Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

Баффет любил Wall Street Journal, причем до такой степени, что заключил специальное соглашение с организацией, распространявшей журнал в городе. Каждый вечер, когда экземпляры Journal прибывали в Омаху, один номер сразу везли к нему домой. Он читал завтрашние новости прежде, чем с ними знакомился кто-либо еще. Но он стал отличным инвестором благодаря не пристрастию к Wall Street Journal, а своему умению воспользоваться полученной с его страниц информацией. Если бы мартышка получала очередной экземпляр Wall Street Journal тогда же, когда и Баффет, она все равно не смогла бы добиться его результатов, даже швыряя дротики всю ночь напролет.

Баффет даже экспериментировал с этим методом в своем офисе, используя вместо мишени для дартс страницу Wall Street Journal. Тем не менее гипотеза эффективного рынка подвергала сомнению его успех. Более того, она ставила под сомнение идеи Бена Грэхема. Это было неприемлемо. И Баффет, и Мангер воспринимали всех этих ученых как чернокнижников³⁶. Их теории, противоречившие математике Баффета, служили ошибочной основой для обучения целого поколения студентов. Они ставили под сомнение способность Баффета к рациональному мышлению и его умение преподавать.

В 1984 году Колумбийский университет организовал семинар, посвященный 50-летию выхода в свет книги «Анализ ценных бумаг». К тому времени Баффет считался интеллектуальным наследником Бена Грэхема, и сам Грэхем попросил его обновить и дополнить очередное издание «Разумного инвестора». Но они не смогли договориться о некоторых вещах — Баффет верил в концентрацию, а Грэхем был сторонником диверсификации, поэтому дело закончилось тем, что Баффет ограничился написанием предисловия к новому изданию. Несмотря на это, Колумбийский университет пригласил его для представления точки зрения Грэхема на семинаре, который, в сущности, стал для него полем битвы со сторонниками гипотезы эффективного рынка. Ждавший его в зале Uris Hall оппонент Майкл Йенсен в самом начале обсуждения встал и сказал, что чувствует себя подобно «индейке в начале охотничьего сезона»³⁷. Его роль в противостоянии ограничилась вялыми комментариями и нападками в отношении «допотопных» взглядов инвесторов — сторонников Грэхема. По его мнению, отдельные люди могли бы переигрывать рынок даже в долгосрочной перспективе. В сущности, когда люди бросают монетки, кто-то из них может постоянно выигрывать. Это подтверждается теорией вероятности.

Сидевший в первом ряду рядом с Баффетом хрупкий престарелый Дэвид Додд наклонился к нему и прошептал: «Пришло время снять с него штаны, Уоррен».

За подготовкой к этому мероприятию Баффет провел несколько недель. Ему понравилась мысль, связанная с бросанием монеток. Когда пришла его очередь говорить, он отметил справедливость этого аргумента. При этом он заметил, что если бы все успешные игроки происходили из одного города, то это было бы невозможно объяснить случайностью. К примеру, если бы все успешные игроки происходили из небольшой деревни типа Грэхемтауна или Доддсвилля, то их успех объяснялся бы чем-то иным, присущим именно этому месту.

Он продемонстрировал собравшимся таблицу с показателями девяти финансовых управляющих — Билла Руана, Чарли Мангера, Уолтера Шлосса, Рика Герина, Тома Нэппа и Эда Андерсона из Tweedy, Browne; пенсионного фонда FMC, а также результаты собственной работы и работы еще двух человек³⁷⁹. Все инвестиционные портфели не были сходными между собой. Несмотря на то что в первые годы эти люди часто «ездили на фалдах» друг друга, в основном они осуществляли свои инвестиции независимо. По словам Баффета, все они были выходцами из Грэхемтауна, успешно бросали свои монетки на протяжении более чем 20 лет, а некоторые из них продолжали заниматься этим и сейчас. Подобная концентрация успеха была статистически достоверной и показывала, что успех не является следствием везения.

Ясность аргументов Баффета заставила аудиторию взорваться аплодисментами. Со всех сторон посыпались вопросы, на которые Баффет охотно отвечал, не скупясь на отведенное время. Теория случайного блуждания была основана на статистических данных и формулах с большим количеством греческих букв. Математика пыталась доказать, что людей, подобных Баффету, не может существовать в принципе. Теперь, к радости грэхемитов, Баффет использовал цифры для того, чтобы опровергнуть абсолютистскую версию гипотезы эффективного рынка.

Осенью того же года он написал статью под названием The Superinvestors of Graham-and-Doddsville для журнала Hermes, издававшегося бизнес-школой Колумбийского университета. Статья напоминала выстрел из огнемета в хрупкое здание теории эффективного рынка и привела к небывалому укреплению репутации Баффета среди инвесторов. Со временем сторонники теории случайного блуждания скорректировали свою точку зрения. Они начали говорить о «полусильных» и «слабых» формах рынка, допускавших наличие исключений³⁸⁰. Впрочем, теория эффективного рынка сыграла свою позитивную роль — она показала обычному человеку, что ему не стоит верить в свою способность «перемудрить» рынок. Против этого не мог возражать никто, кроме управляющих, лишавшихся своих комиссионных. Однако человеческой мысли часто свойственно двигаться по накатанному пути. Теория эффективных рынков стала частью учебного плана в бизнес-школах. Число частных инвесторов и профессиональных финансовых менеджеров, предполагавших, что они могут оказаться умнее рынка, росло. Управляющие, как и прежде, продолжали получать свои комиссионные, а рынок — развиваться точно так же, как и раньше. Таким образом, основной эффект статьи The Superinvestors of Graham-and-Doddsville заключался в том, что имя Уоррена Баффета обросло легендами и вокруг него даже появилось некое подобие культа.

Тем временем теория эффективного рынка и ее ответвление — модель ценообразования долгосрочных активов — успешно развивались и пускали корни в инвестиционном мире. Фондовый рынок все чаще воспринимался как эффективная статистическая машина. В условиях эффективного рынка риск инвестиций в акции был связан не с разницей внутренней стоимости и текущей цены акции, а с волатильностью, то есть степенью отклонения от среднего рыночного показателя. Используя эту информацию и мощь новых компьютеров, экономисты и математики начали активно работать на Уолл-стрит и зарабатывать куда больше денег, чем в своих университетах.

Знание показателя волатильности по каждый акции позволяло инвестиционным менеджерам формировать оптимальные портфели и включать в них акции с большей или меньшей волатильностью в дополнение к пакетам акций, почти полностью отражавших состояние рынка и служивших своего рода балластом, поддерживающим устойчивость системы. Знание степени волатильности акций позволяло управляющим портфелями создавать парные комбинации и заниматься арбитражем с учетом показателя беты (греческой буквы, обозначавшей степень волатильности) для того, чтобы сделать свои ставки максимально безопасными⁴. В сущности, арбитраж лежит в основе базовой формы любого хедж-фонда: менеджеры фонда открывают короткие позиции по акциям, что позволяет им получить подушку безопасности в случае, если рынок устремится вниз⁴⁴. Это было куда менее рискованно, чем прямые покупки акций или облигаций.

Однако для того, чтобы заработать большие суммы на арбитраже (то есть покупке и продаже почти идентичных объектов и извлечении прибыли из минимальных различий в цене), было необходимо иметь значительные заемные средства. Чтобы покупать с их помощью все больше активов в «длинной позиции», требовалось открывать все больше и больше коротких позиций по ним⁴⁴⁴. Расширение рычага, или плеча, со стороны хеджевых фондов и компаний, занимавшихся арбитражем, совпало по времени с активным развитием рынка мусорных облигаций и поглощений. Эти модели были основаны на точке зрения, согласно которой поглощения за счет плеча и мусорных облигаций, так же как и модели, использовавшиеся арбитражерами, представляли собой ту или иную вариацию гипотезы эффективного рынка. Однако плечо чем-то напоминает топливную систему автомобиля. В условиях растущего рынка любой машине для более быстрого движения нужно потреблять все больше бензина. Но при аварии именно бензин может стать причиной взрыва бензобака.

Вот почему Баффет и Мангер считали (по словам Мангера) «полной ерундой и болтовней» разговоры о том, что риск является синонимом волатильности. С их точки зрения, риск заключался лишь в возможности потери своих денег. Для них риск был «неразрывно связан с временными рамками, в течение которых вы владеете активом»³⁸. Человек, готовый годами держать актив, мог позволить себе вообще ^{381 382 383} не обращать внимания на его волатильность. Но, используя для покупки актива заемные средства, он несет расходы, связанные с обслуживанием долга. Кроме того, его временные горизонты (в отличие от кредитора) определяются сроком кредитования. Риск, связанный с плечом, как раз и заключается в том, что вы лишаете себя множества вариантов действия. Инвестору может просто не хватить времени, чтобы переждать период высокой волатильности на рынке. Он связан обязательствами по обслуживанию полученного кредита и зачастую зависит лишь от доброй воли кредитора.

Однако в условиях предсказанного ранее роста рынка инвестирование с использованием плеча, казалось, имело смысл. Если достаточно длительное время на рынке не происходит ничего плохого, люди, заработавшие много денег, начинают думать, что это связано с их умом, а не с тем, что они взяли на себя слишком высокие риски³⁸¹.

Несмотря на значительные изменения на Уолл-стрит, собственные привычки Баффета не претерпели особых изменений³⁹. Его пульс учащался, когда ему удавалось найти интересный объект для покупки — например, компанию Fechheimer, занимавшуюся изготовлением униформы для тюремного персонала. В то время как люди типа Тома Мерфи имели все основания беспокоиться из-за атак корпоративных рейдеров с портфелями мусорных облигаций, положение Berkshire Hathaway было более или менее стабильным, так как Баффету и его друзьям принадлежала значительная доля акций компании. Berkshire была подобна крепости, за стенами которой могли укрыться инвесторы. Berkshire заработала 120 миллионов долларов на деятельности Cap Cities/ABC за первые 12 лет владения ее акциями. Теперь один факт того, что Баффет купил те или иные акции, мог привести к росту стоимости и переоценке активов компаний на сотни миллионов долларов.

Ральф Шей, глава находившегося в Омахе конгломерата Scott Fetzer, поверг свою компанию в состояние хаоса, когда попытался выкупить ее в ходе закрытой сделки с использованием заемных средств. Scott Fetzer владела целым рядом прибыльных направлений бизнеса, начиная от производства пылесосов Kirby и заканчивая энциклопедиями World Book. Она казалась лакомым кусочком множеству инвесторов, и корпоративный рейдер Айвен Боэски быстро сориентировался и выступил с предложением о покупке.

Баффет отправил Шею короткое письмо, в котором говорилось: «Мы не занимаемся недружественными сделками. Если вас устраивает идея слияния, позвоните мне». Шей ухватился за это предложение, и Berkshire Hathaway купила Scott Fetzer за 410 миллионов долларов⁴⁰. Через два с половиной года после покупки Nebraska Furniture Mart Баффет купил компанию в восемь раз большую. Впервые к нему обратился CEO открытой, а не частной компании — только потому, что хотел работать с Баффетом (или быть уволенным именно им, а не кем-то еще).

Следующим, кто признал авторитет репутации Баффета, оказался Джейми Дай-мон, работавший на Сэнфорда Вейла и занимавший пост CEO брокерской компании Shearson Lehman, подразделения American Express⁴¹. American Express планировала ³⁸⁴ продать свое страховое подразделение Firemans Fund Вейлу в форме выкупа компании ее руководством. Вейл уже пригласил Джека Бирна покинуть GEICO и заняться управлением Firemans Fund. Даймон обратился к Баффету с тем, чтобы тот инвестировал в сделку свои деньги и, само собой, репутацию.

Невзирая на дружбу с Бирном, Баффет не расстроился из-за этой потери. После решения первоочередных проблем GEICO неуемный Бирн затеял целый ряд операций по приобретению и раскрутке новых направлений бизнеса. Баффет хотел, чтобы GEICO сосредоточилась на верном деле — своем основном бизнесе. Более того, он нанял на работу в GEICO нового руководителя по инвестициям — Лу Симпсона. Этот пожилой уроженец Чикаго испытывал отвращение к быстрым сделкам и покупке растущих в цене акций. Баффет тут же включил Симпсона в состав Buffett Group, и через короткое время тот стал единственным человеком, которому Баффет доверял покупку акций — в сущности, он позволил Симпсону самостоятельно управлять всей инвестиционной деятельностью GEICO. Однако Симпсон и Бирн вели себя как два брата, которые то ссорились, то мирились между собой. Периодически Симпсон порывался уйти, и Баффету приходилось заманивать его обратно в компанию. Разумеется, если бы Бирн покинул компанию, удержать Симпсона было бы значительно проще.

Тем не менее Баффет знал, что Бирн обладает даром превращать в деньги любой бизнес, на который он обратит свой взор. Поэтому, когда Баффету предложили инвестировать в сделку с Firemans Fund, он сказал: «Не стоит разбрасываться бесплатными талонами на обед». После этого American Express решила исключить Вейла из сделки и превратить Firemans Fund в публичную компанию с Бирном во главе. Чтобы Баффет остался в сделке и служил приманкой для прочих инвесторов, они предложили Berkshire сделку по перестрахованию с достаточно привлекательными условиями. Баффет согласился и взял на себя роль неформального советника для Бирна и его совета директоров. Вейл почувствовал себя обманутым и обвинил в случившемся Баффета. Он продолжил скупать акции Travelers Insurance и даже смог превратить компанию в небольшую империю, но, по некоторым сведениям, затаил с тех пор на Баффета обиду.

