Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

* * *

Как и всегда, отпуск Баффет провел со Сьюзи и семьей в загородном доме в Эмеральд-Бей, увешанном украшениями из огромной рождественской коллекции Сьюзи³¹. Хотя на работе было очень много проблем, Рождество 1999 года было для его семьи очень счастливым. Уоррену было приятно видеть, что его дети встали на ноги. Хоуи превратился в фермера средних лет и успешного бизнесмена. Сьюзи в свое время увлекла сына фотографией, и половину своей жизни он теперь проводил в полетах туда, где можно было сфотографировать диких животных. Воплощением его любви к экстри-му стали укус гепарда и бегство от белого медведя.

Сьюзи-младшая — мать двоих детей и неоплачиваемый помощник своего отца — пошла по стопам Сьюзи-старшей, всерьез занявшись филантропией. Она была членом правления детского театра, детского музея и благотворительной организации Girls Inc. Бывший муж Сьюзи Аллен, управлявший фондом Баффета, жил в нескольких кварталах от нее и помогал воспитывать детей³².

Питер после развода женился на Дженифер Хэйл и все еще жил в Милуоки, занимаясь сочинением музыки. В начале 1990-х годов у него появилась возможность перебраться в Голливуд и работать в индустрии развлечений. «Но я понял, что, переехав в Лос-Анджелес, стану одним из тысяч таких же, как я, ищущих работу, — вспоминал он. — Моему отцу всегда нравился фильм “История Гленна Миллера”. Миллер искал и нашел собственное звучание; мой отец часто говорил о “поиске собственного звучания”». Вместо того чтобы отправиться в Лос-Анджелес, Питер предпочел остаться в Милуоки. Он чувствовал, что отец понимает сходство его выбора с тем выбором, который сделал сам Баффет, решив когда-то вернуться в Омаху, а не жить в Нью-Йорке. Вскоре Питеру предложили написать и спродюсировать саундтрек к большому документальному фильму на канале PBS — восьмисерийной ленте «500 наций». Он написал и музыку к мультимедийному шоу — бенефису Сьюзи-младшей. Оно вышло на PBS, а потом отправилось в трехмесячное турне³³.

Хоуи «обрабатывал» мать, пытаясь убедить, что ее дети достаточно выросли, говоря: «Дай нам шанс! Деньги есть, дай нам шанс что-то сделать с ними!»³⁴ На то Рождество Сьюзи-младшая, Хоуи и Питер были несказанным образом обрадованы, когда получили по 500 акций Berkshire, которыми могли воспользоваться по своему усмотрению. Дети ликовали, а Сьюзи заявила, что это «грандиозно»³⁵.

Семья собралась за новогодним столом. Можно было следить за наступлением нового тысячелетия, которое вначале пришло на острова Кирибати. От Сиднея до Пекина и Лондона миллионы людей праздновали миллениум на улицах и пляжах. Мир опоясывала цепь из огня от фейерверков. На Эйфелевой башне сломались часы, которые вели обратный отсчет. Но время все равно шло, и ничего страшного не происходило — даже в General Re и в Coca-Cola. В этом калейдоскопе часовых поясов, городов, времени была своя математическая аккуратность, которую так любил Баффет. После напряженной осени его радовала не смена тысячелетия, а возможность по-настоящему отдохнуть, в которой он так нуждался.

Часть 6

Оплата по счетам

Глава 53. Джинн

Омаха • 1998 год

Баффет всегда был подвержен тому, что Мангер называл «комплексом обувной пуговицы», то есть был готов высказаться на абсолютно любую тему только потому, что он был экспертом по вопросам бизнеса. Однако к середине 1990-х годов и ему, и Мангеру начали задавать все больше вопросов о жизни как таковой. Периодически выступая перед спортсменами и учащимися колледжей, Баффет любил рассказывать басню о джинне.

«Когда мне было шестнадцать лет, я думал только о девушках и автомобилях, — мечтательно начинал свой рассказ Баффет, для поэтической красоты опуская еще один предмет своих постоянных юношеских мыслей — деньги. — Мне не очень везло с девушками. Поэтому я больше думал об автомобилях. То есть я продолжал думать о девушках, но с машинами все было как-то проще.

Итак, когда мне было шестнадцать, передо мной вдруг появился джинн. И сказал: “Уоррен, я собираюсь подарить тебе любую машину по твоему выбору. Завтра утром я жду тебя на этом же месте с новенькой машиной, и она будет твоей”.

Услышав это, я спросил: “А в чем же состоит твоя уловка?” Джинн ответил: “Уловка в том, что это будет последняя твоя машина. За всю жизнь ты больше не сможешь купить никакой другой”.

Разумеется, если бы это произошло на самом деле, то я, конечно, выбрал бы себе машину с толком. Но можете себе представить, что я делал бы с ней, зная, что это последняя машина, которая будет у меня в жизни?

Я бы прочитал руководство по эксплуатации не меньше пяти раз. Я бы всегда держал ее в гараже. Если бы я увидел на ней даже крошечную царапину, то сразу бросился бы ее замазывать, чтобы моя машина не ржавела. Я бы заботился о машине как о ребенке — ведь она должна была остаться со мной на всю жизнь.

Точно в таком же положении вы находитесь по отношению к собственному телу и разуму. Вам дано лишь одно тело и один разум. И они останутся с вами на всю жизнь. Конечно, можно активно эксплуатировать их на протяжении многих лет. Но если не заботиться о них, они откажут уже лет через сорок, подобно старому автомобилю.

Именно то, что вы делаете прямо сейчас, сегодня, и определяет, как будут вести себя ваши тело и разум через десять, двадцать или тридцать лет».

Глава 54. Точка с запятой

Омаха • январь—август 2000 года

Первую неделю нового тысячелетия Баффет провел в офисе. Первый же выпуск лондонской Sunday Times сообщил, что он сделал себя посмешищем, игнорируя новые технологии¹. Одно из первых писем в новом году пришло от Рона Фергюсона, генерального директора General Re.

Баффет уже еле сдерживался. До сих пор General Re приносил только плохие новости. Годом ранее, буквально через несколько недель после того, как компанию купила Berkshire, она пострадала в результате аферы Unicove. Потом Фергюсон сделал еще одно признание. Кинопродюсеры и их кредиторы уговорили General Re застраховать продажу билетов на показы голливудских фильмов. Компания пообещала заплатить, если кассовые сборы будут недостаточными, не уточняя, о каких фильмах идет речь. Баффет был в бешенстве, когда узнал об этом. Не успели пройти титры первых провальных фильмов, как компанию забросали судебными исками. Не стоит и говорить, что любимый менеджер Баффета Аджит Джейн никогда бы не согласился на подобные сделки.

Затем Фергюсон начал активно бороться с Баффетом против андеррайтинга интернет-лотереи Grab.com, перестрахованием которой занимался Аджит. Тогда Баффет и осознал, что подходы Фергюсона кардинально отличаются от его собственных. Баффет всегда любил говорить о том, что он предпочтет перешагнуть через невысокую перекладину, а не устраивать бег с препятствиями. Лотерея Grab.com сулила легкую прибыль — то есть, по классификации Баффета, была невысокой перекладиной⁴⁶⁵. Фергюсон же не хотел заниматься это сделкой, говоря, что General Re берется только за сделки с гарантированным размещением.

Баффет довел-таки дело до конца, после чего решил, что пришла пора сменить руководство. В то же время особой необходимости в этом не было. General Re успешно функционировала и не нуждалась в чистках. Увольнение Фергюсона сразу же после покупки компании грозило публичным скандалом. Баффет ненавидел увольнять людей.

Прошло два месяца после сделки с Grab.com, наступило новое тысячелетие, и Фергюсон признался, что General Re потеряла еще 273 миллиона долларов в связи с неправильной ценовой политикой страхования. Тогда Баффет понял, что имеет дело с тенденцией. Казалось, General Re была проклята. За первый год в собственности у нового владельца — Berkshire — General Re, казавшаяся примером дисциплинированности, потеряла почти 1,5 миллиарда долларов на операциях по андеррайтингу, оценке и выбору рисков и фактически катилась в тартарары. Ни одна из компаний Баффета не теряла такое количество денег столь стремительно. Баффет пока отмалчивался, но понимал, что не может продолжать бездействовать.

Инвесторы снова изменили свое мнение, едва новости просочились в прессу. Не было ли ошибкой платить за General Re 22 миллиарда долларов? Это стало очередным ударом по репутации Баффета.

Тем временем Coca-Cola тоже продолжала испытывать трудности, несмотря на смену руководства⁴⁶⁶. Едва вступив в должность, новый генеральный директор Дуг Дафт уволил шесть тысяч человек. Инвесторы были шокированы, и только незначительное меньшинство людей на Уолл-стрит отмечало, что прибыль компании начинает понемногу расти. Тем не менее новости выглядели не особенно убедительными, Coca-Cola приняла на себя очередной удар, a BRK, цены на акции которой упали до 56 100 долларов к 1 января, начала потихоньку тонуть.

Спустя две недели, 9 февраля, Баффет сидел у себя в офисе, разбирая бумаги и одним глазом посматривая новости на телеканале CNBC. Зазвонил телефон, стоящий на секретере. По этому телефону отвечал только Баффет. На том конце провода был Джим Макгуайр, занимавшийся акциями BRK на Нью-Йоркской фондовой бирже. Разговор был коротким.

«Да... Ага... М-м-м... Хорошо... Не сейчас. Хорошо. Угу... Угу... Хорошо. Спасибо».

Макгуайр звонил сообщить, что поступило огромное количество биржевых заявок на продажу акций BRK. Пока накануне Баффет играл в бридж в Интернете, некий zxl675, пишущий заметки на виртуальной доске объявлений Yahoo!, написал: «Уоррен в больнице в критическом состоянии». Сплетня мгновенно распространилась — анонимные пользователи вроде некоего hyperpumperfulofcrap⁴⁶⁷ наводнили Сеть сенсационными сообщениями вроде «БАФФЕТ СТАР И ОСЛАБ. ПРОДАВАЙТЕ» или просто «ПРОДАВАЙТЕ, ПРОДАВАЙТЕ, ПРОДАВАЙТЕ». Сплетни дошли до Уолл-стрит и убедили всех, что Баффет находится в больнице в критическом состоянии. Цены на акции BRK начали стремительно падать².

Личный телефон Баффета тем утром звонил не переставая. Он поднимал трубку сам, всячески демонстрируя, что очень рад звонку.

Звонивший тут же интересовался: «Как ты?» — с ноткой беспокойства в голосе.

«Никогда не бывало лучше!» — отвечал Баффет.

Даже если бы на «Кивит Плаза» надвигался торнадо, Баффет все равно ответил бы: «Лучше не бывает», прежде чем упомянуть смерч. Люди знали, что нужно прислушиваться к интонациям, а в этот день его голос звучал напряженно. Все утро звонившие допытывались, как он себя чувствует на самом деле.

Баффет отвечал, что все в порядке, все в полном порядке. Но судя по тому, как шла торговля акциями BRK, люди предпочитали верить тому, что написал hyperpumperfulofcrap. Именно так устроены новые медиа. BRK катилась по наклонной плоскости, подогреваемая разговорами о неминуемой кончине Баффета. Держатели акций звонили своим брокерам и требовали узнать, жив ли еще Баффет. Люди, знавшие людей, знавших Баффета, допрашивали последних: «Ты уверен? Ты его видел?»

CNBC выпустила в эфир новость о возможной кончине Баффета, приправив ее словами Уоррена о том, что с ним все в порядке. Это еще больше усилило скептические настроения. Если он оправдывается, значит, дело нечисто. Тогда появился второй слух, о том, что Баффет пользуется ситуацией, чтобы по дешевке скупить акции

Berkshire. Это был удар по самому больному месту. Репутация порядочного человека столкнулась с репутацией акулы бизнеса.

Осада продолжалась еще два дня. Тем временем акции BRK упали в цене на 5 процентов. Слух стал своего рода комплиментом Баффету, подчеркивающим его незаменимость. Однако сам Баффет был в ярости от того, что кто-то мог подумать, что он надувает собственных акционеров, по дешевке выкупая их акции. Ему категорически не нравилось, что какой-то сопляк вздумал манипулировать ценами на акции через Интернет. Он не допускал мысли, что кто-то может держать его на поводке, как собачку. Баффет был потрясен и тем, что его ответ на манипуляцию повлек за собой еще большую лавину слухов.

Он пришел к выводу, что рано или поздно слухи исчезнут по причине их абсурдности, но это может занять много времени. Наступила новая эра: в эпоху Интернета информация распространялась стремительно и контролировать общественное мнение становилось все сложнее. В конце концов он капитулировал и выпустил необыкновенный пресс-релиз.

«Недавно в сети Интернет появился ряд сообщений, касающихся перепродажи ценных бумаг и здоровья мистера Баффета. Несмотря на то что Berkshire никогда не комментирует слухи, в этот раз мы сделаем исключение. Все слухи, имеющие отношение к перепродаже ценных бумаг и состоянию здоровья мистера Баффета, — ложные и не соответствуют действительности»³.

