Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

Когда Рикерсхаузер узнал, что ему звонил не какой-нибудь штатный адвокат, а сам Споркин, его чуть не хватил сердечный приступ. Споркин был одним из самых известных людей в деловом мире Америки. В некотором смысле у него было больше власти, чем у его босса, председателя SEC.

Внимание Комиссии к Баффету и Мангеру привлек двухлетний проект — они изящно пытались распутать нити, связывавшие несколько принадлежавших им компаний. Сначала они попытались слить Diversified или хотя бы ее часть с Berkshire Hathaway. К 1973 году Diversified стала чем-то большим, чем просто средство для покупки акций Berkshire и Blue Chip. Но для такого слияния необходимо было разрешение Комиссии по ценным бумагам и биржам, а она затормозила сделку. Мангер успокоил Баффета, что ничего серьезного не происходит, и сказал Рикерсхаузеру, чтобы тот «направлял всех, у кого будут вопросы», непосредственно к нему, «если это ускорит работупо нашему делу»¹⁵.

Вместо этого следующие полгода сотрудники Комиссии присматривались к Blue Chip Stamps и другим инвестициям и пришли к выводу, что Баффет и Мангер сознательно сорвали сделку между Wesco и Santa Barbara, предложив более высокую цену за четверть актива с целью поглощения остальной части. По крайней мере, так видели ситуацию руководители Santa Barbara — скорее всего, именно они и сообщили об этом в SEC¹⁶.

И тут Уоррен и Чарли впервые осознали, что Blue Chip оказалась в беде¹⁷. Не успел еще Баффет до конца насладиться своим членством в правлении Post, как ему и Мангеру пришлось столкнуться с серьезными юридическими проблемами. К этому времени Рикерсхаузер уже испытал на собственной шкуре, что значит работать с Баффетом. Однажды он сказал коллеге: «Не нужно подходить слишком близко к солнцу, даже если оно яркое и теплое»¹⁸. Следующие пару лет он проверял то, что можно назвать Законом Термодинамики Рикерсхаузера.

В феврале 1975 года SEC инициировала повестку в суд и начала полноценное расследование покупки Wesco «по делу Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, Уоррена Баффета [sic], НО-784». Сотрудники комиссии предполагали, что Баффет и Мангер совершили ряд мошеннических действий: «Blue Chip, Berkshire, Баффет [sic], отдельно или совместно с другими... возможно, предпринимали действия, которые прямо или косвенно способствовали совершению мошенничества; или сделали ложное заявление относительно существенных аспектов деятельности; или упустили из виду значительные обстоятельства...»

Адвокаты Комиссии сосредоточились на том, что руководство Blue Chip с самого начала планировало поглотить Wesco Financial, но не разглашало этот факт. Покупка активов после провала сделки с Santa Barbara должна была считаться «тендерным предложением», не подлежащим регистрации в SEC³⁰⁰. Это обвинение было самым серьезным, а за ним могло последовать публичное и громкое обвинение в мошенничестве не только против Blue Chip, но также и против Баффета и Мангера лично.

Принимая решение относительно объекта обвинения, Споркин мог выбирать — привлекать его к ответственности или урегулировать дело мирным путем. Во втором случае объект обвинения мог принести извинения без признания собственной вины; он не подтверждал и не отрицал факт совершения мошенничества, но соглашался заплатить штраф. Также в этом случае SEC решала, разглашать ли имена участников соглашения или просто заключить сделку непосредственно с компанией, без упоминания каких-либо имен. Оглашение имен в подобной ситуации если и не ставило крест на карьере, то уж точно могло существенно подпортить репутацию. Поэтому Баффет, который поднялся на олимп благодаря Supermoney, Forbes и Washington Post, был вынужден отчаянно бороться за свое доброе имя.

Расследование продолжало набирать обороты, и Баффету пришлось представить все свои документы — а это была огромная коллекция материалов (как, впрочем, и все его коллекции). Вторгаясь в столь оберегаемую им частную жизнь, адвокаты из конторы Munger, Tolies просматривали бланки регистрации сделок, информацию о недавних покупках активов, записки банкирам, письма в Sees Candies, заметки Верну Маккензи и т. п. и отправляли их в Вашингтон на экспертизу. У Баффета было чувство, что его загнали в угол. Они с Мангером как будто жили в кошмаре, где за ними гнался огромный, громыхающий гигант, а им приходилось бежать со всех ног, чтобы выжить.

Обмен письмами между Munger, Tolies и SEC приобрел невероятные масштабы. Внешне оставаясь спокойным, внутренне Баффет невероятно страдал. Мангер же не скрывал своего беспокойства.

К марту 1975 года расследование перешло в стадию допроса свидетелей. Инспекторы SEC вызвали для допроса Бетти Питерс. «Где ваш адвокат?» — спросили они. «А он мне нужен?» — задала она встречный вопрос. «Обычно все приходят с адвокатами», — ответили они. «А вы разве не хотите просто узнать, что произошло?» — спросила Бетти, и они допросили ее без адвоката.

Затем вызвали Мангера. Он тоже пришел без адвоката — зачем Чарльзу Мангеру еще один юрист? Он попытался опровергнуть обвинение против Blue Chip в срыве сделки между Wesco и Santa Barbara и объяснить, почему Blue Chip заплатила за активы Wesco больше, чем они стоили на самом деле. Конечно, они думали о полном контроле, но это были «долгосрочные планы», возможные только в том случае, если сделка между Wesco и Santa Barbara не состоится. Однако когда речь зашла о том, что Баффет и он, Мангер, предлагали Винченти работать на них, и «обхаживали» Бетти Питерс ради голосов членов ее семьи, обсуждение пошло по кругу. Мангер постоянно прерывал штатного юриста SEC Ларри Сейдмана и начинал читать ему лекции. «Мы хотели выглядеть справедливыми по отношению к Лу Винченти и Бетти Питерс», — говорил он¹⁹. Но юристы SEC никогда не встречались с несговорчивым Винченти, поэтому им сложно было понять логику Мангера. «А что насчет акционеров Blue Chip?» — спросил Сейдман. Он не понимал, зачем они так расщедрились по отношению к акционерам Wesco, практически все акции которой к тому времени были в руках арбитражеров.

Эти люди купили активы Wesco, зная, что в случае удачной сделки они будут стоить столько, сколько предлагала Santa Barbara. Они частично перестраховались, купив акции Santa Barbara, аналогично тому, как Graham Newman когда-то купила акции Rockwood в обмен на платежные квитанции торгового склада, на котором хранились какао-бобы. Но когда сделка с Wesco провалилась, это было как если бы цены на какао-бобы резко упали³⁰¹. Так какой же смысл был в том, чтобы выступать на стороне арбитражников и поддерживать высокую цену?

Мангер достал свое последнее оружие — слова Бенджамина Франклина. «Мы чувствовали, что просто обязаны быть справедливыми по отношению к акционерам. Нам по душе идея Бена Франклина о том, что честность — это самая лучшая политика. И у нас в мозгах не укладывалось, как можно в такой ситуации пытаться снизить цену»²⁰.

Этот аргумент, похоже, сбил Сейдмана с толку, но даже Мангер признал, что детали этого дела выглядели неприглядно. Он умолял Сейдмана отвлечься от деталей и взглянуть на общую картину. «Если внимательно рассмотреть все материалы дела, станет понятно, что мы обошли юридические требования только для того, чтобы правильно поступить с людьми, которые этого заслуживают. Могу лишь надеяться, что вы придете к выводу о том, что этот поступок не заслуживает какого-либо наказания... Если же мы что-то сделали не так, это не было преднамеренным».

Когда пришла очередь Баффета, у него спросили, почему он и Мангер не позволили Wesco утонуть, чтобы подешевле купить их акции. «Мне кажется, репутация Blue Chip в деловом мире сильно пострадала, если бы мы так поступили, — сказал Баффет. — Кто-то бы точно пострадал». «Ну и что?» — спросили его. «А то, что для нас было важно, как руководство Wesco относится к нам. Вы думаете, что мы могли наплевать на других людей, так как нам принадлежал контрольный пакет акций. Но Лу Винченти не обязан был работать на нас, а если бы он почувствовал, что мы какие-то разгильдяи, он мог запросто уволиться».

Баффет, который, как и Мангер, поразил адвокатов тем, что пришел на встречу сам, проделал большую и полезную работу. Он приезжал в Вашингтон несколько раз, терпеливо объяснял, как работает Blue Chip, описывал свои основные инвестиционные принципы и рассказывал о своем детстве в Вашингтоне. Он произвел благоприятное впечатление на Сейдмана, но ход расследования контролировал старший юрист SEC, девизом которого было: «Они не пройдут», за что его даже прозвали «тигром»²¹. Он считал, что дыма без огня не бывает, и не позволял выйти сухим из воды буквально никому. Аргументы Баффета показались ему неубедительными²².

Сотрудники SEC продолжили расследование. Казалось, они восхищались запутанными лабиринтами внутри империи Баффета. В зону их пристального внимания попала и история с конфиденциальной информацией San Jose Water Works²³ — закрытого инвестиционного фонд Source Capital, который Мангер посчитал интересным «сигарным окурком», купив 20% его акций, и навел в нем порядок. К тому времени фондовый рынок потихоньку восстанавливался. В 1975 году триумфально вернулся к жизни Sequoia, фонд Руана, показавший рост активов на 62% против роста рынка всего на 37%. В том же году Мангер вернул деньги партнеров с прибылью в 73%. Он отказался от комиссии и свернул партнерство. Объяснять, почему его замысловатая империя более не считала нужным покупать дешевые акции по мере укрепления рынка, становилось все сложнее и сложнее. Расследование шло полным ходом. Оно обрастало все новыми волосатыми конечностями, как у тарантула.

Рикерсхаузер с головой погрузился в сложную и запутанную схему финансовых инвестиций Баффета и Мангера. В центре схемы находился Баффет, владевший акциями Blue Chip, Diversified и Berkshire. Он распихал их по такому большому количеству карманов, что у Рикерсхаузера кружилась голова³⁰². Все знали, что Баффет, как большая белая акула, просто не может удержаться от покупки акций. Найди он хоть десять долларов, он бы сразу же потратил их на акцию Blue Chip, Diversified или Berkshire, которую положил бы в ближайший ящик. После того как они с Мангером купили первые 25% акций Wesco, Рикерсхаузер наконец убедил его в том, что нужно покупать акции только через официальные тендерные предложения, чтобы избежать обвинения в нарушении правил²⁴. Сложный перекрестный холдинг, который создал Баффет, заставлял думать, что он что-то скрывает. Рикерсхаузер смотрел на эту запутанную схему и впадал в отчаяние — «где-то там наверняка можно было что-то раскопать»²⁵. Он не думал, что у SEC будут достаточно веские доказательства, чтобы вынести приговор, но тем не менее она могла попытаться выдвинуть свое обвинение.

По большому счету, Мангер был никудышным игроком, его финансовое состояние было смехотворным по сравнению с состоянием Баффета. Он попался в сети SEC как мелкий сообщник. Но поскольку Blue Chip была его территорией и он играл ведущую роль в истории с Wesco, SEC уделяла ему особое внимание²⁶. «У нас действительно очень сложная схема деятельности, и теперь, к нашему сожалению, мы поняли, что она еще и не слишком разумная, — признался он Сейдману. — Мы пытались одновременно жонглировать огромным количеством мячей и уделять каждому из них достаточно времени, чтобы не было путаницы».

Несмотря на заявления Баффета и Мангера и тот факт, что SEC не нашла ничего компрометирующего в сделках с San Jose Water Works и Source Capital, юристы комиссии продолжали расследование. «Тигр» рекомендовал Споркину предъявить обвинение лично Баффету и Мангеру. Его не убедили их заявления, и он считал, что они преднамеренно сорвали сделку между Wesco и Santa Barbara, заплатив за акции Wesco больше положенного. Его совершенно не тронули слова «Никто же не пострадал!», сказанные в оправдание такого поступка, — он считал, что в своих рассказах «эта парочка» вдавалась в излишние подробности, в которых совершенно не было необходимости²⁷.

Рикерсхаузер написал Споркину письмо. Он умолял его не предъявлять обвинение Баффету и Мангеру, «людям, которые относятся к своим именам и репутации как к самому дорогому сокровищу», потому что «большинство поверит в злые умыслы любого человека, которого преследуют в судебном порядке». Даже если бы Баффет и Мангер согласились на мирное урегулирование, не признав, но и не отрицая свою вину, то занесение их имен в соответствующие списки нанесло бы им «ужасный, необратимый ущерб», потому что «хорошая репутация Комиссии автоматически и безжалостно разрушит доброе имя» ответчиков. «Большую силу нужно использовать с осторожностью, — писал он. — В бизнесе возможны небольшие оплошности, которые не должны влиять на репутацию людей, ценящих ее превыше всего»²⁸. Он умолял не портить репутацию Баффета и Мангера, согласившись на признание незначительных, технических нарушений со стороны Blue Chip, без упоминания каких-либо имен.

Можно представить, в каком состоянии находился Баффет все это время. Но он приложил все усилия, чтобы его сотрудники оставались невозмутимыми и спокойными, потому что их в любой момент могли вызвать на встречу с юристами SEC. Рикерсхаузер делал все, что в его силах, чтобы представить своих клиентов как порядочных граждан из прекрасных образцовых семей. Он послал в Комиссию их биографии, уделяя особое внимание их благотворительной деятельности, большому количеству компаний, в которых они были членами правления, факту пребывания Говарда Баффета в Конгрессе

55,9%

Уоррен Баффет

51,9%

Уоррен Баффет как единственное доверенное лицо или одно из доверенных лиц

-'ч

0,36%

\

Diversified Retailing Со., Inc

(?)

_i_

Неизвестная дочерняя компания (компании)

(?)

_А_

Associated Retail Stores, Inc.

100%

National Fire And

Marine Insurance

Co.

100%

I

f N

Kerkling Reinsurance Corp.