Однако весь финансовый мир, начиная с American Express и заканчивая Сэнди Вейлом, уже понимал, какая сила стоит за именем Баффета. В то время Баффет занимался инвестициями и консультированием в рамках огромного количества проектов и либо официально, либо неформально участвовал в работе советов директоров Cap Cities, Fireman’s Fund, Washington Post Company, GEICO и Omaha National Corp. Он достиг переломного момента, и теперь ему нужно было решить, стоит ли переходить Рубикон.

В течение достаточно длительного периода Баффет играл двоякую роль. Он занимался делами Berkshire Hathaway так, как будто все еще управлял деньгами «партнеров», но при этом не забирая комиссии за управление. Он писал акционерам письма, объясняя личные причины, по которым принимал те или иные решения. Он создал программу благотворительной помощи, с помощью которой акционеры могли делать взносы от своего имени, а не от имени компании. Он отказался от выпуска акций меньшего номинала. Он не хотел входить в листинг Нью-Йоркской фондовой биржи и считал своих акционеров кем-то вроде членов частного клуба. «И хотя по форме мы — корпорация, я отношусь к ней как к партнерству», — писал он, и это соответствовало истине.

В то же самое время он наслаждался жизнью CEO крупной компании. Он посещал заседания одного совета директоров за другим. Он постоянно сталкивался с другими «огромными слонами». Он гордился тем, как относятся к его мнению и советам политики, журналисты и CEO других компаний. Не так давно степень его влияния на Уолл-стрит стала столь велика, что важной априори считалась любая сделка, в которой он собирался принимать участие. Теперь он настолько сроднился с Berkshire, что компания превратилась для него чуть ли не в часть его «я».

До сих пор самого Баффета и акционеров устраивала его нечетко определенная двойственная роль. Однако ему предстояло сделать выбор — остаться ли CEO крупной компании или продолжить управлять структурой, являвшейся де-факто партнерством. Совмещать эти роли он больше не мог.

Причиной этому были налоги. С одной стороны, Berkshire уже несла на себе бремя корпоративного налога на прибыль (у партнерства этого налога не существовало). С другой стороны, Баффет не взимал со своих партнеров по Berkshire никакой «комиссии» за управление их средствами. Это была хорошая сделка для всех (за исключением самого Баффета) — по крайней мере такой вывод заставляет сделать высокая лояльность акционеров. Однако в 1986 году Конгресс принял законопроект в рамках налоговой реформы, в состав которого, помимо прочего, входил документ, названный General Utilities Doctrine. В прежние времена корпорация могла продать свои активы и не платить никаких налогов в случае своей ликвидации и распределения вырученных от продажи сумм между своими акционерами. Акционеры уже сами платили налоги с полученных ими сумм, то есть доход от продажи активов компании не подлежал двойному налогообложению.

Однако после принятия General Utilities Doctrine любая ликвидация корпорации приводила к уплате налогов — сначала налога на прибыль корпорации, а затем и налога на доходы акционеров после распределения этой прибыли. Двойное налогообложение грозило отнять у компаний огромные суммы денег, и множество семейных и частных предприятий по всей стране начали торопливо ликвидироваться, пока закон не вступил в силу. Баффет, который регулярно говорил в своих письмах акционерам, что Berkshire стала настолько крупной компанией, что размер ее средств стал мешать успешному инвестированию, мог бы распределить активы, а затем собрать более управляемую сумму (в пределах нескольких миллиардов) в рамках нового партнерства и приступить к инвестированию уже через несколько недель (в этот раз начав собирать свои комиссионные). На балансе Berkshire имелось 1,2 миллиарда долларов нераспределенной прибыли. Ликвидировав Berkshire, Баффет мог бы обеспечить акционерам налоговую экономию в размере свыше 400 миллионов долларов, а себе — возможность организовать новое партнерство, на которое не распространялось бы условие двойного налогообложения⁴². Однако он этого не сделал.

В своем ежегодном письме Баффет посвятил вопросу налогов значительное место. Он описал сложившееся положение дел и отверг саму идею ликвидации: «Если бы Berkshire ликвидировалась сейчас — чего не будет, — то акционеры в соответствии с условиями нового закона получили бы от продажи нашей собственности значительно меньше денег, чем как если бы эта продажа была устроена в прошлом»⁴³.

Прежний Уоррен Баффет совершенно не возражал бы против лишних 185 миллионов долларов на своем банковском счете и возможности вновь зарабатывать комиссионные при отсутствии налогового бремени. Именно поэтому решение не ликвидировать Berkshire Hathaway в 1986 году лично ему обошлось достаточно дорого. Но теперь его решениями руководила отнюдь не алчность, пусть даже это и стоило ему куда больших потерь, чем акционерам. Его многолетняя привязанность к Berkshire была настолько сильной, что ему претила идея сохранения компании в виде виртуального партнерства.

Вместо этого он решил перейти Рубикон и выбрал для себя роль CEO крупной корпорации типа Procter & Gamble или Colgate-Palmolive, которая могла бы существовать даже после его смерти.

Компанию Berkshire было сложно разделить на составные элементы или оценить ее общую стоимость. Мангер любил в шутку называть Berkshire «замороженной корпорацией», так как она могла бесконечно расти, но при этом никогда не приносить ни цента дивидендов своим владельцам. А если владельцы не могут извлечь свой выигрыш из игрального автомата, то как можно оценить его стоимость?

Однако Баффету удавалось повышать балансовую стоимость Berkshire быстрее, чем это могли бы сделать его акционеры самостоятельно, и у него на руках были все козыри. Более того, его планы и критерии оценки носили долгосрочный характер, что для него было куда более комфортным, чем давление, связанное с необходимостью ежегодно переигрывать рынок. Закрыв свое первое партнерство, он позволил себе избавиться от этого бремени. В сущности, теперь у него появилась возможность публиковать данные так, чтобы не дать никому другому возможности рассчитать результативность его инвестирования с самых первых лет³⁸⁵. Кроме того, ему казалось забавным занимать должность CEO «замороженной корпорации». Ему принадлежала газета в Буффало, и он начал публиковать свои письма акционерам вместо колонки редактора. Даже официально присоединившись к клубу CEO, он совершенно не горел желанием приобрести присущие элите привычки — посещение пятизвездочных курортов, коллекционирование вин и произведений искусства, покупка яхты или женитьба на модели. «Мне никогда не доводилось видеть жену миллионера, которая выглядела бы в моих глазах настоящим трофеем, — говорил он впоследствии. — Мне они всегда казались утешительными призами».

Однако как-то раз в 1986 году он позвонил своему другу Уолтеру Скотту-младшему, практичному и приземленному человеку, который всю свою жизнь проработал на компанию Piter Kiewit Sons³⁸⁵, Inc., так же как и его отец. Скотт был деловым человеком, однако при этом производил расслабленное и обезоруживающе открытое впечатление. Преемник Питера Кивита, он заработал неплохую репутацию во времена скандала с тендером на строительство федеральной автотрассы, угрожавшего самому существованию Kiewit (компания была исключена из участия в любых контрактах, получавших государственное финансирование). За счет своей прямоты, умения договариваться, порой даже льстить, а также тщательных реформ Скотт вел

компанию по длительному пути преобразований. Он выстраивал новую модель, пф зволявшую ему эффективно взаимодействовать с государством в ситуациях «жизни и смерти»⁴⁴. Он был настолько близким другом Баффета, что Кэтрин Грэхем останав ливалась в его доме во время своих нескольких визитов в Омаху.

«Уолтер, — спросил Баффет, — какое обоснование нашел бы ты для покупки частной самолета?» Баффет знал, что Kiewit имеет свой собственный флот частных самолетов, та, как ей приходилось развозить работников по удаленным строительным площадкам.

«Уоррен, — сказал Скотт, — ты не ищешь обоснование. Ты занимаешься рационализацией».

Через два дня Баффет позвонил еще раз. «Уолтер, я обдумал все рационально, — сказал он. — Теперь расскажи мне, каким образом ты нанимаешь пилотов и поддерживаешь самолеты в рабочем состоянии?»

Скотт предложил Баффету обслуживать его самолет на базе Kiewit. Баффет собрался с духом и купил в качестве корпоративного самолета для Berkshire подержанный Falcon 20 — самолет такого же типа, который использовался для перевозки сотрудников Kiewit⁴⁵. Эта покупка обеспечила ему невероятно высокую степень приватности, а также контроль над расписанием поездок — именно эти два критерия находились на высших позициях в рейтинге вещей, волновавших Баффета в этом мире.

Разумеется, покупка частного самолета входила в конфликт с экономией средств, о которой он так сильно заботился, — Баффет никогда не забывал об инциденте в аэропорту, когда Кей Грэхем попросила у него 10 центов для того, чтобы сделать телефонный звонок. Он вытащил из кармана единственную бывшую у него монету — 25-центовик и начал суетиться, с тем чтобы его разменять. Грэхем остановила его и начала упрашивать разрешить ей потратить даром лишние 15 центов. Таким образом, Баффет прошел действительно долгий путь (сравнимый с восхождением на гору Килиманджаро) от отправной точки — оправдания траты лишних 15 центов на телефонный звонок до конечной точки — рационального объяснения найма на работу двух пилотов и покупки самолета, на котором он мог перемещаться по всему миру, подобно фараону на носилках. В том году он вообще часто занимался рационализацией — например, незадолго перед этим нашел рациональное объяснение для того, чтобы отказаться от экономии налоговых выплат на сумму 185 миллионов долларов.

Тем не менее Баффет все равно испытывал беспокойство — наличие самолета слишком сильно противоречило его воспитанию и самовосприятию. Его вымученное обоснование (которым он поделился с бывшим соседом по общежитию Университета Пенсильвании Клайдом Рейгхардом) было достаточно честным и изрядно смущало его: Уоррен сказал, что самолет позволит ему сэкономить деньги, так как он сможет быстрее перемещаться из одной точки в другую⁴⁶. Затем он начал подшучивать над самим собой в письмах акционерам, написав, в частности: «Я работаю задешево, но путешествую с максимумом комфорта».

Самолет возвестил о наступлении новой фазы в его жизни. Несмотря на все свое стремление к простоте, Баффет уже привык к смокингам и вращению в высших кругах в качестве CEO «замороженной корпорации». В 1987 году посол Уолтер Анненберг и его жена Леонора пригласили Уоррена и Сьюзи приехать на уик-энд к ним в Палм-Спрингз. Другими их гостями были давние друзья хозяев — Рональд и Нэнси Рейган. Баффету уже доводилось обедать в Белом доме, и он был знаком с Рейганами еще со времен приемов Кей Грэхем в Мартас-Виньярд, однако ему еще никогда не приходилось проводить целые выходные в обществе действующего президента.

«Чем-то это напоминало сложный танец с множеством элементов. Поместье “Саннилендс” было спроектировано так, что напоминало королевский двор, в котором царствовал Уолтер. Помимо двух хозяев там жило около 50 слуг. На стенах дома висели произведения искусства ценой чуть ли не в миллиард долларов, и я был единственным из гостей, кто воздерживался от восхищенных охов и ахов при их созерцании. Для меня это было все равно, как если бы на этих стенах висели картинки из старых выпусков Playboy. (Разумеется, этот вариант понравился бы Сьюзи значительно меньше.)

Нас разместили в Голубой комнате. В ней все было голубым — и покрывала на кроватях, и корешки книг. Голубой цвет царил повсюду. Даже мармелад в вазочке был голубым. Каждому гостю прислуживали по две служанки, поэтому мы могли получать завтрак в постель в одно и то же время, одновременно ставили наши подносы на кровати и одновременно снимали крышки с блюд.

А когда мы выходили из своих комнат, одетые для торжественного ужина, по обе стороны от двери стояло по служанке. Служанка у двери Сьюзи говорила ей: “Мадам сегодня прекрасно выглядит”. Моя же служанка могла просто посмотреть на меня и буркнуть что-то нечленораздельное. То есть даже несмотря на то, что в ее распоряжении была целая неделя перед моим приездом, она так и не смогла найти для меня подходящий комплимент.

У Уолтера в “Саннилендс” была своя площадка для гольфа с девятью лунками. Метки для шаров были выстроены в ряд, а сами шары для гольфа уложены в аккуратные пирамиды. И там никого не было. Поле было совершенно пустынным. Если количество гостей, желавших поиграть в гольф, было больше, чем четыре группы по четыре человека, Уолтер мог сказать: “Это слишком много для моего поля” и отправить одну четверку играть на поле Thunderbird Country Club. Если я в процессе игры использовал несколько шаров, то обязательно находился кто-то, кто подбегал и тут же восстанавливал прежний облик пирамиды. Вот так и проходил мой обычный день в “Саннилендс”. Жизнь там казалась поистине фантастической».

Баффет, разумеется, имел собственную точку зрения и на пирамиды, и на фараонов, но ему нравился Анненберг и было приятно поиграть с ним в гольф. И хотя сам Баффет никогда не тратил свои деньги подобным образом, он придерживался того взгляда, что у людей есть право тратить деньги так, как им нравится. Кроме того, он даже и помыслить не мог о том, чтобы критиковать посла. В тот уик-энд Анненберг в паре с Баффетом противостоял на поле для гольфа Рейгану, поэтому агенты секретной службы следовали за ними по пятам (но, несмотря на тайные надежды Баффета, отказывались доставать неловко пущенные шары для гольфа из водных ловушек).

Баффет испытывал смешанные чувства в отношении Рейгана как президента. С одной стороны, ему нравилось, как Рейган справляется с геополитическими проблемами. При всем том именно в годы правления Рейгана США превратились из основного мирового кредитора в главного должника. Подобно тому как мусорные облигации и средства долгового рычага все чаще выступали в качестве основных инструментов Уолл-стрит, федеральное правительство все сильнее залезало в долги — а этот подход Баффет считал совершено неприемлемым. Он описывал его словами: «Я с радостью заплачу вам во вторник за гамбургер, который вы дадите мне сегодня»⁴⁷. Стиль Баффета заключался в том, чтобы в подобной ситуации уходить в реальный бизнес, например купить ранчо для крупного рогатого скота, — и для доказательства своей правоты он мог всегда показать свой балансовый отчет.