Официальное заявление не помогло — акции BRK за эту неделю упали в цене на 11 процентов.

9 марта вышел свежий номер Newsday, цитирующий издателя Technology Investor Magazine Гарри Ньютона: «Я точно знаю, что скажет Баффет, представляя акционерам финансовый отчет: “Простите меня”». На следующий же день акции BRK упали в цене до рекордного минимума — 41 300 долларов за штуку. Легендарная «премия Баффета» — высокая цена акций, по слухам, державшаяся только из-за Баффета, исчезла. Днем ранее индекс NASDAQ преодолел очередной подъем и достиг отметки 5000 пунктов. С января 1999 года он вырос вдвое, и стоимость акционерного капитала составила более трех триллионов долларов.

Контраст был слишком очевидным, чтобы его не замечать. Один из руководителей отдела регулирования денежных операций написал, что инвесторы вроде Баффета — всего лишь падшие ангелы, опозоренные, вытесненные с рынка в 1999 году бунтарями, не признающими традиционных законов инвестиций и подкрепляющими свои новые теории невероятными цифрами и расчетами⁴.

Баффет расстраивался из-за плохой прессы, но не стремился менять свою инвестиционную стратегию. Владельцы BRK, по всей видимости, выиграли бы, инвестируя в индекс рынка на протяжении минувших пяти лет — самой протяженной «засухи» в истории Berkshire. Его инвестиции в Coca-Cola, когда-то оцененные в 17,5 миллиарда долларов, сейчас принесли бы лишь 8,75 миллиарда. Его стремление оставить нетронутым резервный капитал привело к тому, что миллиарды неиспользуемых средств лежали мертвым грузом на Berkshire, теряющей время на операциях с низкодоходными облигациями. Баффет уже разбирался в компьютерах, но не собирался покупать акции технологических компаний. «Когда дело касается Microsoft или Intel, — говорил он, — я не могу предположить, что произойдет с миром через десять лет. И я не хочу играть в игру, где преимущество имеют другие парни. Программное обеспечение выходит за рамки моей компетенции. Мы разбираемся в шоколадных батончиках, а не в компьютерных программах»⁵.

В феврале 2000 года SEC отклонила просьбу Berkshire о сохранении конфиденциальности некоторых инвестиционных портфелей компании. Комиссия приняла решение, что в условиях стабильного рынка доступность информации важнее интересов инвесторов. Вместо того чтобы накапливать крупные пакеты акций компаний вроде American Express и Coca-Cola, Баффет только и успевал подбирать мелкие пакеты, пока не подтянулись желающие заработать на его прошлых успехах. Несмотря на то что он продолжал бороться, комиссия превратила его в Бена Грэхема, открывшего свои бухгалтерские книги всему миру. С этого момента основным вложением капитала для Berkshire стало бы приобретение целых компаний. Впрочем, это и так было любимым вложением Баффета. Стало сложнее вкладывать большие суммы в ценные бумаги. Конечно, это было обидно, ведь пресса ссылалась на него как на «бывшего лучшего инвестора планеты»⁶.

10 марта, на следующий день после того, как Гарри Ньютон заявил, что Баффету следует извиниться, в Wall Street Journal написали, что на новых технологиях зарабатывают все, кроме Баффета, упрямство которого привело к тому, что его акции упали в цене на 48 процентов в сравнении с пиковым значением⁷. Журнал сравнил его стратегию с поведением вышедшего на пенсию сотрудника AT&T, чей портфель вырос в цене на 35 процентов. «Вся эта чехарда с инвестициями в технологии — для дилетантов, уж точно не для Баффета. И слава богу»⁸.

За всю карьеру Баффета его способность здраво рассуждать и принимать решения не подвергалась такому испытанию, как в последние три года. Все показатели рынка кричали о том, что он не прав. Общество, пресса и даже некоторые его акционеры решили, что Баффет с его заплесневелыми представлениями о жизни совсем потерял нюх. Только внутренний стержень и привычка бороться за свои убеждения заставляли его держаться выбранного курса. Но это был все тот же постоянно нуждающийся в регулярной похвале человек, чувствительный к публичной критике. Он бежал со всех ног от любой попытки раскритиковать его и яростно боролся за свою репутацию, вокруг которой вращалась вся его жизнь.

Но в этот раз, несмотря на удары по его репутации, Баффет не сопротивлялся. Он не писал колонок, не выступал на заседаниях Конгресса с докладами об опасностях, подстерегающих рынок, не давал интервью, не говорил ничего в свою защиту и не требовал этого от своих заместителей. Он и Мангер продолжали вести диалог с акционерами Berkshire, говоря, что хотя рынок и переоценен, они не могут предсказать, как долго это продлится. В конце концов Баффет объяснил суть своих взглядов. Произнося мастерскую речь для элиты в Солнечной долине, он предсказал, что в ближайшие два десятилетия рынок не оправдает ожиданий инвесторов. Чуть позже он преобразовал речь в статью, опубликованную в журнале Forture, адресовав ее «простым инвесторам Джо и Джейн».

В свое время Баффету потребовалась огромная смелость, чтобы преодолеть свои страхи и попросить Ника Брэйди помочь спасти Salomon. Но проявить сдержанность и тем самым обречь себя на годы критики и насмешек требовало смелости совершенно другого рода. Испытание Интернетом стало одним из самых тяжелых в его карьере.

11 марта, спустя двадцать четыре часа после замечания Wall Street Journal о том, что даже пенсионеры — лучшие инвесторы, чем Баффет, Berkshire опубликовала свой годовой отчет. Баффет поставил себе «двойку» за неумение распорядиться капиталом компании. Впрочем, он не сказал, что считает свое стремление избегать вложений в технологии ошибкой. Он просто пояснил инвесторам, что из-за своих огромных размеров Berkshire теперь будет расти достаточно «умеренно» по сравнению с ростом рынка. Он знал, что слово «умеренно» обязательно вызовет оживленные дебаты. Но его необходимо было произнести.

Кроме того, Баффет объявил, что ценность BRK настолько упала, что Berkshire думает о выкупе своих акций у инвесторов. Казалось, что Баффет вдруг превратился из ненасытной акулы в аскета, решив вернуть деньги акционерам, которым он десятилетиями не выплачивал дивиденды.

Во второй раз Баффет во всеуслышание объявил о своих дальнейших планах. Со времен «великого роспуска партнерства» в 1970 году он не говорил о покупке Berkshire Hathaway. Инвесторы вновь были вынуждены определиться, на чьей они стороне. На этот раз сообщение Баффета дошло до многих. Его готовность вкладывать деньги в ценные бумаги Berkshire привела к тому, что, прежде чем он успел купить хоть что-то, акции BRK выросли в цене на 24 процента.

На следующей же неделе NASDAQ, переполненный акциями интернет-компаний, предупредительно пошатнулся⁹. К концу апреля индекс обрушился на 31 процент, что стало одним из крупнейших падений в истории.

На Пасху Баффету было все безразлично: его согнуло пополам от боли. Он не мог в это поверить — слухи о его здоровье наконец-то подтвердились, причем перед важнейшим собранием акционеров. В три часа ночи Сьюзи-младшая отвезла его в больницу, и он провел там следующие несколько дней, ожидая, пока из почки не выйдет камень. Медсестры ходили туда-сюда и обращались к нему «Билл». Он недоумевал, но был слишком занят собственной болью, чтобы спросить почему. Несколько раз он в панике звонил Большой Сьюзи. Та отдыхала в Гранд-Лейк в компании университетских подружек и ничего не могла сделать¹⁰. Как только он почувствовал себя лучше, врач отправил его домой. Забравшая его из больницы дочь наконец объяснила отцу, что Баффет лежал в больнице под именем тестя, отсюда и обращение Билл.

Впрочем, Баффет почти сразу же был вынужден вернуться в больницу и лежать в ожидании, когда же выйдет этот чертов камень. Он снова ночами пил воду кружку за кружкой, пока это наконец не сработало. Но с этих пор ему пришлось волноваться еще об одной части тела, прежде его не беспокоившей, — ведь камни в почках имеют печальную тенденцию появляться снова и снова. «Водопровод барахлит, как же мне это не нравится. Вот что происходит, когда стареешь», — вспоминал он.

Он внимательно изучил все свои проблемы. Акции компании имели дурную репутацию — их спасло только его предложение о выкупе. На его самой крупной сделке, покупке General Re, казалось, лежало проклятие. Он все чаще думал о Coca-Cola. Как бизнес с таким неистребимым брендом мог так быстро понести колоссальный ущерб? Действительно ли это была вина старины Айвестера? А теперь к этим проблемам добавились еще и неприятности со здоровьем.

Он никак не мог «смыть в сточную трубу» мысль о собственной смертности¹¹. Он так и не смирился со смертью отца и не нашел в себе сил выбрать достойный Говарда памятник. Он перевесил большой портрет Говарда на стену за своим письменным столом, и теперь он нависал над его головой. Бумаги Говарда лежали нетронутыми в подвале дома. Уоррен не мог собраться с духом и разобрать их. Каждый раз, когда он думал об этом, к глазам подступали слезы, и он боялся, что эмоции, которые он сдерживал последние тридцать пять лет, вырвутся наружу.

Он знал, что деревья не растут до небес и все имеет свой конец, но не мог пересилить себя и представить, что наступит день, когда ему придется отойти от дел, остановиться и сказать: «Все, я закончил. Сикстинская капелла готова, ни один мазок кистью не сделает ее лучше, никакое усилие не даст результата».

Ему исполнилось шестьдесят девять лет, и он не мог в это поверить. Он чувствовал себя куда моложе. Баффет успокаивал себя тем, что у него есть еще несколько десятков лет до того, как он достигнет возраста, в котором умерла его мать. К тому времени дела General Re будут приведены в порядок, а компанией Coca-Cola сможет руководить даже бутерброд с ветчиной. Камень со свистом вылетел из почки... Плохие воспоминания смылись в канализацию, и он продолжил готовиться к собранию акционеров, самой счастливой неделе в году.

На несколько дней в конце апреля Омаха наполнялась людьми, аэропорт становился более оживленным, и сначала ручеек, а потом и целый поток людей вливался в гостиницы, занимал столики на верандах кафе и ресторанов. В фирмах, занимающихся прокатом автомобилей, заканчивались машины. Бар в Marriott Regency был забит инсайдерами, собравшимися на деловые встречи. Люди с удостоверениями акционеров Berkshire Hathaway прогуливались по Омахе, напоминая самим себе членов тайного общества. Телефон в офисе Баффета не умолкал ни на минуту, журналисты просили об аккредитации, гости — разрешения привести своих гостей на самое изысканное мероприятие года — воскресный бранч у Уоррена Баффета. Едва ли не бесконечное терпение Дебби Босанек, секретарши Баффета, заканчивалось, когда ее нахально просили о невозможном, — и она отказывала просителям.

В пятницу Баффет обходил публичные мероприятия и частные вечеринки. Некоторые из его последователей наряжались в гигантские желтые поролоновые ковбойские шляпы, как члены какой-то секты, общались с давнишними акционерами и крупными финансовыми менеджерами на коктейле в Borsheims, где жители Омахи присоединялись к заезжим акционерам и наслаждались бесплатной едой и выпивкой. Мероприятие организовала Сьюзан Жак из Borsheims, а Баффет поддерживал его, так как подобные мероприятия помогали в поиске новых клиентов (несмотря на подозрения Баффета, что там присутствует и множество нахлебников).

Собрание акционеров проходило в помещении Civic Auditorium. Помимо самих акционеров там были еще тысячи людей: обслуживающий персонал, торговцы магазинов и добровольные помощники. Огромные площади занимали выставки, цветы, экспозиции; горы сэндвичей с индейкой, хот-догов и кока-колы; презентации брендов, охрана, пресса, звук, видео, свет, частные вечеринки для продавцов и помощников. Всем этим великолепием дирижировал один человек — Келли Мачмор, которую Баффет называл «Фло Зигфилд»⁴⁶⁸ от Berkshire Hathaway. У Келли не было даже секретаря. Формально она сама была секретарем. Баффет с гордостью говорил, что потребуется четыре человека, чтобы заменить одну Келли. Одним из побочных эффектов подобной похвалы было то, что люди начинали задумываться, не платят ли им четверть того, что они стоят на самом деле⁴⁶⁹. Впрочем, Баффет давно приноровился платить людям скорее похвалой, чем наличными. Те, кто сидел ближе всех к «солнцу» — Мачмор, Босанек и секретарша Деб Рей, — были наиболее «карнегизированными» сотрудниками: каждый акционер только и слышал, какие они замечательные. «Карнегизирование» работало своего рода защитой от закона термодинамики Рикерсхаузера. Они бросались на амбразуры, сохраняя уединение босса в его уютном коконе в конце коридора. В течение нескольких недель перед собранием они работали в два раза интенсивнее. В день собрания Деб и Дебби занимались наиболее привилегированными гостями и прессой, а Мачмор бегала по зданию и раздавала указания по рации.