V_'_)

Составлено Дэниелом Линчем. Источник: Верн Маккензи (по состоянию на 1977 год)

4,9% 11,4% 13,0% 0,2% 5,0%

+ I I_I I

Blue Chip

2,0%

0,1%

20,95% 22,48% 80,1%

Сьюзан Баффет, жена Уоррена Баффета

Младший ребенок Уоррена и Сьюзан Баффет

4,0%

2,5%

_\

99,9%

97,7%-

100%

100%

100%-

100%-

^L100%-

Texas United Insurance Со.

Lakeland Fire & Casualty Co.

The Insurance Co. of Iowa

Home & Automobile Insurance Co.

Cornhusker Casualty Co.

5,0%

0,2%

5,0% 0,3% 4,4%

I I HI |

13,1%

The Illinois № IBank and Trust Co. of Rockford

Brown Building Corporation

Aero Coverages, Inc.

Bourne Mills of Canada, Inc.

Gateway Underwriters Agency, Inc.

K&W Products, Inc.

Sun Newspapers, Inc.

Transportation Facilities, Inc.

100% ^J

100% —

100% —

100% -

100%-

100%-

100%

99,0% 100%

100%—

¹

7,3%

Detroit International Bridge

3,3%

и миллионам долларов налогов, которые Баффет заплатил начиная с момента подачи его первой налоговой декларации в четырнадцать лет. Если судить по этому документу, Баффет вкалывал так, как будто от этого зависела его жизнь.

Мангер смирился со своим положением. «Если полицейский не отстает от тебя на протяжении пятисот миль, — говорил он Баффету, — тебе придется заплатить штраф».

Рикерсхаузер изо всех сил пытался достучаться до сердца Споркина: «Сложные финансовые отношения господ Баффета и Мангера... очевидно, создали у вас впечатление, что им становится трудно соответствовать различным законным требованиям, — писал он, делая упор на то, что они старались соблюдать букву и дух закона. — Они хотят упростить свои финансовые схемы и постараются сделать это как можно быстрее»²⁹.

Когда их опрашивали юристы SEC, они рассказали, что именно подразумевают под таким упрощением. «Возможно, в будущем мы сольем активы Blue Chip и Berkshire, — говорил Баффет, — но у Blue Chip слишком много юридических проблем, и, пока не будут разрешены хотя бы некоторые из них, сложно считать это справедливой сделкой. Если бы дело было только во мне, мы обязательно объединили бы наши активы. И наши предприятия остались бы более-менее такими же, как сегодня, но с гораздо меньшими осложнениями. Мне эти осложнения совсем не нравятся, хотя у вас может сложиться обратное впечатление. У меня нет достаточного количества людей, способных всем этим заниматься. Сначала эта схема казалась мне довольно простой, но теперь это совсем не так»³⁰.

Когда юрист SEC спросил, есть ли у Баффета «план действий на случай экстренного упрощения», Мангер ответил: «Можете не сомневаться. Он разработал несколько таких планов еще до того, как это расследование началось»³¹.

Решение Споркина во многом зависело от Рикерсхаузера. По словам Споркина, Рикерсхаузер «был одним из немногих адвокатов, мнению которых я доверял на 100%». Споркин считал, что Рикерсхаузер не только блестящий адвокат, но и честный, прямой и порядочный человек, в котором нет ни капли лицемерия. В свою очередь, Рикерсхаузер обхаживал Споркина, убеждая его, что Баффет — «самый порядочный и благородный человек, с которым вы когда-либо встречались и который станет самым великим человеком на Уолл-стрит». Услышав это смелое заявление от любого другого человека, Споркин, скорее всего, проигнорировал бы его, но поскольку эти слова исходили от Рикерсхаузера, он счел их искренними и обоснованными³². Споркин чувствовал большую ответственность, поскольку в его власти было как осудить Баффета и Мангера, так и избавить от наказания. Он считал, что обвинитель должен различать честного человека, допустившего оплошность, и жулика, который заслуживает наказания. И он понимал, что Баффет и Мангер совсем не жулики, а просто оступившиеся бизнесмены³³.

Гигант решил не душить Blue Chip в железных объятиях³⁴.

Компания согласилась с решением SEC о том, что она не признает, но и не отрицает, что пыталась сорвать сделку между Santa Barbara и Wesco за счет покупки акций последней и что искусственно поддерживала рыночную цену акций Wesco в течение трех недель³⁰³. Blue Chip пообещала никогда снова не делать того, чего она не признала³⁵.

В мировом соглашении не было упомянуто никаких имен. Шумиха вокруг этого дела была минимальной и быстро угасла. Добрые имена и репутация Баффета и Мангера остались незапятнанными.

Две недели спустя SEC выбрала Баффета в члены жюри присяжных заседателей по делам, связанным с раскрытием информации компаниями. Это было не просто прощение, это было началом нового этапа в его жизни³⁶.

Глава 40. Как руководить бизнесом, а не публичной библиотекой

Вашингтон • 1975-1976 годы

Однажды в начале 1975 года подруга Сьюзи Баффет Юнис Дененберг заехала к ним в гости, прошла в гостиную и села на покрытый собачьей шерстью диван. Сьюзи отвернулась, чтобы не смотреть на нее, включила кассету и запела. Дененберг осталась очень довольна. Сьюзи рассказала, что мечтает стать профессиональной певицей, но боится что-либо предпринимать. Дененберг перезвонила на следующий день и сказала: «У меня есть для тебя агент». Она наняла Боба Эдсона (помощника преподавателя музыки в Мидлендском колледже), чтобы собрать группу и организовать концерт в ночном клубе Steam Shed. Клуб находился в Эрвингтоне, крошечном городе в предместьях Омахи, где Сьюзи и Дотти когда-то пели в хоре церкви своего отца. Сьюзи нервничала, но все вокруг были воодушевлены предстоящим событием. Сомнения оставались только у Дока Томпсона, который сказал: «Я не понимаю, с чего это ты хочешь петь в барах».

В тот вечер, когда Сьюзи впервые выступала перед публикой, состоявшей исключительно из ее друзей, она настолько волновалась, что попросила Уоррена не приезжать. Одетая в длинное, расшитое блестками платье, она здоровалась и разговаривала с людьми — короче, всячески оттягивала свой выход, пока Дененберг не вытолкнула ее на сцену. Она спела Call Me Ареты Франклин, You Make Me Feel So Young Синатры, YouVe Made Me So Very Happy рок-группы Blood, Sweat 8c Tears и свою любимую композицию The First Time Ever I Saw Your Face Роберты Флэк — все песни были проникновенными, страстными и романтичными. Сьюзи обнаружила, что публика симпатизирует ей. Она чувствовала от этих людей, собравшихся вместе, такую же отдачу, какую ощущала, общаясь с ними по отдельности¹. И это стало для нее самым большим подарком. Она поняла, что хочет петь в кабаре.

Однако несколько недель спустя Сьюзи пришлось отвлечься от репетиций и поехать в Кармель, чтобы помочь золовке, Берти, ухаживать за ее младшей дочерью Салли, умиравшей от опухоли головного мозга. Брак Берти с Чарли Снорфом находился на грани расторжения.

Когда Салли умерла, Берти как будто выпустила на свободу свои прежде застывшие эмоции. «Салли была замечательным человеком, удивительным и проницательным. Для своих семи лет она очень хорошо разбиралась в людях, — говорила Берти. — Однажды она сказала мне: “Мам, вы с папой так одиноки”. Я думаю, когда умирает кто-то очень близкий, он как бы завещает тебе что-то. Салли завещала мне чувство собственного

достоинства, которое позволило мне раскрыться. Мне кажется, что через мое сердце прошел высоковольтный ток, и я больше не могла скрывать свои чувства».

У Берти и Сьюзи всегда были особые отношения, но после того, как Салли умерла, а Берти начала относиться к жизни иначе, Сьюзи и сама Берти внезапно обнаружили, что их отношения вышли на новый уровень. «Я всегда любила Сьюзи, и она занимала особое место в моей жизни, — говорила Берти. — Она была единственным человеком, с которым я могла поговорить о своих чувствах. Ни с кем из своей семьи я не могла себе этого позволить».

Ее брат совсем по-другому отреагировал на смерть племянницы. «Он позвонил своим друзьям, гостившим в доме Баффетов в Лагуна-Бич, и сказал: “Мы потрясены — ведь всего неделю или две назад мы отдыхали все вместе”, — рассказывала Мэри Холланд. — Я спросила его, что произошло, но он ответил: “Я не могу больше разговаривать”, — и повесил трубку».

В то время Уоррен был настолько занят, что у него не оставалось времени на переживания. SEC заканчивала свое расследование. Кей Грэхем настолько очаровала его, что он буквально не мог насытиться общением с ней. А когда Уоррен был одержим чем-то или кем-то, он не мог прекратить думать об этом ни на минуту и уделял объекту восхищения столько внимания, что это иногда напрягало окружающих. Однако когда бизнес снова пошел в гору, он в тот же миг ухватился за возможность снова работать. По словам Мангера, Баффет «никогда не позволял своим «небольшим увлечениям» мешать главной страсти»². Однако Кэтрин Грэхем вряд ли можно было назвать «небольшим увлечением». Чуть раньше он решил посмотреть, что будет, если ее познакомить с Мангером, самым большим умником из всех, кого он знал. «Кей была очень обязательным человеком. Я мог передать ей для ознакомления какие-то безумно сложные финансовые отчеты, и она корпела над ними и выслушивала мои мысли относительно их. Однажды я сказал ей: “Ты должна познакомиться с Чарли”. Я восхвалял его как мог, и наконец она приехала в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с ним.

И вот она сидит в этом захудалом офисе и достает свой желтый блокнот, чтобы делать заметки в процессе разговора. Чарли приосанился — сама мысль о том, что его мысли настолько важны, что их будет фиксировать самая влиятельная женщина в мире, привела его в восторг».

Мангер просто не мог не покрасоваться. Он уже переписывался с Грэхем и в одном из писем написал: «С вами я как будто сбрасываю лет тридцать и веду себя как Том Сойер с Бекки Тэтчер. Мне кажется, что в данной ситуации будет вполне достаточно Уоррена, делающего глупости за нас обоих»³.

Однако как бы легкомысленно она ни заставляла Уоррена себя вести, он серьезно относился к ее обучению основам бизнеса. «Я пытался научить ее бухгалтерскому учету. Когда я привез ей годовые отчеты, она сказала лишь: “Ох, Уоррен, опять учиться?” Но я был непреклонен». Баффет считал ее сына Дона «невероятно умным», «обладающим практически фотографической памятью, чем не мог похвастаться ни один мой знакомый». В качестве особого доверия к семье Грэхем Уоррен выписал на имя Дона доверенность с правом голоса по своим голосующим акциям. Теперь, приезжая в Вашингтон на ежемесячные собрания членов правления, Баффет останавливался только у Кей. Ей не нравилось, как он одевается, но на это он ей ответил: «Я одеваюсь так же, как и Дон. В этом вопросе мы с ним были единодушны».

Баффет знал, что Кей ведет себя как «очень, очень мудрая женщина, пока вы незач трагиваете темы, которые причиняют ей боль. Но она очень хорошо разбирается в людях». Чем ближе они становились друг другу, тем смелее Баффет высказывался насчет ее поведения с членами правления. Он понимал, что она не так сильно зависит от мнения других, как ей казалось. Однажды он отозвал ее в сторону и сказал: «Не надо больше просить помощи у директоров. Ты же сама не хочешь этого делать». И она послушалась его.

Деловые и личные связи между Грэхем и Баффетом стали настолько прочными, что Уоррен пригласил Кэтрин и Дона присоединяться к очередной встрече Graham Group, которая должна была состояться в 1975 году в Хилтон-Хед. Дон произвел хорошее впечатление на остальных приглашенных своими скромными манерами и разумными суждениями. Под хрупкой аристократичной внешностью Кей многие сразу же разглядели ее уязвимость и скромность, которые так привлекали в ней Уоррена. Поэтому, несмотря на царственную внешность и знакомство с сильными мира сего, она быстро нашла общий язык с большинством участников. Она искренне хотела поладить со всеми, хотя и продолжала считать, что мужчины превосходят женщин во всех сферах жизни. Со вкусом одетая и прекрасно причесанная Кэтрин — живое воплощение идеала — с коктейлем в руке скользила между собравшимися. Кто-то заговорил о политике, и она ответила: «А Генри считает то-то и то-то», имея в виду Киссинджера. Невозможно было ею не восхищаться.

На этой встрече впервые выступила Сьюзи Баффет. Билл Руан принес диаграмму роста цен на золото, достаточно впечатляющего за последние пять лет. Он спросил, стоит ли его покупать. Все подумали, что он шутил, а оказалось, что он действительно покупал золотые монеты, и это было довольно прибыльно⁴.

Генри Брандт отозвал Баффета в отдельную комнату и попросил пообещать, что акции Berkshire не упадут ниже 40 долларов за штуку. К октябрю 1975 года цена на акции упала практически вполовину — два года назад они шли по 93 доллара. «Я тебя, конечно, люблю, — ответил Баффет, — но этого пообещать не могу». Брандт ответил, что «это катастрофа» или что-то в этом роде. Он вложил в эти акции все, что у него было.

И это действительно была катастрофа. Фондовый рынок в целом возвращал утраченные позиции, a Berkshire и не думала. Брандт испугался и позвонил Баффету, который предложил выкупить его акции по 40 долларов за штуку. Тогда Брандт позвонил Уолтеру Шлоссу и сказал: «Уоррен платит мне сорок долларов за акцию, а я хочу пятьдесят. Что делать?»

Шлосс был самым осторожным и осмотрительным из покупателей «сигарных окурков». На встречах Graham Group все остальные подшучивали над его инвестиционным портфелем, в котором находились акции обанкротившихся металлургических предприятий и производителей автомобильных запчастей. «Ну и что, — говорил Шлосс. — Зато я не переживаю и хорошо сплю по ночам». Он занимался достаточно простыми операциями, используя философию Грэхема в ее самом чистом виде. Шлосс работал в Tweedy, Browne и каждый день возвращался домой в пять часов, но его результаты были феноменальны.

