Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

До сего времени Баффет не хотел, чтобы изображение его лица появлялось на купюрах, да и где-либо еще. В процессе управления партнерством он предпочитал оставаться в тени, насколько это было возможно. Конечно, иногда в местной прессе мелькали его фотографии или истории из его жизни, и подобное нарушение права на частную жизнь ему совершенно не нравилось²⁴⁴. Несмотря на это, все шестидесятые годы он прошел с плотно сжатыми губами (если не считать писем к партнерам): ему совершенно не импонировала идея, что кто-то может «проехаться на его фалдах». Он не рассказывал ни о том, какие методы инвестирования использует, ни о том, каких результатов достигает. В этом он сильно отличался от других финансовых менеджеров того времени, любивших шумиху, — она позволяла им добиться славы и известности почти мгновенно.

Даже когда возможности заявить о себе возникали прямо у него перед носом, он предпочитал ими не пользоваться. Однажды в его офис в Kiewit Plaza зашел Джон Лумис, торговец ценными бумагами. Кэрол, жена Лумиса, вела авторскую колонку по вопросам инвестирования в журнале Fortune. Как-то раз она интервьюировала финансового менеджера по имени Билл Руан, который сообщил ей, что самый толковый инвестор в США живет в Омахе. Через некоторое время ее муж прибыл в бетонный монолит на Kiewit Plaza и поднялся в офис Баффета площадью 28 квадратных метров, ничто в убранстве которого не свидетельствовало о принадлежности одному из богатейших людей города.

Баффет отвел его в ресторан гостиницы Blackstone, расположенный через дорогу от офиса, и рассказал Лумису свою историю. Лумис же рассказал ему о том, что его жена занимается журналистикой, и Баффет нашел это интересным. Он признался, что если бы не выбрал карьеру финансового менеджера, то наверняка занялся бы журналистикой².

В скором времени после этого Уоррен и Сьюзи повстречались с Лумисами во время своего очередного визита в Нью-Йорк. «Они сняли для нас кабинет в одном ресторане, где мы вместе и пообедали», — вспоминает Баффет. Молодой финансист из Омахи с большими связями и отличной карьерой и амбициозная журналистка из журнала Fortune нашли много общего — и стремление сбросить завесу, прикрывавшую темные делишки финансовых воротил, и навязчивую манию ко всякого рода мелочам, и желание постоянно соревноваться с конкурентами. Кэрол Лумис была высокой женщиной атлетического сложения с коротко постриженными темными волосами. Она относилась к некачественной журналистике примерно так же, как Баффет — к потере денег. А кроме этого, она оказалась крайне щепетильным редактором. Они с Уорреном начали переписываться, и постепенно она ввела его в мир журналистики высокого полета. Он же стал снабжать ее интересными историями для ее колонки. «Кэрол очень быстро стала для меня таким же близким другом, как Чарли», — говорит Уоррен³. Сначала она не упоминала имени Баффета в своих публикациях.

Однако к концу 1960-х рост рынка сделал инвестиции в акции достаточно непривлекательным занятием. Преимущества, связанные с возможностью покупки компании целиком, начали перевешивать преимущества секретности при покупке акций. Таким образом, в конце 1960-х давнее любопытство Баффета к газетам и издательскому делу пересеклось с недавно пересмотренными инвестиционными целями и стремлением привлечь внимание к своим новым хобби. Все это привело к тому, что интересы Баффета изменились до неузнаваемости.

В скором времени Уоррен погрузился в черно-белый мир журналистики. На его столе постоянно лежала целая кипа газет и журналов, пытавшихся на многих страницах дать более-менее корректное объяснение данных финансовой отчетности компаний. Когда он ложился спать, ему снились газеты, которые он доставал из упаковок, сворачивал в трубочку и укладывал в сумку. Когда сон не шел, он вспоминал во всех деталях маршруты, по которым в детстве разносил газеты подписчикам⁴.

Состояние Баффета уже было достаточно большим для того, чтобы он мог позволить себе купить газету или журнал, а то и оба сразу. Он мечтал быть не просто инвестором, а издателем, то есть иметь достаточное влияние в обществе за счет владения каналом, через который население узнает новости. В начале 1968 года он вместе с друзьями пытался купить для развлечения газету Variety, но из этой затеи ничего не вышло⁵. Но одно из его новых знакомств оказалось на удивление плодотворным. Стэнфорд Липси, друг Сьюзи, который любил ходить с ней по клубам и слушать джаз, как-то раз зашел в офис Уоррена и сказал, что хочет продать группу газет под названием Omaha Sun Newspapers. Баффет немедленно заинтересовался, так как прежде уже имел виды на эту группу.

Sun представляла собой группу еженедельных местных газет, которую Стэн и Джинни Блэкер-Липси унаследовали от ее отца. В окрестностях Омахи выходило семь изданий. Газеты публиковали полицейские сводки, местные новости, рассказы о городских компаниях, результаты школьных спортивных соревнований и различные слухи. Это превращало их в обязательное чтение — как для родителей, так и для детей. Деятельность группы Sun была не очень успешной, однако ее главный редактор Пол Уильямс специализировался на журналистских расследованиях, и часто его истории опережали публикации ведущей газеты города — Omaha World-Herald. Его расследования были посвящены темным делишкам власть имущих — очевидно, что такие истории могли бы здорово обидеть основных рекламодателей World-Herald. Обычно эти рекламодатели избегали иметь дело с Sun.

Невзирая на свое положение в высшем обществе Омахи, Баффет заинтересовался этой частью работы Sun. Еще с детских времен, записывая номера автомобилей, чтобы помочь в поиске преступников, он хотел играть роль полицейского. И, по словам Липси, «он всегда преклонялся перед газетами». «Я интуитивно понял, что Уоррен понимает роль газет в нашем обществе. По территории моего предприятия должна была пройти новая широкая магистраль, а мне нужно было занять довольно много денег для того, чтобы купить новый печатный пресс. Мне не особенно нравились перспективы Sun, но я знал, что у Уоррена есть достаточно денег для того, чтобы журналистика не пострадала из-за финансовых проблем. Мы заключили сделку за 20 минут».

«Я посчитал, что, заплатив за газету миллион с четвертью, мы сможем получать от нее по 100 тысяч в год», — говорит Баффет. Иными словами, доходность могла составлять 8%. Эта ставка была примерно равна ставкам по облигациям. Этот доход был куда ниже, чем обычный возврат на инвестиции в работающую компанию или акции, и в долгосрочной перспективе обещал скорее еще снизиться, чем возрасти. Однако деньги партнерства все равно лежали без дела, а он очень хотел стать издателем. «Одно из условий сделки состояло в том, — вспоминал Липси, — что он должен был принять меня в партнерство, несмотря на то что доступ новых членов был завершен». Но Баффет хотел заполучить Sun настолько сильно, что пошел и на это условие, хотя в тот момент начал задумываться о том, чтобы вообще прекратить деятельность партнерства.

Berkshire Hathaway стала официально владеть Omaha Sun Newspapers 1 января 1969 года. Однако приобретение местной газеты было лишь началом — Баффет хотел стать издателем национального масштаба. Джо Розенфилд представил его секретарю штата Западная Виргиния Джею Рокфеллеру, которого сам Розенфилд считал восходящей политической звездой. Вскоре Баффеты пригласили Рокфеллеров на ужин в Омахе. Рокфеллер, в свою очередь, представил Уоррена Чарльзу Питерсу, мечтателю и владельцу нового журнала Washington Monthly, который показался Баффету подходящим рупором для выражения его точки зрения по наиболее важным вопросам. Чтобы хоть немного разобраться в управлении издательским бизнесом, Баффет пообщался с Гилбертом Капланом, управлявшим журналом Institutional Investor⁶. Затем он написал Рокфеллеру: «Вы нашли мою ахиллесову пяту. Я могу сгенерировать огромное количество идей — но только когда мне нравится продукт... Должен сказать, что мой энтузиазм в отношении издательского дела прямо пропорционален моим расчетам финансовой состоятельности этого бизнеса»⁷.

Баффет предложил Фреду Стэнбеку и Розенфилду инвестировать в Washington Monthly, однако предупредил их о том, что с финансовой точки зрения дело может и не выгореть. Однако, с другой стороны... какие скандалы можно вскрыть! какие идеи можно донести до масс! сколько людей можно разбудить! какое невероятное влияние приобрести! Его собеседники приняли решение инвестировать в журнал немного денег (сам Баффет инвестировал для начала 32 000 долларов).

Совсем скоро Washington Monthly потратила на организацию рабочего процесса почти всю сумму первоначально внесенного капитала. Баффет оказался перед необходимостью инвестировать в журнал еще 50 000 долларов. Он тут же позвонил Питерсу и общался с ним на протяжении 50 минут. Питерс вспоминал об этом так: «Эта инвестиция имела все предпосылки, чтобы завершиться неудачей. В Уоррене можно было заметить и инстинкты жесткого бизнесмена, и инстинкты филантропа и добропорядочного гражданина. Было очевидно, что эти инстинкты вступили между собой в жесткое противоборство. Он волновался за свою деловую репутацию и был в одном шаге от того, чтобы выйти из бизнеса. Я же потихоньку подталкивал его в обратном направлении. Уоррен находил все новые оправдания для того, чтобы расстаться с журналом, а я перекрывал для него один выход за другим. Разумеется, в итоге он решил остаться»⁸. Баффет выдвинул дополнительное условие — редакторы должны были инвестировать в журнал свои личные сбережения. Питерс занялся поиском внешних источников, а Баффет пообещал внести 80% недостающей суммы²⁴⁵.

Питерс был отличным журналистом и никудышным бухгалтером. Нужная сумма была собрана, а затем... Washington Monthly пропала из поля зрения на несколько месяцев. «Они просто испарились, — говорит Баффет. — Фред Стэнбек жаловался мне, что получил от них необходимые налоговые документы с опозданием и ему пришлось из-за этого менять данные своей налоговой декларации»²⁴⁶. И хотя Washington Monthly начала со временем публиковать отличные репортажи (чего и хотел Баффет), этого было недостаточно. Он с самого начала знал, что этот бизнес не будет приносить прибыли, но предполагал, что издатели будут ответственно относиться хотя бы к тем деньгам, что ими уже получены. Он испытывал немалое смущение из-за того, что втянул в эту затею Стэнбека и Розенфилда. Инвесторы чувствовали, что к ним относятся как к банкоматам. Баффет хотел стать партнером журналистов, охотящимся вместе с ними за новостями, а не парнем, который спонсирует издания из соображений идеализма.

Но даже этот неочевидный результат был не самой большой сложностью. Баффету приходилось все больше углубляться в решение своих проблем, о которых он писал в письме партнерам в октябре 1967 года. Рынок продолжал иссякать и лишать его новых возможностей. И то, что Баффет проводил все больше времени в роли газетного магната, никак не освобождало его от обязанности приспосабливаться к новой реальности. Однако какие бы мысли его ни обуревали, он сохранял свою прежнюю лояльность партнерству. Оказалось, что «менее навязчивый подход» к инвестированию не вполне соответствовал его внутренней природе. Он начал размышлять над тем, каким образом ликвидировать партнерство. По его словам, он получил пару предложений о покупке управляющей компании, что давало бы ему возможность получить немалую прибыль, но он посчитал этот шаг неправильным. Даже в те дни для любого финансового менеджера было бы необычным просто отказаться от большой суммы денег. К тому же Баффет, очевидно, не оказывался от идеи стать еще богаче. Тем не менее он всегда оставался на стороне своих партнеров, преодолевая собственную корысть для их и для собственной пользы. В конце мая 1969 года Баффет написал партнерам о том, что само по себе снижение целей не привело к снижению интенсивности его работы:

«Если я собираюсь вести более публичный образ жизни, то не смогу быть в достаточной степени конкурентоспособным. Я знаю, что не хочу до конца своих дней напоминать собаку, несущуюся на бегах за фальшивым зайцем, то есть за инвестиционными возможностями. И единственный способ замедлиться — это полная остановка»⁹. А затем Баффет преподнес партнерам бомбу — он объявил о том, что подаст формальное уведомление об отставке к концу года и закроет партнерство в начале 1970 года. «Я не могу привыкнуть к нынешней рыночной среде и не хочу ухудшить достигнутые ранее отличные результаты, играя в игру, правила которой мне непонятны, и пытаясь при этом выйти из нее победителем»¹⁰.

Что же он собирался делать потом?

«У меня нет ответа на этот вопрос, — писал он. — Я знаю лишь то, что в 60 лет мои личные цели окажутся иными, чем в 20-летнем возрасте»¹¹.

Партнеры разочарованно вздохнули, а кое-кто и перепугался. Многие из них, такие как тетушка Элис, были простыми людьми — священниками, раввинами, школьными учительницами, бабушками и тещами. Объявление Баффета послужило еще одним сигналом о ненормальной ситуации на фондовом рынке. Он думал, что в самом скором времени эта игра станет бессмысленной. Он учил других тому, чему выучился сам, — игрокам следует опасаться перегретого рынка. Некоторые партнеры верили ему больше, чем кому бы то ни было. Однако он «просто не хотел работать в среде, недостаточно подходящей для его возможностей, — говорит Джон Хардинг, — особенно когда ему казалось, что этому занятию нужно посвящать все время».