К четырем часам утра субботы несколько сот человек с ламинированными пропусками на шее стояли возле Civic Auditorium в ожидании, когда откроются двери. Тремя часами позже эти люди мчались мимо охранников, проверяющих пропуска, стремясь занять лучшие места. Повесив пиджаки и свитера на спинки стульев, чтобы занять места, они пробирались обратно к стойкам, чтобы бесплатно позавтракать сладкими слойками, соком и кофе. К восьми утра стало понятно, что приходить до рассвета не имело смысла. Половина мест пустовала. Полчаса спустя в аудитории сидело девять тысяч человек¹². В то время как большинство CEO остались бы в восторге (или в ужасе) от такого количества посетителей, цифра была ничтожна по сравнению с пятнадцатью тысячами, приехавшими в прошлом году. Количество зрителей уменьшилось на 40 процентов.

Точно по расписанию в аудитории погас свет и начался традиционный фильм, предваряющий собрание и с каждым годом становящийся все длиннее. Он начинался с мультфильма, где Уоррен был супергероем, Чарли — его помощником и вместе они рекламировали продукты Berkshire. Затем судья Джуди⁴⁷⁰ была призвана рассудить Баффета и Билла Гейтса, поспоривших на два доллара. Следом шли смешные ролики, реклама Berkshire, и в конце Сьюзи Баффет пела чуть измененную версию гимна Coca-Cola: «Что этому миру нужно, так это Berkshire Hathaway».

Около половины десятого Баффет и Мангер вышли на сцену в костюмах и галстуках и осмотрели притихшую армию преданных последователей, одетых во все подряд, от деловой одежды до шорт. В зрительном зале болтались желтые поролоновые ковбойские шляпы. После пятиминутного совещания зрители, как обычно, начали задавать вопросы. Акционеры выстроились перед микрофонами, расположенными по периметру аудитории, и начали интересоваться, как следует оценивать вклады. Кто-то спросил об инвестициях в технологии, и Баффет ответил, что не хочет об этом говорить. «Каждый раз, когда спекуляция достигает предела, в конце концов все возвращается на круги своя». Он сравнил рынок с «письмами счастья» и финансовой пирамидой Понци⁴⁷¹. «Инвесторы могут чувствовать себя богаче, но на самом деле это не так». Пауза. «Чарли?»

Мангер открыл рот, и публика насторожилась. Часто Мангер просто говорил: «Мне нечего добавить», но каждый раз, когда Баффет передавал ему микрофон, публика чувствовала напряжение, как будто она смотрела на укротителя с хлыстом перед тумбами, на которых скалят зубы львы.

«Мы говорим “чертов излишек”, — сказал Мангер, — потому что от него случаются чертовы последствия. Это нерационально. Если смешать дерьмо с изюмом, оно все равно остается дерьмом».

Зрители открыли рты от удивления. Он сказал «дерьмо»? Чарли только что сравнил акции интернет-компаний с фекалиями в присутствии прессы и детей, пришедших на собрание с родителями? Он сказал «дерьмо»! Потребовалось некоторое время, чтобы собрание вернулось к своему нормальному ритму.

Кто-то задал вечный «серебряный» вопрос. Тогда же люди начали перемещаться в подвалы, где продавали туфли, ножи Ginsu и сладости от Sees Candies. Ежегодный вопрос о серебряных активах Баффета стал утомительным ритуалом. В 1997 году Баффет объявил, что приобрел почти треть мирового запаса серебра. Вместо того чтобы вспомнить о марках «Голубой орел», поклонники металла впали в неистовство — Оракулу нравится их ниша¹³! Этой сделке уделили больше внимания, чем любой другой в истории Berkshire. Баффет не был фанатом металла, он следил за рынком, спросом и предложением, не спекулировал им и не использовал, чтобы уберечь себя от инфляции. Он считал, что акции компаний, способных поднимать цены, защитят его куда лучше, несмотря на то что инфляция и пожирала их прибыль. Он купил серебро, потому что посчитал его хорошим вложением денег. Но на самом деле он представлял себя в потайном банковском хранилище в Лондоне — улыбающимся и пересчитывающим блестящие слитки¹⁴. В ответ на «серебряный» вопрос Баффет и Мангер слегка закатили глаза; Баффет ответил весьма вежливо, что владеть серебром оказалось довольно скучной затеей. Хотя и не упомянул, что визит в хранилище мог бы разнообразить ситуацию.

Монотонные вопросы все тянулись, Баффет и Мангер слушали, громко шурша обертками от батончиков Dilly. Акционеры начали озвучивать свое недовольство⁴⁷². Одна женщина сказала, что ей придется перейти на заочное обучение, потому что принадлежащая ей акция Berkshire не позволит оплатить учебу в колледже¹⁵. Гэйлорд Хенсон из Санта-Барбары произнес целую речь о том, что он купил акции BRK в 1998 году, когда компания была на подъеме из-за репутации Баффета, и не разорился только потому, что вложил деньги в акции четырех интернет-компаний¹⁶. Он убеждал Баффета вложить хотя бы 10 процентов активов Berkshire в технологии: «Это лучшая из игр, разыгрывающихся в наше время. Разве вам не хватает мозгов, чтобы выбрать хотя бы нескольких из лучших игроков?»

Поток подобных вопросов не иссякал. Что Баффет думает о финансовых менеджерах типа Стенли Дранкенмиллера, наконец-то сдавшегося и купившего акции технологических компаний для Сороса? Раз уж Berkshire так плоха, то, может быть, Баффет найдет себе новое занятие? Если ему не нравятся технологии, то почему бы не заняться международными инвестициями?

Это было унизительно. Баффет смотрел на публику и понимал, что многие впервые думают, что он подвел их. Империя, которую он строил почти пятьдесят лет, рушилась на глазах. Его собственные акционеры отвернулись от него. Его возраст говорил не об опыте, а о надвигающемся маразме. В прессе его называли стариком. Казалось, Berkshire Hathaway больше не нужна миру.

После Баффет пил вишневую колу, давал автографы, потом надел на себя бейсбольную форму, чтобы бросить первый мяч в матче команды Omaha Royals. Он снова прошелся с Астрид по вечеринкам, все еще оставаясь в бейсбольной форме, капая шоколадной глазурью с батончиков Dilly. В понедельник утром он руководил заседанием совета директоров — еще одно упражнение в чтении лекций. После этого он, Сьюзи, дети и их семьи улетели в Нью-Йорк. Он общался с друзьями, ужинал в ресторанах, смотрел шоу, покорно занимался своим нелюбимым делом — покупкой костюмов в Bergdorf, и неприятные воспоминания постепенно смывались из его памяти. В Нью-Йорке он прочитал в Колумбийском университете современную версию курса Бена Грэхема и встретился с полудюжиной журналистов, посещающих колумбийскую программу бизнес-журналистики.

В субботу утром Баффет пригласил трех менеджеров General Re в свои апартаменты в отеле Plaza. Рон Фергюсон принес на встречу распечатанную презентацию и прошелся по отвратительным результатам работы General Re. Несколько минут Баффет слушал, нахмурившись и ерзая на стуле, а потом сказал: «Почему бы нам не перейти к выводам? Результаты необходимо улучшить. Необходимо восстановить субординацию. Условия General Re диктовали клиенты, а не наоборот. Подобную практику следует прекратить. Кто-то должен ответить за все»¹⁷.

Он сдержался и не отправил Фергюсона на пенсию — пожилые управленцы были его слабостью. Он сочувствовал Фергюсону — в конце 1999 года тот перенес кровоизлияние в мозг. После болезни он был слегка неуравновешен и сам решил уйти в отставку. Но Баффет ему не позволил — он не верил, что людям нужно уходить на покой. Многие из его лучших менеджеров были пожилыми, включая Миссис Би, работавшую до ста трех лет и скончавшуюся годом позже. Он скучал по ее язвительному характеру, но в то же время с облегчением думал, что она так и не смогла перехитрить его. Его целью было не просто пережить Миссис Би, но пережить ее на целую вечность, ведь он когда-то боялся, что она переживет его. Баффет все время хвастался своей гериатрической командой, работавшей в Berkshire. Его совет директоров напоминал стариков из Верховного суда США.

Представьте, если бы джинн Баффета смотрел из-за его плеча пару недель спустя, когда Баффет играл в бридж после ужина с Биллом и Мелиндой Гейтс! Баффет отвечал на вопросы дребезжащим голосом, который говорил о том, что он давно не спал, уверял, что все в порядке, но определенно не получал удовольствия от игры. Шэрон Осберг, умевшая по некоторым признакам определять, что Баффет испытывает недомогание, посовещалась с Гейтсами, и те незамедлительно, несмотря на протесты Баффета, вызвали врача¹⁸.

Врач был удивлен, когда узнал, что Баффету никогда не делали колоноскопию. Он дал ему обезболивающее и велел сходить на обследование сразу по возвращении в Омаху.

Джинн был бы гораздо менее тактичен. Говард Баффет болел раком толстой кишки и умер от связанных с ним осложнений. О чем только думал Баффет? Ему уже шестьдесят девять, и он ни разу не делал колоноскопию! Он совершенно точно не относился к своему телу как к единственному автомобилю в его жизни.

Спустя месяц акции BRK выросли в цене до 60 000 долларов, почти на 5000 долларов за штуку. Журнал Fortune отметил: несмотря на то что Berkshire потеряла свой «божественный дар», восстановление почти на 47 процентов после падения в марте сделало из нее «неплохого возрожденца»¹⁹. Самому же Баффету, однако, требовались и другие методы восстановления.

Наконец Баффет собрался с духом и записался на внушающую ужас процедуру²⁰. После истории с камнем в почке прошло совсем немного времени, и вот — снова медицинское вмешательство. Правда, колоноскопию можно было отнести к рутинным процедурам. Он отвлекал себя разговорами по телефону, бриджем и компьютерными играми. Если люди спрашивали его о том, как он себя чувствует, отвечал, что ни капли не волнуется.

Но после колоноскопии он испытал шок. В его кишках сидел большой доброкачественный полип. Он подмял под себя столько окружающего пространства, что вытащить его, не вырезав часть кишечника, было невозможно. К тому же вокруг него росли другие маленькие полипы. С этим шутить не стоило. Баффет решил лечь на операцию в конце июля, после конференции в Солнечной долине. «О, я совсем не беспокоюсь», — махал он рукой, шутил, рассказывал о хороших результатах кардиологических тестов. «Здоровье меня не беспокоит, и если б вы не спросили, я бы о нем и не вспомнил».

Но Баффету приходилось отчитываться о состоянии своего здоровья в прессе и публиковать пресс-релизы. Ему было неловко от степени детализации его личной информации:

Уоррен Баффет, председатель совета директоров Berkshire Hathaway Inc. (NYSE: BRK. A, BRK.B) в следующем месяце перенесет операцию по удалению доброкачественных полипов из толстой кишки в одной из больниц Омахи. Полипы обнаружили в понедельнику во время планового обследования. Обследование также показало_} что если не считать полипов, мистер Баффет абсолютно здоров. После операции мистер Баффет проведет в больнице несколько дней и сможет вскоре вернуться к работе. Berkshire Hathaway публикует эту информацию во избежание появления ложных слухов о состоянии здоровья мистера Баффетау подобных тему что в начале года привели к путанице на рынке²¹.

Операция заняла несколько часов, в течение которых Баффету удалили 38 сантиметров внутренностей и оставили на теле 17-сантиметровый шрам. После операции он неделю провел дома и впервые в жизни отрастил бороду. Лишенный возможности приходить в Berkshire Hathaway, он постоянно разговаривал по телефону слабым голосом.

«Нет, что вы, я совсем не устал. Все в полном порядке, — говорил он. — Я просто сбросил пару лишних фунтов. Астрид за мной ухаживает. Доктора разрешили мне есть все что душе угодно». Баффет шутил и на вопрос, не боится ли он рецидива, отвечал: «О, нет, ни в коем случае, вы же знаете, я ни о чем не беспокоюсь. Кстати, я говорил, что анестезиолог когда-то подносил мне клюшки для гольфа? Прежде чем отключиться, я сказал, что, надеюсь, оставлял ему хорошие чаевые».

В пресс-релизе Berkshire Hathaway сухо говорилось, что полип действительно оказался доброкачественным и Баффету не требуется дальнейшего лечения. Несмотря на официальное заявление, Интернет и Уолл-стрит полнились слухами. Многие настаивали, что у Баффета рак, ведь полипы не нуждаются в хирургическом вмешательстве. Но Уоррен не был болен и уж точно не чувствовал себя стариком. Скорее ему казалось, что он — настоящая молния.

Но все же он всю жизнь относился к своему здоровью снисходительно, а теперь оно ограничивало его. Когда-нибудь его поединок с вечностью закончится, и придется столкнуться с проблемами, которых он ранее избегал. Ведь в его голове Berkshire и Баффет были равнозначными понятиями и вся его сущность сопротивлялась покою. Многие проблемы лежали на Большой Сьюзи, которая точно его переживет. Он сказал людям, что Сьюзи обо всем позаботится.