Вооруженный балансовым отчетом Berkshire Hathaway и таблицей с результатами игры в гольф, подписанной президентом Соединенных Штатов Америки, Баффет превратился в истинную крепость власти и кладезь повсеместно признанной мудрости. Сыграв решительную роль в спасении Scott Fetzer, он приобрел в глазах общества ореол влиятельного и сильного защитника. Анализ любой финансовой статистики, связанной с ним и его компанией, сопровождался огромным количеством восклицательных знаков. Балансовая стоимость Berkshire Hathaway в расчете на акцию росла более чем на 23 процента в год на протяжении 23 лет! Первая группа партнеров Баффета получила по 1,1 миллиона долларов за каждую тысячу, вложенную в партнерство! Акции Berkshire продавались по нереальной цене — 2950 долларов! Личное состояние самого Баффета составило 2,1 миллиарда! Финансовый управляющий с Уолл-стрит, инвестор, стал девятым в списке богатейших людей США! Никогда прежде в истории человек, управлявший средствами других людей, не поднимался так высоко в «пищевой цепи» бизнеса. Впервые в истории деньги партнерства инвесторов использовались для взращивания невероятно крупного бизнеса с помощью серии решений о покупке как пакетов акций, так и компаний целиком. Решения Баффета напоминали игру шахматиста. Неудивительно, что к нему за помощью начало обращаться огромное количество людей.

Следующим из тех, кто поднял телефонную трубку и позвонил Баффету, был Джон Гутфрейнд, управлявший компанией Salomon Brothers и расположивший к себе Баффета еще в 1976 году, когда помог тому спасти GEICO.

Его действия продемонстрировали одновременно и силу, и слабость Salomon. Андеррайтинг по акциям GEICO был основан на мнении одного аналитика, занимавшегося вопросами исследований капитала. Любая мало-мальски важная компания, работавшая на фондовом рынке, отказалась бы от сделки, так как доход от нее был слишком мал по сравнению с обязательствами в случае неудачи. Однако Salomon, смелая и решительная компания, лишенная налета бюрократизма, пошла на этот риск, так как ей была нужна GEICO. Баффету всегда нравились люди, способные бросить вызов себе и при этом помогающие ему заработать деньги. А сам Гутфрейнд, сдержанный интеллектуал и одновременно жесткий управленец, заставил Баффета еще сильнее поверить в него как надзирателя за непокорным по своей природе инвестиционным банком.

Гутфрейнд вырос в обеспеченной семье владельца компании по перевозке мяса в Скардейле, пригороде Нью-Йорка, изобилующем огромным количеством полей для гольфа. Он изучал литературу в колледже Оберлин и готовился стать преподавателем английского языка, но в итоге оказался на торговой площадке фондовой биржи. Туда его привел партнер его отца по гольфу Билли Саломон, потомок одного из трех братьев — основателей фирмы.

Компания Salomon Brothers появилась в 1910 году, когда братья Артур, Герберт и Перси Саломон с 5000 долларов капитала скромно постучались в двери Уолл-стрит с намерением заняться предоставлением краткосрочных кредитов. Менее чем через 10 лет после этого клиентом крошечной фирмы стало правительство США, включившее Salomon в список зарегистрированных дилеров правительственных ценных бумаг.

С помощью этой поддержки Salomon, маленький игривый терьер, смог в течение трех следующих десятилетий достичь внушительных размеров. При этом компания продолжала заниматься своим основным делом — торговлей облигациями, используя для этого свой ум, нервы и верность интересам клиентов⁴⁸. Тем временем десятки других небольших брокерских компаний закрывались или поглощались более крупными игроками.

Билли Саломон поставил Гутфрейнда на должность помощника при осуществлении трейдинговых операций. Гутфрейнд присоединился к коллегам, которые целыми днями покупали и продавали облигации, следуя телефонным приказам своих клиентов. Как и остальные, он получал за свои труды небольшой кусочек пирога, достававшегося Salomon. Он доказал свою ловкость и мастерство и в 1963 году (в возрасте 34 лет) стал партнером компании. Партнеры Salomon следовали ограничениям, наложенным Билли Саломоном. Они не получали бонусов и части прибыли по итогам года, а их доли оставались в компании и подвергались одинаковому риску.

В 1978 году Билли Саломон предложил Гутфрейнду возглавить компанию, а затем подал в отставку. Три года спустя Гутфрейнд объявился на крыльце дома своего наставника и друга (жившего в то время на побережье в Истхэмптоне) и сообщил, что продает Salomon компании Phibro, гигантскому дилеру, торгующему биржевыми товарами. В результате сделки возникла компания Phibro-Salomon Inc. Гутфрейнд и его партнеры получили от сделки в среднем по 8 миллионов, в то время как основатели фирмы, отошедшие от дел (такие как Билли Саломон), не получили вообще ничего³⁸⁶. По словам одного бывшего партнера, ситуация напоминала греческую трагедию — историю об Эдипе, убившем своего отца.

Гутфрейнд разделил обязанности CEO с Дэвидом Тендлером из Phibro. Когда фирмой управляют два CEO, это часто напоминает попытку удержать в воздухе одновременно два конца качелей. В скором времени после завершения сделки обороты по бизнесу Phibro резко упали. А бизнес Salomon, напротив, начал активно развиваться. Гутфрейнд не терял времени. Он резко надавил на свой конец качелей и отправил Тендлера в далекий полет.

Приобретя контроль над компанией, Гутфрейнд развил направление по торговле иностранными валютами, более активно занялся торговлей акциями и андеррайтингом, а также распространил бизнес по торговле облигациями на Японию, Швейцарию и Германию. Через несколько лет после этого на Уолл-стрит начали просачиваться академические ученые со своими компьютерами. Офисы Phibro-Salomon заполнили доктора наук, бьющиеся над разгадкой математического секрета, связанного с разделением, переупаковкой и оптимизацией размера пакетов ипотечных и других облигаций. Название Phibro-Salomon так и не стало популярным среди клиентов, и в 1986 году компания начала называться просто Salomon. Ей удалось создать совершенно новый сегмент рынка и всего за несколько лет превратиться из фирмы второго эшелона в одного из лидеров Уолл-стрит. Компании было чем гордиться — ее трейдеры позволяли ей заметно опережать остальные банки.

Управление деятельностью компании осуществлялось из Комнаты, огромного заполненного табачным дымом помещения размером с треть самолетного ангара. Вдоль ³⁸⁷

Комнаты стояли два ряда столов, за которыми трейдеры, продавцы и их ассистенты си дели, уставившись в экраны и держа в одной руке кусок пиццы, а в другой — телефонную трубку. Ежедневная трудовая деятельность представляла собой какофонию из стонов проклятий, криков на фоне болтовни, визга и бормотания. Приветствовалось любое экс-" центричное поведение до тех пор, пока человек приносил компании деньги. Каждое утро Гутфрейнд пробегал между рядами к своему столу, как выпущенный из пушки. Усевшись, он внимательно оглядывал свою армию из-под очков в роговой оправе, жуя неиз менную жвачку, а затем принимался рвать на мелкие кусочки отчеты о неудачных сделках и бросать обрывки в гору старых бумаг, возвышавшуюся прямо в торговом зале.

Люди, работавшие в торговом зале, заводили между собой товарищеские отношения» замешенные частью на конкуренции, частью на общей страсти победить другие команды. Компания настолько сильно доминировала на рынке андеррайтинга облигаций, что журнал BusinessWeek однажды наградил ее почетным титулом «Король Уолл-стрит»⁴⁹, В журнальной статье также рассказывалось о том, что Salomon — это место, где всегда наготове «длинные ножи» на случай, если бы дела пошли не так, как надо. Гутфрейнд мог без промедления уволить любого сотрудника, заподозренного в инакомыслии³⁸⁷.

Прибыли Salomon достигли пика в 1985 году, когда компания получила после уплаты налогов 557 миллионов долларов. Однако новые направления бизнеса, в особенности акции, не окупали себя. Соответственно начала усиливаться и даже вырываться из-под контроля внутренняя конкуренция. Трейдеры, которые превратили Salomon в уникальный и прибыльный бизнес, начали уходить из компании, соблазненные миллионными посулами от конкурентов — их можно было встретить практически везде. Гутфрейнд решил остановить эту волну и резко повысил ставки вознаграждения. При этом он не стал обрушиваться на подразделения, занимавшиеся инвестиционным банковским обслуживанием и торговлей акциями, когда те не смогли показать нужные результаты. Вместо этого он пришел к их руководителям с пятилетними планами, направленными на компенсацию убытков. За его пугающей внешностью скрывалась мягкость — он воздерживался от жестких решений и прямой конфронтации. Со временем он начал проводить в Комнате все меньше времени, а его правление стало несколько отвлеченным, невзирая на явно витавший в воздухе «флюид измены». «Моя проблема состоит в том, что я слишком много размышляю о вопросах, связанных с людьми»⁵⁰, — говорил он впоследствии. Сторонние наблюдатели несправедливо обвиняли в этом не только его самого, но и его жену Сьюзан.

На протяжении всех 1980-х годов Сьюзан Гутфрейнд, привязанная к своему мужу длинным финансовым поводком, странствовала по всей Пятой авеню, волоча за собой седовласого CEO Salomon по местам скопления представителей международной богемы. Гутфрейнд не просто терпел новые методы, но даже наслаждался таким обновлением — по его словам, жена расширяла таким образом его горизонты. Сьюзан, игравшая роль норд-оста, заставляла его расправлять паруса и выходить навстречу ветру. Первыми из его привычек за борт были выброшены скромность и бережливость.

«Богатая жизнь обходится слишком дорого», — как-то раз полушутя пожаловалась бывшая стюардесса Малкольму Форбсу⁵¹. Гости Сьюзан получали с шофером приглашения на вечеринки, прицепленные к желтым розам, а на самих вечеринках обычно подавалось по четыре вида икры. Рядом с ванной Сьюзан стоял специальный холодильник, в котором она хранила духи. Она пыталась полностью изжить свои чикагские корни и стала такой ярой франкофилкой, что даже ее дворецкий отвечал на телефонные звонки по-французски. При знакомстве с первой леди Нэнси Рейган Сьюзан поприветствовала ее «Бон суар, мадам!». В нью-йоркском семейном доме на Ривер-Хаус на коврах стоимостью в миллионы долларов стояли не менее дорогие образцы французского антиквариата. Она переделала зал заседаний правления Salomon, добавив так много бисера и позолоченной бронзы, что он стал напоминать «французский бордель»⁵². Она одевалась в одежду из коллекций Юбера де Живанши, который жил через дорогу от парижского дома Гутфрейндов, построенного в XVIII веке. Однажды справедливо возмущенный сосед подал на Гутфрейндов в суд, когда на террасе их пентхауса безо всякого разрешения властей появился кран, поднимавший семиметровую двухсоткилограммовую рождественскую елку в их гостиную⁵³. Все это привело к тому, что Сьюзан Гутфрейнд в 1980-х годах оказалась любимым объектом насмешек со стороны других представителей высшего общества. Фотографии Гутфрейндов украшали обложки журналов, а Сьюзан даже удостоилась упоминания в знаменитом романе Тома Вулфа «Костры амбиций»⁴. Друзья Сьюзан защищали ее, однако, несмотря на то что сатира может порой переходить рамки разумного, никто, даже собственный муж, не ставил под сомнение то, что подобное употребление богатства отвлекало его от проблем, пусть и ненадолго⁵⁴.

Здесь надо сделать существенную ремарку. Автор истории этой корпорации пишет, что, вместо того чтобы принимать решения и требовать их исполнения, Гутфрейнд «предпочитал вовлечь в процесс людей, чьи интересы будут затронуты, а затем позволить им самим сделать последствия принятия решения максимально удобными для себя». Автор добавляет, что Гутфрейнд «полностью контролировал ситуацию», а его решения, «принятые после проведенных консультаций, были окончательными»⁵⁵. На самом деле некоторые бывшие партнеры Гутфрейнда, получившие впоследствии титулы «управляющих директоров», бросали серьезный вызов его авторитету. Сохраняя свою приверженность идее роста, они тем не менее обвиняли его в чрезмерно раздутых расходах компании и постоянно воевали между собой за территорию.

К концу 1986 года, когда доходы компании начали резко уменьшаться после увеличения штата сотрудников на 40 процентов (что привело к увеличению фонда зарплаты), управляющие директора устроили заговор и чуть не сместили Гутфрейнда с трона. Южноафриканская компания Minorco, крупнейший акционер, проявила нетерпение и сообщила Гутфрейнду, что хочет продать свой пакет акций. Эта угроза «не привела ни к каким изменениям», и курс акций Salomon застрял на месте, в то время как индекс Доу-Джонса вырос на 44 процента. Minorco нашла покупателя на акции — Рона Перельмана, внушавшего рынку страх своей репутацией корпоративного рейдера, которому удалось в свое время получить контроль над компанией Revlon⁴⁴.

Команда руководителей не хотела работать на Перельмана и тех, кого он привел бы с собой⁴⁴⁴. Гутфрейнд нажал «тревожную кнопку» и позвонил Баффету, предложив ему инвестировать деньги в Salomon в роли «белого рыцаря», чтобы спасти компанию от Перельмана (точно так же, как Баффет спас Ральфа Шлея и Scott Fetzer от Боэски)^{388 389}.