* ^{247 247}

Сьюзи Баффет была счастлива услышать, что муж прекращает деятельность партнерства. Радовалась она в первую очередь за детей. Они крайне серьезно относились к общению с отцом. Сьюзи-младшая всегда получала максимум того ограниченного количества внимания, которое Уоррен уделял детям, а тихий Питер был доволен тем, что находился на второстепенных ролях. Однако 14-летний Хоуи, который обладал особенной эмоциональной привязанностью к отцу (а тот не отвечал ему взаимностью), по мере взросления становился все более необузданным. Сьюзи-младшая могла, к примеру, найти у себя в шкафу спрятанные им ноги от манекена, политые искусственной кровью. Он мог вскарабкаться на крышу дома в костюме гориллы и оттуда следить за ней, когда она шла со свидания. Как-то раз, когда она нарядилась на танцы, он окатил ее водой из кухонной раковины. В те дни, когда родители уезжали в Нью-Йорк, Хоуи пользовался свободой и от души предавался хулиганству²⁴⁷. Уоррен, полагавшийся на Сьюзи во всех бытовых вопросах, считал, что она в силах решить все проблемы Хоуи и других детей. Однако к этому времени сама Сьюзи уже оставила попытки контролировать сыновей и дочь. Кроме того, она уже давно позабыла идеалистические фантазии первых лет своего брака. Все чаще ее внимание сосредоточивалось на огромном количестве «бродяг» (по выражению одного ее друга), просивших ее о помощи и отнимавших у нее кучу времени¹².

Она безоговорочно принимала всех посетителей. Некоторые из ее «клиентов» были в прошлом уголовниками, аферистами, наркоманами, а один — владельцем публичного дома. Время от времени эти люди обманом вытягивали из Сьюзи деньги. Но ее это не особенно заботило. Поначалу Баффета бесили эти ситуации — ему казалось, что кто-то лезет прямо к нему в карман. Однако со временем он начал воспринимать эти потери как часть бюджета на содержание жены и даже находил в этом какое-то странное очарование. Круг ее подруг постоянно расширялся — она постоянно общалась с Беллой Айзенберг, Юнис Дененберг, Джинни Липси, Рэки Ньюман и другими. Хотя Уоррен был знаком с большинством из них, это был круг общения Сьюзи, а не его собственный. Некоторые из ее товарищей, такие как Родни и Энджи Вид, были выходцами из сообщества гражданских активистов. Другой круг ее друзей сформировался из компании, собиравшейся на теннисных кортах в Дьюи-парке. Кроме прочего, она постоянно общалась с семьей — с Лейлой, особенно после того, как Рой Ральф умер и она вновь взяла себе фамилию Баффет; Фредом и Кэти Баффет и их сыном Фрицем, женившимся на Пам, бывшей няне детей Уоррена и Сьюзи, — и со множеством других людей. Ее племянники Том и Билли Роджерс часто заходили к ней домой вместе с еще одним местным гитаристом, Дэвидом Страйкером. Помимо детей Роджерсов и Дейва Страйкера, у Сьюзи было еще несколько друзей моложе ее — она была близка с Рене и Аннетт Гибсон, дочерями бейсболиста Боба Гибсона и его жены Шарлин. Время от времени к ней заходили чернокожие студенты, которых она опекала и которым платила стипендию, — Расселл Макгрегор, Пэт Тернер и Дуэйн Тейлор, сын великого джазового музыканта Билли Тейлора.

И хотя Сьюзи постоянно находилась в центре событий, она начала чувствовать, что ей тоже хотелось бы получить немного внимания от других. Многие ее друзья говорили, что для счастья ей было достаточно лишь минимального внимания со стороны мужа. Она никогда не могла согласиться с тем, что зарабатывание денег может быть основной жизненной целью. Она чувствовала себя обделенной из-за того, что Уоррен совершенно не интересовался путешествиями, музеями, театром, искусством и не мог разделить ее увлечений. На публике Уоррен взахлеб хвалил ее, но, приходя домой или на работу, погружался в привычное состояние. Она полагала, что, если бы он попытался сделать над собой усилие и хотя бы изредка сопровождал ее в картинную галерею или ездил на отдых туда, куда хотелось бы ей, это многое бы изменило в их отношениях. Но даже когда он делал то, о чем она просила, это воспринималось не как подарок, а как одолжение.

Когда Сьюзи окончательно поняла, что Уоррен никогда не плюнет на работу и не поедет с ней на пару недель в Италию, она принялась путешествовать в одиночку или с кем-то из подруг. Она также начала ездить в гости к членам семьи, например к Берти, жившей в Калифорнии, и посещать семинары по вопросам личностного роста.

Как-то раз, когда она присела на скамейку в чикагском аэропорту, перед ней остановился мужчина. «Простите, вы не Сьюзи Томпсон?» — спросил он. Она смотрела на него в смущении, так как ее рот в этот момент был набит хот-догом. Это оказался Милт Браун, ее школьный возлюбленный, которого она не видела уже много лет. Он сел рядом с ней, и таким образом старое знакомство восстановилось¹³.

Сьюзи, которая всегда нуждалась в эмоциональной связи, впоследствии говорила, что ее муж не был человеком без эмоций — скорее он старался отключить свои чувства. Ей казалось, что самые сильные эмоциональные узы связывали его с друзьями и партнерами, перед которыми он имел обязательства, — именно они фактически и составляли для него истинную семью. Все другие члены семьи Баффетов ничего не могли поделать с тем, что по-настоящему он загорался в компании друзей, а находясь дома, лишь исполнял все требуемые ритуалы, однако мысли его витали где-то далеко.

Даже несмотря на намерение закрыть партнерство, которому посвятил тринадцать лет жизни, он сохранял тесные связи со своими партнерами и, казалось, совершенно не собирался от них отказываться. Порой он доходил до крайности в попытках помочь им правильно разместить свои деньги. Он написал им еще одно письмо с детальным и скрупулезным описанием имевшихся у них возможностей.

Свою преданность им он объяснял так: «Вопрос поиска других консультантов крайне сложен. Закрывая партнерство, я помнил, что на меня рассчитывали многие, а я намеревался передать им значительные суммы. Я чувствовал себя обязанным предложить им хотя бы какие-нибудь альтернативы».

Такое поведение было, мягко говоря, нетипичным для финансового менеджера. Даже Бен Грэхем когда-то ограничился тем, что сказал лишь: «Покупайте акции AT&T», а потом мимоходом упомянул имя Баффета в разговоре с несколькими людьми. Однако Баффет прилагал немалые усилия для того, чтобы направить будущую инвестиционную жизнь своих партнеров в правильное русло. Некоторые из них уже имели доли в партнерстве Мангера, и Баффет направил к Чарли еще пару вкладчиков. Сам Мангер в то время также испытывал по отношению к рынку негативные чувства. «Зачем мне новые люди, когда мне угрожает опасность разочаровать их? — говорил он. — Особенно когда я сам втянул их в отношения?» Также ему недоставало присущей Баффету способности рекламировать свой бизнес.

«Я порекомендовал своим партнерам двух людей, которые, по моему мнению, особенно хороши в своем деле и поразительно честны, — Сэнди Готтесмана и Билла Руана. К тому моменту я неплохо изучил мир инвестиций, а этих двоих знал уже давно — знал не только к каким результатам они пришли, но и за счет чего им это удалось, а это было чертовски важно»¹⁴.

Итак, более богатые партнеры могли смело идти к Готтесману в First Manhattan. Однако мелкие клиенты совершенно не интересовали Сэнди, поэтому всех остальных Баффет направил к Руану, который как раз уходил из Kidder, Peabody и открывал собственную консультационную компанию Ruane, Cunniff & Stires с двумя партнерами — Риком Канниффом и Сидни Стайрсом, а также создавал фонд под названием Sequoia Fund специально для работы с мелкими вкладчиками. Они наняли на работу Джона Хардинга, который оставался не у дел после закрытия партнерства Баффетом. Джон возглавил офис новой компании в Омахе. Джон Лумис, фондовый делец и муж Кэрол Лумис, вместе с Генри Брандтом, занимавшимся аналитикой для Баффета, также ушли на работу к Руану и Канниффу, и в результате компания оказалась полностью укомплектованной профессиональным персоналом. Имевшиеся связи помогли Хардингу, Лумису и Брандту оставаться в составе широкой «семьи» Баффета.

Баффет пригласил Руана в Омаху и рассказал своим партнерам о фонде Sequoia Fund. Он поддержал Руана с помощью формулировок, составленных с математической точностью. Даже зная его много лет, Уоррен чувствовал необходимость найти возможность для запасного выхода. Он совершенно не хотел, чтобы кто-либо имел повод обвинить его в случае, если бы что-то пошло не так, и писал партнерам: «Не существует никакой возможности оценить вероятность ошибки при анализе поведения человека... однако я считаю, что Билл с большой вероятностью обладает сильным характером и инвестиционным чутьем»¹⁵.

В то время как Баффет готовился к полной ликвидации партнерства, появились первые признаки затухания пламени рынка. К июлю 1969 года, когда начался вывод американских войск из Вьетнама, индекс Доу-Джонса упал на 19%. И хотя вся страна испытала подъем от триумфальной высадки на Луну, Уолл-стрит этого не почувствовала. Понемногу начали снижаться котировки таких экзотических акций, как National Student Marketing и Minnie Pearl’s Chicken Systems, Inc., собиравших огромное количество поклонников на рынке из числа управляющих и брокеров, работавших в бизнесе не более семи лет¹⁶.

Странным исключением из общего правила оказались кропотливо накопленные Баффетом, Мангером и Герином акции компании Blue Chip Stamps. Все три инвестора поставили на то, что компания сможет уладить иск по обвинению в нарушении антимонопольного законодательства со стороны Sperry & Hutchinson. Когда соглашение было достигнуто, акции компании принесли им почти 7 миллионов долларов прибыли, хотя были куплены менее чем за год до этого всего за 2 миллиона (при этом партнеры Баффета даже не знали о покупке этих акций)⁴. Теперь же Blue Chip решила организовать публичное предложение акций, и Баффет решил продать в ходе этой сделки акции, принадлежавшие партнерству⁴⁴. Представлялось, что конец 1969 года будет для партнеров просто прекрасным.

В октябре Баффет еще один раз собрал «грэхемитов», в том числе всех тех, кто был в Сан-Диего за год до этого, но уже без самого Бена Грэхема. На этот раз были приглашены и жены участников, и, хотя они не вступали в мужские дискуссии относительно ценных бумаг, само их присутствие сделало атмосферу мероприятия более праздничной и похожей на отпуск. Баффет поручил процесс планирования Маршаллу Вайнбергу, который жил в Нью-Йорке и любил путешествовать. Однако Вайнберг, который любил экономить не меньше Баффета, но при этом не разбиравшийся так же хорошо в жизни высшего света, допустил одну значимую ошибку. Он выбрал неудачную гостиницу Colony Club в Палм-Бич, где к гостям относились как к деревенщинам и где над ними издевались даже посыльные.

Руан рассказывал, что в первый же вечер посыльный, которому Билл вручил на чай пять долларов, протянул их обратно со словами: «Вам они нужнее, чем мне». А Билл Скотт дал посыльному пригоршню монет, которые всегда носил с собой, чтобы позвонить Баффету из любого автомата. Отойдя от него, посыльный нарочитым жестом отшвырнул эти монеты, которые разлетелись по полу огромного гостиничного зала.

В течение нескольких последующих дней, пока все остальные гости наслаждалась плохой пищей, маленькими номерами, ураганным ветром и ливнями, участники мероприятия собирались в зале, напоминавшем классную комнату. Баффет занимал свое обычное место в первом ряду. Они обменивались мыслями, используя для этого массу жаргонных словечек и кодированных аббревиатур, ставших для них привычными за многие годы бесед и основанных на общих для них правилах и ценностях¹⁷. «Чарли рассказал мне несколько ужасных историй, — позднее писал

Баффет. — Я поделился своими мрачными выводами, а Уолтер Шлосс сказал, что нашел две сталелитейные компании с устаревшим оборудованием, оцененные ниже балансовой стоимости, так что год не был потерян зря»¹⁸.

Баффет задал собравшимся вопрос о «пустынном острове». Если бы вам довелось оказаться на пустынном острове на целых десять лет, спросил он, в акции вы бы инвестировали? Основная проблема при ответе на этот вопрос состояла в том, чтобы найти компанию с самой сильной идеей, способную противостоять разрушительной силе конкуренции и времени, — это в точности соответствовало представлениям Мангера о великой компании. Генри Брандт собрал воедино все многочисленные ответы, а Баффет поделился своей версией — это компания Dow Jones, владелец Wall Street Journal. Его интерес к газетам усиливался, однако, как ни странно, акций этой компании не было в его портфеле.

Встреча закончилась примерно так же, как и началась. Гостиничный персонал был так же груб — работникам гостиницы казалось, что их гостями стали какие-то третьеразрядные фондовые брокеры, собравшиеся обсудить плачевное состояние дел на падавшем рынке¹⁹. Работники гостиницы даже отгоняли «грэхемитов» от витрин с ювелирными изделиями в мезонине гостиницы. В последний день перед отъездом Эд Андерсон подошел к стойке портье и спросил, как лучше всего добраться до аэропорта. Портье высокомерно сказал ему, что большинство посетителей гостиницы обычно добираются туда на лимузинах, однако для этой группы гостей он мог бы заказать одно такси на всех²⁰.

После этого случая Баффет много лет описывал Colony Club как «дружелюбный семейный отель... точнее, дружелюбный, если ты принадлежишь к семье Кеннеди»²¹. По словам Андерсона, «грэхемиты» столкнулись с «низкоклассной работой в высококлассном месте». Позднее, когда бизнесмен из Форт-Лодердейла, занимавшийся вопросами ипотеки для Colony Club, попросил у Баффета совета о механизмах долгового финансирования, Баффет ответил, что готов дать совет бесплатно, и добавил: «Если у вас есть шанс лишить их права выкупа заложенного имущества, воспользуйтесь им»²².

Одним из людей, которых Баффет пригласил в Colony Club, был Льюис Кон из Hochschild-Kohn. Баффету нравились и сам Кон, и его жена. Они со Сьюзи даже провели вместе с Конами отпуск на мексиканском острове Косумель. Однако приглашение их в Colony Club привело к достаточно неловким последствиям, так как уже на этапе планирования встречи Баффет с Мангером начали понемногу понимать, что им придется отказаться от Hochschild-Kohn.