Глава 55. Последняя вечеринка Кей

Омаха • сентябрь 2000 — июль 2001 года

К тому моменту как Баффет поправился, пузырь доткомов лопнул. Доткомы умирали по одному в день — Arzoo.com, Boo.com, Dash.com, eToys.com, Flooz.com, FooDoo. com, Hookt.com, Lipstream.com, PaperFly.com, Pets.com, Wwwwrrrr.com, Xuma.com, Zing.com...¹ Индекс NASDAQ упал почти на половину своего максимального значения, акции старой экономики все еще оставались в бессознательном состоянии. Федеральная резервная система снова урезала процентные ставки. Однако репутация Баффета вновь пошла в гору.

Berkshire зачерпнула капитал из своих активов, чтобы Баффет смог, как только открылась возможность, приобрести частные, обанкротившиеся и незаметные для основной массы инвесторов компании. Он приобрел US Liability (компанию, страховавшую необычные риски), Ben Bridge (еще одну ювелирную компанию)⁴⁷³; Justin Industries (материнскую компанию Acme Brick, Tony Lama n Nokona Boots)⁴⁷⁴; Shaw (крупнейшего производителя ковров)⁴⁷⁵ и Benjamin Moore Paint⁴⁷⁶. Он купил компанию John Manville (изготовителя стройматериалов)⁴⁷⁷ и Mitek (производителя высокотехнологичных деталей из нержавеющей стали)******. И даже несмотря на это, к концу 2000 года у Berkshire Hathaway остались миллиарды долларов неиспользуемого капитала — огромная сумма, схороненная в носке, под матрасом и в дымоходе⁴⁷⁸.

Пророчество Баффета о состоянии рынка, произнесенное в 1999 году в Солнечной долине, сбывалось. Теперь в своем письме, ставшем событием глобального масштаба, он писал о том, что рождение Интернета позволило циничным финансистам монетизировать надежды доверчивых акционеров. Письмо было опубликовано на сайте Berkshire Hathaway, чуть не обрушившемся от количества желающих его прочесть. Баффет вновь, как и в своей речи в Солнечной долине, ссылался на Эзопа. Инвестировать в Интернет — значит выпустить из рук синицу и погнаться за журавлем.

«Бесстыжие пустопорожние пропагандисты-фанатики успешно переложили миллиарды долларов из карманов акционеров в свои собственные (а также своих друзей и знакомых)... Спекуляция особенно опасна, когда выглядит элементарной»². Аудитория внимала ему, и в 2001 году акционеры вернулись на ежегодное собрание.

Удача Berkshire была связана еще и с новым поворотом в Gillette, где Баффет проголосовал за назначение CEO Джима Килтса вместо Майка Холи⁴⁷⁹. Вскоре после этого, ближе к концу 2000 года, он вышел из ступора и начал участвовать в работе совета директоров Coca-Cola. Когда Дуг Дафт, новый председатель совета, попытался приобрести Quaker Oats, Баффет был одним из тех, чье недовольство помешало совершиться сделке. Оставалось только понять, повлияют ли изменения в Coca-Cola на работу компании. Разумеется, замена одного «бутерброда с ветчиной» другим не повлияла бы на стоимость акций.

Возвращение Баффета в Солнечную долину дало ему возможность еще раз стукнуть кулаком по столу. Самолеты «Гольфстрим» слетались в Хейли, и руководителей корпораций, направляющихся в Sun Valley Lodge, волновали новые слухи и сделки. Большинство этих слухов касалось AT&T, пытавшейся отказаться от невыгодного предложения от Comcast.

Впервые на газоне перед Sun Valleylnn вырос архипелаг из палаток телевизионщиков. Нагруженные съемочной техникой, осветительными приборами продюсеры, операторы, гримеры, ассистенты и репортеры собрались на лужайке в ожидании исполнительных директоров и еще больше подливали масла в огонь. Телекамеры застыли в ожидании, репортеры набрасывались с вопросами на всех спикеров, не обращая внимания, хотят ли те давать комментарии или нет. Они гонялись за сотрудниками компаний, по слухам, замешанными в сделках.

В пятницу вечером после игры в бридж Кэтрин Грэхем приехала домой на своем маленьком гольф-мобиле. Ей было восемьдесят четыре года, и ее, в общем-то, уже оставили в покое. Она была высокой и все еще стройной. Ей заменили оба бедренных сустава, и один из них работал не очень хорошо. Люди замечали, что она выглядит уставшей, какой-то потухшей, но сама она всем рассказывала, что в этом году замечательно проводит время. Компания, которую они с сыном Доном создали во многом благодаря совету Баффета, на фоне повсеместного падения прибыли всех газетных издателей стала почти культовой из-за своего постоянного успеха, как материального, так и журналистского. Грэхем получала удовольствие от того, что конференция собрала вместе всех людей, чьим обществом она наслаждалась. К ней приставили ассистентку, обязанную всюду ее сопровождать, но Грэхем отмахнулась от попыток ее контролировать и большую часть конференции прогуливалась под ручку с сыном Доном или близким другом Барри Диллером, исполнительным директором USA Networks. Впрочем, домой на этот раз она поехала в одиночестве.

Сьюзи Баффет-младшая сидела в машине вместе с матерью. Они заметили Грэхем и въехали на парковку для сотрудников, откуда могли наблюдать, не боясь быть замеченными, за Кэтрин, карабкающейся домой по ступенькам (Кэтрин принимала антикоагулянт коумадин, увеличивавший риск кровоизлияния). Она вцепилась руками в перила, немного пошатывалась, но зашла в дом без происшествий³.

Чуть позже дизайнер Диана фон Фюрстенберг устроила традиционную ежегодную коктейльную вечеринку для Кей на террасе жилищного товарищества Уайлдфлауэр, где Грэхем часто проводила время за чтением Washington Post. Сьюзи Баффет принесла с собой леденцы See, и они все собрались вокруг Грэхем с леденцами во рту для совместной фотографии⁴. Спустя некоторое время на вечеринку без приглашения заявились Дон Кью, Барри Диллер, муж Дианы, и исполнительный директор News Corporation Руперт Мердок. Они и составили компанию Дону Грэхему.

В субботу утром публика заняла места, чтобы послушать Энди Гроува, главу Intel с докладом «Прерванный Интернет». Затем Диана Сойер выступила в роли модератора заседания «Ваше отношение к пульсу Америки», задавая вопросы Мэг Уитман из eBay, сэру Говарду Стрингеру, исполнительному директору Sony, и Стиву Кейсу из AOL Time Warner. Жизнь в Солнечной долине кипела, как в школьном кафетерии, где учеников снимают для документального кино. Репортеры передавали друг другу слухи о том, что USA Networks, или AOL Time Warner, или Disney, или Charter Communications, или какая-то комбинация вышеупомянутых компаний начнут сотрудничать с AT&T Broadband⁵. Многие из присутствующих мечтали о том, чтобы палатки телевизионщиков наконец исчезли.

Выступление Баффета было запланировано после Дианы Сойер. С тех пор как рынок достиг своей высшей точки в марте 2000 года, испарилось более четырех триллионов долларов стоимости акций⁶. По крайней мере 114 000 сотрудников доткомов лишились работы⁷. Тем временем для выживших интернет-компаний наступил пубертатный период. Многие считали, что Баффет больше не считает цену на акции интернет-компаний завышенной. Публика надеялась, что он отступит от своих пещерных взглядов.

Однако Баффет продемонстрировал график, показывающий, что рыночная стоимость акций по-прежнему на одну треть выше, чем экономика в целом. Это значительно превышало планку Баффета для покупки акций. Она была выше, чем поднимался рынок за всю историю, выше даже, чем во время экономического пузыря 1929 года. Фактически график демонстрировал, что экономике стоит увеличить обороты вдвое или уменьшить рыночную стоимость акций вполовину прежде, чем Баффет задумается о покупке⁸. Он сообщил, что, несмотря на общественное порицание в течение этих двух лет, он не готов покупать, даже если NASDAQ и упал вдвое. Он ожидал, что фондовый рынок (включая дивиденды) в ближайшие двадцать лет будет расти в среднем на 7 процентов в год, лишь на процент больше того, что он предполагал двумя годами ранее⁴⁸⁰. Все это ввергало публику, да и самого Баффета, в уныние. Ему скоро должен был исполниться семьдесят один год, и он планировал удержать свое место на пьедестале.

«Рынки не должны так работать, — говорил он. — Но они работают. И вы должны об этом помнить». И переключался на следующий слайд.

Все, что не может длиться вечно, когда-нибудь закончится.

Герберт Стайн⁴⁸¹

Многие слушатели были шокированы выступлением, но вместе с тем находились под его впечатлением. «Вам просто нужно слушать Уоррена», — говорил исполнительный директор Amazon Джефф Безос. Акции Amazon продавались по 17 долларов за штуку, в то время как их максимальная цена в свое время составляла 113 долларов. «Многие из вещей, о которых он говорил, весьма болезненны, но, черт подери, он гений и пока что всегда оказывался прав»⁹.

За обедом, где собралось почти сто человек, включая Грэхемов, Баффет наслаждался поздравлениями с успешным выступлением. За столом он сидел с президентом Мексики Висенте Фоксом, которого помнил еще по Coca-Cola, и болтал об экономике⁴⁸². Затем отправился играть в гольф.

Кей Грэхем села играть в бридж. Через некоторое время она почувствовала себя нехорошо и решила вернуться домой. Она позвонила, чтобы предупредить ассистентку, ожидавшую в квартире ее соседа Герберта Аллена, села в свой гольф-мобиль и поехала домой.

Ассистентка каждые несколько минут выглядывала в окно и в какой-то момент увидела, что гольф-мобиль стоит на стоянке, но Кей нигде нет. Она выбежала на улицу и обнаружила, что Кей лежит на крыльце. Ассистентка наклонилась к Грэхем, попыталась с ней заговорить, но та не отвечала. Она начала звать Герберта Аллена¹⁰. Ко времени, как подъехала машина «скорой помощи», с поля для гольфа прибежал Дон Грэхем. Ему необходим был кто-нибудь, кто помог бы принимать решения в госпитале. Он попросил Баффета поехать с ним, но тот не смог¹¹. В госпиталь Святого Луки в Кетчуме с Доном отправился Гриффит Хэрш, выдающийся нейрохирург, муж исполнительного директора eBay Мэг Уитман, — он хотел посмотреть на результаты компьютерной томографии¹².

Сьюзи-младшая поехала в госпиталь, чтобы встретиться с Доном и Гербертом. Уж она-то знала, что ее отец не мог быть помощником в подобных ситуациях. Большая

Сьюзи в 1997 году перенесла катетеризацию сердца. Уоррен тогда полетел в Сан-Франциско, чтобы побыть с ней, но когда Кэтлин Коул позвонила и сказала, что со Сьюзи все в порядке, он развернул самолет и улетел обратно в Омаху. С тех пор Сьюзи часто попадала в больницу, то с болезненными спайками в брюшной полости, то с закупоренным кишечником. В 1999 году ей удалили желчный пузырь. За все годы Уоррен ни разу не смог превозмочь себя и побыть в госпитале с женой¹³.

Вскоре после того как Дон и Герберт приехали в госпиталь Святого Луки, рентгенолог сделал снимок. Доктор Хэрш посмотрел его и сказал: «Кей нужно отправить в травматологический центр». На вертолете ее переправили в Бойс, в региональный медицинский центр Святого Альфонса. Герберт Аллен нашел частный самолет, оказавшийся немногим больше газонокосилки. Им управляла парочка ковбоев в джинсах, которые и отвезли Дона и Сьюзи в Бойс.

В это время Уоррен сидел дома. Большая Сьюзи несколько часов назад улетела на свадьбу в Грецию и ничего не знала о произошедшем. Питер с Дженнифер и Хоуи с Девон все еще были в Солнечной долине. Шэрон Осберг в Солнечной долине не было, Астрид, разумеется, тоже. Жена и дочь находились далеко, и в ожидании новостей о состоянии Кей с Уорреном сидели Билл и Мелинда Гейтс, Рон и Джейн Олсон и приятель Сьюзи-младшей. Они старались отвлечь его от происходящего, разговаривали о чем угодно, кроме Кей. Сьюзи-младшая позвонила из Бойса, чтобы сообщить, что Кей везут в операционную и больше пока новостей нет¹⁴.

Кей привезли в операционную, затем — в палату. Около полуночи пришел доктор Хэрш и сообщил, что состояние Кей хуже, чем они думали, потребуется еще одна компьютерная томография. Каталку снова повезли в операционную, отдали часы Кей Сьюзи-младшей (та почувствовала, что в этот момент ее сердце ушло в пятки)¹⁵.

Около двух часов ночи Баффет отправился спать: никаких новостей из Бойса не было. Остальные разошлись по домам.

Спустя примерно полтора часа врачи привезли Кей в палату интенсивной терапии. «Мы не знаем, что может произойти», — говорили они. Сьюзи-младшая позвонила отцу, разбудила его и велела садиться в самолет вместе с семьей. Баффет позвонил всем и организовал отъезд.