Однако эта ситуация несколько отличалась от покупки компании, торговавшей пылесосами. И хотя традиционно Salomon занималась трейдингом (что нравилось Баффету), в последние годы она решительно занялась инвестиционным банковским обслуживанием и в какой-то момент, уступив требованиям рынка, создала банковскую структуру для финансирования поглощений с помощью мусорных облигаций (которые Баффет презирал). Компания так и не смогла закрепиться в бизнесе крупных корпоративных слияний и вела себя в нем подобно новичку³⁹⁰. Пытаясь вести Salomon по намеченному курсу в неблагоприятном окружении, Гутфрейнд чувствовал себя крайне некомфортно. Он заметно постарел всего за один год⁵⁶.

Тем не менее Баффета привлекла способность Salomon изменять саму суть и форму рынка облигаций, особенно во времена, когда новые идеи в отношении акций становились все большей редкостью³⁹¹. И хотя сам он сторонился мусорных облигаций, но тем не менее не гнушался поглощениями, которые были сделаны с их помощью. В сущности, он даже время от времени устраивал своего рода арбитраж по такого рода сделкам — открывая короткие позиции по акциям покупателя и скупая акции приобретавшейся компании. Так как основную прибыль Salomon приносило подразделение, занимавшееся арбитражем на рынке облигаций (то есть, по сути, компания представляла собой машину для арбитража), то Баффет испытывал чувства глубокого родства и уважения к этому уголку Уолл-стрит.

Более того, ноздри Баффета уловили теплый и приятный запах денег, а Гутфрейнд дышал воздухом отчаяния. Поэтому он предложил Berkshire купить 15 процентов привилегированных акций Salomon за 700 миллионов долларов⁵⁷. Гутфрейнд приказал своим перепуганным сотрудникам создать такую ценную бумагу, которая могла бы приносить Баффету доходность, обычно свойственную лишь мусорным облигациям. На праздник Рош ха-Шана (еврейский Новый год), когда Гутфрейнд уже знал, что наблюдательный Перельман может быть нейтрализован, Баффет полетел в Нью-Йорк и встретился с Гутфрейндом в офисе юристов Salomon. Баффет вошел в офис в одиночестве, в руках у него не было ни чемодана, ни даже блокнота для записей. Пожав своему новому партнеру руку, он согласился купить привилегированные акции с девятипроцентным купоном, которые могли быть конвертированы в обыкновенные акции по цене 38 долларов⁵⁸. Девятипроцентный купон обеспечивал Баффету достаточную премию для того, чтобы ждать, пока цена акции не поднимется до 38 долларов (в этот момент у него появлялось право сконвертировать привилегированные акции в обыкновенные). С этой стороны ему ничто не угрожало. Но если бы цены на акции пошли вниз, Баффет получил бы право «вернуть» акции обратно в Salomon и получить назад свои деньги⁵⁹. Ожидаемая прибыльность этой сделки составляла 15 процентов, а сама инвестиция казалась относительно безрисковой³⁹².

Размер ежегодных дивидендов по этим акциям (63 миллиона долларов) был выше, чем траты Blue Chip и Berkshire на покупку Buffalo Evening News и Sees Candies, вместе взятых. Внутри Salomon кипело негодование⁶⁰. Сотрудники чувствовали, что Гут-фрейнд испугался действий Minorco, позвонил в отчаянии Баффету и в результате продал ему конвертируемые акции не по оптимальной цене. И таким образом, с гарантированной маржой в 15 процентов Баффет мог (как позднее писал об этом Майкл Льюис) «делать гарантированную ставку на то, что Salomon не станет банкротом»⁶¹.

В сущности, за эти деньги компания купила лишь репутацию Баффета, и отчасти ей пришлось заплатить за это властью Гутфрейнда. Помимо акций Баффет и Мангер получили места в правлении компании. Прежде чем подписать бумаги, Баффет влез в свой самолет и отправился в Нью-Йорк. Он встретился с Мангером в гостинице One New York Plaza, и они отправились инспектировать Salomon.

Встав около офиса Гутфрейнда, Баффет впервые увидел Комнату целиком. Сотни растрепанных людей потели перед крошечными зелеными экранами. Большинство из них постоянно держали около уха телефонную трубку. Они толкались, плевались, пыхтели и метались, заключая при этом многомиллионные сделки. Время от времени гул, царивший в комнате, нарушали проклятия и крики. Над залом висело плотное облако табачного дыма. Многие трейдеры успокаивали нервы табаком, так что в отказе от курения не было никакого смысла. Курил ты или нет, твои легкие все равно были заполнены никотином.

Мангер скрестил руки на груди и повернулся к Баффету. «Ну что, Уоррен, — сказал он. — Ты действительно готов вложить во все это деньги?»

Баффет молча стоял и смотрел сквозь дымку на столпотворение, за которое он был готов выложить кучу денег. «М-м-м-м, хм-м-м-м», — сказал он после долгой паузы⁶².

Глава 47. Белые ночи

Нью-Йорк • 1987-1991 годы

Наблюдатели с отвисшими в недоумении челюстями наблюдали за тем, как Мидас из Омахи одним прикосновением озолотил могущественную компанию Salomon Brothers. Баффет — миллиардер, «любивший гамбургеры и ездивший за рулем восьмилетнего “кадиллака”, который жил в своем старом доме, когда-то купленном за 31 500 долларов, и владел всего лишь несколькими из привычных атрибутов богатых и знаменитых, — теперь оказался владельцем крупнейших инвестиций на Уолл-стрит.

Баффет регулярно выступал против действий Уолл-стрит, несмотря на то что теперь стал его частью. Он писал акционерам Berkshire о своем неприятии мусорных облигаций, с помощью которых компании (в том числе и Salomon) финансировали недружественные поглощения и которые, по его словам, «продавались теми, кому было все равно, тем, кто не задумывался»¹. «Я никогда не разговариваю с брокерами или аналитиками, — говорил он. — Вы должны думать самостоятельно... Уолл-стрит — это единственное место, где люди, ездящие на “роллс-ройсах”, спрашивают совета у людей, ездящих на метро»². Со страниц Washington Post он осуждал «общество-казино», обогащавшее корпоративных рейдеров. Почему бы не облагать прибыль спекулянтов по ставке 100 процентов?³ Объектов для налогообложения было вполне достаточно. За период с 1982 по 1987 год индекс Dow Jones Industrial Average подскочил с 111 до 2722. Баффет многократно повторял студентам бизнес-школ: «Если вы хотите заработать деньги, зажмите носы и двигайте на Уолл-стрит». Сам он уже был там.

Образ Уолл-стрит, соблазнявший популиста со Среднего Запада, был слишком хорош, чтобы оставить его без внимания. Когда один репортер спросил Баффета, почему он, владея крупнейшей долей Salomon, при этом считает Уолл-стрит злом, Уоррен с радостью ответил. Вся его вера была сконцентрирована в одной фигуре. По его словам, Джон Гутфрейнд являлся «выдающимся, уважаемым и крайне цельным человеком»⁴.

Баффет всегда влюблялся в людей, и многие наблюдатели полагали, что он совершенно определенно влюбился и в Гутфрейнда... но лишь поначалу. Однако человек, который когда-то оставил свою работу по выдаче «рецептов» для того, чтобы избежать очевидного конфликта интересов со своими клиентами, не мог с помощью Джона Гутфрейнда отмахнуться от того простого факта, что ему принадлежит часть инвестиционного банка, находящегося в состоянии конфликта интересов с его клиентами. Каким же образом ему удалось оказаться в столь неловком положении и попасть в совет директоров подобной компании?⁵ Во времена инвестиционной «засухи» стремление Баффета заработать деньги в очередной раз перевесило его высокие надежды, стремления и принципы. То же самое происходило в ходе всей его жизни — каждый раз, когда алчность брала верх, сразу же начинались проблемы.

В то время как Баффет решил инвестировать в Salomon, рынок приблизился к переломной точке. В своем письме акционерам, написанном в предыдущем марте, он отмечал: финансовые менеджеры настолько активизировались, что по сравнению с ними «любой танцующий дервиш казался бы спокойно сидящим на месте». У него не было партнерства, чтобы его распустить, и в течение нескольких следующих месяцев он начал сбрасывать акции. Он знал, что отчасти движение рынка вверх связано с новым изобретением, получившим название «фьючерсы S&P 500». Salomon, как и все остальные крупные банки, начал торговать контрактами на деривативы, представлявшими, в сущности, пари относительно того, насколько высоким или низким будет значение индекса «S&P 500 акций» на определенную дату³⁹³. Контракты на деривативы работали следующим образом: примерно так же, как в сделке с Rockwood Chocolate, цена фьючерсного контракта была производной от цены на какао-бобы на определенную дату. Если бы цена бобов оказалась более низкой, чем цена, определенная во фьючерсном контракте, лицо, купившее его в качестве страховки, оказывалось «в выигрыше» — его потери были покрыты. Если же реальная цена бобов оказывалась выше,

то «выигрывал» человек, продавший фьючерсный контракт. Контракт позволял ему купить бобы по цене более низкой, чем цена, сложившаяся в тот момент на рынке.

Предположим, что в сделке по оптимизации веса, которую Баффет заключил с Хоуи, он не хотел бы, чтобы вес Хоуи реально уменьшился, что, в свою очередь, могло бы привести к снижению арендных поступлений. Так как этот процесс находился под контролем самого Хоуи, Уоррен мог бы захотеть купить страховку у кого-то еще. К примеру, он мог бы сказать Сьюзи: «Давай я заплачу тебе 100 долларов сегодня. Если Хоуи сможет снизить вес на 20 фунтов и удержаться на этом уровне в течение следующих шести месяцев, ты заплатишь мне 2000 в качестве потерянной арендной платы. Если же ему не удастся это сделать, ты не должна будешь платить мне арендную плату и сможешь оставить себе эту сотню долларов». Индекс, определявший потерю или выигрыш, был производным от показателя веса Хоуи, и заключение Баффетом подобного рода сделки зависело от гандикапа, то есть шансов на то, что Хоуи действительно сможет снизить вес и не набрать его снова.

Другой пример — предположим, что Уоррен договорился с Астрид о том, что откажется от употребления картофельных чипсов в течение года. Если бы он не удержался, то заплатил бы ей 1000 долларов. Это не был бы контракт на производные. Уоррен и Астрид просто заключали сделку. Факт поедания Уорреном чипсов не был производным от чего-либо другого. Он полностью контролировал свои действия.

Однако если бы Астрид и Уоррен заключили подобное соглашение, а потом Астрид заплатила бы сестре Уоррена Берти 100 долларов в качестве страховки, а при проигрыше пари получила бы от нее 1000, то договор с Бетти представлял бы собой производный контракт. Он стал бы производным от того факта, ест Уоррен чипсы или нет, и это находилось вне контроля как Берти, так и Астрид. Астрид могла проиграть 100 долларов Берти, если бы Уоррен сделал свой выбор в пользу чипсов, а Берти проиграла бы 1000, если бы Уоррен воздержался от чипсов. Таким образом, производный контракт стал бы либо страховкой (для Астрид), либо просто азартной игрой (для Берти)³⁹⁴.

Большинство людей покупают и продают производные контракты на безличност-ной основе, то есть даже не встречаются с другой стороной сделки. Фьючерсы по индексу акций S&P, которые финансовые менеджеры покупали в качестве страховки в 1987 году, позволяли им получить свои деньги в случае, если бы фондовый рынок упал ниже определенного уровня. Те, кто предполагал, что рынок продолжит свой рост, часто занимались азартной игрой на «продаже» такой страховки. Они хотели извлекать доход за счет премии.

Баффет уже писал в Конгресс, упоминая о присущем такого рода сделкам риске, и просил регуляторов рынка изменить правила уже с 1982 года, но ничего не изменилось⁶. С тех пор фьючерсы на индексы акций начали роиться, как мошки в июле. Если бы рынок акций начал падать, то все счета были бы предъявлены к оплате продавцам страховок одномоментно. Для того чтобы удовлетворить требования, им пришлось бы сбрасывать акции. Тем временем покупатели индексных фьючерсов часто использовали их для обеспечения так называемых «программируемых торгов» (program trades), или автоматической продажи в случае падения рынка, что приводило к целому каскаду продаж.

К началу осени рынок начал нервничать, спотыкаться и тормозить. 19 октября 1987 года, в день, получивший название «черного понедельника», рынок акций упал на рекордные 508 пунктов, и все игроки пытались в самый последний момент заскочить в закрывающуюся дверь. Рынок оказался на грани прекращения торгов, как это было в 1929 году, и испытал самое сильное падение в процентном отношении за один день за всю свою историю⁷.

* * *

Так случилось, что очередная встреча Buffett Group произошла на третий день снежной лавины, на сей раз в колониальном Вильямсбурге*. Ответственность за подготовку мероприятия была возложена на Кей Грэхем, и она использовала патриотичную атмосферу Вильямсбурга для того, чтобы поднять настроение участников встречи, подавленных «небрежными и непрофессиональными усилиями непонятно кого» (как говорил об этом Баффет) на совершенно новый уровень. Группа повсюду разъезжала на лимузинах с шоферами, и те из ее участников, которые привыкли к кукурузным хлопьям на завтрак, обнаружили, проснувшись, «море еды, которым можно было накормить тысячу людей» (как писал об этом один из участников). Помимо традиционной яичницы им предлагались цыплята, отбивные, ветчина и печенка. Для одного официального ужина Грэхем сняла Carters Grove Plantation, историческое здание XVIII века, стоявшее на берегу Джеймс-Ривер. Также она арендовала здание театра для показа фильма, спродюсированного Риком Герином, который направлял на голливудские проекты значительную часть своих денег. Каждый последующий вечер был интереснее предыдущего. Участники группы были шокированы тем, насколько встреча отличалась от прежних, и размахом расходов на ее организацию. «Как прекрасно быть гостем Кей!» — сказал как-то раз Чак Рикерсхаузер, а все остальные согласно закивали. Для последнего вечера Грэхем наняла камерный оркестр, музыканты которого, облаченные в исторические костюмы, играли произведения Гайдна во время частного ужина в здании музея DeWitt Wallace⁸.