«Розничная торговля — крайне жесткий бизнес, — говорит Чарли Мангер. — Мы поняли, что допустили ошибку. Практически каждая крупная торговая сеть рано или поздно сталкивается с тяжелыми проблемами. И совершенно не обязательно, что ритейлер, доминировавший на рынке на протяжении 21 года, сохранит свои лидирующие позиции и в будущем». Как показал опыт Баффета и Мангера, проблемы в ритейле с годами могут лишь усиливаться, но никак не ослабевать.

Они же хотели владеть компаниями, приносящими им деньги, имевшими то или иное устойчивое конкурентное преимущество и способные на протяжении максимально долгого периода времени показывать лучшие результаты. Вскоре после встречи во Флориде Мангер и Баффет продали Hochschild-Kohn компании Supermarkets General примерно за ту же цену, что и купили²³. Баффет хотел действовать максимально быстро для того, чтобы разгрузить компанию перед завершением работы партнерства и распределением активов. После продажи компании семья Конов исчезла из жизни Баффетов²⁴⁸.

Для финансирования покупки Hochschild-Kohn Diversified Retailing выпустила необеспеченные долговые обязательства («необеспеченные облигации»). Баффет уделил этому проекту особое внимание — для него это был первый опыт открытого финансирования. При общении с андеррайтерами он особенно подчеркивал, что у этих облигаций есть целый ряд необычных свойств. Банкиры же протестовали и говорили, что необычная структура ценных бумаг затруднит их продажу.

«Я сказал им: “Как бы то ни было, у этих облигаций в любом случае сохранятся их свойства”. Для меня это был первый опыт выпуска облигаций, и я включил в них кое-какие особенности, не заинтересовавшие андеррайтеров. Я размышлял над вопросом выпуска облигаций на протяжении нескольких лет и придумал, как заинтересовать держателей облигаций».

Исторически сложилось так, что владельцы облигаций получали на них меньший доход по сравнению с владельцами акций, так как отказывались от потенциально неограниченных возможностей акционеров в обмен на снижение риска. Однако Баффет знал, что этот принцип может быть изменен.

«Первое нововведение состояло в том, что если мы вне зависимости от причины не уплачивали по этим облигациям купонный доход, то владельцы облигаций получали право голоса в компании. Таким образом, они не оставались не у дел в случае банкротства компании или других сходных обстоятельств». Бен Грэхем писал об этом в своей книге Security Analysis, описывая подобные ситуации с присущей ему страстностью. Он отмечал, насколько редко суды позволяют владельцам облигаций претендовать на долю активов компании, прежде чем эти активы практически обесценятся. Процесс получения владельцами облигаций хоть каких-то сумм в случае банкротства обычно затягивался настолько, что причитающиеся им суммы также изрядно обесценивались. Кроме того, структура долгов DRC выстраивалась таким образом, что компания не могла выплачивать дивиденды, имея незакрытую задолженность по облигациям. Иными словами, инвестор в акционерный капитал не мог высасывать из компании прибыль и оставлять владельцев облигаций без купонного дохода.

Второе необычное свойство облигаций состояло в том, что, получая купонный доход в размере 8%, их владельцы в зависимости от состояния доходов компании могли претендовать на дополнительный 1%.

Баффет добавил и третье условие. Он чувствовал, что облигации будут в основном продаваться людям, знакомым либо с ним, либо с его репутацией. Поэтому хотел, чтобы облигации могли погашаться в случае, если бы он продал так много акций DRC, что перестал бы быть крупнейшим акционером²⁴.

«Никто и никогда не включал подобные условия в условия эмиссии облигаций. Я же сказал: “Речь идет не об обязательстве, а о праве. Не факт, что владельцы захотят погасить свои облигации, но у них должно быть на это право. Ведь, в сущности, они дают деньги в долг именно мне”». Когда банкир Баффета по имени Нельсон Уайлдер начал протестовать, настаивая, что подобные условия не имели прецедентов и не столь уж необходимы, Баффет наотрез отказался от дальнейшего обсуждения²⁵.

Так как процентные ставки повысились и банки стали вновь неохотно предоставлять кредиты, облигации внезапно превратились в ценную форму недорогого финансирования, в своего рода мощный утешительный приз. Так как Баффет всегда думал о долларе сегодня как о 50 или даже 100 долларах, в которые он может превратиться завтра, ему казалось, что он потерял на сделке с Hochschild-Kohn многие миллионы, поскольку лишился возможности использовать деньги более эффективным образом. Из этой истории он вынес следующее заключение:

«Время — это друг прекрасного бизнеса и враг посредственного. Кому-то этот принцип может показаться очевидным, но я усвоил его через страдания... После завершения нашего корпоративного брака с Hochschild-Kohn мои воспоминания об этом времени напоминали кантри-песню: “Жена сбежала с моим лучшим другом, И я так скучаю по нему...” Гораздо лучше купить отличную компанию по хорошей цене, чем хорошую компанию по отличной цене. Чарли понял это раньше меня, я же долго учился этому принципу. Но теперь, занимаясь покупкой обыкновенных акций или бизнеса целиком, мы ищем первоклассные компании под управлением отличных специалистов. И это заставляет нас сделать вывод: хорошие жокеи покажут великолепные результаты на хороших лошадях, но никак не на старых клячах»²⁶.

Осенью 1969 года, когда Баффет и Мангер работали над сделкой по продаже Hochschild-Kohn, журнал Forbes вышел со статьей о Баффете под названием «Как Омаха переигрывает Уолл-стрит». Статья была написана настолько профессионально, что многие другие авторы, описывавшие деятельность Баффета, использовали ее еще на протяжении десятилетий²⁷.

В статье говорилось: «10 000 долларов, инвестированные в Buffett Partnership в 1957 году, превратились в наши дни в 260 000». Ежегодные темпы прироста у партнерства, владевшего активами в размере 100 миллионов долларов, составляли 31%. На протяжении 12 лет работы «не было ни одного года, когда партнерство теряло бы деньги... Баффет смог достичь этих результатов благодаря тому, что сохранял верность нескольким фундаментальным принципам инвестирования». Анонимный автор из Forbes высказал одно из самых глубоких наблюдений, которые когда-либо делались в отношении личности Баффета: «Баффет — непростой человек с простыми вкусами».

«Непростой» Баффет с «простыми» вкусами настаивал на полной секретности своих операций с ценными бумагами в процессе управления партнерством и никогда не рассказывал о своем методе инвестирования в интервью. Однако теперь вопрос секретности потерял прежнюю актуальность, поэтому Баффет рассказал автору статьи о себе.

В статье ни прямо, ни намеками не упоминался размер его личного состояния. Репортер даже не представлял себе, что с тех пор, как Баффет закрыл партнерство для новых членов в 1966 году, его реинвестированные в бизнес комиссионные увеличились в четыре раза (и его состояние составило 26,5 миллиона долларов) всего за три года. Также журналист и подумать не мог о том, что при отсутствии поступлений от новых партнеров, способных размыть долю Баффета, его доля в активах партнерства выросла с 19 до 26%. В статье упоминалось и о «старом доме в Омахе»²⁸, и об отсутствии компьютеров или сотен сотрудников в его непрезентабельном офисе. Этот человек с «простыми вкусами» выпивал по 4-5 бутылок пепси в день, предпочитая шипучку изысканным винам на публичных мероприятиях. Если во время званого ужина подавалось более изысканное блюдо, чем стейк или гамбургер, он обходился булочками. Баффет совершенно не имел представления о том, как выстроен в его доме процесс стирки вещей. Порой это приводило к тому, что он выглядел на публике чуть лучше, чем бродяга. Баффет редко обращал внимание на то, как выглядит его одежда. Он чувствовал бы себя вполне комфортно, даже если бы жил в гараже. Единственным важным критерием успеха для него служили деньги. Однако для Сьюзи вопрос комфортной жизни был более важным. Она считала, что деньги как таковые не имеют смысла, если только не используются ради какой-то другой цели.

Тем не менее в течение некоторого времени Баффеты жили обычной жизнью богатой семьи — причем могли позволить себе куда больше, чем позволяли на самом деле. Сьюзи даже купила Уоррену новую машину — такой же «кадиллак», как и у нее самой. Зная привычки Уоррена, она отказалась от дополнительных опций и обзвонила всех локальных дилеров, чтобы получить самые выгодные условия сделки. Многие находили достаточно интересным контраст между незатейливыми вкусами Баффета и его постоянно растущим состоянием. Им нравились его гениальные действия, остроумие и царившая вокруг него атмосфера спокойствия. Он смог избавиться от свойственных ему в юности высокомерия и бесстыдства, а также от самых очевидных признаков неуверенности в себе. При этом, правда, он не стал более снисходительным к критике. Он учился справляться со своим нетерпением, начал проявлять больше внимания к старым друзьям. Больше всего окружающих поражала его абсолютная честность.

Зачастую, однако, люди, долго находившиеся в присутствии Баффета, уставали от постоянного натиска его энергии. Многие за глаза называли его «ненасытным» и испытывали облегчение, когда внимание Уоррена переключалось на других. Он постоянно поглощал информацию и охотно «грузил» друзей горами вырезок и статей, которые могли бы их заинтересовать. При этом он редко задумывался над тем, что они отстают от него в понимании происходящего на многие месяцы. Его беседы были не такими простыми, как порой могло показаться на первый взгляд. У них всегда была определенная цель, однако зачастую она становилась понятной собеседникам лишь в самом конце разговора. Иногда людям казалось, что он подвергает их какому-то изощренному тестированию. Баффет весь вибрировал от внутреннего напряжения, которое противоречило его внешней невозмутимости.

Сложно даже представить себе, что бы он делал со всей своей энергией и готовностью к интенсивной работе, не будь у него партнерства. Многие партнеры не могли себе представить, что делали бы без него. Кое-кто прочно вошел в его свиту и не хотел расставаться с такой ролью. Это нежелание интересным образом повлияло на судьбу других бизнесов, принадлежавших семье Баффетов. После своего столетнего юбилея Фред, наконец, сдался и решил отойти от дел продуктового магазина Баффетов. Никто из его сыновей не захотел занять освободившееся место, и хотя объем продаж магазина составлял около полумиллиона долларов в год, Фред никак не мог найти на него покупателя. Рынок стал совсем иным.

** ²⁴⁹

Баффеты не особенно любили большие вечеринки и никогда не проводили их сами. Однако они решили изменить своему правилу, устроив огромную вечеринку в последние выходные сентября 1969 года, чтобы отметить ею и закрытие семейного магазина, и прекращение деятельности партнерства. В их дом набилось чуть ли не двести человек разного возраста и расовой принадлежности. Бизнесмены, влиятельные дамы, несчастные «клиенты» и подруги Сьюзи, подростки, внезапно разбогатевшие коллеги Уоррена по партнерству, священники, раввины, проповедники, местные политики — все пробирались в дом в свете мигающих огней мимо метровых бутылок пепси, выставленных в окнах. Сьюзи устроила вечеринку в нью-йоркском стиле и предложила гостям одеться для нее «неформально-кошерно». Гости восприняли это предложение каждый по-своему — от юбок-брюк до коктейльных платьев. В огромной бочке из-под пива стоял гигантский букет хризантем любимого Сьюзи солнечно-желтого цвета. Угощение полностью соответствовало теме вечеринки. Накрытые столы напоминали витрину гастронома — там были и бутерброды с пастор-мой²⁴⁹, и сыры, и сосиски, и курица. Сидевший рядом с пивной бочкой тапер приглашал гостей петь песни хором. Аромат, доносившийся из машины для изготовления попкорна, стоявшей рядом с кортом, манил гостей в импровизированный домашний кинозал, открытый в подвале. Под потолком подвала висели огромные воздушные шары. Весь вечер в кинозале крутили фильмы с участием У. К. Филдса, Мэй Уэст, Лорела и Харди²⁵⁰. А в солярии престарелый Фред Баффет покровительственно обнимал двух моделей в бикини, в то время как гости рисовали краской узоры на их телах.

После этой вечеринки Сьюзи сказала: «Это было так здорово, что я даже не хочу думать о том, что все закончилось»²⁹.

Часть 4

Песня Сьюзи

Глава 34. Конфетный Гарри

Омаха • 1970 — весна 1972 года

Спустя два месяца после вечеринки, пока Баффет улаживал формальные вопросы по ликвидации партнерства, индекс Доу-Джонса упал на 800 пунктов. Через месяц, в январе 1970 года, в журнале Fortune вышла статья о хедж-фондах, в которой подруга Баффета Кэрол Лумис рассказала о великолепных результатах за все время работы партнерства и поделилась неутешительной оценкой Уоррена на перспективы рынка акций¹. Незадолго до опубликования статьи, когда рынок катился под откос, Баффет разослал партнерам письмо с описанием того, чем же они на самом деле владели.

— Компания Berkshire Hathaway, которая, по его словам, стоила около 45 долларов за акцию². Из этой суммы около 16 долларов было связано с текстильной промышленностью, которая, по мнению Баффета, не могла считаться прибыльной отраслью как в настоящее время, так и в будущем. Но даже при том что текстильный бизнес составлял треть общей стоимости компании, Баффет не собирался ликвидировать его, чтобы высвободить денежные средства. «Мне нравятся люди, работающие в текстильной промышленности, — писал он. — Они упорно стараются удержаться на плаву в нынешних сложных условиях, и, несмотря на низкую прибыль, мы собираемся и дальше заниматься этим бизнесом, пока он будет показывать результаты, аналогичные нынешним». Компании Berkshire Hathaway также принадлежал гораздо более выгодный бизнес — страховая компания National Indemnity.