Пару часов спустя, когда самолет Netjets приземлился в Бойсе, Уоррен позвонил Сьюзи-младшей и сказал, что не уверен, в состоянии ли он приехать в больницу. Она отчитала его, заявив, что он должен это сделать. Дон был в смятении и нуждался в поддержке, а Кей, даже если и не могла видеть Баффета, обязательно почувствовала бы его присутствие. Уоррен с неохотой уступил.

Когда он приехал в больницу, дочь встретила его в фойе. Она знала, что он напуган. «Ты должен подняться, — настаивала она, — ты должен». Она отвела его в отделение интенсивной терапии, где Дон Грэхем, с лицом, опухшим от слез, сидел возле постели матери. Кей, бледная как полотно, лежала без сознания, подключенная проводками к всевозможным устройствам. Они мигали лампочками и издавали тихие звуки. На Кей была надета кислородная маска. Уоррен и Дон вцепились друг в друга, всхлипывая. Приехала Лалли Веймаус, старшая из детей Кей и единственная ее дочь. В конце концов Сьюзи-младшая отвела отца вниз. Они больше ничего не могли сделать. Дети Кей остались в Бойсе, а Баффеты погрузились в самолет до Омахи¹⁶.

Два дня спустя им позвонили и сказали, чтб Кей скончалась. Уоррен сообщил Лал-ли, что не сможет произнести прощальную речь на заупокойной службе, но будет встречать гостей вместе с Биллом Гейтсом. Астрид заботилась о нем дома, работа поглощала почти все время, в перерывах он играл в бридж с Шэрон или в вертолетный симулятор, чтобы отвлечься от кошмара, в который превратилась его жизнь со смертью Кей. Все произошло так внезапно, посреди радостного события. Его не было там, когда случилась трагедия, потом «скорая помощь», вертолет, звонок Сьюзи-младшей с новостями об операции, полет в Бойс, Кей, бледная, едва дышащая, Дон, обычно такой собранный, в полной растерянности. И этот тяжелый обратный путь, прочь от Кей. Он больше никогда ее не увидит. Телефонный звонок с печальной новостью, а Большая Сьюзи далеко и не может его утешить. Кей больше нет, и вечеринок с ней никогда больше не будет.

Но даже на следующий день после смерти Грэхем Баффет приехал, как и было запланировано, в Университет Джорджии на встречу со студентами бизнес-колледжа Терри. Он взошел на сцену в строгом сером костюме, лишь чуть более смущенный, чем обычно. Его голос чуть дрогнул, когда он подошел к микрофону и произнес, проверяя его: «Раз миллион, два миллион, три миллион». Над этой шуткой всегда смеялись. Затем он рассказал несколько шуток о футболе в Небраске, но запнулся, и из зрительного зала раздались только вежливые смешки.

Затем Баффет вроде бы вернулся в свое обычное состояние. «Люди спрашивают, куда им пойти работать, и я всегда говорю им, чтобы шли работать на того, кем больше всего восхищаются, — сказал он, советуя не тратить впустую свое время и свою жизнь. — Глупо соглашаться на временную работу только потому, что это выгодно отразится на вашем резюме. Это как откладывать секс до старости. Делайте то, что любите, работайте на тех, кем восхищаетесь, это и будет ваш лучший шанс на успех в жизни».

Студенты спросили, какие ошибки совершал он в своей жизни. Первой, по словам Баффета, была Berkshire Hathaway — потратить двадцать лет на то, чтобы оживить умирающую текстильную фабрику! Второй — US Air. Баффет говорил о том, что зря не позвонил заранее на «горячую линию» для аэроголиков. Третьей ошибкой стала покупка в молодости заправочной станции Sinclair. Эта ошибка, сказал он, в итоге обошлась ему приблизительно в шесть миллиардов долларов, которые он мог бы заработать, вложив потраченные тогда деньги.

Но больше всего его терзали ошибки от несделанного — вещи, которые он мог сделать, но не сделал. Он упомянул лишь одну. Он не купил акции Fannie Мае, Федеральной ипотечной ассоциации. На настоящий момент это стоит ему примерно пять миллиардов недополученных долларов. Были и другие — отказ от покупки телестанции, которую пытался продать ему Том Мерфи, отказ инвестировать в Wal-Mart. Он объяснил: причина того, что он чаще жалеет о том, чего не сделал, чем о том, что сделал, состоит в том, что он осторожный человек.

Баффет множество раз говорил о своих ошибках. Но только о профессиональных. Он никогда не заходил дальше, не говорил о личном — о невнимании, пренебрежении, упущенных возможностях. Эти ошибки были с ним всегда, но замечали их только близкие люди. Он редко говорил о них, если говорил вообще.

Студентам же он объяснил свою теорию двадцати попыток для инвестирования. «Вы разбогатеете, — говорил он, — если будете считать, что у вас есть всего двадцать попыток в жизни и каждое финансовое решение — это одна попытка. Тогда вы не поддадитесь искушению заниматься всем поверхностно, станете играть по-крупному и принимать более взвешенные решения».

Вся его жизнь строилась на теории двадцати попыток — он старался порхать как можно меньше. Один и тот же дом, одна и та же жена на протяжении пятидесяти лет. Все та же Астрид на Фарнэм-стрит, никакого стремления ввязываться в покупку недвижимости, произведений искусства, машин и других маркеров богатства. Он не переезжал из города в город, не менял работу. Многое из этого легко давалось человеку, настолько уверенному в себе, многое было результатом стремления дать ситуации утрястись, а многое — просто инерционной мудростью. Когда он вычеркивал из списка очередную попытку, это решение оставалось необратимым и становилось частью его самого. Он очень тяжело переносил любую неудачу.

* ^{483 483}

Спустя несколько дней рано утром полиция приехала, чтобы перекрыть прилегающие улицы. Ожидалось, что Вашингтонский национальный собор сегодня посетят толпы людей. Украшенные горгульями, контрфорсы собора возвышались на фоне пронзительно-синего неба¹⁷. Телевизионщики принялись устанавливать технику, чтобы запечатлеть событие, больше всего походившее на похороны по меньшей мере губернатора штата. Ближе к обеду подъехали автобусы с сотрудниками Washington Post. Члены Сената США приехали на автобусе в бело-голубую полоску, другие гости начали выходить из машин и лимузинов. Постепенно первые ряды скамеек заполнили высокопоставленные лица вроде Билла и Хиллари Клинтон, Линн и Дика Чейни. Возле собора мелькало множество известных лиц: судьи Верховного суда Рут Бадер Гринсберг и Стивен Брайер; известные журналисты Чарли Роуз, Той Брокау, Майк Уолдис и Тед Коппел; издатель USA Today Эл Ньюхарт; председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен с женой — журналисткой Андреа Митчелл; редактор Тина Браун; сенатор Тед Кеннеди; конгрессмен от Вашингтона Элеанор Холмс Нортон¹⁸. Сотни, а затем и тысячи людей устремились сквозь гигантские бронзовые двери на звуки Национального симфонического оркестра и духовой секции «Опера-Хаус» Кеннеди-центра. Возможно, никогда прежде в соборе не собиралось такого большого количества знаменитых людей одновременно¹⁹.

Мужчины в темных костюмах и белых рубашках оттеняли своих женщин, превращая поток людей в черно-белое произведение — нечто среднее между работами Мондриана и пуантилистов⁴⁸³. Женщины были в костюмах в гусиную лапку или мелкую клетку, черных костюмах с белыми блузками. Черные платья-футляры с пиджаками или без; белые юбки с черными свитерами и черные пиджаки, надетые поверх чернобелых платьев в горошек. На головах у них были маленькие черные шляпки, чернобелые шляпы с полями, которые были бы более уместны на скачках, и соломенные шляпки с вуалетками. Все пришли обвитые жемчугом разных размеров, от мелких жемчужин размером с перчинку до тех, что выглядели как пробки от шампанского. Нитки черного и белого жемчуга, обвивающие запястья и шеи. Каждая деталь их туалета подчеркивала благоговение перед женщиной, с которой они пришли проститься на этот грандиозный черно-белый бал.

Как только началась служба, Баффет и Гейтс сели на скамью рядом с Мелиндой. Заиграла музыка. Историк Артур Шлезингер произнес речь, несколько слов сказали Генри Киссинджер, Бен Брэдли и, конечно, дети Грэхем. Ближе к концу бывший сенатор Джон Дэнфорт прочитал проповедь. Он сказал, что Грэхем никогда не вела беседы о религии, но жила всегда так, как должна была жить истинно верующая. «Будучи самой могущественной женщиной в мире, она не позволяла себе бахвальства. В Вашингтоне многие ходят задрав нос, но Кей — никогда. Эгоизм не приводит к успеху в жизни. Побеждают лишь те, кто отдает и не берет ничего взамен. Очень правильно и очень по-библейски то, что каждый, кто возвышает себя над другими, падет, а тот, кто идет по жизни со смирением, вознесется. Для всех нас это лишь слова, а для Кэтрин Грэхем это было всей жизнью».

Мелинда Гейтс потянулась за платочком, Баффет застыл от горя на сиденье по соседству с ее мужем. Два церковных хора, в черных и белых одеждах, пели Моцарта. Четверо мужчин подняли на плечи гроб и медленно понесли его вдоль прохода под звуки «Прекрасной Америки». Семья проследовала за процессией к кладбищу Оук Хилл, где Кэтрин должна была быть погребена рядом с мужем.

В тот день более четырехсот человек приехали к дому Грэхем. Поминки проходили на заднем дворе. Дети и внуки Кэтрин стояли там, беседуя с гостями. Под натянутым в саду тентом, где располагался буфет, гости ели маленькие канапе, изящно порезанную ветчину и вырезку. Они бродили вокруг бассейна и по дому, оживляя воспоминания. Они стояли в гостиной, где президент Рейган как-то ползал на четвереньках, подбирая рассыпанные им кубики льда. В последний раз они смотрели на книги и безделушки в библиотеке, где миссис Грэхем размышляла, стоит ли ей публиковать досье Пентагона. Они остановились, чтобы в последний раз рассмотреть фарфор Наполеона, висевший на стенах над круглыми обеденными столами, за которыми обедали все американские президенты от Кеннеди до Клинтона. Пришли все, кто когда-либо был гостями Кэтрин Грэхем, — от принцессы Дианы до Жаклин Онассис²⁰. Дом был полон воспоминаний об исторически значимых событиях.

Уоррен в последний раз прошелся по дому Кей, но нигде не задержался. Он ушел рано и никогда больше сюда не возвращался⁴⁸⁴.

День продолжался, друзья и почитатели Кэтрин Грэхем прощались с ней. Пройдя сквозь длинный холл мимо комнат, где она так часто развлекала гостей, они выходили в сад и покидали последнюю вечеринку Кей.

Глава 56. Богатые для богатых

Омаха • июль 2001— июль 2002 года

Баффет вернулся в Небраску в одиночестве. Каждую минуту, свободную от сна, он старался заняться чем-то, что отвлекало бы его от тяжелых мыслей. Он читал Financial Times, New York Times, Wall Street Journal. Он смотрел телеканал CNBC. Он говорил по телефону. Он устраивал партии в бридж по вечерам. Он читал новости в Интернете. Он играл в компьютерный симулятор вертолета.

Неделю спустя во время телефонного разговора он заплакал в трубку. Сдержать свое горе в тот раз он не смог. Через минуту, когда сжимавшая горло волна горя отступила, он сумел заговорить опять. Он выразил сожаление, что не смог сказать добрых слов о Кей на ее похоронах. Ему было очень стыдно из-за этого. Человек, который столько работал над тем, чтобы комфортно чувствовать себя на публике, должен был сделать это для Кей. Он сожалел и о других вещах. Думал еще об очень многом.

«Если бы в тот день я играл с ней в бридж, возможно, она бы не упала, — вспоминал он позже с горечью. — Я бы сам перенес ее из машины для гольфа. Возможно, она бы не умерла».

Но Кей, скорее всего, в любом случае сама бы пошла вверх по лестнице. Кроме того, Баффет в точности не знал, погибла ли она от того, что упала, или упала от того, что у нее случился сердечный приступ.

И все-таки Уоррена терзало чувство, что он не сделал всего, что мог бы сделать. Время от времени он думал, что, оставшись тогда с Кей, уберег бы ее от беды.

Проходили недели, но стоило кому-нибудь упомянуть в его присутствии о смерти Кей, глаза Уоррена наполнялись слезами и разговор прерывался до тех пор, пока он не приходил в себя. Потом, подобно заглохшему и вновь заведенному мотору, Баффет оживлялся и начинал говорить на другие темы.

Отвлечься от мыслей о трагедии в августе Баффету помогало еще и то, что он занимался организацией десятого благотворительного турнира по гольфу Omaha Classic, который должен был пройти в сентябре. С нетерпением Уоррен ожидал октябрьской встречи Buffet Group во французском Биаррице. Вместе с Большой Сьюзи он слетал в Коди и провел длинный уик-энд на ранчо Герберта Аллена J-9, расположенном на северном рукаве реки Шошон.