И теперь Брандт говорил ему, что хочет избавиться от акций Berkshire, а это полностью противоречило всем принципам философии «сигарных окурков». Шлосс уламывал Брандта два часа: «Твои деньги в руках у самого умного парня в мире. Уоррен

не заставляет тебя платить за управление твоими средствами. Ты сделаешь огромную ошибку, если продашь свои акции». Шлосс думал, что убедил его. Но состояние американской экономики к тому времени способствовало пессимизму. По словам Шлосса, в понедельник он позвонил своему брокеру и продал половину акций своей жены⁵.

Сразу же после этого президент Форд отказался поддержать бюджет Нью-Йорка, стоявшего на пороге банкротства. Газета New York Daily News четко выразила общие настроения в огромном заголовке «Форд говорит городу: “Катись к черту!”»⁶.

Партнеры, которые получили акции Berkshire в 1970 году по 40 долларов за штуку, увидели, что пять лет спустя они не стали ни на цент богаче. «Любому, у кого были наши акции, — говорил Мангер, — казалось, что очень долгое время ничего хорошего не происходит. А с таким положением вещей они, по большему счету, никогда еще не сталкивались. Отчет выглядел ужасно, но планы на будущее, пока не ясное, но вполне возможное, выглядели куда более оптимистично».

Тем не менее собственный капитал Баффета приближался к тому уровню, при котором он закрывал партнерство. И все же, несмотря на очевидные проблемы, способные напугать кого угодно, сам Уоррен практически не волновался. Имея в руках компании, он продолжал покупать, покупать и покупать. В 1974 году, до начала расследования SEC, Berkshire владела 26% акций Blue Chip. И хотя в 1975 году во время разбирательства с Omni Баффет немного притормозил, но все-таки купил акции Berkshire от имени Diversified. К 1976 году он покупал через Diversified акции и Berkshire, и Blue Chip. В конечном счете Berkshire принадлежало больше 41% Blue Chip — так что теперь ему и Сьюзи принадлежало 37% акций, как напрямую, так и через владение Berkshire Hathaway.

В 1976 году акции Berkshire все еще ценились невысоко, поэтому Баффет нашел другой способ извлечь выгоду из ситуации. Он уговорил свою мать, «которая не особо заботилась о деньгах», продать свои 5272 акции Berkshire в пользу Дорис и Берти. За 5440 долларов и вексель на 100 000 долларов каждая из них получила по 2636 акций (то есть купила акции по 2 доллара)³⁰⁴. Баффет, который рассматривал долги как что-то неправильное, чуть ли не преступное, считал, что стоимость акций Berkshire (по 40 долларов за штуку) настолько низка, что был готов дать сестрам по 95% средств для их покупки, лишь бы только они сделали то, что он просил. По мнению Баффета, покупая акции на таких условиях, его сестры в скором времени могли бы стать богатыми³⁰⁵. Кроме того, эта операция позволила бы им избежать выплаты огромного налога на наследство.

«Моя мать не возражала против моего предложения, да и время было подходящим. Мне кажется, это стало одним из самых важных поступков за всю ее жизнь. Второй раз такой шанс не выпадает».

Материальные ценности продавались за гроши практически повсеместно. Примерно в то же самое время Том Мерфи предложил Уоррену купить телевизионную станцию. Баффет считал, что это великолепная идея, но, к сожалению, не мог себе этого позволить, иначе возник бы конфликт с Washington Post, которой также принадлежали телевизионные станции. А так как он был членом совета директоров Post,

покупка противоречила бы ограничениям Федеральной комиссии по связи³⁰⁶. «Что из того, чем я занимаюсь, мне не принадлежит?» — спросил он себя. Крепко задумавшись, он вспомнил, что ему не принадлежит Grinnell College. Первая станция, которую он присмотрел, уже была продана, но по рекомендации Баффета Grinnell за 2 миллиона долларов купил станцию в Огайо под названием Dayton, которая стоила 13 миллионов долларов. Часть денег они получили в виде займа, с которым им помог Сэнди Готтес-ман. Брокер, организовавший эту сделку, назвал ее лучшей за последние двадцать лет⁷.

Однако для того чтобы акции упали в цене, а города типа Нью-Йорка оказались на грани банкротства, имелись свои причины. Дикая инфляция, неконтролируемые расходы на рабочую силу и нестабильные трудовые отношения душили экономику. СМИ были подвержены этим бедам больше, чем другие предприятия. Срок действия коллективных договоров сотрудников Washington Post истекал сразу после встречи в Хилтон-Хэд, 1 октября 1975 года в четыре утра. Некоторые из печатников вывели из строя огнетушители, слили масло, разобрали механизмы и разорвали электропроводку. Они изрезали рулоны газетной бумаги, устроили пожар, разбили голову диспетчеру печатного цеха и оставили его истекать кровью⁸. Грэхем приехала в течение часа и прошла в здание под прицелом телекамер и взглядами пожарных, полицейских и сотен пикетчиков.

Отношения Post с некоторыми профсоюзами «были крайне нестабильными», рассказывал Дон Грэхем³⁰⁷. Враждебно настроенные рабочие считали руководство «некомпетентным», как писала позже Кей, «и в то же время способным сделать их козлами отпущения во всех ситуациях, в которых оно было виновато»⁹. После долгих лет сдерживания негативных настроений представители руководства вели напряженные и тяжелые переговоры с профсоюзами, контракты с которыми истекли одновременно.

Большая часть профсоюзов, за исключением печатников, продолжала работать, что было особенно важно для переговоров с Гильдией журналистов. Используя чужие типографии и вертолеты для перевозки нужных работников за кордоны пикетчиков, Post начала издавать сокращенную версию газеты уже через день после начала забастовки. Однако после того как забастовка стала приобретать угрожающие масштабы, Грэхем испугалась, что газета пошла не по тому пути. Менеджеры и рабочие-штрейкбрехеры могли печатать лишь половину обычного тиража. Рекламодатели все до единого переметнулись к главному конкуренту Post — Evening Star. Буквально через несколько дней обычный выпуск Star настолько распух из-за размещенной в нем рекламы, «что его было сложно поднять или удержать в руках»¹⁰.

«Мне позвонили сотрудники газеты, испугавшиеся, что Кей не выдержит напряжения. Вместе ней мы прошли за кордон пикетчиков. Кей держалась смело, но я видел, как она разрыдалась, когда взяла в руки выпуск Star. Они пытались уничтожить Post, копируя ее формат и нанимая на работу ее бывших сотрудников. Кей лишилась сна и могла позвонить мне посреди ночи».

Перед лицом угрозы такая женщина, как Кэтрин, которую редактор газеты Говард Симонс назвал «злая Кэтрин», могла вести себя крайне необычно.

«На самом деле она не была злой Кей. Она была неуверенной Кей. Чувствуя опасность, она вполне была способна пронзительно завизжать. Если ситуация выводила ее из себя, она могла вести себя как животное, загнанное в угол. Как будто она осталась сама по себе и не было никого, способного ее поддержать. В такие моменты никто не знал, что делать. Именно тогда на сцене появлялся я. Муж, мать, директора компании никогда не поддерживали ее. Поэтому где-то глубоко в ее мозгу укоренилась мысль, что ее окружают враги и в любой момент может случиться что-то плохое.

Но она всегда знала, что я был на ее стороне. Это не означало, что я согласился бы на что угодно или поверил бы во все, что она говорит. Но я был на ее стороне. И никогда бы ее не покинул».

У «злой Кэтрин» были некоторые общие черты с Лейлой Баффет. И Уоррен гордился тем, что оказался единственным человеком, который завоевал доверие Кей.

К этому времени он настолько хорошо разбирался в мотивах поведения людей, что прекрасно понимал, что происходит с Грэхем, и был в силах помочь ей справиться с этой проблемой. Он научился этой проницательности у Сьюзи и теперь использовал ее в отношениях с другими людьми. Его чутье оказалось безошибочным. Он мог помочь людям, испытывавшим беспокойство, понять разницу между человеком, действительно находившимся в опасности, и тем, кем движет беспричинный страх.

По словам члена правления Арджея Миллера, «Кей думала, что Уоррен может творить чудеса, — и иногда так и было». Уоррен был откровенным человеком, и она была уверена в нем. Баффет учил рассматривать ситуацию со всех сторон и не навязывать окружающим свои суждения. Этому он также научился у Сьюзи и теперь пытался сделать так, чтобы Кэтрин поверила в себя и без его присутствия. Но она была слишком не уверена в себе. «Не думаю, что у него хоть что-то получилось, — говорил Миллер, — хотя если бы кто и смог привить ей уверенность, это был бы он». Но Кей нужно было, чтобы Уоррен все время был рядом.

В течение следующих шести месяцев Post продолжала выпускать газету, попутно тратя массу сил на бесплодные переговоры, угрозы, насилие, психологическую войну и постоянную борьбу за то, чтобы удержать Гильдию журналистов от забастовки из солидарности с другими профсоюзами. Сотрудники делали все, что было в их силах, чтобы удержать газету на плаву. Так, Дон Грэхем работал укладчиком и подкатывал огромные тяжелые рулоны газетной бумаги к печатным машинам.

«Некоторые, включая и тех, кого Кэтрин уважала больше всего, говорили ей: “Бросай это дело, или все потеряешь”. Они боялись, они страдали из-за того, что газета не выходит в нормальном режиме, и не хотели дожить до момента, когда Star возьмет верх над Post. Я же выступал против таких мер и поэтому сказал ей: “Я предупрежу тебя перед наступлением переломного момента”».

В понимании Баффета переломный момент возникает тогда, когда конкурент вырывается вперед настолько, что изменить ничего невозможно. «О приближении этого момента могут свидетельствовать многие признаки: отношение к вам подчиненных, впечатление, которое складывается в обществе, сравнительная степень эффективности рекламы у вас и у ваших конкурентов. Вы просчитываете вероятность того, что ваши читатели поменяют свои привычки. Конечно, им могут не нравиться те или иные репортажи или разделы газеты, но переломный момент наступает тогда, когда люди начинают массово покупать другую газету».

«Видимо, мое спокойствие передалось и Кей. Она поверила мне — и хорошо сделала. Я относился к ее проблемам как к своим собственным и достаточно разбирался в бизнесе».

«Пока Уоррен поддерживал ее, у нее было достаточно мужества, чтобы продолжать бороться за свою компанию», — подчеркивал Джордж Гиллеспи¹¹.

И хотя почти все служащие Post, кроме печатников, продолжали работать, над теми, кто пересекал кордоны пикетчиков, постоянно висела угроза насилия. Их автомобилям постоянно прокалывали шины, а семьям угрожали по телефону. Какой-то забастовщик постоянно стоял с плакатом: «Филу Грэхему нужно было стрелять не в себя». Чтобы как-то поднять боевой дух, Грэхем, Баффет и Мэг Гринфилд занялись разноской газет в цехе экспедиции. Баффету нравилось снова заниматься делом, которому он посвятил так много времени в детстве.

Через два месяца после начала забастовки руководство Post сделало окончательное предложение печатникам, но те его отклонили¹². Забастовка продолжилась. Грэхем начала нанимать штрейкбрехеров. Печатники же оставались в своих пикетах, как будто надеялись, что с ними еще кто-то будет разговаривать. За последующие несколько месяцев газета договорилась с другими профсоюзами и вернула и читателей, и рекламодателей, несмотря на то что забастовка и достаточно негативное освещение ее в СМИ продолжались в течение всей весны.

В то время как Грэхем постепенно вытягивала из пропасти свою компанию¹³, Баффет и Мангер наконец заключили сделку с SEC. Баффет пригласил Мангера в ресторан Johnny’s Cafe, где за стейком они закончили составлять план «упрощения бизнеса». Во-первых, Баффет решил отказаться от работы в FMC. Во-вторых, Blue Chip должна была продать свои акции Source Capital¹⁴, a Berkshire и Diversified — заново разработать механизм слияния, отмененного в начале 1975 года в связи с расследованием SEC. По просьбе Бетти Питерс Wesco (80% акций которой владела Blue Chip) оставалась акционерной компанией открытого типа с Мангером во главе совета директоров. Также они отсрочили слияние Blue Chip с Berkshire Hathaway до тех пор, пока не будет достигнута договоренность о сравнительной стоимости компаний.

Тяжелые времена для Berkshire и Post, требовавшие пристального внимания Баффета, потихоньку уходили в прошлое. Заседания членов совета директоров Post наконец-то протекали в спокойной атмосфере, и Грэхем начала подумывать о расширении своей империи.

В ту пору газеты расхватывали направо и налево. «Кей хотела купить их себе, потому что не хотела, чтобы их купил кто-то другой», — говорил Баффет. «Подскажи, что делать», — просила она его. Баффет запретил ей обращаться за помощью к совету директоров, но она все еще не могла до конца отказаться от этой привычки. «Нужно было заставить ее думать своей головой», — говорил Баффет. Благодаря ему она поняла, что неправильно платить слишком много только потому, что ты очень хочешь это купить. Нетерпение не приводит ни к чему хорошему. В течение долгого времени Post практически не приносила дохода и развивалась очень медленно. Баффет открыл глаза Кэтрин на важность покупки акций собственной компании в момент снижения цены, с тем чтобы уменьшить количество акций на руках акционеров. Это позволяло увеличить размер каждого куска пирога. Под чутким руководством Баффета Post избежала некоторых ошибок и стала в результате намного более прибыльной компанией¹⁵.

Баффет, привыкший постоянно что-то брать, впервые в жизни обнаружил себя в роли дающего и в случае с Грэхем явно этим наслаждался. «Мы говорили о ее делах и встречах с людьми, которые пугали ее до чертиков. Она знала, что ее хотят напугать, это ей совершенно не нравилось, но она ничего не могла с этим поделать».

