнерства в целом. А прямо за спиной Глэдис начиналась «вселенная» Баффета, состоявшая из пары продавленных кресел, стола и ящика, набитого газетами и журналами. Самым заметным украшением кабинета Баффета был огромный портрет Говарда Баффета, висевший на стене наискосок от рабочего стола.

Уоррен приезжал на работу каждое утро, вешал шляпу на вешалку и сразу же исчезал в своем убежище, погрузившись в чтение бумаг. Через некоторое время он вставал из-за стола и просил Глэдис: «Свяжите меня с Чарли». Затем запирал дверь, садился за телефон и проводил остаток дня в телефонных разговорах, чтении и скрупулезном отборе акций и компаний, заслуживающих покупки. Время от времени он выходил из кабинета и отдавал распоряжения о покупке или продаже акций Биллу Скотту.

Фондовый рынок находился на пике, и у Скотта было немного работы. Баффет, имевший благодаря деятельности National Indemnity полные карманы денег, стал уделять больше внимания покупке компаний целиком, так как в данном случае цены меньше зависели от прихотей инвесторов. В ходе своих поисков он обнаружил, что банк Illinois National Bank & Trust, расположенный в Рокфорде и управлявшийся 71-летним Юджином Эбеггом, — один из самых прибыльных банков, который Уоррену доводилось видеть. Баффет захотел не только купить банк, но и заполучить твердого, как кремень, Эбегга в свою команду. Чем-то Эбегг напоминал Бена Роснера, не гнушавшегося пересчетом листков в пачке туалетной бумаги. Баффет поговорил с Эбеггом о нескольких нововведениях, которые хотел произвести в банке, а затем сказал: «Давайте-ка начистоту. Не люблю ходить вокруг да около. Если вы хотите продать мне банк — отлично, если нет, то мы можем остаться добрыми друзьями».

«К тому моменту Юджин уже договорился о продаже банка с кем-то еще. Однако потенциальный покупатель то ли начал критиковать принципы работы банка, то ли попросил провести аудит его работы (чего раньше никогда не делалось). Юджин был склонен доминировать в деловых отношениях, и все, что он делал, казалось крайне консервативным».

«Он мог ходить с карманами, полными денег, и при этом все равно расплачиваться чеками, что давало ему небольшую отсрочку в оплате. Он постоянно носил с собой список незанятых депозитарных ячеек в банке и мог попытаться предложить воспользоваться депозитарной ячейкой случайным собеседникам на вечеринке. (Не стоит забывать, что в то время это был второй по размеру банк в Иллинойсе.) Он лично устанавливал размер заработной платы для каждого сотрудника и платил им наличными. Начальники отделов могли даже не знать, сколько зарабатывают их собственные секретарши. Я пошел к нему на встречу, где назвал сумму на миллион долларов меньшую, чем предлагал прежний покупатель. Юджин, владевший четвертью акций банка, связался с основным акционером, которому принадлежало более половины акций, и сказал: “Ко мне пришел этот молодой человек из Омахи и предложил сделку. Я уже устал от этих ребят из компании XYZ. Если ты хочешь продать свои акции им, то тебе придется самому управлять банком, потому что я этого делать не буду”».

Разумеется, Эбегг принял условия Баффета. Общение с ним укрепило Баффета в мысли о том, что предприниматели с сильной волей и этикой предпочитают не бороться

при продаже бизнеса до последнего цента. Гораздо более важным для них становится вопрос о том, как новый владелец будет относиться к созданному ими бизнесу.

Illinois National Bank, который Баффет начал достаточно быстро называть просто «рокфордским банком», был учрежден за несколько дней до того, как Федеральное казначейство США получило эксклюзивное право печатать деньги. Баффет с изрядным удивлением узнал, что банк продолжает выпускать собственную валюту. На 10-долларовых купюрах был изображен портрет Эбегга. Баффет, чье личное состояние составляло уже свыше 26 миллионов долларов, мог купить почти все, чего хотел, но только не это. В этой гонке ему было никак не догнать Юджина Эбегга. У него были такие же привилегии по выпуску собственной валюты, что и у Федерального казначейства, и это право не переходило ни Buffett Partnership, ни Berkshire Hathaway²⁴³. Его захватила идея выпуска законных денежных средств с собственным портретом. Он начал носить в бумажнике банкноту, выпущенную рокфордским банком.