Баффет, наверное, предпочел бы вестерны по телевизору поездке на ковбойское ранчо. ,Но, как и в случае с Солнечной долиной, он отправился туда, где ему предстояло встретиться как с друзьями, так и с теми, кого он совсем не знал. В Коди они со Сьюзи прекрасно провели время. Среди прочих вместе с ними на ранчо отдыхали CEO медиакомпании Барри Диллер и его жена Диана фон Фюрстенберг, Дон и Мики Кью, кинорежиссер Майк Николс и его супруга, ведущая новостей Диана Сойер, продюсер Сидни Поллак, актриса Кэндис Берген, директор компании Intel Энди Гроув и его жена Ева.

Баффеты приехали поздно вечером и первую ночь провели в одном из окружающих главный дом бунгало, сделанных из вручную отесанных кедровых бревен. На следующее утро все прибывшие собрались на завтрак, для Уоррена обычно состоявший из десерта, оставшегося с прошлого вечера. Весь день, пока съезжались другие гости, он отдыхал, читая книги, играя в бридж на компьютере, просматривая газетные статьи, которые Аллен распечатывал ему из Интернета. Остальные развлекались поездками на лошадях из конюшни Аллена в каньон, где можно было увидеть лосей или оленей. Некоторые гости отправились на прогулку на горных велосипедах или рыбачили на реке, огибающей территорию ранчо. Баффета все это не привлекло. Но когда гости собрались за длинным прямоугольным столом в гостиной, обставленной мебелью, обитой темной кожей и украшенной романтическими деревенскими пейзажами кисти Фредерика Ремингтона⁴⁸⁵, Баффет присоединился к ним. Он сидел во главе обеденного стола, обсуждая политику, финансы, международные проблемы. Гости ели рыбу, цыплят, дичь и салаты. Баффета же повар в Коди соблазнил огромными кусками мяса¹.

После ужина к роялю сел друг Аллена Эл Оэрли. Все пели песни из сборника Кэндис Берген — стандарты Гершвина, Ирвинга Берлина и Кола Портера. Сьюзи много пела соло. Баффет сыграл на укулеле и по многолетней традиции вместе с Сидни Поллаком исполнил Hut-Sut Song³" — хит образца 1941 года. Эти выступления всегда очень трепетно воспринимались публикой, так что он с удовольствием пел еще и еще.

Hut-Sut Rawlson on the rillerah and a brawla_y brawla sooit.

Hut-Sut Rawlson on the rillerah and a brawla sooit^{486 487}.

Возвращение из Коди знаменовало собой завершение летнего отпуска. Через несколько недель был день его рождения. Баффет всегда делал вид, что ему безразличен этот день, но на самом деле побаивался его. Единственной его радостью были сотни открыток, подарков и писем от друзей (а теперь еще и от массы незнакомцев), которые начинали доставлять в Kiewit Plaza задолго до наступления торжественной даты. Баффет отнюдь не был человеком пресыщенным, но удивить подарком мультимиллиардера, который не хотел становиться на год старше и которого совершенно не волновали собственные материальные блага, было очень трудно. Баффет ценил открытки и письма за их сентиментальность, он бывал тронут, если получал что-то, напоминавшее о событиях в его жизни. С другой стороны, у него было уже столько памятных сувениров с эмблемами Coca-Cola, футбольных плакатов из Небраски, флагов, лоскутных стеганых одеял, картин, коллажей, собственных фотографий и фото других знаменитостей, что в коридорах его дома для них практически не осталось места. Сам день рождения проходил очень скромно, обычно это был ужин в Olive Garden (или другом подобном ресторане) вместе с членами семьи и, может быть, несколькими близкими друзьями.

В этом году ему исполнялся семьдесят один год. Уоррен с трудом в этом верил. Впрочем, он не мог поверить, и когда ему исполнялось сорок, и пятьдесят, и шестьдесят, и семьдесят. Но в этот раз Баффет особенно хотел забыть о своем дне рождения, потому что он напоминал ему о том, как быстро летит время после смерти Кей.

К счастью, уже через несколько дней начинался благотворительный турнир по гольфу Omaha Classic, который Баффет спонсировал в пользу местных учреждений. Это мероприятие было для него своего рода каникулами после напряженной учебы. CEO компаний, знаменитости, друзья и родственники регулярно приезжали в Omaha Country Club⁴⁸⁸, чтобы поиграть в гольф и теннис. Но на этот турнир прибыли совсем другие гости — его собственные акционеры, те, кто должен был участвовать в собрании в Омахе, и члены Buffet Group. Готовясь к началу турнира, помощники Баффета утверждали список гостей, организовывали транспорт, питание и развлечения для участников. Баффету нравилось вникать в детали: кто приедет, кто сколько раз уже играл, кто участвует в первый раз, сколько средств будет собрано на благотворительность.

Большинство гостей приехали в понедельник. Вечером в Omaha Country Club в их честь был дан обед. Присутствующих развлекал композитор и обладатель «Оскара» Марвин Хэмлиш⁴⁸⁹. Он садился за рояль и мог для каждого по заказу, на месте сочинить песню.

«Марвин не играл в гольф. Он приехал на турнир несколько лет назад, и ему нравилась Малышка Суз, а он нравился ей. Как-то он сказал мне: “Почему бы тебе не разрешить мне организовать маленькое шоу для тех, кто приехал пораньше?” Это будет лучшим событием турнира. Ты говоришь, например: “Как бы я хотел избавиться от этих трех бочек вина, которые так цепко держат меня”, — и получается песня. Люди думали, что все придумано заранее. Но это не был обман. Стоило тебе сказать: “Поверить не могу, что моя теща ворует пакетики с сахаром из ресторанов”, как через полминуты он уже насвистывал мотив и пел песню с таким припевом».

На следующее утро небо было совершенно голубым. Около восьми часов у Баффета зазвонил телефон. Это была журналистка Wall Street Journal Дэвон Спарджен, много писавшая о Berkshire Hathaway. «Боже мой, Уоррен, посмотри телевизор!» Он включил канал новостей. На экране появилось что-то похожее на ужасную авиакатастрофу. Камера была направлена на Северную башню Всемирного торгового центра, верхние этажи которой были охвачены вырывающимися из всех окон языками пламени. Вдруг показался самолет. Он направился в сторону WTC и врезался в Южную башню, взорвавшись, словно мощная бомба. Когда телевидение стало показывать повторы этого момента, повисла тишина. Самолет поворачивает и врезается в башню. Самолет поворачивает и врезается в башню. «Дэвон, — произнес Баффет, — с этого момента мир изменился». Он стал расспрашивать ее о том, что происходит в ее офисе, расположенном в двух кварталах от Сирс-тауэр в Чикаго. «Послушай, — сказал он, — там очень опасно». Штаб-квартира Wall Street Journal в Нью-Йорке находилась совсем рядом со Всемирным торговым центром. Они говорили о том, что сотрудники газеты должны эвакуироваться из здания, но продолжать освещать события. Спарджен чувствовала, как во время разговора поведение Баффета обретает присущую ему рациональность, как он настраивается на поиск самого быстрого и эффективного решения возникающих проблем².

К тому моменту, когда он повесил трубку, все вылеты из американских аэропортов были отменены. Через несколько минут лайнер, выполнявший рейс номер 77 компании American Airlines, врезался в здание Пентагона. Еще через четверть часа, когда эвакуировался персонал Белого дома, а из обрывков полученной информации Баффет пытался сложить план действий, он позвонил в General Re, где на следующий день должен был выступать перед сотрудниками. Он сказал, что по-прежнему планирует прилететь в Коннектикут, если, конечно, откроются аэропорты и возобновятся полеты³. General Re и родственная ей компания Аджита Джейна, расположенная в Коннектикуте и также принадлежавшая Berkshire, представляли собой международный шлюз для страхования от возможных потерь, связанных с терроризмом. Встреча с их менеджментом позволила бы Баффету в этот критический момент обсудить столь неожиданно возникшие серьезнейшие проблемы.

Пока Баффет обсуждал детали с General Re, полыхавшая изнутри Южная башня обрушилась, обрушилась и одна из секций Пентагона. Вскоре в Пенсильвании, рядом с городом Шэнксвилл, упал самолет компании United Airlines, выполнявший рейс номер 93. В течение следующих 30 минут были эвакуированы сотрудники правительственных зданий, потом обрушилась и Северная башня. Нью-Йоркская фондовая биржа закрылась, люди выбирались из Нижнего Манхэттена сквозь развалины и клубы дыма и пыли.

Случившееся так или иначе затронуло каждого участника турнира в Омахе. У многих в WTC работали друзья, родственники, партнеры по бизнесу. Организаторы турнира взяли на себя помощь гостям. Энн Тэтлок, исполнительный директор компании Fiduciary Trust, располагавшейся в одной из башен центра, весь день провела в своем номере у телефона⁴. Выяснилось, что пропали без вести около ста сотрудников. Разумеется, и сама Berkshire имела штат сотрудников по всей стране, в том числе и в Нью-Йорке. В конце концов Баффет выяснил, что Berkshire, к счастью, не потеряла никого из своих людей.

Некоторые гости решили отказаться от участия в турнире и сразу уехать. При закрытых аэропортах это было достаточно проблематично. Кто-то стал заказывать в аренду машину. Некоторые решили остаться. Одни — потому что не хотели обидеть Баффета, у других просто не было выбора⁵. Радиокомментатор Раш Лимбо, узнавший обо всем по дороге на турнир, развернул свой самолет и вернулся в Нью-Йорк⁶.

Несмотря на все происходящее, Баффет строго следовал своему расписанию — так он поступал всегда, даже в экстремальных ситуациях. Он окончательно завершил начатый ранее процесс поглощения одной небольшой компании. Потом провел запланированное совещание с Бобом Нарделли, главой Home Depot⁷. Потом зашел в Omaha Club, где около сотни гостей поглощали гамбургеры и мороженое. Баффет сказал, что все будет идти как запланировано, но каждый из гостей вправе делать то, что ему необходимо. Гости входили и выходили, звонили по телефону, смотрели новости по телевидению. После ланча местные профессиональные игроки Тони Песавенто и Гэри Уайрен устроили занятия по гольфу, а потом, в этой сюрреалистической атмосфере, начался сам турнир. Баффет на своем электромобиле проехался по всем площадкам для гольфа, чтобы желающие могли с ним сфотографироваться⁸. Нависла какая-то странная тишина, как если бы знаменитости играли в гольф в день атаки на Перл-Харбор (кстати, и сам Баффет, и многие гости турнира в тот день вспоминали Перл-Харбор и его последствия). Нельзя сказать, что все участники турнира представляли собой возбужденную толпу. Большинство присутствовавших были известными бизнесменами, привыкшими к стрессам и давлению обстоятельств. Они были представителями поколения, считающего самообладание и хладнокровие перед лицом катастрофы такими же естественными, как костюмы и галстуки, которые они надевают, собираясь на работу.

Сам Баффет стал автоматически вести себя как политик, с хладнокровием решающий текущие проблемы. Его мозг непрерывно обдумывал проблему угрозы терроризма, оценивал возможность применения террористами оружия массового поражения и последствия террористических атак для экономической ситуации.

Он был более готов, чем многие другие, оценить эти последствия, потому что и раньше думал о риске терроризма. В мае, к примеру, Баффет отдал распоряжение General Re и Berkshire Re сократить объемы страхования зданий и фирм, вероятность террористических нападений на которые была, по его мнению, выше, чем у других.

Баффет всегда чувствовал приближающиеся катастрофы. Между прочим, он сам упоминал WTC как здание, где скопление компаний создавало повышенный риск террористической атаки⁹. В конце 1990-х и в начале 2000-х годов угроза терроризма ни для кого не была секретом, однако то, что сделал Баффет для страхования от этого риска, было по-своему уникальным⁴⁹⁰.

Весь день финансовый гуру размышлял о том, что скажет вечером после ужина. Он знал, что фондовый рынок, торги на котором приостановлены, обрушится сразу после открытия. Он понял, что террористический акт потряс сами основы Соединенных Штатов и правительству отныне придется бороться с невиданным доселе врагом. Баффет поставил себе задачу объяснить присутствующим, к чему все это может привести.

В тот вечер участники ужина сначала смотрели на огромном экране обращение президента Буша, а потом слушали речь Баффета, в которой он сравнивал терроризм и обычную войну. «У террористов есть большое преимущество. Они выбирают место, время и способ атаки. Очень сложно защищаться от фанатиков. Это только начало. Мы не знаем, кто наш враг. Сейчас мы противостоим теням. Теней может быть много»¹⁰.