— Компания Diversified Retailing, которую Баффет оценивал в 11,5-12 долларов за акцию. DRC состояла из дешевой Associated Cotton Shops, а также денег и векселей, вырученных от продажи Hochschild-Kohn, которые он планировал использовать «для повторного инвестирования в другие работающие предприятия». Он не уточнил, о каких именно предприятиях идет речь, но намекнул уходящим партнерам, что те должны доверять его мнению так же, как они доверяли, только присоединившись к партнерству.

— Компания Blue Chip Stamps, информация о которой была впервые доведена до партнеров именно в этом письме. Баффет сообщил партнерам, что, вероятно, выведет деньги из этой компании, поскольку в конце года планировалась продажа ее акций.

— Illinois National Bank & Trust Company of Rockford, также принадлежавшие компании Berkshire Hathaway.

— Газета Sun, которую он описывал как «финансово незначительную»³. Уходящих партнеров поставил в тупик тот факт, что через Berkshire Hathaway они владели компанией, выпускающей торговые купоны, банком и какой-то

незначительной газетой⁴. Теперь им предстояло решить, оставить ли эти акции у себя или продать их, получив деньги.

«Он разрезал пирог, и партнеры могли первыми выбрать себе кусок», — говорил Джон Хардинг. Это был блестящий ход со стороны Баффета. Он, конечно же, хотел, чтобы партнеры выбрали деньги, и тогда акции Berkshire Hathaway и Diversified Retailing остались в его распоряжении. Тем не менее он был честен с ними. В письме от 9 октября 1969 года он сделал прогноз развития рынка, который ранее отказывался делать. В ситуации, когда рынок находится на таких высотах, «.. .впервые в моей профессиональной жизни, — писал он, — я считаю, что у среднего инвестора сейчас есть небольшой выбор между профессионально управляемыми деньгами, вложенными в акции, и пассивными инвестициями в облигации»⁵, — хотя Баффет признавал, что хорошие инвестиционные менеджеры могли бы выжать еще несколько долей процента из пакета облигаций. Тем не менее уходящие партнеры не должны возлагать большие надежды на возможности выгодно распорядиться своими деньгами.

Два месяца спустя, 5 декабря, он поделился с партнерами прогнозом о том, что произойдет с компаниями, входившими в состав партнерства, и рассказал, что собирается делать сам. «Я считаю, что внутренняя ценность DRC и Berkshire Hathaway будет существенно расти на протяжении многих лет... Я буду разочарован, если такой рост не составит около 10% в год». Это было важное заявление. По его мнению, акции этих компаний могли принести не только больше денег, чем облигации, но и больше денег, чем деятельность инвестиционных менеджеров, о которых он говорил партнерам в октябре.

«Я думаю, что ценные бумаги обеих компаний будут достойным долгосрочным вкладом, и я счастлив, что значительная часть моего собственного капитала инвестирована в них... Скорее всего, я буду сохранять свои инвестиции в DRC и Berkshire Hathaway в течение очень долгого времени»⁶. Кроме этого Баффет написал партнерам письмо с описанием методов инвестиций в облигации, снова сделав то, чего никогда бы не сделал обычный инвестиционный менеджер. Несмотря на все это, «к моменту ликвидации появилось целых четыре паникера, все — разведенные женщины. Они не доверяли никому, кроме меня. Все они пережили в прошлом неприятные истории, связанные с мужчинами, и не могли вынести мысли, что снова потеряют накопления. Они могли позвонить мне среди ночи и потребовать: “Продолжайте зарабатывать для меня деньги” или что-то вроде того»⁷. Но Уоррен отказывался быть их ангелом-хранителем до тех пор, пока не убедился, что сможет оправдать их ожидания на сто процентов.

«По правде говоря, когда мне приходится выступать в качестве гаранта, я отказываюсь, потому что помню, к каким тяжелым последствиям это может привести», — говорит Баффет, вспоминая, что он чувствовал в одиннадцать лет, когда падали акции Cities Service Preferred, которые сестра купила по его рекомендации.

На Рождество в Лагуна-Бич он продолжал работать над ликвидацией партнерства. И одновременно покупал рождественские подарки с присущей ему энергией. Как и в других сферах своей жизни, он руководствовался системой: пошел в Topps, лучший магазин одежды в Омахе, и дал продавцам список размеров всех женщин, которым собирался сделать подарок.

«Я пришел, они выложили передо мной разную одежду, я выбрал и купил кое-что для Сьюзи, Глэдис и других. Это занятие мне понравилось. Так как Берти была консервативна в плане одежды, я выбрал подарок на свой страх и риск. Она приняла его, хотя наверняка не приняла бы такой подарок ни от кого другого. Знаете, ценность одежды сохраняется дольше, чем ценность ювелирных изделий».

26 декабря, после обмена рождественскими подарками, он разослал партнерам еще одно пространное письмо, в котором постарался ответить на все их многочисленные вопросы⁸. Некоторые их них были действительно сложными.

Они раздумывали, стоит ли сохранить акции Berkshire. «Если вы считаете текстильный бизнес таким паршивым, то почему бы не избавиться от фабрики Berkshire Hathaway?» — спрашивали они. «У меня нет никакого желания наживаться на трудностях людей за счет нескольких дополнительных процентных пунктов в год», — писал он в ответ, повторяя свои же слова из письма, датированного январем 1969 года. Но так как весь смысл его бизнеса как раз и заключался в том, чтобы заработать несколько дополнительных процентных пунктов в год, подобное объяснение было бы немыслимо в начале его карьеры.

«А что с Sun Newpapers?» — спрашивали они. Доллар за акцию, отвечал он, не вдаваясь в экономические подробности. А затем произнес слова, которые впоследствии не раз вспоминались: «Мы не планируем расширяться в области коммуникаций»⁴. «Почему вы не зарегистрировали акции Berkshire Hathaway и Diversified, чтобы их можно было свободно продавать?» Он удерживал акции Berkshire настолько крепко, что купить их можно было только «по договоренности». Соответственно определить реальную цену этих акций было крайне сложно. Diversified не продавала акции вообще.

Далее шло длинное сложное объяснение, в котором Баффет утверждал, что продажа этих акций на ликвидном и открытом рынке окажется менее эффективной и менее справедливой и «у более опытных партнеров может возникнуть преимущество перед менее опытными». К тому же удержание акций помогало уберечь самых наивных из его уходящих партнеров от лап маниакально-депрессивного «господина Рынка», который иногда оценивал акции слишком низко. Это уменьшило вероятность того, что какие-нибудь хитрые брокеры могли уговорить партнеров продать свои акции и купить вместо них акции IBM или AT&T. Но это также означало, что Баффет ограничил имеющиеся у них варианты. Им стало тяжелее покупать и тяжелее продавать, а если бы они все-таки решили продавать свои акции, то он оказался бы первым в списке возможных покупателей.

Как главный партнер, он привык к тому, что в его руках находится полный контроль над этими двумя компаниями. Он не мог просто взять и отдать его неизвестному «господину Рынку». Кроме того, если бы он передал акции уходящим партнерам, то впервые за всю историю партнерства возник бы конфликт между их и его собственными интересами. Это сложное объяснение, оправдывающее отказ от регистрации акций, отвлекало внимание от того факта, что Баффет был самым опытным партнером из всех. Именно у него имелось значительное преимущество перед остальными. Независимо от того, насколько честными были его намерения, принятое им решение

* Это заявление кажется особенно интригующим из-за того, что Баффет только что назвал акции Доу-Джонса ценными бумагами, которыми хотел бы владеть на необитаемом острове. Однако Sun была не лучшей инвестицией.

привело к усилению потенциального конфликта между интересами сторон. Крайне серьезный тон письма Баффета напоминал тон человека, который уговаривает себя подумать, правильно ли он поступает. Однако конфликт в явном виде неминуемо привел бы к обидам и разногласиям. Любой партнер, который продал бы ему акции, а потом пожалел об этом, мог бы вспомнить этот совет и подумать: «У него было преимущество передо мной».

И все же «наследие Говарда» в душе Уоррена требовало, чтобы он честно и точно описал все имеющиеся варианты. И его ответ на следующий вопрос дал партнерам четкое представление о том, чего следует ожидать.

Они спрашивали: «Стоит ли мне сохранить акции?»

Баффет дал им самый ясный и прямой совет, который когда-либо давал относительно акций. «Все, что я могу сказать, — я собираюсь сохранить имеющиеся акции и планирую купить еще», — заявил он^{251 252}.

Необходимо было также разобраться с акциями еще одной компании. В том же письме от 26 декабря Баффет сообщил партнерам, что стоимость акций Blue Chip падает⁹. За короткое время она снизилась с 25 до 13 долларов, потому что от работы с компанией отказалась сеть Safeway Stores, клиентская база постепенно разрушалась и никто не хотел покупать треть бизнеса, выставленную на продажу в соответствии с распоряжением Министерства юстиции. Против компании было подано два новых иска: один — компанией Douglas Oil Company в окружном суде Лос-Анджелеса, а второй — группой бензозаправочных станций, которые заявили, что Blue Chip нарушила антимонопольные законы, и потребовали возмещения расходов в тройном размере и компенсации юридических услуг²⁵³. Но даже сейчас, когда у Blue Chip появились столь большие проблемы, а ее акции начали падать, Баффет продолжил покупать их, вместо того чтобы распродавать. Он приобрел их от имени Diversified Retailing, National Indemnity. А также для Cornhusker Casualty и National Fire & Marine, двух небольших страховых компаний, которыми владела Berkshire. Также он купил их на свое имя и имя Сьюзи.

Теперь партнеры знали, что Баффет не будет продавать акции и действительно планирует купить еще больше. Они могли получить то, что хотели, — акции или деньги. Если бы они выбрали деньги, он получил бы акции. Если бы они сохранили акции, они все еще остались бы в некотором роде его партнерами.

Постоянно беспокоясь о том, как к нему относятся люди и принимают ли они его, практически выше всего Баффет ставил лояльность. Он считал, что лояльность должна быть неотъемлемой частью всех отношений. И как показало будущее, ликвидация партнерства подвергла эту лояльность серьезным испытаниям.

Во время ликвидации партнерства у Баффета было достаточно денег, чтобы купить еще больше акций — ему лично принадлежали 18% Berkshire Hathaway, 20% Diversified и 2% Blue Chip Stamps. К концу 1969 года у них со Сьюзи было примерно 16 миллионов долларов в виде денежных средств²⁵⁴. В течение следующего года акции Berkshire и Diversified переходили от одного владельца к другому, как будто какой-то гигант перетасовывал колоду карт. Как Баффет и обещал, он использовал деньги, полученные от партнерства, чтобы купить еще больше акций этих компаний, причем их количество немало удивило бы его партнеров, знай они общую цифру. Он использовал деньги Berkshire для покупки ее собственных акций. Что же касается DRC, то он предложил партнерам обменять эти акции на векселя с 9-процентной выплатой¹⁰. Он покупал акции у всех, начиная с бывшего шурина Трумэна Вуда и заканчивая своим первым инвестором Гомером Доджем и его сыном Нортоном¹¹. Те, кто отклонил эти предложения, должны были позволить Баффету повторно инвестировать доход, не получая при этом на руки ни цента. Именно в этом и заключалась демонстрация доверия, к которому он относился столь трепетно¹².

Он был глубоко предан акционерам — сложно ожидать такого же поведения от какого-нибудь типичного современного директора компании. Он продолжал, как и прежде, «считать Berkshire своего рода партнерством, практически частным предприятием с акционерами, которые меня поддерживают и с удовольствием приезжают в Омаху». Он думал о партнерах как о людях, которые объединились на основании общих ценностей и интересов, а не для краткосрочной экономической выгоды. Баффет часто говорил, что пытался обращаться со своими партнерами как с семьей. Они доверяли ему, а он испытывал чувство долга перед ними.

И все же люди принимали различные решения, руководствуясь своими интересами. Некоторым нужны были деньги. Другие, послушавшись Билла Руэна, решили вложить свои накопления в Sequoia Fund. Многие брокеры убеждали своих клиентов продать акции текстильной фабрики, пожирающей их деньги. Одни следовали этим советам, другие нет. У ряда профессиональных инвесторов имелись и другие варианты. Когда Уоррен лично приехал на Западное побережье и предложил Бетти, сестре Эсти Грэхем, вексель DRC в обмен на ее акции, она согласилась, а сама Эсти — нет. Рода Сарнат, кузина Бена Грэхема, и ее муж Берни тоже решили не продавать акции, посчитав, что если Уоррен занимается покупкой их акций и считает это правильным, то и для них будет правильным оставить акции у себя¹³. Когда он предложил вексель своей сестре Дорис, она отказалась: «Если Уоррен покупает, почему я буду продавать?»

Некоторые партнеры пытались получить от Баффета более детальную информацию о том, как поведут себя акции в будущем. Он отвечал, что, по его мнению, стоимость их возрастет, но на это потребуется много времени. Джек Александр и Маршалл Вайнберг, которые и сами являлись сильными инвесторами, проанализировали эти слова и продали ему часть своих акций.

Мангер позже назвал Баффета «неуемным покупателем», сравнивая его с Джоном Рокфеллером в первые годы создания своей империи, когда тот не позволял ничему и никому стать у него на пути¹⁴. Оглядываясь назад, некоторые люди считали, что с ними поступили несправедливо, их ввели в заблуждение или даже обманули. Другие говорили себе: «Ну что ж, это же Уоррен. Я должен был знать».

К концу 1970 года многие его бывшие партнеры получили за свои акции наличные, а Уоррен продолжал заниматься покупкой. Количество принадлежавших ему и Сьюзи акций Berkshire увеличилось с 18 до 36%. Количество акций DRC почти удвоилось и достигло 39%. Баффет теперь практически контролировал обе компании²⁵⁵. Он также купил еще больше акций Blue Chip, и теперь ему принадлежало не 2, а почти 13%.