«В конечном счете я сказал, что хочу, чтобы она воспринимала себя естественно, а не как отражение в кривом зеркале. Я искренне хотел, чтобы она почувствовала себя более уверенно в отношении своих мыслей и действий. Можно сказать, я наслаждался тем, что создавал ее заново. И у меня даже что-то получалось, хотя я и слишком поздно начал».

В свою очередь, Кэтрин пыталась привить Баффету некоторый лоск и блеск, а Мангер писал ей о Баффете: «Я прекрасно понимаю, чьи именно недостатки вы там исправляете»¹⁶. Баффет и Грэхем встречались очень часто, и она делала все, чтобы привнести в его жизнь больше стиля.

«Кей пыталась переделать меня в лучшую сторону, но делала это медленно, чтобы я не заметил. Это было очень забавно. Она так старалась вылепить из меня что-то новое, но у нее ничего не получалось. Однако у нее было намного больше жизненного опыта, чем у меня, это точно». Однажды Баффет узнал, что, по мнению Грэхем, в ресторанах едят только неотесанные выскочки. «В элитных кругах Вашингтона предметом особой гордости считался собственный повар. Самый большой комплимент на вечеринке звучал так: “Надо попробовать отбить вашего повара” или “Вы, должно быть, выписали повара из Франции”. Кей, как и все в Вашингтоне, заботилась о таких вещах. Поэтому ее обеды были довольно вычурными, хотя для меня она делала исключение».

Повар получал особые распоряжения относительно предпочтений Уоррена в еде. «Брокколи, спаржа и брюссельская капуста выглядели для меня все равно что блюдо из китайских насекомых, расползающихся по тарелке. От цветной капусты мне плохо, морковь я не перевариваю. Я не люблю сладкий картофель, а от ревеня меня тошнит. Мои овощи — это зеленая фасоль, кукуруза и горох. Я люблю спагетти и горячие сэндвичи с сыром. Я обожаю мясной пирог, но не стал бы заказывать его в ресторане».

Пиршеством для Уоррена могли стать полгаллона мороженого с шоколадной стружкой. Он всегда ел блюда по очереди и не любил, когда разные продукты смешивались в тарелке. Если кусочек брокколи задевал его стейк, он в ужасе отшатывался от еды. «Я люблю есть одни и те же блюда. Я могу есть сэндвич с ветчиной каждый день на завтрак в течение пятидесяти дней подряд, и он мне не надоест. Однажды, когда я гостил в поместье Кей в Глен-Велби, на обед подали омара. Я попытался разделаться с ним не с той стороны, и у меня ничего не получилось. Кей пришлось показать мне, с какой стороны его нужно есть». По словам Глэдис Кайзер, Баффет приходил в полное замешательство, сталкиваясь с обедом из девяти блюд, к каждому из которых подавали отдельное вино. А уж если ему при этом приходилось вести светские беседы с сановниками, знаменитостями и звездными журналистами... Он никак не мог привыкнуть к такой жизни.

И все же он был постоянным гостем на этих обедах, которые он называл «приемы Кей». Он наслаждался своим положением «деревенщины». Его по-детски искренние вкусы создавали впечатление простоты. Но эта простота была обусловлена тем, что его совершенно не беспокоили такие вещи. На приемах у Грэхем Уоррен больше внимания обращал на то, кто есть кто, а не на то, какую вилку использовать в тот или иной момент. У него не было никакого желания расширять свои горизонты в этом направлении. Кэтрин, конечно, смогла привить ему немного изящества, чтобы он хотя бы не выглядел как слон в посудной лавке, но отвадить его от гамбургеров и мороженого ей так и не удалось¹⁷.

«Она всегда говорила с поваром по-французски и только по-французски. Заслышав в потоке французских слов “гамбургер”, я принимался ее дразнить: “Нет, нет, правильно говорить “амбурже”. Каждый раз, когда я просил приготовить мне “амбурже”, он получался каким-то невероятно вычурным. Повар Кей не раз готовил мне гамбургеры и картошку-фри, но они у него ни разу не получились такими вкусными, как в McDonald’s или Wendy’s. Картошка всегда была мягкая. А он так старался мне угодить... Но на своих многочисленных приемах она никогда не делала для меня исключений».

Баффету приходилось не только есть, но и выступать на этих мероприятиях. Будучи крайне успешным инвестором, он походил на белоголового орлана в городе, где любые птицы были редкостью. Общество очаровательного Баффета любили даже самые спесивые «пещерные люди» Джорджтауна — элита, которая редко общалась с кем-нибудь ниже по социальному статусу (многие из них, такие как журналисты Джо и Стюарт Алсоп, кузены Элеоноры Рузвельт, были друзьями Грэхем). Гости забрасывали его вопросами об инвестициях, и он с удовольствием играл свою любимую роль учителя.

Теперь он проводил в Вашингтоне так много времени, что у него даже был запасной набор одежды в комнате для гостей дома Грэхем, как когда-то у Энн Готтштальт на Лонг-Айленде. Обычно он носил поношенный синий замшевый пиджак и серые фланелевые брюки, которые были похожи на мятое покрывало¹⁸. Грэхем пыталась хоть как-то повлиять на его вкус. По словам ее сына Дона, «она была потрясена тем, как одевался Уоррен», «при этом она ненавидела и то, как одевался я. И однажды она сказала своим служащим: “Почему меня окружают люди, одетые так, что хуже и не встретишь?” Ее раздражали все, кто одевался безвкусно, не только Уоррен»¹⁹. Она организовала Баффету встречу со своим фешенебельным портным Холстоном, который привил ей чувство стиля. Но единственное, что Баффет вынес из встречи, был тот факт, что портной оказался родом из Де-Мойна.

* * *

К июню 1976 года у Баффета появилась возможность пригласить Грэхем на свое собственное мероприятие — свадьбу Сьюзи-младшей, которая оказалась полной противоположностью приемам Кей. Это была сборная солянка из гостей, которые собрались в Ньюпорт-Бич, чтобы отпраздновать брак, который, как все знали, был ошибкой с самого начала.

Сьюзи-младшая вылетела из Калифорнийского университета в Ирвине, не успев завершить весенний семестр предпоследнего курса. Ее соседка по комнате узнала, что в компании по операциям с недвижимостью под названием Century 21 требуются секретарши без опыта работы²⁰. И хотя Баффеты-старшие были достаточно мудры, чтобы не вмешиваться в дела дочери, они знали, что из этой затеи с браком Сьюзи и красивого белокурого серфингиста Денниса Вестергарда ничего не выйдет. В какой-то мере знала это и сама Сьюзи, но ей не хотелось покидать свой сказочный мир²¹. Несмотря на такое отношение родителей, свадьба была важным событием, на которое Уоррен хотел пригласить Кей. Сьюзи-старшая зарезервировала для нее специальное место в лютеранской церкви св. Джона, сразу же позади семьи. Она сидела рядом с Диком и Мэри Холланд, вместе с которыми пришла на свадьбу. И неудивительно, что через несколько минут Кей сказала: «Мне как-то некомфортно. Не знаю почему, но будет лучше, если я пересяду назад». Она пересела на задний ряд и провела там всю оставшуюся часть официальной церемонии²².

Прошло уже довольно много времени со дня собственной свадьбы Уоррена, на которой ему пришлось снять очки, потому что он так волновался, что ничего не видел. Теперь он относился ко всему по-другому. Ожидая сигнала, по которому они с дочерью смогут пройти к алтарю, он наклонился к ней и сказал: «У меня расстегнута ширинка, но не смотри туда». Перед алтарем делал снимки свадебный фотограф. Сьюзи-младшая так старалась проглотить свой смех, удержаться от того, чтобы не посмотреть на ширинку отца и не попасть в таком виде на фотографии, что совсем забыла о своем страхе²³.

Остальная часть церемонии прошла без происшествий. А вот прием в отеле Marriott в Ньюпорт-Бич вышел из-под контроля. Баффеты разрешили своей дочери, которая была огромной фанаткой рок-музыки, пригласить любую группу, которую она хочет. Сьюзи-младшая выбрал свою любимую Quicksilver Messenger Service, исполнявшую психоделический рок и начинавшую свою карьеру, как и многие другие, в Fillmore Auditorium в Сан-Франциско в 1960-е годы³⁰⁸. Члены группы выглядели так, как и должны выглядеть рок-музыканты. Баффет с ужасом смотрел, как двадцатилетние парни с прическами афро или растрепанным волосами на полспины устанавливали сцену и настраивали инструменты. Группа начала свое выступление, заполнив помещение звуками барабанов и электрогитары, Сьюзи-младшая с головой ушла в музыку и танцы, а ее отец пытался держать себя в руках, при том что он чуть не сгорал от стыда. «Мне их музыка как-то не понравилась, — говорил он с явным преуменьшением. — Они играли ужасно громко». Он хотел чего-то сладкого, как песни Дорис Дей, в стиле которой пела его жена, или Флоренс Хендерсон, или Сэмми Дэвиса-младшего. Через полтора часа после начала музыканты снова его удивили, прекратив играть и отложив свои инструменты. К Баффету подошел их менеджер и предложил раскошелиться на ошеломляющую сумму в 4000 долларов, причем наличными²⁴. Большая Сьюзи сказала дочери: «Знаешь, Сьюзан, ты не можешь пойти кутить с группой дальше в день своей свадьбы». — «Вот черт! — сказала Сьюзи-младшая. — А некоторые мои друзья делали именно это».

Сьюзи-младшая обосновалась в Лос-Анджелесе и приступила к работе секретаршей в Century 21. Хоуи выгнали из колледжа Augustana после некоторых проблем с соседом по комнате. Он попробовал поступить в другие школы, но потерял стипендию и в результате так и сидел дома. «Мы с мамой были очень близки, — говорил он, — все в моей жизни вращалось вокруг нашей семьи и нашего дома. В колледже меня ничто не держало»²⁵. Ни у кого из детей не было отцовских амбиций, но впервые в их жизни у них было достаточно денег. Говард настолько доверял своим внукам, что оставил им более шестисот акций Berkshire Hathaway. Уоррен не сказал ни слова о том, что им делать с ними. Он полагал: если уж он сам не продавал свои акции, то с чего бы они продали свои? Однако Сьюзи-младшая все-таки продала большую часть своих акций и на вырученные деньги купила «порше» и квартиру. Хоуи же организовал на эти деньги компанию Buffett Excavating. В детстве он любил играть разными машинками-экскаваторами, а теперь решил заниматься земляными работами всерьез.

Питер, окончивший среднюю школу, был принят в Стэнфорд. Осенью он собирался переехать в Калифорнию. Летом 1976 года дом в Омахе практически постоянно пустовал. Чаще всего после школы Питер заходил в Arby’s, чтобы перекусить чем-нибудь, а затем спускался в подвал и занимался фотографией. В те дни даже собака предпочитала убегать из дома. Друзья Питера звонили ему и говорили, что видели Гамильтона там-то и там-то²⁶.

Большая Сьюзи, которая в эти дни очень редко бывала дома, чувствовала себя подавленной из-за того, в каком состоянии находится ее брак. Подспудно она винила в этом Кей, которая вмешивалась в их дела и преследовала ее мужа²⁷. Было бы удивительно, если бы Сьюзи так не думала, учитывая присущий Кей подход к мужчинам. И все же, несмотря на свою депрессию (а может быть, именно из-за нее), Сьюзи вела себя, по выражению одного друга, «как распущенный подросток в поисках приключений». Злясь на Уоррена, она проводила время в обществе своего тренера по теннису Джона Маккейба. Она продолжала созваниваться с Милтом и время от времени встречаться с ним в публичных местах. Казалось, что она одновременно жила в различных мирах и не собиралась двигаться в каком-то определенном направлении. Она не могла представить себе, что бросит мужа, которого описывала как «экстраординарного человека»²⁸. Сьюзи уважала его, и, хотя довольно часто высмеивала его косность и озабоченность деньгами, он давал ей то, в чем она нуждалась, — безопасность, стабильность, силу. «То, что он был честен с ней и обладал правильной системой ценностей, имело для нее огромное значение», — говорила Дорис. По словам Сьюзи, самое плохое, что могло бы случиться с ней, — это ситуация, в которой она могла бы подвести нуждавшегося в ней человека²⁹. Сьюзи не была мыслителем. Она искренне верила в то, что благодаря эмоциям и чувствам сможет справиться с любыми сложными отношениями. Но в итоге ей все же нужно было с кем-то расстаться.

* ^{309 309}

В то время как Сьюзи занималась своими делами, а трое детей двигались каждый в свою сторону: Питер колесил по Пало-Альто в небольшом желтом кабриолете Triumph, Хоуи руководил фирмой и занимался земляными работами, а Сьюзи с головой окунулась в семейную жизнь с красивым серфингистом, — Уоррен посвятил себя своим увлечениям. Будучи человеком простых вкусов, рассматривающим жизнь как один из сюжетов сериала Leave It to the Beaver³⁰⁹, Баффет обнаружил, что проводит в высших кругах общества все больше и больше времени. Кэтрин Грэхем тянула его за собой в мир элиты.

«Она не столько изменяла мое поведение, сколько влияла на то, что я знал и что я видел. Где бы она ни появлялась, к ней относились как к члену королевской семьи. С ней я увидел столько интересного, сколько не видел за всю свою жизнь. Я много чего понял. Я прекрасно проводил время в ее компании. Кей знала все обо всех, и благодаря ей я стал понимать, что представляют собой люди на политической арене».

«Ее беспокоило, что я учил ее разным вещам, а она ничего не делала для меня. Она постоянно думала о том, как бы мне помочь, не важно, было ли это связано с каким-нибудь изысканным приемом или с чем-то еще, гламурным или экзотичным. Я считал все эти мероприятия довольно интересными и не склонен излишне их критиковать. Конечно, были люди, которые относились ко всем этим вечеринкам с куда большим рвением, чем я. Но тем не менее я хорошо проводил время».

Баффет не умирал от восторга каждый раз, когда его приглашали, но никогда не отказывался принять приглашение, пусть даже чувствовал себя на таких мероприятиях некомфортно.