На следующий и в течение еще нескольких дней Баффет организовывал для оставшихся гостей обеды, матчи в теннис и партии в гольф. Потом аэропорты постепенно возобновили полеты, гости разъехались из Омахи¹¹. В Манхэттене продолжался разбор завалов, по всему Нью-Йорку были расклеены плакаты с надписью «пропал без вести». Уоррен Баффетт обдумывал, как он может помочь стране, используя свою известность и репутацию. Фондовый рынок должен был вскоре открыться после самого глубокого падения со времен Великой депрессии. Баффет дал согласие участвовать в программе «60 минут» вместе с бывшим министром финансов Робертом Рубином и Джеком Уэлчем — недавно ушедшим на пенсию CEO General Electric. Для американцев не было более авторитетного эксперта по инвестициям и фондовым рынкам, чем Баффет. В передаче, вышедшей в эфир в воскресенье вечером, он сказал, что не стал бы сейчас продавать акции, а, напротив, начал бы покупать, если бы цена упала достаточно сильно. Он объяснил, что верит в способность американской экономики быстро восстановиться после террористических атак. В этот момент в складывавшуюся десятилетиями репутацию Баффета как честного человека поверил каждый, кто имел отношение к фондовым рынкам. Люди знали: когда он что-то говорит, то это означает, что именно так он и думает. В Солнечной долине он говорил, что рынок должен упасть по крайней мере наполовину, прежде чем он начнет покупать. Поэтому, когда в этот раз он сказал, что купит акции, если их стоимость упадет достаточно сильно, все знали, что, говоря «достаточно сильно», он имеет в виду очень сильно.

На следующий день индекс Доу-Джонса упал на 648 пунктов, или на 7 процентов. Это было самое сильное падение за один день в истории. Федеральная резервная система ответила на обвал сокращением на полпроцента ставки рефинансирования. К концу недели Доу-Джонс упал более чем на 14 процентов — самое глубокое недельное падение в истории. И все-таки инвесторы потеряли в два раза меньше денег по сравнению с 1987 годом, когда рынок упал на треть. После того как торги вновь открылись, продавцы сконцентрировались на таких секторах, как страхование и авиаперевозки, где ожидались самые серьезные потери.

Для предотвращения новых атак по всему Манхэттену были установлены пункты проверки, поездка в Биарриц на встречу Buffet Group была отменена. Баффет провел переговоры со страховщиками Berkshire и попытался оценить ущерб, нанесенный Berkshire Hathaway. По предварительным оценкам (которые в итоге оказались немного заниженными), Berkshire потеряла 2,3 миллиарда долларов⁴⁹¹. Это было во много раз больше, чем потери от землетрясений, ураганов, торнадо или какого-либо другого стихийного бедствия. Из всей суммы потерь 1,7 миллиарда долларов пришлись на General Re.

Баффет в конце концов не выдержал. Он пришел на работу и написал специальное письмо, которое разместил в Интернете. В нем он раскритиковал General Re за нарушение «базовых правил страхования». Еще никогда в истории Berkshire Hathaway он публично не критиковал менеджмент собственных компаний. Письмо, которое мог прочитать каждый, было воспринято как клеймо позора, наложенное на General Re. Сложилась неприятная ситуация. Оскорбив так сильно Баффета, тем более публично, General Re рисковала превратиться во второй Salomon — компанию, из которой он не смог извлечь достаточно пользы, зато превратил в поучительную историю для других.

* ^{491 491}

После падения фондового рынка в 1987 году, а затем краха фонда Long-Term Федеральная резервная система три раза в течение семи недель снижала ставки рефинансирования, накачивая рынок дешевыми деньгами. В этот раз, чтобы предотвратить панику, ФРС снова снизила ставку до рекордно низкого уровня. Задачей ФРС было сохранить ликвидность банковской системы. Но теперь искусственно заниженную ставку планировалось сохранить на три года¹². С помощью дешевых денег уже через месяц после террористических атак фондовый рынок полностью восстановился, вернув потерянные 1,38 триллиона долларов. Но до полной стабилизации ситуации было еще далеко, рынок оставался в нервозном состоянии из-за неопределенности последствий американо-британского вторжения в Афганистан, произошедшего через несколько недель после 11 сентября. Затем в ноябре начались проблемы у энергетического гиганта Enron, представлявшие собой последствия пузыря конца 1990-х годов, который сдулся, но не лопнул. После вмешательства Министерства юстиции разразился скандал с фальсификацией отчетности, который закончился банкротством Enron.

Ситуация с Enron была самой тяжелой по своим последствиям, но отнюдь не уникальной. Надувание пузыря на фондовом рынке и появившаяся у менеджеров возможность обворовывать свои компании привели к целой серии скандалов с фальшивой отчетностью и нарушением правил торговли акциями — проблемы возникли у WorldCom, Adelphia Communications, Tyco и ImClone. К началу 2002 года генеральный прокурор Нью-Йорка Элиот Спитцер начал внезапную атаку на банки Уоллстрит, обвинив их в спекулятивной накачке цен на акции. По его сведениям, в то время как на рынке надувался «интернет-пузырь», банки завлекали клиентов, предоставляя данные, полученные с помощью предвзято проведенных исследований⁴⁹².

Инвесторы потеряли доверие к показателям, о которых им докладывали менеджеры, и рынок акций стал разваливаться из-за отсутствия объективной оценки.

Самые лучшие возможности у Berkshire всегда появлялись именно в периоды неопределенности, когда другим не хватало проницательности, ресурсов и хладнокровия, чтобы правильно оценить ситуацию и сделать решительный шаг. «Деньги в сочетании со смелостью в момент кризиса бесценны», — говорил Баффет. Вновь наступило его время. Нормальный человек не выдержал бы, но Баффет был готов годами ждать подобного удобного случая. Он приобрел для Berkshire пакет бросовых облигаций, которые на тот момент вполне можно было считать «сигарными окурками». Он купил компанию по производству белья Fruit of the Loom, насмешливо заметив: «Мы прикрываем задницы массам»⁴⁹³. Он купил фирму Larson-Juhl, выпускающую рамки для фотографий. «Дочка» Berkshire — MidAmerican Energy — инвестировала в оказавшуюся в тяжелом положении группу Williams Companies и выкупила у нее дочернюю компанию Kern River Pipeline⁴⁹⁴. Berkshire купила Garan, компанию, шьющую детскую одежду под маркой Garanimals. У почти разорившейся Dynedgy было приобретено подразделение Northern Natural Gas Pipeline⁴⁹⁵. Через несколько дней MidAmerican предоставила до-полнительные средстваWilliams Companies⁴⁹⁶. Была куплена фирма Pampered Chef, продававшая с помощью 70 тысяч независимых «консультантов» кухонную утварь. Собственностью Баффета стал производитель фермерского оборудования СТВ Industries. Действуя вместе с банком Lehman Brothers, он выделил кредит на 1,3 миллиарда долларов компании Reliant Energy, пытавшейся выбраться из кризиса.

Аджит Джейн начал заниматься страхованием против террористических актов. Он заполнил внезапно образовавшийся вакуум, страхуя авиакомпании, Рокфеллеровский центр, здание Chrysler, нефтеперерабатывающие заводы в Южной Америке и нефтяные платформы в Северном море. Berkshire застраховала риски при проведении Олимпийских игр, без чего Олимпиада в Солт-Лейк-Сити могла быть отменена, а также чемпионат мира по футболу⁴⁹⁷. Баффет умело пользовался гандикапом.

Некоторые принадлежащие Berkshire предприятия испытывали трудности из-за тяжелого положения в экономике. Баффет всегда говорил, что предпочел бы нестабильный пятнадцатипроцентный доход стабильному десятипроцентному. Риск его не волновал. Со временем в большинстве случаев все естественным образом встало бы на свои места. Однако трудности Netjets были связаны не только с экономическими факторами, но и с тем, что главной причиной покупки этой компании была уникальность франшизы, которая оказалась не такой уж уникальной. Другие люди, забывшие позвонить на «горячую линию “авиаголиков”», беспрерывно основывали компании-конкуренты Netjets, хотя перспективы небольших независимых авиакомпаний выглядели малопривлекательно. Баффет понял, что главной причиной «авиаго-лизма» является тестостерон. «Если бы руководителями авиакомпаний были только женщины, — говорил он, — наши дела оказались бы куда лучше. Это чем-то напоминает спортивные франшизы. Если бы магазинами, торгующими спортивной атрибутикой, владели женщины, они продавали бы свои товары за десятую часть того, что они стоят сейчас». Он обещал акционерам, что Netjets вновь станет прибыльной и доминирующей на рынке компанией, однако отметил, что маржа будет не такой высокой, как он рассчитывал. По крайней мере не в ближайшее время. Это казалось ему куда меньшим злом, чем убыточные текстильные фабрики. Кроме того, работа с Netjets была для Баффета удовольствием. Он узнал миллионы интересных деталей о том, как самолеты покупаются, содержатся, обслуживаются, как составляются расписания и маршруты, как авиалайнеры страхуются, управляются, как подбираются экипажи и даже как готовят пилотов. Netjets — это было классно. Он познакомился с кучей новых людей. Баффет никогда бы не продал эту компанию, даже если бы другие мультимиллиардеры постарались ради этого выкрутить ему руки.

Не меньшей, если не большей, проблемой была компания Dexter Shoe, считавшаяся воплощением современного понятия «фабрика по производству одежды». Позже Баффет признавал, что это была худшая покупка в его жизни, процитировав песню Бобби Бэра: «Я никогда не ложился в постель с некрасивыми женщинами, но с несколькими все же просыпался»¹³. Баффет полностью сменил менеджмент компании. Фрэнк Руни и Джим Исслер, которые руководили более успешной обувной компанией Brown Shoe, в конце концов закрыли американские фабрики в Декстере и перевели производство за границу, где зарплата рабочих была в десять раз меньше, чем в США¹⁴.

«Я ошибся в своих прогнозах относительно этой компании. Люди, работающие в Декстере, отлично владеют своей профессией. Но даже если бы они были в два раза лучше, чем китайцы, последние сделают ту же работу в десять раз дешевле».

Несмотря на занятость различными бизнес-проектами, Баффет понимал, что главные перспективы, возникшие после 11 сентября, никак не связаны с бизнесом. Теперь у него появилась возможность и обязанность влиять со своей трибуны на события и идеи. После того как лопнул пузырь высокомерия, в котором последние несколько лет пребывало финансовое сообщество, Америка стала более здравомыслящей, перестала (в отличие от конца 1990-х годов) закрывать глаза на то, какими сомнительными путями двигается бизнес ради быстрого обогащения. Баффет считал, что настало время для серьезного разговора о ненасытности богатых и о том, как она обусловлена нынешней фискальной политикой.

Чувство справедливости Баффета обострилось особенно сильно, когда президент Буш выступил с предложением, ставшим краеугольным камнем нового государственного бюджета, — с планом постепенной отмены существовавшего много лет федерального налога на собственность, который позволял правительству облагать бременем крупные наследства. Сторонники Буша называли его «налогом на смерть», что для уха обывателя приобретало зловещий оттенок. По их мнению, смерть не должна быть облагаемым налогом событием. Они муссировали историю одной семьи, которая была вынуждена продать семейную ферму, чтобы заплатить налоги после смерти главы семьи. Без сомнения, такие случаи действительно существовали. Но Баффет полагал, что они единичны, зато последствия отмены налога скажутся на куда большем количестве американцев.

Формально налог на наследство не был налогом на смерть. Это был налог на подарки⁴⁹⁸. Каждый раз, когда кто-то делал большой подарок, он платил налог. Этот налог не давал возможность получать прибыли магнатам-грабителям, которые с помощью подарков и передачи наследства в XIX веке взяли под контроль такую значительную часть национального достояния, что превратились в своего рода государство в государстве — плутократию, класс, правящий с помощью богатства. Ставка налога, относительно которого шли споры, была значительно ниже, чем ставка налога на подарки, которые делали люди здравствующие. Поэтому даже при получении довольно крупного наследства часто удавалось избегать налогообложения. Баффет громогласно говорил о том, что ежегодно примерно из 2,3 миллиона семей американцев этот налог платило меньше 50 тысяч — то есть 2 процента. Половину полученной государством суммы налога вообще заплатили менее 4 тысяч человек (или 0,2 процента от числа умерших)¹⁵. Это были колоссально богатые люди, имевшие возможность владеть авиалайнерами Gulfstream IV, покупать новые «майбахи» и виноградники во Франции, носить драгоценности, напоминающие по размерам конфеты и лимонные шарики, которые устраняют неприятный запах в туалете.

На вопрос «Но ведь это их деньги, почему они не должны иметь возможности поступать с ними так, как им хочется, почему обязаны “субсидировать” других?» — Баффет отвечал: «Они должны выделить небольшую часть своего богатства обществу, давшему им возможность стать такими богатыми. Если кто-то думает, что всего добился сам, — пусть попробует родиться вновь, только теперь пятым ребенком у напуганной голодающей матери в Мали. И посмотрим, каких успехов он добьется, когда его пошлют рабом на плантации какао-бобов в Кот-д’Ивуаре».

«Если налог будет отменен, — говорил он, — кто-то другой будет вынужден за счет своих средств восполнять этот пробел, потому что расходы на содержание правительства не уменьшатся».

В течение многих лет считалось, что, согласно теории стимулирования производства и предложения, сокращение налогов должно заставить правительство сократить расходы. У этой теории была своя интуитивная логика — в конце концов если люди де-факто планируют свою жизнь исходя из получаемых доходов, почему этот принцип не должен распространяться на правительство? (Конечно, к 2002 году многие люди уже не хотели жить по средствам и выстраивались в очередь за кредитами по заниженным ставкам.) На протяжении последних 20 лет не умолкали споры по поводу политики стимулирования предложения, налоговые поступления обычно не покрывали расходы правительства, и оно было вынуждено занимать средства. Теперь эта теория выглядела еще менее убедительной. Отмена налога на наследство означала, что государство должно будет либо повысить другие налоги, либо занимать еще больше денег. Проценты по этому долгу, как и выплата самого долга, в итоге должны были быть переложены на плечи американцев в виде более высоких налогов. Баффет считал верхом лицемерия сокращать налог на наследство, предлагая обществу дефицитный бюджет*.