Основная тема для дискуссий во времена, когда курсы акций росли, обычно формулировалась как «Стоит ли группе заканчивать свою деятельность на рынке?» Однако теперь, когда рынок рушился на глазах, на протяжении этих трех дней Баффет, Тиш, Готтесман, Руан, Мангер, Вайнберг и все остальные метались, как мотыльки перед лампой, постоянно выбегая из зала заседаний, проверяя курсы акций и названивая своим брокерам с едва скрываемым возбуждением. В отличие от множества людей, до крайности опечаленных своими потерями, они активно покупали акции⁹.

Когда жертвы лавины наконец-то выбрались из-под снежных завалов, оказалось, что сестра Уоррена Дорис (которая теперь жила во Фредериксбурге — она любила этот город еще с тех времен, когда семья провожала Говарда в Конгресс) была в числе тех, кто «продавал» остальным участникам рынка своего рода страховку. Через своего брокера, работавшего в Фоллз-Черч, она продавала так называемые naked puts, представлявшие один из типов деривативов. Naked puts являлись обязательствами компенсировать расходы покупателя в случае падения рынка. Они назывались naked (обнаженные), потому что не были обеспечены никаким залогом, и таким образом сами по себе не были защищены от потерь³⁹⁵. Брокер уверял Дорис, что naked puts обеспечат ей стабильный поток дохода, в котором она так нуждалась. Маловероятно, что нарисованная брокером картина имела хоть какое-то отношение к реальному положению вещей, особенно учитывая пугающее название naked put. Дорис была достаточно неопытной в плане инвестирования, однако при этом умной женщиной, прислушивавшейся к голосу здравого смысла. Тем не менее она не рассказала Уоррену об этой своей инвестиции, хотя тот был знаменит своими рекомендациями относительно безопасных вложений с низкой отдачей (таких, как казначейские или муниципальные облигации), особенно когда дело касалось советов разведенным женщинам. Разумеется, сам бы он никогда не вложил деньги таким образом, как это сделала Дорис. Сестра верила ему достаточно сильно для того, чтобы стать одним из первых его партнеров. И когда дело касалось инвестиций Berkshire, она верила ему безоговорочно. Однако не исключено, что эпизод из раннего детства, когда Уоррен купил акции Cities Service Preferred от своего имени и от имени Дорис, а потом эти акции упали в цене, запомнился им обоим. И поэтому Дорис предпочла не обсуждать этот вопрос с братом.

В результате своих собственных решений Дорис понесла столь значительные потери, что они полностью лишили ее доли в Berkshire и грозили полным банкротством. Еще более печальным было то, что ранее она рекомендовала того же брокера некоторым из своих друзей и чувствовала ответственность и за их потери.

Дорис романтизировала своего брата, иногда считала его своим главным защитником и даже посвятила ему небольшой алтарь, в котором находились клюшки для мини-гольфа, бутылки пепси и другие символические атрибуты его жизни. Однако когда она сталкивалась с проблемами, то предпочитала обращаться к Уоррену не напрямую, а звонила посреднику — Сьюзи (так же обычно поступали и другие члены семьи). К тому времени Дорис уже успела трижды выйти замуж и развестись. Она понимала, что ее первый брак был поспешным и что она вышла замуж, стремясь избавиться от ощущения беззащитности. Второй брак развалился отчасти из-за того, что она чувствовала его вынужденный характер и не пыталась бороться за его сохранение. Ее третий брак, с преподавателем колледжа в Денвере, был ужасной ошибкой. Столкнувшись с чередой несчастий в своей жизни, Дорис тем не менее не сдавалась, а продолжала борьбу. Однако на этот раз она совершенно не представляла, что делать.

«Даже не беспокойся, — как-то сказала ей Сьюзи после третьего развода, имея в виду отношение к этому Уоррена. — Он всегда позаботится о тебе».

После того как Дорис призналась Сьюзи в том, что произошло, и попросила о помощи, Уоррен позвонил ей рано утром в субботу. Он сказал ей, что если даст ей денег для расчетов с кредиторами, то это поможет не ей самой, а лишь тем, кому она была должна, то есть тем, кому она выдала страховку. С его точки зрения, эти люди были спекулянтами, и, соответственно, он не собирался поддерживать их никоим образом. Поняв, что он не собирается ей помогать, Дорис покрылась холодным потом и еле устояла на ногах. Она была уверена, что ее собственный брат таким образом выразил ей свое презрение. Однако он считал свое решение исключительно рациональным.

«Если бы я захотел, то мог бы дать ее кредиторам пару миллионов долларов. Но знаете, я подумал — а не пошли бы они к черту! Что я имею в виду? Брокер, который продал Дорис эти бумаги, обманул не только ее. Он смог обставить всех клиентов отделения компании, в котором работал».

Дорис надеялась, что ей поможет Сьюзи. У Сьюзи было много своих денег, и помимо этого Уоррен снабжал ее немалыми суммами, большую долю которых она раздавала нуждающимся. Однако точно так же, как Сьюзи в свое время не дала денег Билли Роджерсу, чтобы он рассчитался за свой дом, она не оказала никакой финансовой помощи и Дорис.

История о том, что сестра «крайне успешного инвестора» оказалась в сложной ситуации, попала в газету Washington Post. Действия во вред репутации Уоррена считались в семье серьезной проблемой, и Дорис переживала ужасные времена. Баффеты до сих пор не до конца оправились от фатальной передозировки Билли Роджерса, а эта новая история показала, что за благополучным фасадом семьи Баффетов дела обстоят не так уж лучезарно. На каком-то уровне Уоррен понимал, что занимается чрезмерной рационализацией. Разумеется, он боялся гнева Дорис. Когда ее загоняли в угол, она — подобно Кей Грэхем — начинала сопротивляться. Уоррен искренне понимал свою сестру лучше всех остальных людей, однако он не мог смириться с непродуманным поведением любого человека, даже ее. Поэтому он отступил. Он перестал звонить ей, и другие члены семьи также практически перестали общаться с Дорис. Ей казалось, что семья обрубила с ней все связи. Задетая Дорис начала пугать свою мать рассказами о том, что вот-вот потеряет свой дом, и просьбами помочь ей деньгами¹⁰. Как ни печально, именно в это время Федеральная резервная система снизила процентные ставки, компании выкупали свои собственные акции, и рынок быстро оправлялся от краха. За бортом остались только редкие жертвы, такие как Дорис. В панике Дорис вышла замуж за Эла Брайанта, адвоката, который помогал ей управляться с различными юридическими трудностями.

Однако, несмотря на все разногласия, Уоррен предпринял ряд шагов для того, чтобы его сестра могла получать по 10 000 долларов в месяц из средств траста, сформированного в соответствии с завещанием Говарда. «Эта сумма была куда большей, чем я когда-либо тратила за всю свою жизнь», — вспоминает она. Напряжение спало, и они снова могли разговаривать друг с другом. Она не находила слов для выражения своей благодарности — но лишь до тех пор, пока не поняла, что это были ее собственные деньги, которые она просто получила раньше оговоренного срока. В те времена ее доля в трасте, составлявшая чуть более 2000 акций Berkshire, стоивших в 1964 году около 30 000 долларов, оценивалась примерно в 10 миллионов. Траст был устроен таким образом, что деньги из него не выплачивались до смерти Лейлы, а после этого Дорис и Берти могли получить средства четырьмя частями. Кроме того, брат Дорис в качестве еще одной «оливковой ветви мира» организовал фонд Sherwood Foundation, ежегодно выплачивавший 500 000 долларов в виде благотворительных подарков. Дорис, дети Уоррена и Астрид могли выбрать любое направление благотворительности, и фонд перечислял туда по 100 000 долларов. Ежегодные доходы фонда были достаточно большими, примерно такими же, как если бы ее брат разместил в форме траста около семи миллионов для всех пятерых. Таким образом, доля Дорис была примерно такой же, как если бы Уоррен просто поделился с ней деньгами, но была облечена в иную форму.

И, разумеется, эта форма не позволяла ей рассчитаться по долгам или сохранить свой дом. Уоррен никогда не делился деньгами просто так, не имея возможности контролировать последствия. Тем не менее после того, как шторм утих, у Дорис появились новые перспективы. Она была благодарна Уоррену за то, что он преодолел свои предубеждения и помог ей, пусть и по-своему. Она четко представляла себе, что без его помощи не смогла бы сделать вообще ничего. После того как она наскребла денег и расплатилась с долгами, их отношения постепенно вернулись в норму, и алтарь Уоррена так и остался на своем месте в доме Дорис.

Другой жертвой кризиса, с которой Баффету пришлось разбираться, была компания Salomon. Через три месяца после того, как в нее инвестировал Berkshire, Баффет и Мангер впервые посетили собрание правления компании. Основная тема повестки дня была связана с падением объемов работы у подразделений Salomon, занимавшихся трейдингом и слияниями, а также 75 миллионами потерь фирмы вследствие «черного понедельника»¹¹. Salomon вышла из кризиса ослабленной из-за того, что всего за несколько дней до падения рынка Гутфрейнд бесстрастно уволил восемьсот сотрудников, в том числе высокоценимых и давно работавших на компанию, и остановил деятельность прибыльных направлений, таких как торговля коммерческими бумагами (тихая заводь бизнеса по торговле облигациями), причем сделал все это настолько внезапно, что практически безвозвратно испортил отношения с рядом важных клиентов³⁹⁶. Эти действия, а также потери от «черного понедельника» обещали проделать немалую дыру в кармане акционеров к концу года. В итоге акции Salomon посыпались в мусорный бак.

Несмотря на переживания акционеров, комитет по компенсациям (в который Баффет вошел по просьбе его председателя Боба Зеллера) начал обсуждать вопрос снижения цены, по которой сотрудники компании могли бы реализовать свои опционы, связанные с акциями компании.

Опционы представляли собой права на выкуп акций в будущем по определенной цене. Если провести аналогию между Salomon и Sees Candies, то это бы означало, что Баффет рассчитывался бы с рабочими на конвейере клочками бумаги, дававшими им право купить конфеты по фиксированной цене. И если бы цена конфет повышалась от года к году, то вместе с ней росли бы в цене и эти кусочки бумаги.

Однако тот год считался бы для кондитерской фабрики довольно неудачным. Компания была готова понести значительные потери, а ее сотрудников ждало сокращение зарплат. Компенсационный комитет обсуждал вопрос снижения базовой цены, которую работники должны были бы заплатить за «конфеты». Баффет выступал против этого решения. «Кондитерская фабрика» принадлежала ее владельцам — акционерам, а не работникам¹². Он хотел, чтобы базовая цена снизилась не больше, чем доходы¹³. Однако другие члены комитета полагали, что, когда Гутфрейнд обещал им определенные условия двумя месяцами раньше, он имел в виду совершенно определенную цену. Соответственно, им казалось, что возникшая разница должна быть покрыта за счет акционеров. Возможно, они хотели предупредить традиционное для Уолл-стрит паническое бегство в день выплаты бонуса, когда получившие его люди чувствовали себя обделенными: «Хватай деньги и беги!»

Баффет чувствовал, что это неправильно с моральной точки зрения. Акционеры не получают доходов, так почему же работники должны получать свои «конфеты»?

Комитет проголосовал против его предложения — двумя голосами против одного. Баффет был в бешенстве¹⁴. Однако его роль в правлении Salomon была достаточно формальной. Его советы редко принимались во внимание. Несмотря на то что акции Salomon практически сразу восстановились в цене, Баффет посчитал, что изменение цены опционов «почти сразу» сделало его инвестиции в Salomon «значительно менее привлекательными, чем было раньше.

«Мне следовало упорнее защищать свои права и не бояться говорить в полный голос. И, возможно, тогда я чувствовал бы себя спокойнее. Тем не менее это не изменило бы хода истории. И если ты не получаешь удовлетворения от жестоких битв, такое поведение не имеет смысла». Желание Баффета ввязываться в драку — пусть даже окольным путем — значительно снизилось по сравнению с днями Sanborn Мар, Dempster и попытками «баффетирования» Сибери Стэнтона.

«Мне не нравится воевать. Оказавшись в гуще сражения, я не убегаю, но никакого удовольствия мне это не приносит. И когда решение было вынесено на рассмотрение правления, мы с Чарли даже не стали против него голосовать. Мы согласились с большинством. Мы даже не воздержались, так как в данном случае это выглядело бы как брошенная перчатка. Кроме того, в Salomon были и другие проблемы. Глупости происходили одна за другой, но руководители компании не хотели, чтобы я говорил по этому поводу хотя бы слово. А потом, это еще вопрос, стоит ли говорить что-то впустую. Я никогда не дерусь только потому, что мне хочется драться».