Однажды Грэхем взяла его на торжественный правительственный обед в иранское посольство. Она надела золотистое платье, чтобы соответствовать обстановке. Шах Ирана Реза Пехлеви был важным стратегическим союзником Америки и очаровательным хозяином. Его посольство находилось на вершине Embassy Row⁴ в Вашингтоне и блистало великолепием fin de siecle⁴⁴.

После официальной коктейльной части гости прошли в столовую и заняли свои места согласно карточкам с именами. Баффет обнаружил, что его место между одной из фрейлин шахини Фарах Пехлеви и женой иллинойсского сенатора Чарльза Перси. Он повернулся к последней и обнаружил, что она разговаривает с другим ее соседом — Полом Ньюманом⁴⁴⁴. Поняв, что она увлечена беседой, Баффет повернулся направо и сказал пару слов придворной даме шахини. Она вежливо улыбнулась. Он сказал еще пару слов. Она снова улыбнулась, а затем потеряла к нему всякий интерес. Тед Кеннеди⁴⁴⁴⁴, сидевший по другую ее руку, наклонился и сказал что-то остроумное по-французски. Ее лицо прояснилось, и они начали оживленно разговаривать на французском языке. Баффет остался совсем без собеседников. Он снова повернулся к Лорейн Перси, но она была все еще поглощена Полом Ньюманом. И тогда он безрадостно понял, что, пока с той стороны сидит Пол, ему ничего не светит.

Кей сидела за другим столом рядом с шахом. В этих кругах она была намного более важным гостем, чем Баффет. Кей была королевой, а он — деревенщиной-инвестором из Небраски, которого она таскала за собой. Никто уже и не помнил про Supermoney. Через некоторое время Тед Кеннеди заметил его состояние и спросил: «А вы разве вообще не говорите по-французски?» У Баффета было ощущение, что он оказался на экзотическом курорте без багажа и в одном лишь зимнем утепленном комбинезоне. Обед продолжался до часа ночи, затем начал играть оркестр. Когда один из гостей открыл танцевальную часть, поведя шахиню на вальс, Баффет схватил Грэхем за руку, и они сбежали. ^{310 311 312 313}

И тем не менее, если бы она пригласила его снова, он обязательно пошел бы. Потому что его не интересовало ничто, кроме гостей. Все остальное было неважно.

К этому моменту он уже понял, что, несмотря на некоторую славу, которую он получил благодаря Supermoney и статьям в Forbes, многие видные люди никогда не слышали о нем. В мае 1976 года, когда Уоррен гостил у Кэтрин в Вашингтоне, она захотела познакомить его с Джеком Бирном. Однако когда Грэхем позвонила Бирну, чтобы назначить время, тот спросил: «Какой еще Баффет?»

«Это мой друг, — ответила Кэтрин и добавила: — Он только что купил долю в Washington Post». Бирн никогда о нем не слышал, да и не особо хотел слышать, поэтому отказался. Тогда старый друг Баффета Лоример Дэвидсон, по прозвищу Дэйви, который в 1970 году уволился из GEICO, позвонил Бирну и сказал: «Ты что, совсем с ума сошел — отказываться от встречи с Уорреном Баффетом?»³⁰

* ^{310 310}

GEICO наняла Бирна в 1976 году, чтобы он попытался вытянуть компанию, оказавшуюся на грани банкротства, из финансовой пропасти. Если прежде GEICO занималась страхованием правительственных служащих, то теперь принялась за рядовых американцев. Она выбрала слоган «Миллионы более компетентны» и, по словам одного из своих многолетних руководителей, сделала акцент на «росте, росте и еще раз росте»³¹. Работая в этом направлении, GEICO оказалась настолько успешной, что ее акции стоили около 61 доллара за штуку — это было слишком дорого для Баффета, но он все равно продолжал приглядываться к ней. Фактически он никогда не упускал ее из виду в течение последних двадцати лет.

В 1975 году «я снова обратился к GEICO, сделал некоторые приблизительные подсчеты и был поражен тем, что обнаружил». Компания росла, но при этом также росло количество несчастных случаев, которые происходили с ее клиентами. Если компания занижает выплаты по искам, ее доход, наоборот, возрастает. «Я сразу же понял, что компания переживает не лучшие времена и ситуация ухудшается с каждым днем. Я встретился с ее CEO Нормом Гидденом во время одной из поездок в Вашингтон на собрание членов директоров Washington Post. Я знал Норма около двадцати лет, и мы всегда хорошо ладили, хоть и довольно редко встречались. На встрече он вел себя по-дружески, но совершенно не собирался слушать мои комментарии по поводу сложившейся ситуации. Компания отрицала любые проблемы. Он практически вытолкал меня из своего кабинета и не ответил ни на один вопрос по существу»³².

То, что Баффет, не владея ни одной акцией, пытался помочь руководству GEICO, говорит о том, как сильно он привязан к компании, из которой не так давно ушел Лоример Дэвидсон. Эта компания была его первой действительно большой идеей, и она позволила многим его друзьям и членам семьи заработать достаточно много денег.

В начале 1976 года GEICO объявила, что 1975 год был самым худшим в ее истории³³, что выразилось в потере 190 миллионов долларов по андеррайтинговой деятельности³¹⁰. Компания прекратила выплату дивидендов, и акционеры поняли, что касса опустела. Гидден судорожно обдумывал, как можно использовать оставшиеся 25 милли- ³¹⁴ онов долларов, чтобы хоть как-то поддержать компанию на плаву³¹⁵. В апреле 1976 года в Statler Hilton состоялось собрание, на которое прибыли четыреста сердитых акционеров, вооруженных вопросами и обвинениями. Чуть позже в офисе GEICO появился целый эскадрон страховых комиссаров. Правление с некоторым опозданием решило уволить руководство компании³⁴. Оно находилось в замешательстве, а некоторые его члены обанкротились. Обязанности временного CEO принял на себя Сэм Батлер, адвокат с хорошей хваткой из компании Cravath, Swaine & Moore.

Батлер знал, что Бирн уволился из страховой компании Travelers, поддавшись импульсу и обидевшись на то, что его не сделали CEO. Бывший актуарий, в двадцать девять лет ставший миллионером благодаря созданию новой страховой компании, Бирн способствовал тому, что двумя годами ранее Travelers занялась страхованием домов и автомобилей. Батлер позвонил ему в Хартфорд и, помня о его самолюбии, сказал, что, если он согласится работать в GEICO, это предотвратит катастрофу, которая поставит под удар всю экономику Соединенных Штатов. Безработный Бирн легко согласился пройти собеседование на должность CEO³⁵. Он приехал в Вашингтон в начале мая. На встрече с членами правления он прыгал как кузнечик, переворачивал белые страницы флипчарта, писал на них маркером и безостановочно тараторил. «Я вошел и в течение пяти часов говорил, говорил и говорил... вот план неотложных действий из пяти пунктов, а вот где мы заработаем денег... и тому подобное», — рассказывал Бирн³⁶. Правление, пребывавшее в отчаянном положении, достаточно быстро сообразило, что этот румяный круглолицый живчик — именно то, что им нужно.

Первое задание Бирна как CEO заключалось в том, чтобы отправиться в пыльные офисы Чайна-тауна и встретиться с начальником страховой службы округа Колумбия Максом Уоллаком. Этот немец старой закалки, который говорил с чудовищным акцентом, был, по словам Бирна, «упрям, как баран и испытывал непреодолимую потребность служить обществу». Он не переносил бывшее руководство GEICO и поэтому отказался иметь с ними дело. Бирн подумал, что и с ним Уоллак не будет церемониться. Однако они нашли общий язык и начали вести беседы каждый день, причем иногда по нескольку часов³⁷. Уоллак настаивал на том, чтобы компания заключила соглашение о перестраховании к концу июня и одновременно передала часть своих полисов другим страховым компаниям³¹⁶. Его идея состояла в том, чтобы пустить больше средств, имеющихся у GEICO, на оплату страховых возмещений и сократить сопутствующие риски, что некоторым образом должно было стабилизировать положение компании. Таким образом, Бирн должен был уговорить другие страховые компании потратить свои деньги, чтобы спасти конкурента.

Прошлый опыт работы убеждал Бирна в том, что он может уговорить кого угодно на что угодно. Поначалу он был весьма уверен в себе.

«Я всегда считал, что страховые компании должны сами заботиться о себе. Я не хотел, чтобы в наши дела вмешивались какие-то регулирующие органы». Если бы GEICO обанкротилась, государство заставило бы оплачивать ее конкурентов суммы страхового возмещения. То есть им пришлось бы раскошелиться в любом случае. «Но Эд Раст-старший, который руководил компанией State Farm, — кипятился Бирн, — был старым ублюдком. Он с гордостью и важностью заявил: “Я заплачу сто миллионов, чтобы покрыть все расходы, если только это уберет GEICO с моего пути. В конечном счете банкротство GEICO сохранит наши деньги”». Поэтому State Farm отказалась от сделки по перестрахованию.

«В конце концов, — рассказывал Бирн, — от нас отказалась и парочка наших старых друзей. Руководители Travelers сказали, что не собираются нам помогать, причем даже не потрудились мотивировать свое решение. Как я понимаю, они просто струсили».

Спустя три недели после начала работы в GEICO Бирн «переживал, что сделал самую большую ошибку в своей жизни. Мы только переехали в девятнадцатый раз, жили в Хартфорде, и моя жена Дороти постоянно плакала». Судя по рыночным показателям, GEICO в ближайшем будущем грозило банкротство; ее акции, которые еще недавно продавались по 61 доллару за штуку, теперь стоили всего два доллара. Иными словами, состояние, составлявшее 25 000 акций, на глазах уменьшилось почти на 97% — у него было 1,5 миллиона долларов, а осталось всего 50 000. Только что у него было достаточно денег, чтобы обеспечить себя до конца жизни, а теперь этих денег могло хватить разве что на хорошую спортивную машину.

Реакция инвесторов и акционеров компании на такое плачевное положение дел фактически определяла ее судьбу.

Многие давние акционеры испугались и продали свои акции, как только цена упала до двух долларов. Те же, кто их покупал, брали на себя все риски, связанные с дальнейшей судьбой GEICO.

Бен Грэхем, которому уже стукнуло восемьдесят два года, ничего не делал и сохранил свои акции. Кузина Грэхема Рода Сарнат и ее муж Берни поговорили с деканом бизнес-школы Чикагского университета, и он посоветовал им продавать, потому что столь дешевые акции крайне редко снова поднимаются в цене. Однако Сарнаты, напротив, решили, что если акции настолько упали в цене, нет смысла их продавать. Сколько бы они за них выручили? А так как больше терять уже было нечего, они оставили их себе³⁸. Так же поступил и Лоример Дэвидсон³⁹.

Сын основателя GEICO Лео Гудвин-младший продал свои акции и уволился с должности. Вскоре после этого его сын Лео Гудвин III умер от передозировки наркотиков. По некоторым версиям, он покончил жизнь самоубийством⁴⁰.

У Баффета не было акций GEICO, но вся эта ситуация с низкой ценой напомнила ему случай с American Express. В этом случае, однако, у компании не было достаточно сильной франшизы, чтобы пережить такую катастрофу и восстановиться. Для того чтобы вытащить GEICO из болота, нужен был эвакуатор. Баффет чувствовал, что только блестящий, энергичный менеджер сможет как-то исправить сложившуюся ситуацию. Но прежде чем вкладывать какие-то деньги, он хотел встретиться с Бирном и понять, что это за человек. Поэтому он попросил Кэтрин позвонить Бирну. После долгих уговоров она сломила сопротивление Бирна, и он согласился встретиться с Уорреном.

* * *

Баффет ждал Бирна в доме Грэхем в Джорджтауне после собрания совета директоров Post. «Это рискованное дело, — сказал он Дону Грэхему. — Все может полностью провалиться. Но в страховом бизнесе вообще сложно получить хоть какое-то преимущество, а у них оно есть. Если у руля поставить правильного человека, я думаю, он смог бы все изменить»⁴¹.

Приехал Бирн — румяный, возбужденный, искрометный, словно фейерверк. Мужчины расположились у камина в огромной библиотеке Грэхем. Они разговаривали несколько часов. Из всех ирландских американцев, которые когда-либо встречались Баффету на пути, никто «не мог сравниться» с Бирном в красноречии. «Я волновался и говорил, говорил, говорил, — вспоминал Бирн. — Уоррен спрашивал о том, что мы собираемся делать, чтобы избежать банкротства, и каковы у меня планы на будущее».

Баффет пытался понять, «действительно ли Бирн настолько спокоен, невозмутим и профессионален или он просто не осознает, что происходит на самом деле»⁴². Он выяснил, что Бирн «достаточно хорошо разбирается в своем деле и обладает аналитическими способностями. Он был лидером и пропагандистом. GEICO нуждалась в лидере с аналитическими способностями, который сможет разобраться в сложившейся ситуации и решить все проблемы, и в пропагандисте, который сможет продать свою стратегию всем заинтересованным сторонам»⁴³.

На следующее утро Баффет встретился с Джорджем Гиллеспи, адвокатом, продавшим ему акции Post. Они оба были членами совета директоров детективной компании Pinkerton, заседание которого было назначено как раз на тот день³¹⁷. «Джордж, — сказал он, — это довольно нетипично для меня, но сегодня я купил акции, которые завтра могут полностью обесцениться». Он только что позвонил Биллу Скотту и попросил его купить полмиллиона акций GEICO от имени Berkshire, а также попросил его покупать все акции компании, которые только будут появляться в открытой продаже. Скотт купил акций на четыре миллиона долларов⁴⁴.