Но Сьюзи Баффет понимала: стремление Уоррена получить контроль над Diversified и Berkshire Hathaway означало, что вторая попытка ее мужа «отойти от дел» закончится так же, как и первая. Одна из причин заключалась в том, что Blue Chip столкнулась с такой же проблемой, что и Berkshire Hathaway²⁵⁶. Предприятие не просто сворачивало свою деятельность — оно умирало, и, таким образом, он и Мангер должны были купить что-то еще, что пополнило бы их капитал.

В конце 1971 года, после того как президент Никсон отказался от золотого стандарта, цены на нефть взлетели до небес и половина нефтяных компаний страны внезапно прекратила пользоваться купонами. Из-за инфляции цены начали скакать, и классический метод заманивания клиентов в магазин при помощи разнообразия услуг и дешевых распродаж стал бесполезным. Все, что было нужно людям, — это низкие цены, и многие розничные сети стали работать по принципам дискаунтеров¹⁵. Былые времена, когда домохозяйки планировали свои покупки так, чтобы собрать достаточно купонов для покупки электрической сковороды, канули в Лету.

Однажды президент Blue Chip Билл Рэмси позвонил Баффету и сообщил, что местная лос-анджелесская компания Sees Candies выставлена на продажу. Баффет немного занимался изучением компаний по производству сладостей, даже завел отдельную папку для информации о Fanny Farmer и внимательно присматривался к Necco Wafers¹⁶. Но эти кондитерские компании были слишком дорогими. Предложения же о покупке небольших компаний до сих пор он еще никогда не рассматривал. «Позвоните Чарли», — ответил он Рэмси¹⁷. Мангер курировал Blue Chip и бизнес на Западном побережье.

See’s Candies была основана в 1921 году канадским продавцом конфет, который заработал себе репутацию тем, что использовал только лучшие масло, сливки, шоколад, фрукты и орехи, благодаря чему качество его конфет было очень высоким. Во время Второй мировой войны, вместо того чтобы изменить рецепты из-за нехватки качественных ингредиентов, руководство компании разместило в своих фирменных черно-белых магазинах вывески: «Весь товар распродан. Покупайте в качестве рождественского подарка облигации военного займа»¹⁸.

«See’s имеет уникальную репутацию — с ней не сравнится ни одна компания в Калифорнии, — сказал Мангер. — Цена за нее вполне обоснованная. Невозможно конкурировать с таким брендом, не потратив при этом все свои деньги». Эд Андерсон считал, что цена за акции слишком высока, но Мангер загорелся. Вместе с Баффетом они посетили предприятие, и он сказал: «Это фантастический бизнес. А директор Чак Хаггинс просто великолепен и может остаться с нами после продажи компании!»¹⁹

У компании уже было заключено предварительное соглашение с другим потенциальным покупателем, и она хотела 30 миллионов долларов за активы стоимостью пять миллионов²⁰. Разница в цене была вызвана репутацией бренда See’s, наличием нескольких товарных знаков и, что самое важное, доброжелательным отношением клиентов. К примеру, Сьюзи Баффет обожала их продукцию, которую она открыла для себя в Калифорнии.

Они решили, что Sees чем-то напоминает хорошую облигацию, за которую вполне можно заплатить 25 миллионов долларов. Если бы компания выплачивала «проценты», ставка составила бы в среднем около 9%. Это было не так уж и много — владеть бизнесом более рискованно, чем владеть облигацией, притом что «процентная ставка» не гарантируется. Но в реальности доходы компании росли в среднем на 12% в год. Таким образом, Sees можно было представить себе как облигацию, выплата процентов по которой постоянно возрастает*. Более того:

«Мы считали, что у нее был неограниченный ценовой потенциал. В то время See’s продавала конфеты по той же цене, что и компания Russell Stover, и у меня возникла такая мысль: если накинуть еще пятнадцать центов за фунт, то к четырем миллионам дохода добавится еще два с половиной. Таким образом, у нас появилась возможность купить актив, который способен принести дополнительный доход в 6,5-7 миллионов долларов при минимальном увеличении отпускной цены».

Чтобы купить компанию, им нужно было переговорить с двумя людьми. Первым был Чарльз Б. Си («Конфетный Гарри», как его называли Баффет, Мангер и Герин), который управлял состоянием своего недавно умершего старшего брата, Ларри Си. Братья были партнерами, но именно Ларри вел все дела.

Сам же «Конфетный Гарри» не хотел руководить компанией. Его интересовали вино и женщины. Все, что он хотел в жизни, — это ухлестывать за девушками. Но, конечно, в последний момент он испугался продавать компанию. На встрече с ним Мангер произнес одну из лучших своих речей о преимуществах вина и женщин и о том, что Гарри сможет отлично проводить время в погоне за наслаждениями.

Другим заинтересованным лицом был «Цифровой Гарри», Гарри В. Мур, финансовый директор компании. С помощью своих адвокатов компания Blue Chip соблазняла «Цифрового Гарри» финансовыми преимуществами соглашения, в то же время намекая «Конфетному Гарри», что продажа компании убережет его от потенциальных конфликтов интересов, которые возникнут, если он будет душеприказчиком своего брата²¹.

Цена, которую предлагала Blue Chip, составляла 25 миллионов долларов. Прибыль до налогообложения в размере четырех миллионов долларов принесла бы Баффету и Мангеру 9% на вложенный капитал (за вычетом налогов) с первого же дня после покупки — и это не принимая во внимание возможный будущий рост. При добавлении к этой цифре еще двух-трех миллионов долларов от возможного повышения розничных цен (что вполне было в силах компании) доходность капитала составила бы 14% — приличный уровень прибыльности инвестиций (пусть и негарантированный). В этой ситуации самым важным было, смогут ли доходы расти. Баффет и Мангер никак не могли решиться на последний шаг. Раньше они всегда легко выбирали интересные предложения и быстро принимали решения. Учитывая их укоренившуюся привычку предлагать более низкую цену, заплатить сейчас запрашиваемую сумму было так же болезненно, как проглотить живых гуппи.

«Ребята, вы сумасшедшие, — сказал им сотрудник Мангера Айра Маршалл. — За некоторые вещи нужно платить высокую цену — за человеческие и деловые качества, например. Вы недооцениваете качество».

* Начиная с 1960 года.

«Мы с Уорреном внимательно выслушали его, — говорил Мангер, — и решили заключить договор. В конце концов, предлагавшаяся сумма была на грани того предела, который мы были готовы заплатить»²².

В процессе заключения сделки Баффет выяснил, что компании Tweedy, Browne уже принадлежала тысяча акций Sees. Баффет предложил выкупить у них эти акции. Но в Tweedy, Browne считали, что предложенная Баффетом цена занижена. Они начали сопротивляться, не желая продавать свои акции. Баффет настаивал на том, что они ему нужнее, и в конце концов победил²³.

Сразу же после того, как соглашение было подписано и Баффет, Мангер и Герин стали членами правления, Уоррен с головой окунулся в конфетный бизнес, чего не делал ни в случае с Dempster, ни в случае с Berkshire Hathaway. Он разослал коробки с конфетами See’s своим друзьям-«грэхемитам», а также написал подробное письмо исполнительному вице-президенту Чаку Хаггинсу, в котором попросил его пообщаться с владельцами торговых центров по всей стране на предмет открытия новых магазинов See’s в Колорадо-Спрингс, Файеттвилле и Гальвестоне. При этом он, опираясь на мнение руководителей местного торгового центра, посоветовал Хаггинсу не тратить время на Айову²⁴. С разрешения Баффета Хаггинс прекратил посылать конфеты многочисленным подругам «Конфетного Гарри» и начал следить за фьючерсами на сахар и какао-бобы, которые при 58 центах за фунт приближались к давно не виданному ценовому потолку²⁵⁷.

Баффет предложил поэкспериментировать с конфетами в упаковках. Он хотел видеть результаты, сметы и много, много финансовой информации. Уоррен писал Хаггинсу о магазине в Лас-Вегасе: «Интересно, сколько мы сможем заработать денег, когда найдем правильное место для магазина. Вы делаете отличную работу, расширяя нашу зону превосходства». Баффет предложил Хаггинсу поиграть с рекламными лозунгами и придумать что-то похожее на слоган компании Coca-Cola: «Пауза, которая освежает», или пива Coors: «Ключевая вода Скалистых гор»²⁵⁸.

Ему казалось, что Хаггинс может между делом или за завтраком придумать рекламный слоган, способный соперничать со слоганом Coca-Cola²⁵. Один из старых служащих описал манеру управления Баффета таким образом: «Он постоянно тебя хвалил, но при этом не забывал давать новое задание»²⁶. Поскольку с каждым новым заданием планка по чуть-чуть поднималась, а сотрудник, подобно спортсмену-прыгуну, был убежден, что сможет прыгнуть как никогда раньше, эффект походил на китайскую пытку капающей водой — незаметное, но неумолимое воздействие постепенно сводило с ума²⁵⁹. Таким образом, когда внимание Баффета ослабло, а это было неизбежно, все вздохнули с облегчением. Сбитый с толку первоначальным потоком энтузиазма, Хаггинс подписал Баффета на несколько профессиональных журналов, освещавших вопросы кондитерской промышленности. В конце концов Баффет обратил свое внимание на какое-то новое дело и попросил его отказаться от подписки. «Может быть, Чарли и станет когда-нибудь заправским кондитером, — писал он, — но я ограничусь чтением отчетности»²⁷. Он обнаружил, что владеть кондитерским производством, не руководя им, куда приятнее.

Вне работы было то же самое. Со всей искренностью Баффет говорил людям: «Пожалуйста, приходите в гости, я очень хочу вас видеть», — а когда те приходили, зарывался в газету, очевидно, удовлетворенный одним лишь их присутствием. Но могло быть и по-другому: он говорил, и говорил, и говорил, и в итоге гости уходили выжатые как лимон. Сьюзи много раз была свидетелем приступов такого энтузиазма.

Уоррен был все еще безумно влюблен в свою жену, постоянно хвалил ее на людях, усаживал к себе на колени и крепко обнимал. Но дома, как всегда, уходил в себя, занимался своими делами и хотел, чтобы с ним носились. В разговорах со своей подругой Сьюзи называла его «айсбергом». Однако в их отношениях все оставалось по-старому, точнее, все, кроме ее чувств. Баффет же был всем доволен. Он считал, что, если ей так нравится отдавать, то, принимая ее дары, он делает ее счастливой. С учетом их общего прошлого и ее манеры поведения с людьми вообще и с ним в частности такой вывод был вполне логичен. Но желания Сьюзи изменились. Она была эмоционально открытым человеком и заботилась теперь не только об Уоррене, но и о многих других людях. Незадолго до этого она ухаживала за Элис Баффет, которая проиграла болезненное сражение в битве с раком и умерла. Сьюзи хотела, чтобы теперь кто-нибудь позаботился и о ней.

Поэтому, пока ее муж занимался своими делами вдали от Омахи или сидел в офисе, погруженный в свои мысли, Сьюзи проводила все меньше и меньше времени дома, встречаясь с друзьями в ресторанах и джаз-клубах и путешествуя. У нее теперь было много новых друзей, намного моложе, чем она. Они восхищались ею и в ответ на ее великодушие и теплоту открывали и свои чувства, амплитуда которых менялась от участливой привязанности до полного обожания.

Дома Сьюзи начала все теснее общаться со своим послушным и тихим сыном Питером, который к этому времени уже вырос и готовился закончить школу. Питер начал играть для нее роль друга, доверенного лица и источника эмоциональной поддержки.

Сьюзи-младшая поступила в Университет Небраски и жила в Линкольне. Хоуи, который был рекордсменом в семье по числу неудач, учился в предпоследнем классе средней школы, и Сьюзи готовила его к поступлению в колледж. Она брала его на различные встречи и собрания, помогала ему направлять свою энергию в нужное русло и способствовала приведению в порядок его табеля успеваемости. Уоррен, как обычно, был счастлив переложить на нее эти обязанности.

Лишь иногда Сьюзи удавалось привлечь Уоррена к совместному решению вопросов вместо привычного выписывания чеков, особенно если это дело пересекалось с бизнесом и Уоррену предоставлялся шанс дать ценный совет. Ее друг Родни Вид и другие лидеры афроамериканского сообщества решили организовать банк, чтобы поднять статус сообщества и способствовать экономическому развитию северной части города. С идеей «черного капитализма» они пришли к Баффету и его другу Нику Ньюману, который часто поддерживал Уоррена в различных акциях по защите гражданских прав²⁸.

Вид был уважаемой фигурой в Омахе, а Баффету нравилось банковское дело. Он только что стал членом правления самого большого банка Омахи — Национальной корпорации, к чему давно стремился²⁶⁰. Его инстинктивно тянуло к любому виду деятельности, где деньги накапливались быстрее, чем тратились. Поэтому он был готов выслушать Вида, но хотел знать, будет ли этот бизнес рентабельным. Так как цель заключалась в привлечении разнообразных групп клиентов из числа национальных меньшинств, он нанял сына Питера и одного из его друзей, чтобы они посидели у входа в другой, похожий банк и посчитали, сколько людей и какой национальности заходит в его здание в течение дня²⁹. То, что рассказал Питер, обрадовало Уоррена, и он стал членом консультативного совета директоров Community Bank в Небраске и заполучил в правление Джона Хардинга из компании Ruane, Cunniff³⁰. Баффет сказал основателям, что, если те смогут привлечь 250 000 долларов от афроамериканского сообщества, то консультативный совет сможет обеспечить остаток суммы для первоначального капитала³¹. Офис банка организовали в трейлере. «Уоррен, если мы советуем людям вкладывать свои деньги во что-то, что можно свернуть посредине ночи и забрать весь банк с собой, — говорил Джо Розенфилд, — то это не очень хороший знак».