Поначалу Баффет был очень расположен к Гутфрейнду, сдержанному и вдумчивому человеку, влюбленному в свою работу, который приезжал в офис в семь часов утра, зажигал первую за день огромную ямайскую сигару Temple Hall и начинал ходить от одного трейдера в рубашке с засученными рукавами к другому, приговаривая: «Каждое утро будьте готовы укусить медведя за задницу»¹⁵. Многим сотрудникам, выступавшим перед правлением, казалось, что Баффет как член правления вел себя «сравнительно пассивно»¹⁶. Казалось, он совершенно не разбирается в деталях того, как устроен бизнес. Адаптация к условиям бизнеса, который не был основан на реальном производстве или не действовал по принципу конвейера, давалась ему достаточно непросто¹⁷. Так как он инвестировал в Salomon исключительно из-за Гут-фрейнда, а теперь был недоволен его работой, то принялся рассматривать другой вариант действий, а именно продажу своей доли и выход из состава правления³⁹⁷. Уоллстрит наполнился слухами о том, что у Баффета с Гутфрейндом испортились отношения, что Баффет собирается продать свою долю или уволить Гутфрейнда и пригласить для руководства фирмой кого-то другого¹⁸. Однако все это было неправдой. Если бы такой знаменитый персонаж, как Баффет, основной акционер компании, продал свои акции и вышел из состава правления, это стало бы настоящим шоком для рынка, обрушило бы курс акций Salomon и дорого обошлось бы прочим акционерам. Кроме того, в глазах других этот поступок сделал бы его капризным, мстительным или ненадежным. К тому моменту его репутация уже превратилась в своеобразный актив Berkshire. Более того, он не собирался капитулировать перед Гутфрейндом. Именно Гутфрейнд служил основной причиной, по которой Баффет вложил деньги в компанию. А когда Баффет принимал решение кого-то обнять, то для того, чтобы разомкнуть эти объятия, потребовался бы топор. Таким образом, в канун рождественских праздников они с Гутфрейндом вступили в непростой переговорный процесс, намереваясь разобраться со своими различиями во взглядах.

Тем временем потери продолжались. За две недели до конца года члены Buffett Group получили запоздалое письмо от Кэтрин Грэхем. Некоторые адресаты впали в шок. Грэхем выслала каждому из них счет. Оказалось, что они не были ее гостями. Фактически они сами были вынуждены платить за все то великолепие в Вильямсбур-ге, которое им устроила Кей! Итоговый счет был настолько велик, что у всех «перехватило дыхание». Кей написала: «Мне крайне жаль, что я прислала вам столь большой счет, да еще так поздно. Я надеюсь, что Рождество все же будет веселым и что я остаюсь вашим другом»¹⁹.

У Баффета действительно было веселое Рождество, но по другой причине — он подарил себе Coca-Cola. И этот подарок помог ему сгладить неприятное ощущение, возникшее при работе с Salomon. Незадолго до этого на обеде в Белом доме он разговорился со своим старым другом Доном Кью, который теперь занимал пост президента и CEO компании. Кью убедил его переключиться от привычной пепси с вишневым сиропом на только что вышедшую на рынок Cherry Coke. Баффет попробовал новый напиток, и тот ему понравился. Его семья и друзья были искренне шокированы, когда человек, столь широко известный своей лояльностью к Pepsi, развернулся на 180 градусов. Однако на протяжении многих лет акции Coca-Cola были слишком дороги для Баффета и он даже не рассматривал возможности их покупки. Теперь же компания столкнулась с проблемами, ее боттлеры завязли в путах ценовой войны с Pepsi, в результате чего цена акций Соса упала до 38 долларов за акцию. По некоторым слухам, именно в этом и состояла главная цель страшного Перельмана — это давало компании возможность начать выкупать собственные акции. Несмотря на все еще высокую цену, компания обладала высококачественным брендом, находящимся под угрозой, примерно как и American Express несколькими годами ранее.

Уоррен понимал, что Coca-Cola — отнюдь не «сигарный окурок». Напротив, она казалась ему настоящим денежным водопадом, лишь малая часть которого направлялась на операционные расходы. Компания из года в год демонстрировала отличный денежный поток; и это было материальной вещью, на основании которой он мог заняться подсчетами в голове. Так как он изучал деятельность компании на протяжении ряда лет, то знал, сколько денег она заработала в прошлом, и мог вполне точно оценить, насколько хорошо может вырасти бизнес Coca-Cola в ближайшем и отдаленном будущем³⁹⁸. Перспективы роста компании вкупе с постоянно положительным денежным потоком позволяли ему увидеть в компании немалую ценность для себя.

Однако предсказание будущего компании на многие годы вперед не было точной наукой. Баффет применял для своих расчетов свой обычной запас прочности. Он решил не использовать сложных моделей или формул, а просто внимательно посмотреть на несколько цифр. Для своих расчетов он не использовал ни компьютеров, ни электронных таблиц. Если правильный ответ не ударял ему в голову сразу же, то, по его мнению, ему не стоило вкладывать деньги.

После сделанных расчетов к нему пришло решение. Он должен был сравнить ценность Coca-Cola как компании в целом (журавля в небе) с синицей в руках — то есть с денежными запасами Berkshire. Инвестируя деньги в правительственные облигации и не беря на себя при этом никакого риска потерять их, Berkshire могла заработать определенную сумму. Баффет сопоставил между собой обе суммы. По результатам сравнения Coca-Cola показалась ему настоящей красавицей. В сущности, они не знал ни одной другой компании, результаты которой при таком сравнении были бы столь же хороши. Баффет приступил к покупке акций.

Когда продукция Coca-Cola впервые появилась на столах на очередном собрании партнеров Баффета в 1988 году, акционеры Berkshire принялись потягивать вслед за ним кока-колу. Они даже не представляли, что через Berkshire уже владели этими акциями. В этом году встреча акционеров приобрела совершенно новый оттенок после того, как в зал Joslyn Art Museum пришли несколько тысяч человек. Именно в этом году Замерзшая Корпорация, которая больше не являлась псевдопартнерством, была официально представлена воротилам корпоративной Америки и вошла в листинг Нью-Йоркской фондовой биржи. Начало собрания Berkshire было отложено, так как на нем присутствовало так много людей, что акционерам с трудом удавалось найти свободное место на парковке. Баффет испытал прилив вдохновения. Он арендовал два школьных автобуса и (подобно гаммельнскому крысолову от коммерции) уговорил несколько сотен акционеров после собрания поехать вместе с ним в Nebraska Furniture Mart. Отчасти это было связано с желанием увидеться с неукротимой Миссис Би, о которой Баффет писал и говорил на протяжении пяти лет. Акционеры были настолько очарованы женщиной, разъезжавшей на своей электрической каталке по отделу, торговавшему коврами (равно как и ценами в магазине), что охотно потратили на покупки 57 000 долларов²⁰.

К концу года акционеры еще не знали, что Berkshire купила свыше четырнадцати миллионов акций Coca-Cola, заплатив за них почти 600 миллионов долларов³⁹⁹. Так как каждый шаг Баффета приводил к изменениям на рынке, он получил специальное разрешение SEC не публиковать детали о покупках акций, сделанных им в течение года. Он покупал огромное количество акций Coca-Cola. Сама компания также активно скупала свои акции. Поэтому вместо того, чтобы сталкиваться лбами и сбивать цену, они, как вспоминал Уолтер Шлосс, «покупали половину, а Баффет покупал вторую» по ходу ежедневных торгов²¹. Вскоре Berkshire уже принадлежало более 6 процентов компании, и ее доля оценивалась в 1,2 миллиарда долларов⁴⁰⁰. Когда в марте 1989 года детали о его операциях стали известны, поднялся настоящий ураган. Спрос на акции компании был настольно велик, что Нью-Йоркская фондовая биржа была вынуждена приостановить торговлю акциями для того, чтобы рост цен на них не вышел из-под контроля.

CEO Coca-Cola Роберто Гойзуэта светился от восторга оттого, что ему удалось привлечь столь знаменитого инвестора. Он предложил Баффету вступить в состав правления — возможно, самого престижного правления американской компании. Баффет с готовностью принял предложение, облачился в футболку с эмблемой Coca-Cola и встретился с целым рядом новых людей — товарищей по правлению, в том числе и с Гербертом Алленом, грубоватым и прямолинейным президентом Allen & Со. Два бизнесмена стали союзниками. Аллен пригласил Баффета на свою конференцию в Солнечной долине, понемногу развивавшуюся как любимое место для «толкотни слонов» — корпоративных CEO. Каждый год в июле в Солнечной долине встречались инвесторы, представители Голливуда и медиамагнаты для того, чтобы смешаться с толпой себе подобных и отлично провести время.

Баффет знал, что теперь ему придется вносить изменения в свой ежегодный календарь мероприятий, однако встреча в Солнечной долине была важной и он хотел там быть. Более того, он знал, что такое по-настоящему стильное появление. Для того чтобы укрепить свой статус члена Клуба CEO Club, он обменял свой подержанный Falcon на новенький красивый реактивный самолет Challenger, стоивший около 7 миллионов долларов. Он рассказал о своем самолете, получившем название Indefensible, в письме акционерам, подшутив над молитвой святого Августина: «Помоги мне, Боже, обрести целомудрие, но еще не сейчас». Чуть позже он написал акционерам о том, что хотел бы быть похоронен в своем самолете.

По дороге в аэропорт перед полетом в Солнечную долину Баффет посетил в больнице Дотти. Хрупкая и тонкая, как веточка, много лет боровшаяся с алкоголизмом сестра Сьюзи столкнулась с острым приступом синдрома Гийена-Барре, аутоиммунным расстройством неизвестного происхождения, возникающим внезапно и приводящим к почти полному параличу нервной системы (в том числе и дыхательной) и других органов. Дотти была в коме. И настолько ослаблена, что доктора советовали прекратить лечение и позволить природе сделать свое дело.

Сьюзи, обезумевшая от горя, отказалась от этого предложения. Она осталась в Омахе на все лето и ухаживала за Дотти, проходившей медленный и трудный процесс восстановления. Так как Сьюзи переехала в Омаху на длительный срок, то она сняла квартиру на той же лестничной площадке в доме, где жила Дотти. Находясь там, она помогала Хоуи в избирательной кампании на пост комиссара округа Даглас, управлявшего Омахой и ее окрестностями. Он выступал как республиканец и сторонник абортов в гонке, где членство в республиканской партии помогало, а поддержка абортов не мешала. Баффет решил не оказывать своему сыну финансовой поддержки, в очередной раз опровергая утверждение о том, что у сына богатого человека всегда много денег. Хоуи пришлось самостоятельно находить средства на кампанию. Тем не менее Сьюзи хотелось, чтобы семья хоть как-то поддержала ее сына. Поэтому она подписывала конверты с обращениями, посещала собрание сборщиков средств, украшала себя значками с призывами голосовать за ее сына и всячески старалась засветиться в публичных местах на заднем плане. И ее присутствие значительно все упрощало²². Когда Хоуи выиграл кампанию, Баффет был невероятно рад. Фермерство никогда не казалось ему серьезным занятием, а политика заставляла его сердце биться чаще. Он чувствовал, что Хоуи вступает в зрелый возраст, и обнаружил в своем сыне следы собственных амбиций. Баффеты начали обсуждать перспективы выдвижения Хоуи на пост в Конгрессе, который прежде занимал Говард.

В то время как Питер оставался в Сан-Франциско, двое остальных детей Баффета были рядом с ним — именно те два ребенка, которые сильнее всего жаждали его внимания. Сьюзи-младшая не так давно вернулась в Омаху после рождения своего второго сына Майкла и сообщила отцу (ни слова не сообщив мужу) о том, что Аллен хотел бы управлять Buffett Foundation. Фонд нуждался в профессиональном управлении после стратегической реорганизации, проведенной под руководством подруги семьи и социального активиста Ширли Смит. Уоррен схватил этот шанс прямо за горло. Это не только позволило ему вернуть домой дочь, но и крепко привязало к нему Большую Сьюзи.

Присутствие дочери под боком радовало Уоррена и еще по одной причине. Сьюзи-младшая переняла присущую ее матери заботливость, хотя и облаченную в деловые одежды. Теперь за ним в Омахе могли приглядывать сразу две женщины. Он всегда крайне рационально полагал, что чем больше женщин будет суетиться вокруг него, тем лучше. «Женщинам несложно ухаживать за собой, — говорил он. — Мужчинам это сложнее. Думаю, что женщины понимают мужчин куда лучше, чем мужчины — женщин. Я лучше буду есть спаржу, чем откажусь от женского внимания». Его желание оказаться в заботливых женских руках было столь сильным, что он полностью позволил им делать в его интересах все, что только могла придумать каждая из них. Сьюзи-младшая и Астрид начали послушно исполнять свои роли.

Сплетенная Баффетом деловая сеть позволила ему приобрести бизнес, который высоко поднял его акции в глазах его женщин, — он купил магазин Borsheims, торговавший в Омахе драгоценностям. Основал эту компанию, которая торговала товарами высокого и среднего класса по сравнительно низким ценам, Луи Фридман, зять Миссис Би. Баффет понял, что женщины всегда остаются женщинами и предпочитают ювелирные украшения одежде, вне зависимости от того, каким знаменитым кутюрье создано их платье. Больше всего этой покупке могла бы порадоваться Большая Сьюзи, уже собравшая впечатляющую коллекцию ювелирных украшений, подаренных ей раскаявшимся мужем. Сьюзи-младшая, а также сестры Уоррена и Кей Грэхем также отдавали должное драгоценностям. Единственным человеком, равнодушным к украшениям, была Астрид, хотя и она не отказывалась, когда Уоррен дарил их ей.