Баффет ждал годы, пока ему представится шанс купить GEICO по правильной цене. Итак, эвакуатор прибыл, но у GEICO все еще не было соглашения о перестраховании — для этого нужен был капитал, и теперь компания полностью зависела от расположения Макса Уоллака⁴⁵. Однако кое-что в ситуации поменялось. Баффет стал инвестором и, соответственно, гарантом GEICO. То, что такой легендарный инвестор, как Баффет, которому уже принадлежала успешная страховая фирма, выступил в качестве кредитора, дало Бирну сильную карту в игре против регулирующих органов³¹⁸. Кроме того, по словам Бирна, «глава USAA генерал Макдермотт написал письмо» другим страховщикам. USAA (Американская автомобильная ассоциация) продавала страховки только офицерам и вела себя подобно армейскому подразделению. В страховом бизнесе USAA была легендой, а генерал Роберт Макдермотт — уважаемым человеком. Он писал, что «в вооруженных силах мы никогда не бросаем товарищей в беде, а тут именно такой случай»⁴⁶.

Баффет отправился на встречу с Уоллаком, чтобы попытаться убедить твердолобого старого чиновника перенести крайний срок заключения соглашения о перестраховании. Организовать такое соглашение было все равно что заставить несколько десятков дрожащих детей взяться за руки и прыгнуть в озеро⁴⁷. Стремясь добиться своего, Бирн рассказал историю о том, как совет директоров выбросил из компании никчемное руководство, которое привело GEICO к катастрофе. По его словам, в оставшейся части изъеденного термитами дома теперь чисто. Он намекнул, что закаленный испытаниями Джек Бирн, спасатель Travelers, высадился на вертолете, чтобы привести все в порядок, и что даже никогда не ошибающийся Уоррен Баффет поверил в него и вложил в компанию ни много ни мало четыре миллиона долларов.

Тем не менее, когда Бирн начал ходить на деловые обеды с банкирами с Уолл-стрит, те, по его словам, «бросали на стол вилку и приказывали вышвырнуть меня вон». Тогда Сэм Батлер привел его в старый уважаемый инвестиционный банк Salomon Inc., который никогда раньше не заключал подобные сделки, но хотел приобщиться к прибыльному страховому бизнесу. Директор Salomon Inc. Джон Гутфрейнд послал младшего аналитика-исследователя Майкла Фринкелли и его коллегу Джо Бэроуна в Вашингтон, чтобы проверить GEICO. «Я заставил их ждать полтора часа, поэтому они были в ярости, — говорил Бирн. — Но я говорил, говорил и говорил всю ночь. По их лицам я не понял, что они решили, но по пути в аэропорт водитель компании, слышавший их разговор, передал мне, что они были полны энтузиазма»⁴⁸.

«Страховая отрасль не позволит загнуться этим ребятам, — сказал Фринкелли Гутфрейнду. — Это было бы огромным пятном на репутации всего бизнеса, а этого никто не допустит»⁴⁹.

Но когда Бирн и Батлер приехали в Salomon, чтобы в последний раз попытаться добыть денег, Гутфрейнд безжалостно сказал: «Я не знаю, кто вообще согласится на это проклятое соглашение, которое вы пытаетесь заключить».

«Вы сами ни черта не понимаете в том, что говорите», — не остался в долгу Бирн⁵⁰.

Выплеснув эмоции, Бирн выдал страстную речь — в частности, в качестве аргументов, почему Salomon должен дать им денег, призывал к Господу и национальным интересам и отчаянно напирал на тот факт, что в компанию вложил деньги сам Уоррен Баффет. Пока Бирн в красках расписывал перспективы GEICO и чуть ли не дымился от усердия, Гутфрейнд крутил в руках длинную дорогую сигару. Наконец выдохшийся и упавший духом Бирн замолк. После этого несколько слов сказал Батлер. По тому, как себя вел Гутфрейнд, всем показалось, что затея потерпела крах, однако тот указал на Бирна и сказал Батлеру: «Ладно, я согласен. Я вижу, что у вас есть нужный человек, но вы не должны разрешать ему разговаривать»⁵¹.

Руководители Salomon согласились застраховать за свой счет пакет конвертируемых акций в размере 76 миллионов долларов. Ни один другой инвестиционный банк не согласился разделить риск. GEICO соглашалась с решением SEC, по которому она не подтверждала и не отрицала заключение SEC о том, что не огласила свои потери перед акционерами, — простое описание этого в публикации могло сорвать всю сделку⁵². Чтобы заключить соглашение, Гутфрейнд должен был убедить инвесторов, что GEICO выживет, причем именно благодаря этому соглашению. Все это выглядело не очень убедительно и отдавало отчаянием, — конечно же, инвесторы это почувствовали. GEICO получила такие негативные отзывы в прессе, что, по словам Бирна, если бы ему удалось переплыть Потомак, газеты все равно написали бы, что «Бирн не умеет плавать»⁵³.

Баффет, этакий «туз в рукаве», оставался спокойным и невозмутимым. Когда все дело повисло на волоске, он просто поехал в Нью-Йорк, встретился с Гутфрейндом и сказал ему, что готов финансировать всю сделку. Гутфрейнд получил подтверждение гаранта, но у него также сложилось впечатление, что, если бы сделка провалилась, Баффет был бы не прочь купить все акции компании⁵⁴. С точки зрения Баффета эта сделка не несла никаких рисков. Естественно, он настаивал на максимально низкой цене покупки. Гутфрейнд четко сказал Бирну, что с учетом предельной цены, которую был готов уплатить Баффет, конвертируемые акции будут стоить не больше 9,20 доллара за штуку, а не 10,50, как хотел Бирн.

Баффет хотел купить как можно больше, поэтому он попросил банк скупать все акции, как только они поступят в продажу. Готовность Баффета продолжать покупать акции GEICO сыграла решающую роль в заключении соглашения. В противном случае Salomon пришлось бы запихивать эти акции в глотки своим клиентам.

И в самом деле, как только «мудрец из Омахи» провозгласил свое пророчество, спрос на акции превысил предложение³¹⁹. Баффет получил только четверть соглашения. В течение нескольких недель после того, как двадцать семь перестраховщиков предложили свои услуги, цена на обыкновенные акции возросла в четыре раза и достигла почти восьми долларов за штуку. Спаситель GEICO Джон Гутфрейнд стал одним из представителей небольшой группы современных деятелей Уолл-стрит, которыми Баффет искренне восхищался.

Тем не менее GEICO все еще находилась в беде. Ставка в Нью-Йорке должна была подняться на 35%, причем быстро⁵⁵. Поэтому Бирн с копией лицензии в кармане отправился в Трентон, где был расположен полуразрушенный старый офис Commissioner Джеймса Ширана, и умолял этого представительного бывшего морского пехотинца, который гордился тем, насколько он крутой, увеличить ставку GEICO.

«Маленький сморщенный актуарий, которого когда-то уволили из страховой компании и у которого имелись претензии по этому поводу, был просто занозой в заднице», — говорил Бирн. Ширан сказал, что показатели компании не оправдывают повышение ставки. «Я сделал все что мог, но Ширана было не переубедить». Бирн вытащил лицензию из кармана, бросил ее на стол и сказал: «Мне ничего не остается, кроме как вернуть лицензию» или что-то типа того (но в более грубых выражениях)⁵⁶. Затем он в отвратительном настроении вернулся в офис, разослал телеграммы, аннулировавшие страховки, тридцати тысячам застрахованных клиентов и уволил две тысячи служащих в Нью-Джерси, прежде чем Ширан смог обратиться в суд и получить судебный запрет на подобные действия⁵⁷.

«Теперь все поняли, что я не шутил, — вспоминал Бирн, — и собирался бороться за жизнь этой компании любыми средствами, даже если бы пришлось закрывать филиалы». И он добился нужной реакции. Все поняли, что он настроен предельно серьезно.

«Он как будто всю жизнь готовился к этой ситуации. Казалось, будто его генетически спроектировали именно для этого промежутка времени. Лучшего лидера было не найти. Он мог собрать армаду людей, снести тысячи голов с плеч и вложить свои мысли в оставшиеся. Это был титанический труд. Никто бы не справился с этим лучше Джека. Он был упрямым и организованным человеком, хорошо разбирался в ценообразовании и резервах и придерживался рациональных деловых принципов. Все понимали, что происходит в GEICO, и Бирн работал не покладая рук, сосредоточившись на одной-единственной цели. Его всегда больше интересовала сама суть проблемы, чем то, что было сделано в прошлом для ее решения».

Каждый день Бирн приходил в офис GEICO, поднимался на самый верхний этаж и громко кричал «Привет!» секретаршам⁵⁸. «Если я опущу руки, то кто же будет работать? — спрашивал он. — Если не я добьюсь успеха, то кто?» Он мог зарядить людей нужной энергией, чтобы они с радостью приходили каждый день на работу, невзирая на то, что их работодатель находился на грани банкротства. Он избавился от 40% клиентов, продал половину прибыльных филиалов, занимающихся страхованием жизни, и оставил офисы только в семи штатах и округе Колумбия. Его энергия была неистощима. Он назначал начальникам отделов встречи в отелях Sheraton и Westin недалеко от аэропорта Даллес и задавал вопросы в течение пятнадцати часов без перерыва, иногда несколько дней подряд⁵⁹. Он мог прервать начальника отдела кадров, стоявшего на трибуне, посреди его выступления словами «Вы уволены» и тут же назначить на его место кого-нибудь из присутствующих. «Вы тут не публичной библиотекой управляете, вы пытаетесь спасти компанию», — говорил он⁶⁰.

По словам Тони Найсли, который работал в GEICO с восемнадцати лет, «Джек безжалостно относился ко мне. Ему нравилось выбирать молодых, агрессивных людей. Но он многому научил меня, и я всегда буду обязан ему. Он учил меня думать о бизнесе как о цельной структуре, а не как о совокупности отдельных функций, таких как страхование или инвестиции. Я понял важность правильно составленного бухгалтерского баланса».

Бирн сказал своим сотрудникам, что, если они не обеспечат определенный объем продаж, им придется водрузить его 110 килограммов на носилки и носить его, как римского императора, на все собрания компании в течение года⁶¹. И они добились нужных результатов. Он носил огромный колпак повара и гигантский трилистник и готовил для них ирландские обеды. «Я готовил для них “колканнон” — это ирландское блюдо из протертых овощей и картофеля, заправленных сметаной, — рассказывал Бирн, — просто ужасное на вкус. Я ходил с огромными котелками, разливал это варево и приговаривал: “М-м-м, это просто чудесно!”»

Баффет сразу же включил Бирна и его жену Дороти в круг своих друзей. Теперь он только тем и занимался, что переезжал с места на место — с собраний членов советов директоров в GEICO, Washington Post или Pinkerton на собрания в Blue Chip и Wesco на Западное побережье, с собраний совета директоров компании Munsingwear, в которое он вошел в 1974 году, на приемы Кей в Нью-Йорке. Баффет понял, что ему нужен кто-то, кто будет находиться в офисе и помогать вести дела. Сьюзи предложила кандидатуру одного из своих друзей по теннису Дэна Гроссмана. Этот умный выпускник Йельского университета со степенью по экономике, полученной в Стэнфорде, даже предлагал работать бесплатно. Баффет не понимал такого желания, но взялся за Гроссмана в своей обычной энергичной манере. Некоторые считали, что, поскольку собственные дети Уоррена не выражали никакого желания заниматься семейным бизнесом, он видел в Гроссмане своего рода приемного сына, который смог бы продолжить его дело.

Баффет переделал офис, чтобы организовать рабочее место Гроссмана рядом со своим. Пока Глэдис решала все оперативные проблемы, Баффет час за часом объяснял Дэну суть их бизнеса, финансовые модели страховых компаний и принципы обязательной отчетности, рассказывал истории из жизни инвесторов и посвящал в тайны справочника Moody’s Manuals. Он часами играл с ним в теннис, гандбол и включил его в состав Graham Group, где Гроссман сразу же подружился со многими людьми⁶². Уоррен нашел себе новое увлечение.

Глава 41. И что дальше?

Омаха • 1977 год

По мнению друзей Сьюзи, чтобы как-то противостоять увлечениям Уоррена, она отгородилась и создала свой собственный мир. Как сказал один из знакомых Баффетов, «на самом деле Уоррен был женат на Berkshire Hathaway. Это было очевидно и неизбежно. Однако как бы тяжело ни было, установившийся порядок вещей устраивал их обоих. По крайней мере до тех пор, пока новое увлечение Баффета — Кэтрин Грэхем — не отодвинуло Сьюзи на задний план. И тогда она наконец приняла меры.

Теперь Уоррен проводил большую часть своего времени с Грэхем на официальных мероприятиях в Нью-Йорке и Вашингтоне или в ее доме на приемах. Несмотря на неловкость, которую он все еще ощущал, и свой кудахчущий смех, он встречался с влиятельными, знаменитыми друзьями и знакомыми Кей, которые ввели его в абсолютно новый мир. «Я встретил Трумена Капоте, — рассказывал он об авторе “Завтрака у Тиффани” и “Хладнокровного убийства”, который дал легендарный Черно-белый бал в честь Грэхем в отеле Plaza в Нью-Йорке. — Это было настоящим “событием столетия”». Многие богатые представительницы элиты относились к Капоте как к своему доверенному лицу.

«Этот малый приходил к ним домой, горбился на диване и рассказывал истории своим невероятным голосом. Он знал все их секреты. Они сами ему все рассказывали. Но он был, что называется, себе на уме. Из всех женщин, которые поверяли ему свои тайны, он хорошо относился только к Кей. Видимо, он чувствовал, что она не лицемер».

Баффета даже пригласили на встречу с бывшим послом в Великобритании Уолтером Анненбергом, владельцем компании Triangle Publications, которой среди других прибыльных предприятий принадлежали газеты Philadelphia Inquirer и столь любимая Баффетом в детстве Daily Racing Form.