Большинство менеджеров и совет директоров, включая друга Баффета бейсболиста Боба Гибсона, были темнокожими, к тому же новичками в финансовой деятельности. Чтобы предотвратить возможную катастрофу, Баффет решил рассказать основателям банка о необходимости строгих стандартов кредитования. Он сделал упор на то, что банк — это не служба социального обеспечения и не благотворительная организация. Он посещал ежемесячные собрания членов правления, которые затягивались до поздней ночи, но, как и в случае с его компаниями, никогда не занимался текущим управлением³². Хардинг же, наоборот, проводил каждый день в банке, следя за делами. «Руководство банка было исполнено благих намерений, — говорил Хардинг, — но не обладало финансовой хваткой». Когда Баффета попросили выделить деньги, чтобы погасить безнадежные кредиты, он отказал. Вид считал, что Баффет «никогда в достаточной мере не понимал цикличности бедности» и «не осознавал своей роли как богатого человека внутри бедного сообщества»³³. Но Баффет хорошо разбирался в цифрах; он знал, что банк не должен отступать от своих стандартов и плодить безнадежные кредиты. Таким образом, банк влачил жалкое существование в течение многих лет.

У него появился шанс помочь и другим образом, когда подруга Сьюзи Халли Смит рассказала ей о темнокожих детях, не имевших возможности заплатить за колледж. Сьюзи отдавала тысячу долларов туда, тысячу сюда. «Я должна спросить Уоррена», — говорила она каждый раз. «Сьюзи, у тебя есть деньги; почему ты просто не заплатишь?» — спрашивала Смит в изумлении. «Нет, я не могу, — отвечала Сьюзи. — Уоррен должен об этом знать». Халли удивлялась тому факту, что Сьюзи при всех ее деньгах должна была спрашивать мнение мужа о любых делах, связанных с финансами³⁴. Таким образом, хотя Сьюзи и вела все семейные дела, вопросами финансирования и пожертвований они с Уорреном занимались вместе.

Сьюзи была готова распрощаться с любой суммой, если бы Уоррен не жал на тормоза. Их фонд выдавал небольшие гранты на образование, и у него не было профессиональных руководителей. Чтобы управлять надлежащим образом, необходимо думать наперед: что произойдет, когда все деньги, переданные в фонд, закончатся?

Уоррен полагал, что это время наступит нескоро. У Сьюзи было страстное желание помочь здесь и сейчас, но кто-то должен был разработать стратегию на будущее.

За год до этого Уоррен получил тревожный звоночек. Во время обеда у Сарнатов в Калифорнии он заметил, что один из его пальцев начал опухать. Утром того дня ему вводили двойную дозу пенициллина по причине небольшой инфекции. Хирург Берни Сарнат посоветовал ему поехать в больницу³⁵.

Но Баффет не горел желанием общаться с врачами. Он и так уже достаточно болел в 1971 году, перенеся сальмонеллез³⁶. Кроме того, по словам Сьюзи, он боялся докторов, больниц, болезней и лекарств³⁷. Сьюзи пришлось отвезти его в дом, который они арендовали на лето. Но поскольку тело Уоррена продолжало опухать, у него кружилась голова и его тошнило, она начала срочно искать доктора. Приехавший врач настоял, чтобы они отправились в отделение неотложной помощи. К тому времени Баффет был практически без сознания.

Три дня спустя он все еще был в больнице. Доктора говорили, что ему повезло. Аллергия на пенициллин была настолько сильна, что, если бы он принял его снова, то это привело бы к мгновенной смерти. Пока он поправлялся, Рой и Марта Толлес принесли ему журнал Playboy в надежде подбодрить. Он был слишком слаб, чтобы держать журнал в руках, попросил Сьюзи переворачивать за него страницы и тут же принялся жаловаться, что она листает их слишком быстро.

Даже после этого момента соприкосновения со смертью он не изменил своим привычкам и все так же жил работой. По мнению Баффета, отход от дел означал всего лишь отказ от работы в интересах других людей. Он не собирался отказываться от инвестиционной деятельности до последнего вздоха. Дух соперничества был у него в крови. Как-то раз шестилетний Джонатан Брандт, сын его друзей Генри и Роксаны Брандт, чуть не обыграл его в шахматы. Мысль о проигрыше была настолько нестерпима для Уоррена, что он начал подвергать Джонни своему любимому «баффетиро-ванию», пока тот не сдался³⁸.

К тому времени, когда ее муж разделался с малышом Джонни Брандтом, у Сьюзи уже сложилось свое, ироническое отношение к упорству Уоррена. «Если Уоррен чего-то хочет, то рано или поздно это получает», — так говорила она о человеке, который, как заметила его младшая сестра Берти, еще в детстве всегда все делал по-своему³⁹. Приехав с подругой в Де-Мойн на лекцию, которую собирался читать в одной из местных синагог писатель Эли Визель, переживший Холокост, Сьюзи весело провела время на вечеринке в компании Милта Брауна, переехавшего в этот город⁴⁰. Одно время она жалела о прерванных отношениях; теперь же хотела, чтобы они стали друзьями, если уж не уготовано иное будущее.

Она редко говорила о своих проблемах или жалела себя, но тем не менее признавала, что брак не приносит ей радости. Однако, несмотря на это, она ничего не делала, чтобы решить свои проблемы или уйти от Уоррена; вместо этого она возобновила свои отношения с Милтом. И ей все больше и больше нравилась Калифорния. Она влюбилась в Изумрудный залив в Лагуна-Бич, где они снимали дом у воды, окруженный другими такими же роскошными домами⁴¹.

Уоррен особенно не любил покупать дома. Он считал, что потраченные на них деньги просто лежат мертвым грузом, не окупая расходов на содержание. Сьюзи часто подкалывала его по этому поводу. «Если бы мы были богаты, — говорила она, — ты пошел бы в тот дом, спросил владелицу, сколько она хочет за него, и заплатил бы столько, сколько она скажет. Но я знаю, что мы не богаты». Однако в этой бесконечной войне Сьюзи обычно удавалось выбить из Уоррена деньги. В конце концов он послал на переговоры по поводу покупки дома жену Роя Толлеса, Марту, которая была очень благоразумна в таких вопросах. Марта торговалась, пока хозяйка дома не сбросила цену до 150 000 долларов^{261 262}, и когда Рой Тол лес позвонил, чтобы сообщить об этом Уоррену, тот сказал: «У меня плохие новости. Ты купил этот дом».

Глава 35. Газета The Sun

Омаха • 1971-1973 годы

Сьюзи начала обставлять только что купленный дом плетеной мебелью. Она провела отдельную телефонную линию для Уоррена, который, будучи в Калифорнии, проводил большую часть времени, смотря деловые новости по телевизору и разговаривая по телефону.

«Личные задачи» и дела с Джо Розенфилдом тянули ее мужа в противоположном от Калифорнии направлении — к Вашингтону, в самую гущу предвыборной борьбы. Баффеты организовали обед в Омахе для сенатора Джорджа Макговерна, кандидата в президенты от Демократической партии на выборах 1972 года. Уоррен давал деньги бывшему конгрессмену Алларду Ловенстайну, «гаммельнскому крысолову» либералов, который напоминал Джина Маккарти своим призывом к молодежи на борьбу за гражданские права. Он также поддерживал сенатора от Калифорнии Джона Тан-ни, похожего на Кеннеди сына боксера-тяжеловеса Джина Танни¹. Его политическая карьера легла в основу фильма «Кандидат» о харизматичном политическом деятеле, который «слишком молод, слишком красив, слишком либерален, слишком идеален», чтобы победить, поэтому может позволить себе воздействовать на истеблишмент. Он был именно таким политиком, который нравился Баффету, — с невероятной харизмой голливудской звезды, присутствие которого разжигало эмоции избирателей. Но при этом он хотел, чтобы его кандидат выиграл.

У Баффета была идея, которая, как он полагал, может оказаться полезной в политической среде, — так называемый «коэффициент дискомфорта»: рост инфляции плюс уровень безработицы. Он рассказал об этом Гарольду Хьюзу из Айовы, с которым его познакомил Розенфилд². «Хьюз был водителем грузовика и алкоголиком. Этот крупный мужчина с громким голосом слыл одним из самых ярких ораторов за последние десятилетия. Он был похож на Джонни Кэша** и имел такой же голос. Он появился из ниоткуда на своем грузовике и вдруг стал губернатором Айовы, а также видным политическим деятелем в демократической партии. Джо дружил с ним, и со временем Хьюз стал довольно крупной фигурой в Сенате. Поэтому мы помогали ему и давали небольшие суммы денег на продвижение к президентству. Антивоенная деятельность была для него одним из основных дел в жизни. Он выступал против войны во Вьетнаме и делал это крайне убедительно».

Хьюз был истинным христианином и бывшим алкоголиком, которого выгнали из колледжа. Его называли «популист из Айовы». Он мог запросто пропустить запланированную встречу, чтобы помочь кому-то решить проблемы с алкоголем. Несколько раз он спасал своих коллег от самоубийства и однажды, к его глубокому сожалению, не успел. Благодаря личному магнетизму его считали и «темной лошадкой», и восходящей звездой, кандидатом, который привлечет и молодежь, и рабочих, и мятежных либералов, которые голосовали за Маккарти. Иными словами, он был большой надеждой популистов и выгодно выделялся на фоне других скучных кандидатов. В то время ни один другой кандидат от Демократической партии не имел столь значительной поддержки. Лидер предвыборной гонки Макговерн получил, по данным национального опроса, лишь пять процентов поддержки³.

Весной 1971 года Хьюз вызвал «шестерых своих самых близких советников и помощников», включая Баффета и Джо Розенфилда, и попросил их привести все возможные аргументы за и против выдвижения его кандидатуры на пост президента⁴. В конце мая 1971 года в одном из отелей Вашингтона состоялась встреча, на которой они решили сыграть по-крупному. И хотя все уже было решено, нужно было собраться, организоваться и сплотить войска.

«Примерно за месяц до этой встречи Хьюз был на программе Meet the Press. В самом конце шоу Ларри Спивак сказал: “Сенатор, ходят слухи о вашем увлечении экстрасенсорикой и оккультизмом. Что вы можете об этом сказать?” Хьюз начал отвечать, но в этот момент программа завершилась⁵.

Поэтому, когда вашингтонская встреча уже подходила к концу, я сказал: “Сенатор, я смотрел эту передачу с неделю назад. Если вас когда-нибудь еще спросят о чем-то подобном, прежде всего вам следует отметить, что между экстрасенсорикой и оккультизмом существует огромная разница. Не позволяйте ведущему путать эти два понятия, потому что полгода спустя он может выставить вас в невыгодном свете, вспомнив, что вы говорили об оккультизме, когда на самом деле вы говорили об экстрасенсорике”.

И тут Хьюза прорвало. Он сказал: “Десять лет назад я проснулся в ванне в одном чудесном отеле. Я не знал, где я. Не знал, где моя семья. Не знал, как очутился там. Я никому не был нужен. И вот в тот момент я осознал кое-что, и это заполнило пустоту в моей груди”.

Затем он сказал: “У меня были прозрения. Я верю в предвидение. Моя дочь увидела пятнышки на шерстке котят еще до того, как они родились, и описала их. И они родились именно с такими пятнышками. А кто-то может увидеть пожар, который случится в будущем”.

Я спросил: “А теперь, сенатор, представим, что я Ларри Спивак и задаю вам следующий вопрос. Если ваша дочь расскажет о своем видении, будто Советский Союз собирается выпустить баллистические ракеты по Соединенным Штатам, вы нанесете превентивный удар по Советскому Союзу?”

Он ответил: “Я серьезно над этим подумаю”.

Я сказал: “Представим, что я все еще Ларри Спивак, а вы сидите за тем столом, перед вами стакан воды, и я спрашиваю: “Как вы думаете, кто-то может передвинуть этот стакан по столу силой мысли?”

Он ответил: “Да, я думаю, это возможно”.

В комнате находились люди, которые поставили все на этого парня и видели себя в Белом доме. И они не могли поверить в то, что слышали. Они махали руками и говорили, что этого не может быть. Я продолжал говорить, но они перебивали: “Все совсем не так, как он говорит” и “Не о чем волноваться, все можно решить” и что даже Авраам Линкольн верил в нечто подобное. Было ясно, что они об этом знали. Наш проект неумолимо шел ко дну. Я никогда не видел ничего похожего. И то, что они все мечтали работать на президента США и потратили на подготовку годы, делало развернувшееся действо еще более захватывающим”.

Наконец свою реплику вставил Джо: “Сенатор, скажите Уоррену, что если он задаст еще один подобный вопрос, то вы сделаете так, что он исчезнет”.

На это я ответил: “Вот что я вам скажу, сенатор. В американской политике слишком много жуликов. Они утверждают, что верят в Бога, ходят в церковь каждое воскресенье и все такое. Все это ложь, но им верят. Вы же, с другой стороны, действительно верите в то, что говорите, и у вас есть на это свои причины. Но я говорю вам: вы можете потерять около десяти процентов голосов демократов или еще больше голосов других людей только из-за того, что вы во что-то верите, тогда как ваш соперник получит голоса из-за того, что он во что-то не верит. Это суровая действительность”. Тем временем остальные говорили: “Не обращайте внимания. Что Уоррен понимает в политике?” Хьюз сказал, что устал и хочет прекратить обсуждение, а отдохнув, сделает нечто, что положит конец всем спорам»⁶.

Так и произошло. Десять дней спустя Хьюз дал интервью Des Moines Register, в котором сказал, что недавно целый час разговаривал со своим умершим братом через медиума⁷. И это был конец президентским стремлениям сенатора Гарольда Хьюза⁸.