Поэтому в рождественскую пору 1989 года у Уоррена не было проблем с тем, что подарить своим женщинам. Он создал особую систему — каждый год он покупал им наборы из украшений и часов с небольшими вариациями. Себе же он не купил ничего, довольствуясь немалым куском компании Coca-Cola, приобретенным годом ранее. Однако в его ботинке оказался беспокоящий камешек в виде новой книги под названием «Покер лжецов», написанной Майклом Льюисом, бывшим торговцем облигациями в Salomon. Книга, названная в честь игры, в которую играли трейдеры с помощью порядковых номеров на купюрах, рассказывала об инновационной, энергетически насыщенной культуре Salomon и о том, как она начала рассыпаться в 1986 и 1987 годах. «Покер лжецов» в одночасье стал бестселлером. Книга настолько живо описывала присущую компании эксцентричность, что Salomon уже не смогла избавиться от репутации своеобразного зоопарка, населенного самыми агрессивными и неотесанными людьми на всей Уолл-стрит²³. Другой проблемой для Баффета стало окончание начавшегося в 1980-е годы бума поглощений. Хотя он и продолжал заниматься арбитражем по объявленным сделкам, его обычная кормушка опустела. Не имея в поле зрения никаких интересных объектов для покупки, Баффет еще раз снизил планку (первый раз он проделал это упражнение перед покупкой Hochschild-Kohn).

Источником соблазна на этот раз выступили другие CEO, которые, боясь потерять свои места работы или автономию, наперебой начали предлагать ему особые условия для инвестиций. От имени Berkshire он купил три достаточно привлекательных пакета «конвертируемых привилегированных» акций примерно на тех же условиях, что и сделка с Salomon. Акции приносили в среднем по 9 процентов, что давало ему прочную основу как инвестору. А если бы компании показали еще лучшие результаты, он получал право конвертировать привилегированные акции в обыкновенные. Каждая из трех компаний значительно отличалась от других. Компания Champion, работавшая на бумажном рынке и страдавшая от плохого управления, считалась другими специалистами по поглощениям «выбывшей из игры»⁴. Компания Gillette, выстроившая значительный «ров» вокруг своего бренда (что делало ее похожей на Sees Candies, неуязвимую для конкурентов), временно выпала из поля зрения инвесторов. А расположенная в Питтсбурге компания US Air, ранее называвшаяся Allegheny Airlines, представляла собой слабого регионального игрока в отрасли, не так давно подвергшейся дерегулированию, и тоже считалась «выбывшей из игры».

Так же как и в случае с привилегированными акциями Salomon, условия специальных сделок означали, что прежние критики вдруг начали считать Баффета защитником интересов CEO. Разумеется, максимизация возврата на инвестиции при сохранении защиты от риска полностью соответствовала интересам его собственных акционеров, но Баффет при этом начал напоминать тех инсайдеров, успех которых зависел лишь от получения специальных условий при заключении сделок.

В эпоху недружественных поглощений и корпоративных рейдеров такой уровень алчности казался вполне обычным. Баффет мог и сам с легкостью стать королем недружественных поглощений. Однако его явное желание сохранять дружелюбные отношения и оставаться на одной стороне с правлением компаний четко давало им понять, что теперь они находятся в одной лодке. Бен Грэхем всегда чувствовал, что если кто-то покупал акции компании, это автоматически делало его чужаком — потому что он должен был делать шаги, которые никак не порадовали бы руководство компаний. Баффет, который хотел быть приятным всем, пытался изо всех сил преодолеть этот разрыв еще с самых первых дней своей инвестиционной деятельности, когда подружился с Лориметом Дэвидсоном из GEICO. Теперь же, как говорилось в одной статье, «многие инвесторы с Уолл-стрит считают, что особенные условия для мистера Баффета представляют собой своеобразную защитную игру джентльменов»²⁴.

И с этой точки зрения то, что считалось полюбовной договоренностью, оказывалось не более чем ставкой с хорошо просчитанными шансами. Победителем оказалась лишь компания Gillette, заработавшая для Berkshire 5,5 миллиарда долларов. ⁴⁰¹

Хуже всего дела шли у US Air. На протяжении своей карьеры Баффет неоднократно говорил о глупости инвестиций в «штуки с крыльями». Компания приостановила выплаты дивидендов, и цены на ее акции сразу же упали (так же, как в свое время в случае с кливлендской фабрикой). «Сложно было придумать большую глупость, чем эта сделка! — взорвался негодованием один из друзей Баффета. — Что это вы творите? Вы нарушили каждый из своих основных принципов!»²⁵ Позднее Баффет согласился с этими словами и заметил: «Как только дым рассеялся, компания оказалась по уши в убытках и так и не смогла выбраться из ямы. Иногда мне просто необходим телефон службы помощи, по которому я могу позвонить и сказать: “Меня зовут Уоррен Баффет, и я аэроголик”»²⁶. Чарли Мангер ограничился сухим и коротким комментарием: «Уоррен не звонил мне по этому вопросу».

Нельзя было назвать успешной и работу компании Salomon, служившей моделью для сделок такого рода. После краха и чудесного спасения из лап Перельмана бизнес в области слияний достаточно медленно становился на ноги, а талантливые банкиры отправились искать себе счастья в другие места. Гутфрейнд произвел еще одну реструктуризацию фирмы, вновь проведя масштабные сокращения. Однако управлявшие компанией директора больше его не боялись. «Люди продолжали запугивать Джона, и он решил их подкупить», — рассказывал один из вице-президентов. Поначалу в фирме было всего три вице-президента, потом их количество выросло до семи. В Комнате появилась новая шутка «Ты вице-президент? Погуди сигналом!»⁴⁰¹

Компания, уже и без того фрагментированная вокруг нескольких центров власти, разбилась на кланы враждовавших между собой командиров: командира подразделения по корпоративным облигациям, командира подразделения по государственными облигациями, по ипотечным облигациям, по акциям и так далее²⁷.

Над всеми ними властвовал один человек — 41-летний Джон Мэриуэзер, начальник отдела арбитража на рынке облигаций, тихий в общении и великолепный математик. Застенчивый и скромный J. М., бывший аспирант, удовлетворял свои чрезмерные амбиции за счет того, что заманивал преподавателей из школ типа Гарварда и Массачусетского технологического института, обещая им зарплаты по высшему разряду Уолл-стрит. Арбитражеры прятались за экранами своих компьютеров, копались в математических моделях, изображавших вселенную облигаций. Казалось, что они находятся в каком-то оазисе интеллекта, самом сердце мира суетившихся и постоянно ругающихся трейдеров, обычно действующих по наитию. Подобно гандикаперам, создающим свои финансовые модели на основании Daily Racing Form, арбитражеры организовывали настоящую революцию в бизнесе по торговле облигациями и зарабатывали основную прибыль для Salomon с помощью перевеса, который создавали их компьютерные формы. С помощью компьютерных расчетов они легко переигрывали всех остальных сосунков на рынке. Они жили внутри небольшого пузыря, созданного Мэриуэзером в торговом зале, и чувствовали, что заслужили свое право на высокомерие. J. М. великодушно прощал им любые ошибки, но только не те, что были связаны с глупостью. Арбитражеры представляли собой его тщательно отобранную элиту. У него были глубокие и сложные личные отношения со своей ⁴⁰² командой. Он проводил с ними почти все время, постоянно вовлекая сотрудников в одно из трех своих наваждений: работу, азартные игры и гольф. Вечерами, после закрытия рынка, арбитражеры часто садились в круг и играли в «покер лжецов», оттачивая свои навыки гандикапа²⁸. Чаще всего выигрывал Мэриуэзер со своим детским выражением на бледном лице.

Несмотря на всю свою пассивность и минимальное влияние в совете директоров, Баффет, вне всякого сомнения, разобрался в сути арбитража. Однако в целом понимание деталей бизнеса Salomon со стороны членов правления было ограниченным, и Баффет совершенно не разбирался в компьютерах, которые становились все более важным атрибутом любого бизнеса и без которых уже было сложно представить себе нормальную работу на Уолл-стрит. При этом Баффет понимал, что теперь работает директором в компании, зависящей от компьютеров. Он вычислил, что применение компьютеров повышает риск работы. Как-то раз он нанес визит Марку Бирну (сыну Джека Бирна), который работал в Salomon и занимался торговлей валютными опционами.

«Марк был молодым и ярким человеком. Дома у него стоял компьютер, и он мог заниматься трейдингом практически постоянно. Он настроил программу таким образом, что если курс японской иены доходил до определенного предела, раздавался особый звонок, способный разбудить Марка даже посреди ночи.

Я сказал Марку: “Позволь сказать тебе кое-что начистоту. Вот тут у тебя есть компьютер, и после того, как ты занимался своими делами до двух часов ночи (и мы даже не спрашиваем тебя, что именно ты делаешь), ты засыпаешь, а в три часа утра раздается звонок. Ты встаешь, плетешься к компьютеру и видишь, что курс иены к доллару сейчас вот такой и такой. Теперь скажи мне, существует ли какой-либо лимит по размеру сделки, в пределах которого ты можешь действовать? Взбунтуется ли компьютер, если ты допустишь ошибку?”

Он ответил: “Нет, я могу печатать все, что мне заблагорассудится”.

“Таким образом, — продолжил я, — если ты накануне выпил лишнего и поставишь при размещении заявки три лишних нолика, это станет обязательным к исполнению для компании? И эта сделка должна будет пройти?”

Он ответил: “Да”.

Мне тут же представилась кошмарная картина, когда парень в три часа утра вылезает из кровати, в которой лежит вместе с подружкой, в полусне идет к компьютеру, вбивает туда пару цифр, а затем вновь валится в кровать. А наутро оказывается, что вместо триллиона иен он купил или продал квадриллион».

Для Баффета было очевидно, что комбинация склонного к ошибкам человека и свободного от суждений компьютера в полностью неконтролируемой среде означает, что дела с высокой степенью вероятности могут вырваться из-под контроля. Однако, будучи всего лишь членом правления, он не имел достаточных полномочий для того, чтобы что-либо поменять, и мог действовать только путем убеждения. К этому моменту они с Мангером уже многократно — и безуспешно — вступали в схватку с руководством Salomon. Мангер был вовлечен в работу комитета по аудиту — который в прежние времена нельзя было назвать бастионом тщательного контроля — и принялся разбирать работу компании и ее бухгалтеров на заседаниях, длившихся по 6-7 часов. Мангер обнаружил, что бизнес Salomon в области деривативов рос достаточно активно, но, помимо прочего, за счет сделок, для которых не существовало сформированного рынка. Некоторые сделки не могли закрыться в течение длительного периода, чуть ли не нескольких лет. В подобных сделках деньги практически не переходили из одних рук в другие, поэтому деривативы отражались в бухгалтерской отчетности Salomon на основании специально разработанной модели⁴⁰³. Так как эту модель создавали люди, размер бонуса которых зависел от ее работы, неудивительно, что модели обычно показывали высокую прибыльность по сделкам. С помощью подобных бухгалтерских ухищрений прибыль компании была завышена почти на 20 миллионов долларов²⁹. Однако в поле зрения аудиторского комитета обычно попадали лишь сделки, одобренные и чаще всего завершенные. Иными словами, определенная зона работы вообще выпадала из поля контроля.

У Баффета с Мангером был огромный опыт в инвестициях, поэтому они достаточно громко выражали свое неудовольствие возникшим положением вещей, однако их мнение проигнорировали. Их протесты привели лишь к повышению степени их отчужденности от работников компании. Phibro, подразделение Salomon, основало совместное предприятие с компанией из Хьюстона Anglo-Suisse, созданной семью годами раньше. Цель предприятия состояла в разработке нефтяных полей в Западной Сибири и Арктике, что должно было привести к настоящей революции в производстве нефти в России. Проект «Белые ночи» хотел прийти в Россию с миром — помимо разработки нефтяных месторождений им был построен рекреационный центр, а кроме того, в Россию из США хлынул поток продуктов питания и одежды.

«Anglo-Suisse... — вспоминал Мангер после того, как идея потерпела крах. — Это была совершенно идиотская затея. В деятельность компании не были вовлечены ни англичане, ни швейцарцы. Даже само имя компании говорило нам о том, что в этот проект лучше не влезать».

Тем не менее Salomon вложила в проект 116 миллионов долларов, предположив, что нефть очень важна для будущего развития России и что для ее добычи будет крайне необходим западный капитал. Однако, несмотря на то что Баффет считал, что «страна никуда не денется, никуда не денется и нефть», этого нельзя было сказать о российской политической системе. И риск не покрывался никаким запасом прочности³⁰.

Как и следовало ожидать, вскоре после начала работы совместного предприятия «Белые ночи» российское правительство начало играть с налогами на экспорт нефти. Эти налоги практически лишили «Белые ночи» какой-либо прибыли. Кроме того, разочаровывающими оказались и объемы добываемой нефти. Российские олигархи постоянно летали в США и ждали, что там их будут развлекать, в том числе и с помощью проституток. Российское правительство вело себя непредсказуемо и недружелюбно, что приводило к конфликтам чуть ли не с самого первого дня работы. Наверняка на добыче нефти в России кто-то мог заработать большие деньги, но уж точно не Salomon Inc. Тем не менее в тот период основная головная боль была связана не с Россией. В 1989 году США были прямо-таки одержимы опасениями того, что страна останется в тени восходящего солнца японской экономики. Salomon инвестировала крупные суммы в Японию и достаточно успешно запустила там свой новый проект, который быстро развернулся под руководством Дерика Мохана, привлекла к работе сотни сотрудников и начала зарабатывать неплохие деньги. Постепенно Мохан начал передавать бразды правления местным талантливым руководителям. Баффет, который обычно не покупал иностранных акций и считал, что японские акции слишком дороги, не выказывал совершенно никакого интереса к какой бы то ни было деятельности, связанной с Японией. Однако Кэтрин Грэхем была просто-таки восхищена деятельностью Акио Морита, одного из самых ярких бизнесменов в мире. Морита занимал пост председателя правления Sony, одной из самых успешных корпораций в мире. Грэхем как-то раз познакомила этих мужчин на одном из официальных ужинов, но контакт между ними не сложился.