«Уолтер читал обо мне в Wall Street Journal в 1977 году. Я получил письмо, которое начиналось словами “Дорогой господин Баффет!” и в котором он приглашал меня в свое поместье Sunnylands в Калифорнии». Наслушавшись историй о легкоранимом и чувствительном после от Тома Мерфи и Кей Грэхем, которая прекрасно знала, как легко его обидеть, Баффет был заинтригован. Одним из главных действующих лиц этой истории был отец Анненберга. Помимо издательского бизнеса, который он оставил своему сыну, Мо Анненберг также завещал ему скандал и позор, отправившись в тюрьму за уклонение от налогов и махинации на скачках (владея телеграфным аппаратом, он мог передавать результаты скачек букмекерам по всей стране быстрее, чем закрывался прием ставок). По слухам, в рамках этой деятельности он был связан с мафией. Говорили, что Мо Анненберг сделал все, что было в его силах, чтобы оставить репутацию своего сына незапятнанной. Он взял всю вину на себя и был отправлен в тюрьму. Позже Уолтер рассказывал, что замученный, исхудалый отец, умиравший в больнице Святой Марии от опухоли головного мозга, прошептал ему на ухо: «Я страдаю для того, чтобы ты смог стать человеком»¹. Осталось невыясненным, было ли это правдой или выдумкой, но Уолтер вел себя так, будто верил, что так оно и было.

Уолтер хотел восстановить честь и репутацию своей семьи. Теперь он нес ответственность за мать и сестер. Он изучал издательское дело непосредственно в процессе работы и оказался одаренным предпринимателем. Он придумал и основал журнал Seventeen, а затем телевизионный еженедельник под названием TV Guide — это была блестящая идея, которая полностью удовлетворила жажду общественности в информации о телевизионных программах, шоу и звездах. К тому времени, когда Уолтер встретил Баффета, он не только мог похвастаться историей большого успеха в бизнесе, но и достиг вершины социальной лестницы после того, как Ричард Никсон назначил его послом США в Великобритании. И все же, несмотря на то что в конце концов восстановил доброе имя своей семьи, он так никогда и не смог избавиться от сердечных шрамов, оставленных отцом.

Баффет приехал в поместье Sunnylands, горя желанием познакомиться с Аннен-бергом. У них были общие знакомые: сестра Анненберга Айя Саймон, «распущенная и избалованная» вдова бывшего партнера Бена Рознера — Лео Саймона, та самая Айя, которую Рознер решил обдурить, когда продал Баффету Associated Retailing по низкой цене, потому что она уже больше не была его партнером. Баффет общался с ней всего один раз на приеме в ее огромной квартире в Нью-Йорке, набитой произведениями искусства. Прислуга на цыпочках разносила сэндвичи с огурцом на серебряных подносах; Айя рассказывала Баффету, что бандиты ее «папы» Мо Анненберга, которых он называл «мои мальчики», «однажды выстрелили в Лео», чтобы тот изменил свое отношение к Мо. «До сих пор можно увидеть пулевые отверстия в стене здания на углу Мичиган-авеню в Чикаго», — сказала она Баффету. А еще попросила Баффета, чтобы тот взял ее сына в партнеры. Представив себе, что может произойти с ним в случае недостаточно удовлетворительных результатов, Уоррен начал в срочном порядке искать выход из сложившейся ситуации.

Брат Айи Уолтер десятилетиями пытался восстановить репутацию семьи и стереть из людской памяти воспоминания о пулях на Мичиган-авеню. Поместье Sunnylands было огромным, богатым и цветущим оазисом в пустыне Ранчо Мираж в Калифорнии. Посреди сада, полного скульптур богов солнца племени майя, в зеркальном пруду стояла бронзовая скульптура Родена — Ева, стыдливо закрывающая лицо. Сотни плавающих у ее ног цветов высовывали свои головки из воды. В этом поместье Ан-ненберг принимал принца Чарльза, устраивал четвертую свадьбу Фрэнка Синатры и обеспечивал своему другу Ричарду Никсону тишину и покой, необходимые для написания последнего обращения к народу.

«На встрече он был очень учтив и официален. Нас провели к бассейну, где он отдыхал. Одет он был безупречно, и все, что он носил, выглядело так, как будто было куплено только этим утром. Ему было около семидесяти, а мне — сорок семь. И он обратился ко мне так, как будто говорил с молодым человеком, которому пытается помочь: «Мистер Баффет, вам нужно понять, что никто не любит, когда его критикуют». Иными словами, сразу же установил правила разговора.

Дальше все пошло как по маслу. Я сказал: «Не волнуйтесь, господин посол. Я все понял».

И он принялся разглагольствовать о Значимости. «В мире есть три объекта собственности, — сказал он, — которым присуща Значимость. Это Daily Racing Form, TV Guide и Wall Street Journal. И две из них принадлежат мне».

Под Значимостью он подразумевал то, что даже во время депрессии Racing Form продавался на Кубе по два с половиной доллара. Это было возможным только потому, что на острове не было других, лучших или более полных источников информации о скачках.

В день продавалось сто пятьдесят тысяч экземпляров, и так было в течение пятидесяти лет. Еженедельник стоил чуть больше двух долларов, и это было важно. Если вы направлялись на ипподром и собирались делать хоть какие-то ставки, то вам обязательно нужен был экземпляр Racing Form. Его можно было продавать за любую цену, и люди все равно покупали бы. По сути, это то же самое, что продавать иглы наркоманам.

Поэтому из года в год Уолтер подходил к зеркалу и говорил: «Свет мой, зеркальце, скажи, на сколько мне поднять цену в этом году?»

И зеркало ему отвечало: «Еще на четверть доллара!»

И это было тогда, когда за четверть доллара можно было купить экземпляр New York Times или Washington Post. А Баффету еще казалось, что эти две газеты — великолепные предприятия! Иными словами, Daily Racing Form представлял собой просто фантастический бизнес.

Анненберг наслаждался тем, что в его руках было два Значимых объекта собственности, но он хотел иметь все три. Встреча в Sunnylands была первым па в том танце, который они с Баффетом периодически танцевали, выясняя, смогут ли они купить Wall Street Journal, и если да, то как.

Но, со слов Баффета, «в действительности он пригласил меня для того, чтобы я передал сообщение Кей».

Анненберги и Грэхемы когда-то были друзьями². В 1969 году во время слушания по вопросу назначения Анненберга на должность посла в Великобритании журналист Post Дрю Пирсон написал в своей статье, что состояние Анненберга «создано на бандитских разборках», и повторил необоснованный слух о том, что отец Анненберга ежегодно платил миллион долларов мафиози Аль Капоне за защиту³. Разгневанный Анненберг обвинил Грэхем в том, что она использует свою газету в качестве политического оружия против президента Никсона, который вернул его семье былую респектабельность, выдвинув его на должность посла. «У президента Никсона, возможно, были недостатки, — говорил Анненберг позже, — но он оказал мне самую большую честь, которую когда-либо оказывали моей семье»⁴.

В то утро, когда состоялось слушание, Анненберг прочитал другую статью Пирсона, в которой тот в красках описывал его мстительную редакционную статью в Philadelphia Inquirer. Он покраснел и схватился за грудь. Жена подумала, что у него сердечный приступ⁵.

Анненберг позвонил Грэхем и потребовал написать опровержение. Она попыталась его успокоить, но при этом отказалась исполнить его требование и сослалась на то, что никогда не вмешивалась в дела редакторов.

Тем же вечером, после напряженного дня, в течение которого Уолтеру пришлось один за другим опровергать заявления Пирсона, Анненберги неохотно отправились на званый обед, который проходил в джорджтаунском особняке Грэхем. На него было приглашено пятьдесят высокопоставленных гостей, приглашения были разосланы несколько недель назад. Анненберг всегда четко следовал протоколу, но в тот день был на взводе и поэтому принял близко к сердцу тот факт, что Кэтрин посадила его не рядом с собой, а между двумя своими подругами — женой уходящего в отставку посла в Великобритании Дэвида Брюса Эванджелин Брюс и женой видного сенатора Лорейн Купер.

То, что Анненберг в штыки воспринимал малейшие проявления неуважения к своей персоне, во многом напоминало отсутствие объективности, присущее его другу Никсону. Они не могли очаровывать и обезоруживать⁶. Поэтому конфликт, возникший между женой Анненберга и Вэнджи Брюс по поводу оформления посольской резиденции, приобрел угрожающие масштабы и омрачил весь обед³²⁰. Усугубило ситуацию еще и то, что миссис Купер сказала Анненбергу, что он недостаточно богат, чтобы быть послом⁷. Чувствуя, что с него хватит, Уолтер покинул прием и прекратил всякое общение с Кей Грэхем.

«Кей была очень этим расстроена. Она хотела во что бы то ни стало помириться с Уолтером. Кей вообще не любила ссориться. Это было не в ее стиле. Ей понравилось контролировать все вокруг, но она не была склонна к демонстративному поведению. Ей нравились “большие шишки”, особенно мужчины. Поэтому ее совсем не устраивала сложившаяся ситуация. Но при этом она хотела дать понять Уолтеру, что не собирается указывать Бену Брэдли, о чем писать, а о чем не писать в газете. Так что когда мы встретились, он как раз думал издать книгу о Филе Грэхеме и его забавных зубах».

Зубах Фила Грэхема.

«У Уолтера была теория, что плохие зубы — это признак психического расстройства. А если Уолтер во что-то верил, его невозможно было переубедить в обратном. Я нравился Уолтеру только потому, что никогда с ним не спорил. Если бы Уолтер сказал мне, что черное — это белое, я бы просто промолчал. Таким образом, я стал посредником между ним и Кей». Анненберг хотел, чтобы Баффет передал Кэтрин сообщение. Даже если книга о зубах Фила и выйдет в свет, ей не стоит обижаться, ведь это всего лишь бизнес.

«Он был очень мил со мной. Провел в причудливую комнату для гостей, а затем пригласил в свой кабинет, где стояла небольшая витрина со старинной прусской монетой, складным ножом и еще одним каким-то предметом. Это было все состояние его дедушки на тот момент, когда он приехал в эту страну из Пруссии. По словам Анненберга, только благодаря этим вещам он смог достичь нынешнего благополучия. Он много лет пытался восстановить репутацию своей семьи. Это была его самая большая цель в жизни».

Баффет прекрасно понимал мотивы поведения Анненберга и тем не менее не обратил внимания на то, что они во многом похожи. Может быть, потому что в других аспектах они различались между собой куда сильнее. Основными отличиями Анненберга от Баффета были отсутствие чувства юмора, любовь к роскоши и официозу, враждебность к Грэхем и политические взгляды. И все же эти два проницательных бизнесмена в глубине души стремились к одному — проявить себя как в деловой, так и в социальной жизни, публично выразить свое уважение к отцам, с которыми, как им казалось, мир поступил несправедливо.

Они начали переписываться. Анненберг видел себя в роли учителя Баффета, преподающего ему основы благотворительности. Он считал, что богатые люди должны перед смертью отдать все свое богатство, чтобы те, кто будет провожать их в последний путь, не опозорили их достоинство³²¹. Он хотел рассказать Баффету, как избежать возможных подводных камней. Анненберг, как и Баффет, был недоверчив по своей натуре и всегда старался проверять людей, с которыми его сталкивала жизнь. Поэтому он тщательно изучил обанкротившиеся фонды и их попечителей-мошенников. Наряду с письмами о тех или иных акциях он присылал Баффету информацию о фондах, которые развалились после того, как их благотворители умерли. Будучи филантропом и перспективным издателем, газета которого выиграла Пулитцеровскую премию за раскрытие махинаций руководства одной из благотворительных организаций, Баффет с интересом просматривал эти материалы. Анненберг заразил его своей инстинктивной неприязнью к руководителям, которые, как он говорил, «насиловали фонды».

«Дорогой Уоррен, — писал он Баффету в благодарственном письме за статью об управляющем Фондом Форда Маке Банди — типичном примере ненавистного Ан-ненбергом типа руководителя⁸. — Генри [Форд II] однажды сказал, что Макджордж Банди — это «самый высокомерный сукин сын в стране, ведущий образ жизни аравийского принца на деньги фонда»⁹.

Анненберг посвятил массу времени попыткам сделать так, чтобы его смерть не открыла дорогу каким-либо махинациям. Он рассказал Баффету о Фонде Доннера, руководитель которого поменял название на Фонд независимости, вычеркнув имя благотворителя³²². «Со всем уважением я предлагаю вам сделать все возможное, чтобы обезопасить себя от такой ситуации в будущем, — писал он. — Помните пример Доннера»¹⁰. Баффет считал, что фонд, основанный им вместе со Сьюзи, не должен был называться Buffett Foundation. «Было глупостью так его назвать, — говорил он позже. — Хотя менять его название сейчас было бы еще большей глупостью, это было бы слишком очевидно»¹¹.

Анненберг также разделял баффетовское увлечение СМИ и издательским делом. TV Guide был самым крупным активом Анненберга. Еженедельник обладал такой же Значимостью, как и Daily Racing Form, и имел намного более многочисленную аудиторию. Как только Баффет узнал, что Анненберг собирается его продавать, они с Томом Мерфи тут же вылетели в Лос-Анджелес, чтобы уговорить посла продать его им.

Но Анненберг хотел оплаты акциями, а не деньгами. «А мы не хотели отдавать наши акции, — говорил Мерфи. — Уоррен никогда не отдавал свои акции. Я тоже старался по возможности этого не делать. Если так делать, никогда не станешь богатым». Отдавая свои акции в обмен на TV Guide, Баффет как бы признавал, что в будущем акции Berkshire будут приносить меньше денег, чем акции журнала. В такой ситуации коммерсант фактически выражает презрение к собственному бизнесу, если, конечно, не платит переоцененными активами³²³. Учитывая то, как Мерфи и Баффет руководили своими компаниями и обходились со своими акционерами, было ясно, что они не сделают ничего противоречащего своим принципам, — и они действительно не купили TV Guide.

Тем не менее Баффет продолжал играть роль посредника между Анненбергом и Грэхем, дававшей Баффету уроки этикета и готовившей его к великим делам. Она постоянно звонила ему, делясь самыми незначительными событиями в своей жизни. А он часто приезжал к ней на остров Мартас-Виньярд, в дом, смотревший прямо на Ламбертс-Коув. Они вместе ездили на деловые встречи, а однажды шутки ради отправились посмотреть на Ниагарский водопад. Он показал ей один из своих тотемов — текстильную фабрику Berkshire. Кокетливую пятидесятидевятилетнюю Кей так часто видели в компании сорокашестилетнего Уоррена (на одном благотворительном мероприятии она даже бросила ему ключи от своего дома), что к началу 1977 года светские хроникеры наконец-то обратили на это внимание и, как выразилась Грэхем, «подскочили от удивления»¹².