* * *

Случай с Хьюзом стал одновременно и высшей и низшей точкой, и — частично благодаря переизбранию Ричарда Никсона — концом карьеры Баффета в качестве создателя «королей». Но все это время Баффет обращал особое внимание на огромное влияние СМИ в политике; он хотел быть частью этого. Развоз газет, которым он занимался в детстве, дружба с журналисткой из Fortune Кэрол Лумис, покупка газеты Sun, поиск других газет на покупку, инвестиции в Washington Monthly — интерес Баффета к издательскому делу рос из года в год. Он наблюдал за все возрастающей властью телевидения начиная с шумных 1960-х и убийства Кеннеди и заканчивая войной во Вьетнаме и движением за гражданские права. Теперь, когда прибыльность телевидения стала очевидной, он хотел быть частью этого бизнеса.

А потом Билл Руан организовал обед в Нью-Йорке со своим знакомым Томом Мерфи, возглавлявшим компанию Capital Cities Communications, которой принадлежало несколько радиовещательных и телевизионных станций.

Мерфи, сын судьи из Бруклина, с детства вращался в политических кругах Нью-Йорка. В 1949 году он поступил в Гарвардскую школу бизнеса. Широколицый, лысеющий и добродушный Мерфи начал управлять обанкротившейся телестанцией в Олбани настолько бережливо, что не только привел ее дела в порядок, но и наметил контуры будущей величественной империи. Он начал скупать вещательные и кабельные компании и издательские дома, создавая собственную медиаимперию. В скором времени он переехал в Нью-Йорк и нанял на работу еще одного своего

одногруппника по Гарвардской школе бизнеса — Дэна Берка, брата президента компании Johnson & Johnson Джима Берка.

После этого обеда Мерфи с Руаном разработали план, как заполучить Баффета в свой совет директоров. Руан сказал, что они добьются расположения Баффета, только если приедут к нему в Омаху. Мерфи сразу же отправился в путь. Баффет угостил его стейком и привез домой, чтобы познакомить с Сьюзи. К этому времени она уже знала, чем все это может закончиться, — ее муж нашел новый объект увлечения. Баффету нравилось показывать новым людям свои «тотемы»: офис, Сьюзи, а порой и свою игрушечную железную дорогу. После этого он с гостями сыграл несколько партий в ракетбол в комнате для игр, и Мерфи пришлось бегать по залу в своих оксфордских парадных туфлях. Баффет видел, к чему тот клонит, задолго до того, как Мерфи сделал свое предложение. «Вы знаете, Том, — сказал он, — я не могу стать членом правления, потому что тогда я захочу занять еще более высокое положение в вашей компании, а ваши акции слишком дорогие»⁹. Даже когда остальная часть рынка катилась под гору, вокруг акций телевизионных компаний всегда был ажиотаж. Кабельное телевидение было еще новинкой, и местные компании с правом франшизы объединялись в акционерные общества, что вызывало немалую шумиху среди инвесторов. «Вы можете обращаться ко мне просто так. Для этого совершенно необязательно включать меня в совет директоров», — сказал Уоррен¹⁰.

И Мерфи начал звонить Баффету каждый раз перед заключением очередной сделки. Баффету, которому только недавно исполнилось сорок лет, льстило внимание «старика» Мерфи, которому, впрочем, еще не исполнилось и пятидесяти. При этом Баффет отдавал должное тому, что Мерфи был очень толковым человеком... «Я трепетал перед ним, — рассказывал Уоррен, — и считал его величайшим бизнесменом». Однажды вечером Мерфи позвонил ему домой и сообщил, что на продажу выставлена телестанция Fort Worth¹¹. Баффет заинтересовался, но по каким-то причинам, которых он уже и не помнит, ему пришлось отказать Мерфи — впоследствии он считал это одной из самых больших своих ошибок в бизнесе¹².

Баффет действительно очень хотел быть издателем. Как то-раз он даже посчитал, что у него есть сенсационная новость, но, услышав ее, редакторы Washington Monthly отнеслись к ней с насмешкой. «Я искренне верю, — говорил издатель Washington Monthly Чарльз Питерс, — что редакторы были попросту обижены тем, что инвестор рассказывает им, о каких новостях нужно писать». Они сказали Питерсу, что эта «история не соответствует духу Washington Monthly», и Питерс согласился. Тогда Баффет обратился в Sun, которая, может быть, и не имела национального масштаба, но все же была газетой. Питерс рассказывал, что чуть не распустил всех сотрудников, когда статья была напечатана.

Новость Баффета заключалась в том, что приют для бездомных мальчиков «Бойз Таун» — одна из священных коров Омахи — оказался изрядно прогнившим местечком. Приют был организован в старом особняке неподалеку от центра города в 1917 году ирландским священником Эдвардом Флэнаганом, который хотел спасти сирот и брошенных детей и уберечь их от бродяжничества, преступности и наркомании. «Отец Флэнаган был известен в городе тем, что, как только в его распоряжении оказывалось пять долларов, — рассказывал Баффет, — он сразу же тратил их на какого-нибудь ребенка. Когда же ему удалось получить девяносто долларов, он смог организовать приют для двадцати пяти мальчиков»¹³. В первые годы приюту не хватало денег, однако, несмотря на нужду, он постоянно расширялся. К 1934 году он занимал университетский городок площадью 160 акров, расположенный в десяти милях к западу от Омахи, и состоял из школы, общежитий, часовни, столовой и спортивных залов. В 1934 году благодаря помощи Говарда Баффета в «Бойз Таун» построили свое почтовое отделение, что изрядно способствовало сбору благотворительных взносов¹⁴. В 1936 году городку присвоили звание деревни, а в 1938-м на экраны вышел фильм, получивший впоследствии «Оскара», со Спенсером Трейси и Микки Руни в главных ролях. «Бойз Таун» стал известен на всю страну.

Когда профессиональный сборщик средств Тед Миллер посмотрел фильм, он понял, как можно превратить просьбы о сборе денег на нужды приюта в огромную национальную кампанию. Каждый год на Рождество «Бойз Таун», который теперь назывался «Городом маленьких мужчин», рассылал миллионы писем, начинавшихся словами: «Для многих бездомных и брошенных мальчиков Рождество в этом году не будет таким уж радостным праздником...», и описывал известную благодаря фильму картину уличного мальчишки с младенцем на руках и табличкой, на которой написано: «Мне не тяжело, Отче... Ведь это мой брат».

Даже если каждый адресат письма делился всего одним долларом, сумма оказывалась немалая: писем с этой историей было разослано не меньше 10 миллионов¹⁵. Заваленный вкладами, «Бойз Таун» разросся до университетского городка площадью 1300 акров со стадионом, сувенирным магазином, фермой, где работали мальчики, и учебно-производственным комбинатом. Отец Флэнаган умер в 1948 году, но деньги продолжали прибывать и при его преемнике —• монсеньоре Николасе Вегнере. Это была настоящая святыня и самая большая достопримечательность штата.

«Я слышал истории о том, как Национальный банк нанимал дополнительных служащих задолго до Рождества, чтобы обработать все благотворительные чеки, поступавшие в “Бойз Таун”. И конечно, я видел, что количество мальчиков, проживающих там, уменьшается».

В первые годы работы приюта Флэнаган внимательно изучил массу судебных вердиктов и принял в приют определенное количество закоренелых преступников, даже нескольких убийц. Но к 1971 году эмоционально нестабильные, умственно отсталые мальчики и юные преступники отсеялись. Среди обитателей остались только бездомные, у которых не было никаких других существенных проблем¹⁶. По плану «Бойз Таун» вмещал тысячу жителей, теперь в нем работало около шестисот человек, обслуживая 665 мальчиков¹⁷. Тем не менее подобный институциональный подход к размещению детей в изолированном от окружающего общества пространстве с опекунской, даже можно сказать тюремной атмосферой становился все более устаревшим¹⁸. Режим регулировался звоном колоколов: по первому сигналу дети молились в гигантской «столовой», по второму — садились за столы, по третьему — приступали к еде, по четвертому — откладывали вилки вне зависимости от того, успели доесть свою трапезу или нет, вставали и молились по пятому и выбегали из столовой по шестому. Их корреспонденция изучалась цензором, и им разрешался всего один визит посетителя в месяц. Дети даже были лишены права выбрать, кого хотели бы увидеть, — за них выбирало руководство приюта. Они занимались низкооплачиваемым трудом, практически не отдыхали и не имели возможности общаться с противоположным полом. В «Бойз Тауне» предпочитали низкосортное профессиональное обучение: сбор бобов и изготовление скворечников.

Однажды вечером в июле 1971 года на встрече в доме Баффетов Уоррен и редактор Sun Пол Уильямс разговаривали о «Бойз Тауне» и решили написать историю о том, каким образом город рос и на что тратил свои деньги. Sun сделала пару пробных запросов, и руководство приюта ответило, что они не хотят обсуждать с кем-либо свои финансовые дела¹⁹. Поэтому Уильямс усадил трех городских репортеров — Уэса Иверсона, Дуга Смита и Мика Руда — за работу над секретным «Проектом Б» — детальным расследованием происходившего в приюте⁴. Зная о том, что «Бойз Таун», по словам руководства, никогда не получал денег от какой-либо церкви или регионального или федерального правительства, Мик Руд пересмотрел кучу отчетов в Капитолии Небраски в Линкольне и обнаружил, что это неправда²⁰. И теперь, в свете новых фактов, подозрительными выглядели и другие заявления руководства приюта.

Продолжая свое расследование, репортеры получили отчеты о налоге на недвижимость, об успеваемости воспитанников и документы о регистрации учреждения. Они узнали, что приют был в натянутых отношениях с социальной службой штата; монсеньор Вегнер, который в настоящее время руководил «Бойз Тауном», отказался подвергать внешнему аудиту деятельность своего заведения, несмотря на рекомендации собственных сотрудников²¹. Действуя через свои источники в Конгрессе, Уильямс получил отчет о деятельности почтового отделения приюта и обнаружил, что оно рассылает в год по 35-40 миллионов писем с просьбой о пожертвовании. Это была огромная цифра — сборщики пожертвований, работавшие на другие организации, рассказали, что подобные объемы рассылки позволяют получать доход порядка 10 миллионов долларов в год. На основании своих финансовых знаний Баффет сделал вывод, что текущие эксплуатационные расходы приюта тянут не больше чем на половину этой суммы²². Иными словами, в «Бойз Тауне» было куда больше денег, чем он мог потратить. Активная деятельность приюта по сбору средств началась в 1948 году. И если прибыль приюта с того времени составляла пять миллионов долларов в год, то сумма денежных излишков к моменту проведения расследования должно была составлять около ста миллионов долларов. Однако пока что у репортеров было недостаточно доказательств.

Баффет вошел в состав правления местного отделения Urban League, что помогло ему познакомиться с хирургом Клодом Оргэном, единственным темнокожим мужчиной в правлении «Бойз Таун». Баффет считал его вполне достойным парнем.

«Мы завтракали в отеле Blackstone через дорогу от моего офиса. Я говорил и говорил, пытаясь вызвать его на откровенность. Не вдаваясь в подробности, он сказал мне, что я неправ. И это было даже лучше. Его молчание позволило мне понять, что в этой истории есть зерно правды, пусть даже точные цифры и оставались мне неизвестны».

Доктор Оргэн начал негласно координировать деятельность команды репортеров, помогая им продвигаться к своей цели, но не раскрывая конфиденциальную информацию²³. Репортеры ловили сотрудников приюта то тут, то там, пытаясь вызвать на откровенность, но тщетно — большинство их просто боялись говорить. В погоне за сенсацией Баффет бродил по Омахе в потрепанных старых теннисных туфлях, ²⁶³ изъеденном молью свитере и штанах, вымазанных мелом²⁴. «Это был кайф, — говорил он. — Если бы существовал мужской вариант Бренды Старр²⁶³, девушки-репортера, это был бы я». К этому времени Уоррен подружился с другом Сьюзи Стэном Липси, который все еще работал издателем Sun, и они начали вместе заниматься пробежками и играть в ракетбол в игровой комнате дома Баффетов.

И тогда у Уоррена возник план. Он знал, что Конгресс принял закон, который, помимо прочего, предписывает некоммерческим организациям подавать налоговую декларацию в IRS^{264 265}.

«Я сидел в гостиной и заполнял форму 990 для Фонда Баффета, и тут меня осенило: если я должен был подавать декларацию, возможно, и они тоже»²⁶⁶.

Репортеры выяснили, что форма 990 приюта находится в отделении IRS в Филадельфии, и нетерпеливо ждали целых двадцать дней, пока ее найдут в архиве²⁵.

Два дня спустя пакет прибыл в Омаху. Пол Уильямс нанял нового заместителя главного редактора Рэнди Брауна — частично для того, чтобы координировать работу над репортажем о «Бойз Тауне». В результате состав команды вырос до четырех человек. «В первый же мой рабочий день форма 990 оказалась у меня на столе», — вспоминает Браун²⁶. Баффет, который только что купил компанию See’s и отправлял конфеты своим друзьям по всей стране, тем не менее настолько увлекся историей приюта, что сразу же бросился помогать Брауну. Как и следовало ожидать, чистая стоимость активов «Бойз Таун» составила 209 миллионов долларов и росла со скоростью около 18 миллионов долларов в год, что в четыре раза превышало сумму, необходимую для обеспечения деятельности приюта. Баффет ликовал. Всю жизнь он ждал, чтобы какая-нибудь монахиня совершила преступление, которое он смог бы раскрыть по отпечаткам ее пальцев. Теперь он использовал налоговую декларацию, чтобы поймать монсеньора на месте преступления.