Во время одной из поездок Баффета в Нью-Йорк Морита-сан устроил небольшой ужин для Грэхем, Баффета и Мэг Гринфельд в своей квартире на Пятой авеню, окна которой выходили прямо на Metropolitan Museum. Баффет, озадаченный столь сильным увлечением Грэхем мощным и обладавшим перспективным видением человеком, согласился пойти на этот ужин.

Баффет никогда прежде не ел японской пищи и знал, что у него могут возникнуть проблемы. Достаточно часто ему доводилось присутствовать на приемах, где он вместо яств теребил сервировочную салфетку. Он вполне мог обойтись без еды на протяжении семи-восьми часов. Однако ему не хотелось оскорблять своих хозяев. Став знаменитым, он понял, что больше не может имитировать процесс поедания незнакомых ему блюд (прежде он просто резал пищу на кусочки и двигал ее по тарелке). Эти манипуляции не оставались незамеченными.

Окна квартиры Мориты выходили на Центральный парк, а с другой стороны открывался прекрасный вид на кухню, где готовились суши. Избранные гости имели возможность наблюдать через прозрачное окно за тем, как четыре повара готовят для них сложные и необычные блюда.

Пока гости рассаживались за столом, Баффет бросил взгляд на поваров. Ему было интересно, какую же еду они преподнесут. Как почетный гость он сидел лицом в сторону кухни. На небольшом пьедестале лежали палочки для еды, а рядом с ними стояли маленькие мисочки с соевым соусом. Баффет уже знал, что ему не нравится соевый соус. Принесли первое блюдо. Сидевшие за столом с удовольствием занялись им. Баффет же только промямлил слова извинения. Он сделал жест в сторону официанта, чтобы тот убрал его тарелку с едой. Принесли следующее блюдо. Баффет не мог понять, что именно лежит на его тарелке, но смотрел на еду с ужасом. Он заметил, что Мэг Гринфельд, которая имела сходные с ним вкусы, испытывает аналогичные проблемы. Миссис Морита, сидевшая рядом с ним, вежливо улыбалась и почти ничего не говорила. Баффет выдавил из себя еще одно извинение. Он еще раз кивнул официанту, чтобы тот забрал тарелку. Тарелки с нетронутой едой вернулись на кухню, и Баффет был уверен, что это не ускользнуло от внимания поваров.

Официант принес еще одно блюдо, которое напомнило Баффету куски резины. Кей и чета Морита принялись с удовольствием его уписывать. Когда Баффет еще раз извинился, миссис Морита вновь вежливо улыбнулась. Баффет начал корчиться. Он любил стейки с кровью, но не мог заставить себя есть сырую рыбу. Официант очистил тарелки. Повара стояли с опущенными головами. Баффет вспотел от волнения. Запас его извинений кончился. Повара выглядели занятыми, но он был уверен, что они тайком наблюдают за ним через стекло и пытаются понять, что он будет делать дальше. Прибывало одно блюдо за другим, однако тарелки Баффета возвращались обратно на кухню нетронутыми. Ему казалось, что он слышит с кухни легкое гудение. Сколько еще блюд могло быть подано? Он судорожно вспоминал, сколько еще осталось на планете вещей, которые можно есть сырыми. Казалось, что миссис Мо-рита немного разочарована его поведением, но он не был в этом уверен, ведь она все время улыбалась и почти ничего не говорила. С каждым новым блюдом время текло все медленнее. По подсчетам Баффета, количество поданных блюд уже превысило десяток. Он попытался компенсировать свои промахи с помощью остроумной и самоуничижительной беседы о делах с Морита-сан, но чувствовал, что тем самым лишь унижает себя. Но даже на пике своего унижения он не мог заставить себя думать о чем-либо другом, кроме гамбургеров. Он был уверен, что шум в кухне становится громче с каждой его тарелкой, которую уносили обратно нетронутой. Уже сменилось пятнадцать блюд, а Баффет так и не съел ни кусочка. Семья Морита вела себя подчеркнуто вежливо, что заставляло его испытывать еще большее унижение. Он отчаянно хотел вернуться обратно в квартиру Кей, где его ждали попкорн, арахис и клубничное мороженое.

«Это было хуже всего, — вспоминает он об обеде, на котором не съел ни кусочка. — Мне доводилось бывать в подобных ситуациях, но эта была хуже всего. Я никогда не смогу взять в рот японскую еду».

Тем временем сотни сотрудников Salomon, которые были бы готовы проползти на коленях всю Пятую авеню за обед, которым Баффета потчевали у Морита, питались в дорогих японских ресторанах и сплетничали о размере своих бонусных выплат. Причем главным было не то, какая сумма прописана в чеке каждого из них. Самым главным было то, насколько эта сумма больше или меньше суммы в чеке соседа. Баффет и Мангер почти не представляли, насколько большие проблемы ждут Salomon. Арбитражеры Мэриуэзера требовали все больше денег. Бывшие преподаватели колледжей (прежде зарабатывавшие всего по 29 000 долларов в год) чувствовали, что занимаются субсидированием убыточных подразделений типа инвестиционного банкинга. Они называли систему раздела прибыли «социалистической»³¹. Действуя независимо от остальных, арбитражеры могли бы заработать значительно больше денег. Они хотели откусить хороший кусок от сотен миллионов долларов, которые зарабатывали для фирмы³². Несмотря на то что Мэриуэзер был достаточно стеснительным человеком и порой даже не мог устанавливать зрительный контакт, он тем не менее стал одним из самых агрессивных и успешных борцов за бонусы в мире. Гутфрейнд постепенно сдавался и отдал арбитражерам 15 процентов от суммы, которую они зарабатывали⁴⁰⁴. По сути, они могли получать куда больше денег, чем трейдеры, делившие бонусный бюджет между собой. Между Гутфрейндом и президентом Salomon Томом Страуссом было заключено секретное соглашение, о котором до поры до времени не знало ни правление, ни другие сотрудники Salomon.

К 1991 году у Баффета и Мангера накопилось достаточно много причин для разочарования работой Salomon. Они получали устаревшие данные о финансовых результатах. Требования персонала к повышению размера бонусов непрерывно росли. Баффет и Мангер не соглашались с множеством решений, принимавшихся советом директоров. Цена акций не менялась восемь лет. Доходы снизились на 167 миллионов, в основном в связи с выплатами сотрудникам.

Баффет, до сих пор позволявший Мангеру играть роль «плохого парня», встретился с исполнительным комитетом и рекомендовал им снизить выплаты комиссионных. Тем не менее представленная акционерам итоговая сумма бюджета комиссионных была на семь миллионов долларов выше, чем прежде. Благодаря новой формуле, которую Мэриуэзер умело протолкнул в интересах своих ребят-арбитражеров, один из них — Ларри Хилибранд получил вместо трех целых 23 миллиона долларов³³. Когда новости о размере бонуса Хилибранда просочились в прессу, некоторые его коллеги чуть не сошли с ума от злобы и почувствовали себя обманутыми — им казалось, что все забыли о тех миллионах, которые они заработали для компании.

У Баффета не было проблемы с выплатами бонусов арбитражерам как таковой. «Я верю в то, что талантливым людям следует платить много денег, — говорит он, — но, пользуясь выражением Чарли, эта оплата должна представлять собой роялти, разнесенное во времени». Созданная же в фирме структура выплаты бонусов напоминала структуру выплат в хедж-фонде и отчасти была даже похожа на структуру его прежнего партнерства⁴⁰⁵. Она приводила к значительному давлению на все остальные подразделения компании, вынужденные работать более упорно. Баффет возражал против того, что его не поставили в известность об этой схеме. Он возражал и против того, что при недостаточно хороших результатах сотрудники не подвергались никаким санкциям. Гутфрейнд в отличие от своих трейдеров проявил больше здравомыслия и решил снизить размер комиссионных на 35 процентов в связи со снижением доходов³⁴. Это помогло ему наладить отношения с Баффетом — тот поверил, что Гутфрейнд грамотный менеджер и обладает лучшим пониманием ситуации. Однако чувство справедливости Баффета было столь сильно задето алчностью сотрудников, что он преодолел свою привычную инерцию и проголосовал против выплаты бонусов трейдерам. Но его голос значил крайне мало. Тем не менее, когда информация о том, что Баффет голосовал против, достигла офисов Salomon, люди пришли в бешенство. Миллиардер, так любивший деньги, осмелился назвать их алчными.

Баффет же воспринимал Salomon как казино, у входа в которое расположен ресторан³⁵. Ресторан был лидером по потерям. Трейдеры, в особенности люди Мэриуэзера, представляли собой казино — чистые риски без какого-либо конфликта интересов. Эта часть бизнеса нравилась Баффету, и новая система была призвана не дать арбитражерам диктовать свои условия⁴⁰⁶. Однако в своих попытках управлять компанией с двумя различными системами оплаты труда (фигурально говоря, казино и рестораном) Гутфрейнд загнал кол в самое сердце Salomon.

Мэриуэзер и Хилибранд попросили у Гутфрейнда разрешения обратиться к Баффету с тем, чтобы выкупить у него обратно конвертируемые привилегированные акции. Условия, ранее предложенные Баффету, были крайне щедрыми и обходились Salomon достаточно дорого. Компания уже не стояла перед угрозой недружественного поглощения.

Так для чего нужно было так много платить за защиту со стороны Баффета? Гутфрейнд сказал, что они могут поговорить с Баффетом и попытаться убедить его в том, что без привилегированных акций компании ему будет лучше, чем с ними. Они обратились к Баффету, а тот сказал, что в принципе не возражает. Однако присутствие Баффета в качестве инвестора заставляло Гутфрейнда чувствовать себя в безопасности³⁶.

Таким образом, Баффет предпочел придерживаться своей первоначальной договоренности. Он уже инвестировал в Джона Гутфрейнда и 700 миллионов долларов от имени Berkshire, и свою собственную репутацию, так что в 1991 году уже было поздно выходить из сделки.

Глава 48. Сосание пальца и его худосочные результаты

Нью-Йорк • 1991 год

В четверг 8 августа 1991 года Баффет ехал в машине по направлению к Рино. Отправной точкой его путешествия было озеро Тахо, где он проводил свой ежегодный уикэнд с Астрид и детьми Блюмкин. Такой отдых всегда ему нравился, поэтому он пребывал в расслабленном и даже игривом настроении. С утра ему позвонили из офиса Джона Гутфрейнда. «Где вы будете сегодня в промежутке между девятью часами вечера и полуночью? — спросили у него. — Мы хотели бы поговорить с вами».

Вопрос показался Баффету неожиданным — он сообщил, что собирается посетить развлекательное шоу. Собеседник попросил его позвонить в семь часов вечера в юридическую компанию Wachtell, Lipton, Rosen & Katz, представлявшую интересы Salomon. «Хм-м-м», — подумал Баффет. Возможно, они хотят продать компанию. Это было бы для него неплохой новостью. Акции продавались по цене около 37 долларов, последняя цена закрытия составляла 38 долларов. Он мог сконвертировать по этой цене свои привилегированные акции в обыкновенные, получить свою прибыль и распрощаться с Salomon. Возможно, Гутфрейнд, который имел многолетнюю привычку обращаться к ему за советом, нуждался в его помощи для обсуждения условий сделки.

Баффет со своей компанией коротал день в Рино и предавался воспоминаниям. В 1980 году ему предложили выкупить коллекцию автомобилей Harrah Collection из National Automobile Museum в Рино — 1400 машин, расположенных на нескольких гектарах земли, в том числе Rolls-Royce Salamanca 1932 года выпуска, Mercedes Targa Florio Racer 1922 года, Bugatti coupe 1932 года, Ferrari 1955 года и Pierce-Arrow 1913 года. Вся коллекция могла обойтись ему меньше чем в миллион долларов. Сначала он заинтересовался сделкой, но потом остыл к ней. Через несколько лет часть коллекции (несколько сотен автомобилей) была продана на ряде аукционов по общей цене в 69 миллионов долларов. Одна из машин, Bugatti Royale, была не так давно продана одному девелоперу недвижимости из Хьюстона за 6,5 миллиона.

К половине восьмого вечера он вернулись к озеру Тахо. «Мы остались в гостинице, а наши друзья направились в ресторан. Я сказал им: “Мой разговор может потребовать некоторого времени”. Затем я нашел таксофон и позвонил по переданному мне номеру». Баффет ожидал, что его свяжут с Гутфрейндом, но тот находился в самолете

на пути из Лондона, где боролся за сохранение фирмы в составе участников инвестиционной банковской сделки для British Telecom. Прибытие его рейса задерживалось, и Баффет терпеливо ждал, пока на другом конце провода принималось решение о том, стоит ли ждать возвращения босса перед продолжением разговора. Наконец, Том Страусс и Дон Файерстайн взяли трубку, чтобы рассказать Баффету о том, что происходит (или, точнее, дать свою версию происходящего).

Роль 49-летнего Тома Страусса состояла в том, чтобы прикрывать фланги Гут-фрейнда. Он был назначен на должность президента Salomon пятью годами ранее, во времена Большой чистки 1987 года¹. Помимо ответственности за международный бизнес компании он взвалил на себя сизифов труд по приведению в порядок дел вечно отстававшего отдела, занимавшегося капиталовложениями. Однако, как показывала недавняя история, в Salomon обращали достаточно мало внимания на культуру управления. Враждующие между собой руководители подчинялись непосредственно Гутфрейнду (при том что их подотчетность была, в принципе, незначительной). Степень их влияния зависела от величины создававшегося ими дохода. Технически Страусс был президентом Salomon, однако он оказался на столь высокой позиции, что теперь просто летал в отдалении от торгового зала, подобно воздушному шару с гелием. Периодически враждующие руководители просто отодвигали его со своего пути.