Друзья считали, что в их отношениях не было никакой так называемой «химии». И тем не менее Грэхем обсуждала возможность романа с некоторыми своими подругами¹³. Ее неуверенность в себе распространялась и на сексуальные отношения, но, как видно из ее мемуаров, она пыталась делать вид искушенной дамы³²⁴. Ее мать славилась постоянными, вызывающими, навязчивыми, но при этом платоническими отношениями со многими влиятельными мужчинами. Сам Баффет предпочитал романтическую дружбу с женщинами. Неважно, имелись ли в их отношениях с Кей какие-либо романтические проявления, — главным для обоих была дружба.

Но наличие таких слухов плохо влияло на хрупкое равновесие отношений между Сьюзи и Уорреном. Несмотря на все происходившее в ее жизни, она все еще заботилась о муже. Кроме того, Сьюзи были необходимы люди, которые нуждались бы в ней, а порой даже зависели от нее. Она чувствовала себя оскорбленной и опустошенной. И все же на людях она не позволяла себе быть похожей на отвергнутую Дейзи Мэй. Она продолжала гостить у Кей, когда ездила в Вашингтон, приветливо улыбалась независимо от того, как часто ее муж появлялся в обществе соперницы. Некоторые из ее друзей считали, что все происходящее ей безразлично. Другие думали, что она все понимает, но отношения Уоррена и Кей обеспечили прикрытие, благодаря которому она могла жить своей собственной жизнью. Однако Сьюзи однозначно дала понять некоторым своим друзьям, что разъярена и оскорблена. Она решила разобраться с этой проблемой, послав Грэхем письмо, в котором разрешала продолжать отношения с Уорреном — как будто Кей нужно было такое разрешение¹⁴. Кей показывала это письмо людям как своего рода индульгенцию¹⁵.

Сьюзи упорно строила карьеру певицы. В 1976 году она встретилась с владельцами ресторана French Cafe, располагавшегося в здании отремонтированного склада в старом районе Омахи, и предложила свои услуги. Она хотела петь в главном зале этого заведения. Владельцы ресторана были удивлены, но с удовольствием дали согласие на ее предложение. Сьюзи когда-то вела там благотворительное мероприятие в пользу жителей Африки — босиком, в рубашке в клетку и бандане¹⁶. Тот факт, что Сьюзан Баффет решила стать певицей, нашел свое отражение в рекламе ресторана. «Мне очень страшно, но, с другой стороны, я всегда хотела жить на полную катушку»¹⁷, — сказала она одному репортеру перед своей премьерой.

Сьюзи «испытывала крайнюю степень неуверенности», отмечал рецензент, но ее «стиль, напоминающий Энн-Маргрет³²⁵», «стилизованный джаз» и желание понравиться расположили к ней публику, которая в основном состояла из «некритически настроенных друзей» и людей, которые из чистого любопытства пришли посмотреть на артистку — жену богатого человека¹⁸. Через несколько недель Билл Руан сказал ей: «Я устроил вам прослушивание в Нью-Йорке». В течение трех недель она дебютировала в ряде бродвейских шоу — Yellow Brick Road, See Saw, Tramps и The Ballroom. В тот период она говорила: «Меня просили остаться, но я решила не ограничивать свою свободу. Может быть, я вернусь через годик. А сейчас планирую найти музыкального руководителя и сделать свою собственную программу. Теперь я знаю, что это трудно, но мне все равно нравится заниматься этим делом, поэтому я планирую, вернувшись, отработать полгода без перерыва»¹⁹. Она подписала контракт с актерским агентством Уильяма Морриса.

Тем летом Баффеты приехали в Нью-Йорк. Уоррен играл в бридж на квартире у Кей и приходил на концерты Сьюзи, восторженно глядя на нее из зала. Ее музыкальная карьера служила для супругов своего рода связующим звеном — он наслаждался ее успехом. Они думали, не купить ли им квартиру в Нью-Йорке в знаменитом доме неподалеку от Пятой авеню, но потом решили отказаться от этой идеи²⁰.

Сьюзи действительно ценила свою свободу и осенью 1976 года решила не возвращаться в Нью-Йорк. В Лагуна-Бич она бывала чаще, чем Уоррен. Более того, «клиентура» в Омахе служила ей отдушиной. Там была Лейла, которая пичкала невестку историями о прекрасном времени жизни с Говардом. Там был Хоуи, который занимался своими экскаваторными работами. Там была Дотти, которая, казалось, вела совершенно пассивную жизнь — однажды она позвонила Сьюзи с сообщением, что у нее в доме пожар. Только повесив трубку, Сьюзи сообразила, что даже не спросила у сестры, звонила ли та в пожарную службу. Она набрала номер Дотти. Оказалось, что та никуда не обращалась, она подумала только о Сьюзи²¹. А помимо всех забот, связанных с семьей, были еще и «бродяги», которым Сьюзи симпатизировала, одинокие друзья и другие знакомые.

Весной 1977 года, вместо того чтобы согласиться петь в Нью-Йорке, она запланировала еще один круг выступлений в ресторане French Cafe в Омахе. В журнале, издававшемся Omaha World-Herald, решили напечатать статью о жене миллионера, которая в зрелом возрасте стала певицей кабаре. Журналист Эл Пейгл встретился с ее друзьями и расспросил о ее жизни. Он хотел знать, почему Сьюзи решила петь. Как и многие другие в Омахе, он, конечно, был в курсе слухов о романах Сьюзи на стороне²². Друзья защищали Сьюзи как могли. Юнис Дененберг ощетинилась и заявила: «Сьюзи — одна из тех старомодных хороших людей, которых, как кое-кому может показаться, уже не существует. Многие приписывают ей свои негативные черты, потому что им не нравится, что она такая, какая есть»²³. Истинно верующие сплотились, чтобы защитить свою святыню. Пейгл признал, что после столкновений со столь агрессивными защитниками Сьюзи у него появилось подсознательное искушение поставить на белом вечернем платье миссис Баффет несколько жирных пятен²⁴.

Для проведения интервью она пригласила его к себе домой. Они расположились в гостиной с камином, столом для настольного тенниса и плакатами на стенах, на которых красовались высказывания «Здесь живет любовь» и «Будь проклято все, кроме цирка». С первого взгляда она показалась ему легкоранимой.

«Быть певицей — это совсем не то, что быть матерью, — сказала она ему. — Я не привыкла заботиться о Сьюзан Баффет. Может быть, я стану примером для тех людей, которые не могут сделать шаг вперед, потому что боятся того, что их ожидает. Когда-то и я была такой. — Она сделала паузу. — Больше мне нечего рассказать»²⁵.

Журналист намекнул, что этого явно недостаточно. Защитники Сьюзи разбудили его любопытство. Тогда Сьюзи откинула сомнения и говорила о себе в течение пяти часов, не вдаваясь, правда, в детали своих личных отношений с другими людьми. К концу интервью она сказала, что сама себе удивлена: обычно ее пытаются разговорить всеми силами, а сейчас она сама выложила все перед Пейглом. Ей удалось склонить его на свою сторону и обрести в его лице еще одного друга.

На обложке журнала, в котором была напечатана статья, красовалась надпись «Что заставляет Сьюзи петь?» и ее фотография. На ней она улыбалась, опустив глаза, как будто не хотела, чтобы ее снимали. На фотографиях, сопровождавших статью, Сьюзи отворачивалась от камеры, пристально глядя вниз на Гамильтона или на свои руки на клавишах фортепьяно. Что-то внутреннее, глубинное, какая-то неуверенная тень мечты заставила спрятать открытую улыбку, которая так часто мелькала на ее прежних фотографиях.

В тот день, когда вышла статья, Пейгл обнаружил на своем крыльце Сьюзи с огромной коробкой конфет в руках, взволнованную как ребенок, счастливую тем, как он изобразил ее в статье. Она пригласила его на свое представление в French Cafe²⁶. В тот вечер он запомнил ее молодой и сияющей, в черном лохматом парике и расшитом блестками платье, которое выгодно подчеркивало ее стройную фигуру. Длинные черные ресницы приковывали внимание к ее глазам. Трудно было не восхищаться Сьюзан Баффет. К этому времени она уже была довольно искушенной певицей. Она обольстительно улыбалась, когда толпа кричала и вопила в перерывах между песнями²⁷. Гости видели, что помимо привычной для нее роли жены и матери она входит в роль ослепительной женщины. Публика нашла ее исполнение и стилизацию популярных синглов и романтических баллад очаровательными. Ее репертуар состоял из таких песен, как Му Heart Belongs to Daddy, классики кабаре What Are You Doing the Rest of Your Life? и ее любимой душещипательной Send in the Clowns Сондхейма²⁸. Когда Сьюзи пела, она открывала публике всю себя. Стоя неподалеку и наблюдая за тем, как она очаровывает публику и флиртует с ней, Баффет с юмором отметил: «Все-таки я правильно делаю, что разрешаю ей это».

И все же к лету 1977 года Сьюзи так и не воспользовалась возможностями, которые ей предлагал Нью-Йорк. Уоррен считал, что его склонная к спонтанным решениям жена просто не хотела брать на себя обязательства, предъявляемые профессионалам. Некоторые из друзей Баффета сомневались в таланте Сьюзи и ее способности соперничать с другими признанными певицами. Она любила просто выступать перед публикой — Уоррен же мечтал о том, что однажды жена прославится на весь мир. Ее амбиции всегда проявлялись в отношении других людей, а не себя самой.

То, что Сьюзи была женой богатого человека, открыло перед ней двери в мир серьезного шоу-бизнеса, но в то же время эти двери давали другим людям возможность увидеть детали ее личной жизни, а ей бы этого не хотелось. Уоррен мог оставаться в доме Кей Грэхем и свободно появляться в ее обществе — желтая пресса смотрела на эти «шалости» сквозь пальцы. В отличие от мужчины у замужней женщины не было вообще никакой свободы. Движение за права женщин изменило многое, но только не это. Теперь, когда личная жизнь Сьюзи стала всеобщим достоянием, противоречивые чувства раздирали ее.

У их друга Стэна Липси, издателя Sun, также были некоторые проблемы в браке, и они со Сьюзи часто встречались в парке по утрам, чтобы поделиться своими горестями. Оба увлекались восточной философией и движением, пропагандирующим внутренний потенциал человека, которое возникло в калифорнийском Институте Эсален в Биг-Суре²⁹. Они каким-то образом убедили Уоррена, жену Стэна — Джинни и сестру Сьюзи — Дотти пойти с ними на семинар, проходивший в одном из отелей города Линкольна. Цель семинара заключалась в том, чтобы войти в непосредственный контакт с самим собой. Он начался с упражнения, позволявшего участникам открыться друг другу и проанализировать различные жизненные ситуации без лишних оценок — именно в этом Сьюзи всегда была мастером. Реакция же Уоррена на такое излияние чувств кардинально отличалась от реакции его жены.

«Там было пятьсот человек, некоторые приехали издалека. Все они принялись выполнять эти сумасшедшие упражнения. Сначала мы должны были разделиться на пары. Один должен был что-то рассказывать, а второй, независимо от того, что рассказывает первый, постоянно спрашивать: “И что дальше?” Я был в паре с одной милой женщиной из Оклахомы, и она начала говорить. Когда она остановилась, я спросил: “И что дальше?” Через десять минут она разрыдалась. Я расстроил ее, просто спрашивая “И что дальше?”, как будто мучил ее, пытал или что-то в этом роде».

Всячески извратив это упражнение, Баффет оставил свою залитую слезами партнершу и пошел дальше. Руководитель семинара предложил участникам найти себе других партнеров.

«Услышав, что руководитель велит нам искать партнеров противоположного пола, — рассказывал Липси, — я принялся искать кого-нибудь попривлекательнее». Баффет стоял посередине комнаты и оглядывался по сторонам, как будто не знал, что делать. И в следующий миг меня выбрала мощная женщина в балахоне, весом под сто восемьдесят кило. Я должен был лечь на пол. Затем руководитель сказал, что эта женщина вручит мне “подарок своего веса” — и она плюхнулась прямо на меня. У меня было впечатление, что я попал под каток и никогда не смогу из-под него выбраться. Тем временем в другой комнате люди гавкали как собаки. Я слышал, как пыталась лаять Дотти, которая в обычной жизни была так зажата, что едва могла сказать “привет”».

По словам Липси, после урока, на котором им завязали глаза и вели по улицам Линкольна, чтобы получить опыт сенсорной депривации^{326 327}, они со Сьюзи сдались и смылись в кинотеатр, чтобы «посмотреть нервную романтическую мелодраму “Энни Холл”³²⁸ и провести оставшиеся выходные, поглощая вредную жареную пищу и мороженое с фруктами».

Летом 1977 года, когда Баффет проводил все свое время за бриджем у Кей Грэхем в Нью-Йорке, Сьюзи вообще не бывала дома ни днем, ни ночью.

В августе того года Хоуи женился на Марсии Сью Дункан, несмотря на предупреждения ее отца, что она не будет счастлива с человеком, который зарабатывает на жизнь земляными работами и водит пикап с парочкой двух мохнатых собак в кузове. Послав молодоженам подарок, Кей Грэхем позвонила Баффету и пожаловалась, что расстроилась из-за того, что Хоуи неправильно написал три слова в благодарственной записке.

На День труда Сьюзи дала заключительное выступление в театре «Орфей» в Омахе, на разогреве у певца Пола Уильямса. В розовом шифоновом платье она улыбалась и обольщала зал своим прекрасным контральто, «томно и чувственно» выводя романтичные джазовые баллады. Она очаровала публику, сказав «Давайте представим, что мы все влюблены, окей?»³⁰ В таком небольшом городе, как Омаха, переполненном любителями сплетен, такое заявление вряд ли было уместным.