Они перенесли столы, шкафы и три телефона в игровую комнату в подвале дома Уильямса. В конце концов, как рассказывал Липси, «отследили все, кроме двух счетов в Швейцарии. Туда мы просто не смогли прорваться». Репортеры Sun были потрясены тем, что пожертвования в «Бойз Таун» в три раза превосходили пожертвования в фонд Университета Нотр-Дам²⁶⁷. По самым консервативным подсчетам, на одного мальчика приходилось 200 000 долларов. Мик Руд назвал «Бойз Таун» «городом маленьких мужчин с большим портфелем»²⁷. Денежная машина приносила 25 миллионов долларов в год и могла легко покрыть все текущие расходы за счет инвестиций, без привлечения каких-либо дополнительных благотворительных взносов²⁶⁸. Во время написания истории репортеры собрались на встречу в отеле Blackstone. Так уж совпало, что правление «Бойз Тауна» также проводило собрание в номере дальше по коридору. Репортеры ходили на цыпочках и надеялись, что их не заметят²⁸. Интрига усилилась, когда они

начали обсуждать очевидные вопросы. Что руководство «Бойз Тауна» собирается делать со всеми этими деньгами? Зачем привлекать еще больше средств? Последний этап расследования должен был пролить свет на создавшуюся ситуацию.

За сбор средств приюта отвечал его руководитель, семидесятичетырехлетний преподобный монсеньор Николас Вегнер. К тому времени он уже знал, что газетчики начали задавать вопросы. «Бойз Таун» принялся поспешно составлять программу реформ. Но репортеры были уверены, что в приюте ничего не знают о том, что его налоговая декларация уже лежит на столе редактора. Они боялись, что историю перехватит газета Omaha World-Herald, которая, обладая значительными ресурсами, могла накинуться на эту сочную новость, ждавшую своего часа. Существовала вероятность того, что «Бойз Таун» совместно с World-Herald могли нанести превентивный удар, опубликовав историю с более дружественными по отношению к приюту акцентами²⁶⁹.

Репортеры решали, как подобраться к Вегнеру и архиепископу Шиану, его настоятелю в епархии.

Тридцатилетний задира Мик Руд, с волнистыми волосами до плеч и усами в форме велосипедного руля, отправился на встречу с Вегнером. Первой его реакцией была жалость к этому человеку, лысый и морщинистый череп которого выглядывал из рясы, как голова древней черепахи из панциря. Монсеньор выглядел крайне хилым и ранее перенес пятнадцать операций, некоторые из них были тяжелыми. Во время интервью он неосмотрительно нес всякий вздор и отрицал получение каких-либо средств от государства. Когда же Руд попросил его объяснить необходимость сбора средств, тот ответил: «Мы постоянно по уши в долгах». Зная, что это неправда, Руд направился прямо к Уильямсу и отдал ему запись интервью. После расшифровки Уильямс положил ее в депозитарную ячейку в банке.

В то время как Руд разговаривал с Вегнером, Уильямс попытался подловить на лжи архиепископа Шиана. Они хотели организовать интервью одновременно с ним и Вегнером, но не смогли застать их на месте в один и тот же день. Шиан, которого, по всей видимости, успели ввести в курс дела, подтвердил слова Вегнера, но отказался добавить что-либо еще. Однако репортеры с доказательствами на руках в сопровождении фотографов внезапно появились в офисе по сбору средств, который был расположен не в «Бойз Тауне», а в Омахе, в здании с вывеской Wells Fargo. Они зашли без стука и сфотографировали длинные ряды женщин, печатающих прошения и благодарственные письма. Им также удалось поговорить с некоторыми сборщиками средств, которые просили: «Пожалуйста, не упоминайте о сборе средств в статье. Люди могут неправильно нас понять. Они решат, что мы богаты» и «Мы хотим, чтобы люди думали, что письма посылают сами мальчики»²⁹.

Другие репортеры тем временем изучали состав совета директоров. Это были в основном люди, которые отнюдь не стремились обокрасть священную корову. Среди них — банкир, управлявший инвестиционным портфелем «Бойз Тауна», сын архитектора, который построил этот приют и руководил фирмой, выполнявшей текущие строительные работы, ритейлер, поставлявший одежду для мальчиков, и адвокат, занимавшийся всеми правовыми вопросами «Бойз Тауна». У многих директоров имелись свои финансовые интересы в приюте, и все они явно испытывали удовлетворение от того, что входили в состав правления самого уважаемого учреждения Небраски, при этом практически ничего не делая в его интересах. Вегнер предпочел проигнорировать размышления репортера на эту тему и не моргнув глазом сказал Руду, что «они никогда особенно нам не помогали» и «они ничего не смыслят в социальном обеспечении... или образовании»³⁰. По словам Уильямса, независимо от того, что члены совета директоров знали на самом деле, их реакция на вопросы журналистов варьировалась от «испуга до отрицания вины или полного незнания»³¹. Позже, оглядываясь по сторонам, один из работников «Бойз Тауна» скажет: «Правление не особо помогло отцу Вегнеру... Они могли хотя бы посоветовать ему притормозить сбор благотворительных средств»³².

Вероятно, Вегнер решил накопить как можно больше денег, помня о бедности, которая царила повсюду в годы Великой депрессии. Возможно, ему казалось, что (по выражению Рэнди Брауна) «волк уже у ворот»³³. Возможно, другие директора видели схожую картину, и это настолько поглотило их внимание, что они не задавались вопросом об истинном смысле действий Вегнера. Однако Уоррен Баффет, воспитанный в том же самом обществе с теми же самыми побуждениями, намеревался покарать их всех. И преступление, по его мнению, заключалось не просто в накапливании денег, а в том, что это не имело никакого смысла, не подразумевало какого-либо плана их использования. «Бойз Таун» даже не имел своего бюджета³⁴. А отказ от принятия на себя ответственности за управление деньгами от имени других был в глазах Баффета большим грехом.

Журналисты лихорадочно работали над историей все выходные и по мере написания отдавали материал Баффету и Липси. «Мы были всего лишь скромным еженедельником, — говорит Баффет, — но при этом они смогли создать материал, удовлетворяющий самым высоким журналистским стандартам». В итоге рабочая группа разложила все материалы на полу и начала придумывать заголовки и подписи под иллюстрациями. Основной заголовок гласил: «“Бойз Таун”: самый богатый город Америки?». История, занимавшая восемь страниц в специальном разделе с боковыми врезками, начиналась со стиха 16:2 Евангелия от Луки — «дай отчет в управлении твоем».

В день перед публикацией — это была среда — Уильямс разослал текст статьи в Associated Press, UPI, World-Herald и на телевизионные станции. Баффет вспоминал следующий день, 30 марта 1972 года, как один из самых величайших дней своей жизни. Статья не только выражала его желание праведно управлять бизнесом, но и начиналась цитатой из Библии о его любимом понятии — управлении, через призму которого он теперь рассматривал все остальное в своей жизни: обязанности, моральные обязательства и ответственность, неотъемлемо связанную с доверием со стороны других людей. К концу недели история «Бойз Тауна» облетела всю страну и вызвала национальный скандал³⁵. В субботу состоялось экстренное заседание правления «Бойз Тауна», на котором было решено прекратить сбор средств и отменить последнюю рассылку, материалы которой были уже наполовину готовы³⁶. В самом начале новой эры журналистского расследования драма выросла до таких размеров, что по всей Америке прокатился целый поток реформ, связанных с управлением некоммерческими предприятиями. Историю подхватили Time, Newsweek, Editor & Publisher, LA Times и многие другие³⁷. После этого разоблачения был проведен неофициальный аудит в 26 приютах, и оказалось, что в трети из них выявились сходные проблемы³⁸.

Однако заместитель и ученик Вегнера монсеньор Фрэнсис Шмитт, взяв на себя некоторые его обязанности, немедленно направил письмо покровителям приюта, в котором назвал Sun «бульварным листком». В его письме говорилось: «Эта история завязана на предубеждениях, ревности, зависти, финансовой заинтересованности (по имеющимся у меня данным) и является не более чем примером работы “желтой прессы”». Он намекнул, что в основе расследования лежит предубеждение против католической церкви. После этого журналистам пришлось приложить немалые усилия, чтобы очиститься от этих обвинений. Кроме того, Шмитт заявил, что статья просто кишит «подлыми инсинуациями», и все из-за «дешевого редактора дешевой газетенки, владелец которой сам миллионер»³⁹. Вегнер тоже остался при своем мнении. Он заявил, что «Бойз Таун» будет там же, где есть сейчас, в то время как об этом желтом обрывке бумаги все забудут»⁴⁰. Всем, кто присылал ему письма с вопросами о репортаже, он отправлял в ответ стандартное письмо, в котором говорилось, что Sun распространяла «преувеличенное и частное мнение о проблеме местного значения» и что в настоящее время «Бойз Таун» не нуждается в пожертвованиях, поскольку «ценность нашего имущества и средств существенно увеличилась... КАК И НАШИ РАСХОДЫ»⁴¹. Письмо было напечатано на обычной почтовой бумаге с указанием внизу двух фраз: «На ваши благотворительные взносы вы можете получить законную льготу при уплате подоходного налога» и «Мы не нанимаем сборщиков средств — мы не платим комиссионные».

* * *

Спустя несколько месяцев после появления статьи пресс-клуб Омахи устраивал свое ежегодное шоу. Элитное общество Омахи (и приезжих деятелей) развлекали певцы, высмеивавшие «Бойз Таун» и монсеньора Вегнера:

Мы открыли приют для мальчиков Около пятидесяти лет назад;

Мы попросили пожертвования,

И деньги потекли рекой.

Мы обратились за помощью И собрали кучу денег.

Наконец-то наши бездомные мальчики Были вполне себе обеспечены.

Но затем на нас обрушилась трагедия,

Наши данные были обнародованы_У И благодаря Уоррену Баффету Все спрятали свои бумажники.

Кто вставил палки В колеса отца Вегнера?

Теперь о нас знают все,

Как будто мы больны оспой.

Вам не кажется, что это подло,

Зачем Уоррен Баффет вставил палки В колеса отца Вегнера?

Большие люди из Голливуда Даже решили сделать кино.

Микки Руни показал всем,

На что идут их деньги.

С римским пиететом

Сыграл свою роль Спенсер Трейси.

Мы продали столько попкорна,

Что сможем купить AT&T.

Мы пустили кружку по кругу;

Потому что тоже хотим сладкой жизни.

А потом пришел Уоррен Баффет И показал всем наш баланс.

Мы построили роскошные дома,

Чтобы привить мальчишкам хоть немного вкуса. По пятницам вместо рыбы У нас был парной фазан.

Мы часто жаловались на бедность,

Но никогда не влезали в долги_У Потому что, оказывается, на каждого Приходится около 200 тысяч.

Баффет устроил скандал По этому поводу;

Видимоу он боялсяу что мы станем Такими же богатыми, как он!⁴²

Баффет никогда не испытывал большего удовольствия, чем при чтении налоговой декларации приюта, и очень хотел, чтобы вопреки предсказанию монсеньора никто не забыл Sun. Мысль о Пулитцеровской премии, самом большом признании в мире журналистики, «заставляла мою кровь бурлить», говорил он⁴³. Уоррен поручил Полу Уильямсу подготовить документы, необходимые для подачи заявки на премию. Уильямс разработал подробную схему и передал ее Баффету, у которого, к слову, были свои собственные стратегические мысли по этому поводу. «В стране, где экономика неизбежно приводит к городам-однодневкам, — писал Баффет, — Sun должна подчеркнуть необходимость альтернативного печатного издания». Такая газета, как, например, еженедельник для жителей пригорода, «с точки зрения обеспокоенных гигантов будет работать на них» и расскажет историю, которую основная газета побоится рассказывать, чтобы не показаться глупой»⁴⁴.

Мик Руд написал еще одну историю о «Бойз Тауне», которая могла потрясти Голиафа ничуть не меньше первой. В ней упомянул о ряде расистских комментариев отца Вег-нера, а также историю о том, что недалеко от озера некоторые воспитанники приюта выращивали марихуану. Пол Уильямс отказался публиковать эту статью, сказав, что Sun должна вести себя честно, во-первых, потому что на кону стоит ее репутация и будущее, а во-вторых, чтобы избежать еще одного обвинения в антикатолических высказываниях. К тому же в том году процесс рассмотрения заявок на Пулитцеровскую премию проводился со значительным опозданием. «Это очень плохо», — писал Руд в своих заметках⁴⁵.

Коллектив газеты знал, что у них очень сильные соперники. Они сражались с серией статей, напечатанных в Washington Post журналистами Карлом Бернштейном и Бобом Вудвордом, в которых речь шла о незначительном на первый взгляд событии — краже в офисе Национального комитета Демократической партии в отеле «Уотергейт» во время избирательной кампании Никсона—Макговерна 1972 года. В итоге оказалось, что журналисты смогли вскрыть акт политического шпионажа и заговора огромных масштабов. Поэтому Sun не удалось насладиться своим триумфом и получить премию за 1972 год.

В марте 1973 года национальное общество журналистики Sigma Delta Chi присудила Sun свою высшую премию «За служение обществу»; газета Washington Post победила в номинации «За выдающееся расследование». Во время коктейля перед церемонией награждения, когда Стэн и Дженни Липси кружили в толпе гостей в надежде мельком увидеть Вудворда и Бернштейна, Дженни ткнула мужа под ребра и сказала: «Предлагаю пари. Ставлю сто долларов на то, что вы выиграете премию». Несколько недель спустя раздался телефонный звонок. Sun выиграла Пулитцеровскую премию в номинации «За выдающееся расследование местного уровня», и отдел новостей разразился аплодисментами²⁷⁰. В этот раз они поменялись местами с Washington Post, победившей в номинации «За служение обществу». Чтобы отпраздновать это событие, Сьюзи Баффет устроила вечеринку и разместила на столе в гостиной дома огромный крендель в виде слов: «Sun — лауреат Пулитцеровской премии». Кроме этого, они также праздновали и реальные результаты. «Бойз Таун» начал вкладывать деньги в различные проекты и объявил об открытии центра по исследованию и лечению дефектов слуха и речи у детей. Это было просто великолепно. Начиная с этого времени в приюте появился формальный бюджет и любой желающий мог оценить его финансовое положение.