Обычный средний налогоплательщик, который будет вынужден платить больше налогов, никогда бы не столкнулся с необходимостью платить налог на наследство. Предложение отменить этот налог исходило не от владельцев маленьких ранчо где-нибудь в Оклахоме. С ним, подчеркивал Баффет, выступила ничтожная часть населения страны, люди достаточно богатые (и зачастую подозрительно быстро разбогатевшие), способные купить себе пентхаус в Манхэттене, дом с девятью спальнями в Оленьей долине, летнюю дачу в Нантакете и кондоминиум в Коста-Рике. Он понимал, что политика в стране оказалась в руках людей, которые могли оплачивать лоббистов с Ки-стрит^{499 500}, влиять на Конгресс и делать пожертвования на политические кампании там, где это было особенно выгодно. Он не винил людей, которые действуют в собственных интересах. Ему даже было жаль политиков, которые так зависели от пожертвований. Он высмеивал и осуждал саму систему, в которой деньги покупают власть.

Вскоре после инаугурации президента Буша в 2001 году Баффет выступил в Капитолии перед группой из 38 сенаторов, представлявших Политический комитет демократов. Затем последовали выступления в передачах This week на АВС и Inside Politics на CNN. Баффет заявил, что современная система финансирования политических кампаний коррумпирована. Нынешний способ избрания политиков похож на Таммани-Холл (штаб демократической партии в Нью-Йорке) в XIX веке, когда голоса и влияние продавались в буквальном смысле. Законы пересматриваются таким образом, чтобы богатые становились еще богаче, чтобы у них оставалось еще больше от того, что они производят, а наследникам доставалась еще большая часть их состояния. Баффет называл это «управление богатством ради богатых».

Он указывал на появление все большего числа лоббистов, призывавших к изменению законов в интересах богатых. При этом, отмечал Баффет, никто не лоббирует интересы остальных 98 процентов американцев. В отсутствие собственных лоббистов лучшим вариантом для этих 98 процентов было понять, что, собственно, происходит. Это позволило бы им перестать голосовать за политиков, принимающих законы, из-за которых простые налогоплательщики платят больше, чтобы позволить богачам платить меньше.

Пол Ньюман, Билл Гейтс, Джордж Сорос, несколько представителей клана Рокфеллеров и еще пара сотен богатых и влиятельных людей согласились с Баффетом и подписали опубликованное в New York Times открытое письмо против плана Буша отменить налог на наследство. Сам Баффет не подписал это письмо, потому что посчитал его недостаточно жестким¹⁶. Он полагал, что богатые люди удачливы и счастливы и они должны платить налоги. «Я не верю в династии», — говорил он. И добавлял: «Отменить налог на наследство — это то же самое, что набрать олимпийскую сборную из детей тех, кто стал олимпийским чемпионом в прежние годы»¹⁷.

«Богатство — это как пачка квитанций по оплате действий других людей в будущем. Ты можешь распоряжаться своим богатством так, как хочешь. Ты можешь увеличить его, а можешь потерять. Но идея передачи богатства от поколения к поколению, чтобы сотни твоих потомков могли управлять ресурсами других людей просто потому, что появились на свет из правильного лона, — это пощечина обществу, основанному на меритократии*».

«Я бы предпочел, напротив, повысить ставку налога на наследство. Я был бы не против, если бы, пока состояние не достигло 150 миллионов долларов, этот налог вообще не применялся, а как только оно превысило этот уровень, составил бы 100 процентов.

Самое главное — задаться вопросом: “А далыне-то что?” Если вы как государство лишитесь 20 миллиардов долларов от налога на наследство, вам придется изыскивать деньги, облагая налогами других. Поразительно, что население Америки готово активно защищать интересы тех нескольких тысяч семей, которые платят большие налоги на наследство, а не всех остальных, кто вынужден будет платить за отмену этого налога из собственного кармана.

Мне не нравится ничего, что уменьшает гуманность существующей системы. Мне не нравятся ни налоговая, ни образовательная системы, которые не движутся в нужном направлении. Мне не нравится ситуация, в которой беднейшие 20 процентов населения становятся беднее и беднее».

Дебаты вокруг налога на наследство были жесткими и острыми. Баффета называли популистом, «старым богатым крокодилом, который пытается не дать будущим поколениям использовать классический американский путь к успеху»¹⁸.

«Династическое богатство переворачивает меритократию с ног на голову, — писал Баффет сенатору Кену Салазару. — На практике это означает, что люди, распределяющие ресурсы нашей страны, должны быть потомками тех, кто много лет назад смог сосредоточить в своих руках огромные ресурсы»¹⁹.

Сознательно или нет, но в дискуссии о налоге на наследство часто упоминалось и богатство самого Баффета. Некоторые обвиняли таких людей, как Баффет, в уклонении от налогов, потому что свои деньги они заработали, инвестируя в те сектора экономики, где налогообложение было льготным. Но говорить о том, что Баффет инвестирует ради того, чтобы уклониться от налогов, это все равно что говорить, что ребенок пьет из своей бутылочки только ради того, чтобы намочить свой памперс. На самом деле Баффет был первым, кто сказал, что налог на инвестиции неоправданно низок. И это было еще одной проблемой, которую он пытался решить. Он любил сравнивать свой уровень налогообложения с уровнем налогообложения своей секретарши, говоря о несправедливости ситуации, при которой налоговая ставка для секретарши выше, чем для него, только потому, что большую часть дохода он получает благодаря инвестициям.

Крайне разозливший бюрократов и тех, кто собирался ими стать, но зато очень популярный среди других слоев населения, Баффет обещал продолжить борьбу против отмены налога на наследство. И эта борьба растянулась на годы. Баффет еще раз выступил в Политическом комитете Демократической партии (по другой проблеме) — выступление состоялось всего за несколько дней до начала войны в Ираке в 2003 году.

Он заявил, что план президента Буша сократить налоги на дивиденды — еще один пример «социального обеспечения для богатых». В статье в Washington Post он написал о «магии дивидендов», вновь заметив, что уровень его налогов ниже, чем у его секретарши Дебби Босанек. Реакция консерваторов на очередной, по их мнению, популистский манифест Баффета была быстрой и жесткой. «Миллионеры в ярости от предательства Баффетом собственного класса», — сказал один из них²⁰.

Но в этом как раз и состояла точка зрения Баффета. Он считал, что Соединенные Штаты Америки не имеют права стать страной, в которой люди с деньгами стали бы самоопределяющимся «классом», подминающим под себя все больше и больше власти и богатства.

Но по мере того как фондовый рынок продолжал свое восстановление после 11 сентября, богатые все равно становились богаче. Каждый день появлялся десяток новых хедж-фондов, зарабатывавших на низких ставках ФРС. Огромное количество людей воспользовались фондовыми опционами и получали проценты с денег других людей, вложивших средства в фонды акций, хедж-фонды, фонды фондов и так далее. Миллиардеры стали таким же обычным явлением, как вороны вокруг мусорных баков, и эта массовость беспокоила Баффета, поскольку речь шла о ничего не производящих посредниках, сосредоточивших в своих руках деньги инвесторов. Средний инвестор, конечно же, продолжал получать средний доход, но зарабатывал немного.

Больше всего Баффет не любил, когда богатые становились богаче с помощью фондовых опционов. С тех пор как он проголосовал в совете директоров Salomon против предложенного соглашения по заработной плате, ни один совет директоров не приглашал его участвовать в работе комитета по распределению зарплат. Дуг Дафт получил в 2001 году от Coca-Cola опцион на 650 000 акций. Первоначально Дафт попросил, чтобы опцион был предоставлен ему при условии, что доходы увеличатся не менее чем на 15-20 процентов. Акционеры согласились, а Баффет в это время смотрел на свои туфли, думая: «О кей, но этого же никогда не случится». Через месяц комитет по зарплате запоздало обнаружил, что такая цель недостижима и Дафт не получит денег. Тогда он пересмотрел свое решение, Дафта удержали в компании, понизив задачу по доходам компании до 11-16 процентов²¹. Это было все равно что передвинуть финишную линию марафонского забега километров на 15 назад. Баффет не мог в это поверить: акционеры проголосовали за марафонский забег, а приз вручается после первых 25 километров!

Еще одно голосование в пользу богатого. Дафт не добился особых успехов, и акции Coca-Cola обрушились. Видя, что, несмотря на растущий всеобщий гнев, бонусные выплаты по опционам продолжаются, Баффет понял, что должен воспользоваться представившимся ему удобным случаем — покончить с фальшивой бухгалтерией по опционам на покупку акций.

Менеджеры любили такие опционы. Благодаря уловкам в финансовой отчетности выходило, что если компании расплачиваются с сотрудниками акциями, а не деньгами, то они не несут финансовых затрат. Получалось, что опционы как бы не существуют. В реальности для любого частного бизнеса все это было фикцией. Если бы мясник, пекарь, изготовитель подсвечников отдавал бы, скажем, опцион на 20 процентов акций своего бизнеса, то понимал бы, что заодно отдает и значительную часть своей будущей прибыли.

Однако существующие бухгалтерские правила позволяли играть с деньгами. Из-за этого манипуляции с бонусами стали особенно активно применяться в конце 1990-х годов. В 1980 году CEO в среднем получали в 42 раза больше, чем рядовые сотрудники компаний. Двадцать лет спустя это соотношение увеличилось в 400 раз²². Зарплаты ведущих топ-менеджеров стали достигать миллиардов долларов. В 2000 году Сэнди Уэйл получил 151 миллион долларов в Citigroup, Джек Уэлч — 125 миллионов в GE, Лэрри Эллисон — 92 миллиона в Oracle. Хотя зарплата Стива Джобса в Apple с 1997 по 1999 год составляла всего миллион долларов в год, он получил дополнительно в 2000 году 872 миллиона в виде фондового опциона плюс авиалайнер Gulfstream стоимостью в 90 миллионов²³.

Когда некоторые бухгалтеры попытались в начале 1990-х годов изменить эти правила, корпоративная Америка, возглавляемая Кремниевой долиной, поддержанная лоббистами и подкрепленная пожертвованиями на политические кампании, стала штурмовать Конгресс, требуя спасти их от ужасных новых правил ведения финансовой отчетности. Они успешно блокировали вступление в силу этих правил вплоть до того, как в 2002 году не лопнул пузырь. Им почти удалось ликвидировать Совет по стандартам ведения финансовой отчетности, разработавший эти правила.

Баффет высказывался по поводу фондовых опционов с 1993 года, но на этот раз решил, что время для перемен действительно настало. Он опубликовал оглушительную статью в Washington Post под заголовком «Фондовые опционы и здравый смысл»²⁴.

«Топ-менеджеры знают реальную стоимость своих опционов. Поэтому и борются за них так яростно», — написал он, повторив в статье вопросы, которые задавал и раньше:

«Если опцион не форма зарплаты, то что это?»

«Если зарплаты не расходы компании, то что это?»

«Если зарплаты не должны учитываться при подсчете доходов и расходов, то где они должны учитываться?»

В июле 2002 года в Солнечной долине вокруг опционов вспыхнули крайне эмоциональные споры. Опираясь на свое влияние, Баффет громко выражал свою точку зрения, зловеще поглядывая на руководителей «опционного» лобби. Было очень жарко, потеющие знаменитости и главы корпораций предпочли избежать накала страстей и отправились на автобусах заниматься греблей.

Баффет же после приезда сразу отправился в другое место — туда, куда он мог прийти только с чьей-то помощью. Кондоминиум Кэтрин Грэхем был расположен рядом с кондоминиумом Герберта Аллена, в зоне под названием Wildflower Group, мимо которой часто проходили люди, спешащие на мероприятия или возвращавшиеся с них. Вечером в домике Аллена должен был собраться совет директоров Coca-Cola, потому что в этот раз в Солнечную долину приехали почти все члены совета. Вопрос о фондовых опционах был включен в повестку дня, и Баффет не должен был упустить эту возможность.

«Но перед началом заседания мы вместе с Биллом и Мелиндой пошли на то место, где упала Кей. Меня трясло, я не мог остановиться. Похоже, у меня был озноб или что-то подобное. Им, наверное, было неудобно. Но мне было все равно. Просто в этот момент меня переполняли эмоции».

Потом Баффет в очередной раз продемонстрировал чудо своей «утекающей памяти» и собрался с силами. На заседании совета директоров Coca-Cola было принято решение, объявленное потом в пресс-релизе. Согласно ему, фондовые опционы для служащих компании отныне рассматривались как расходы (в те времена это было разрешено, но не было обязательным). Никто другой подобного не делал. Аргументы против включения опционов в балансовый отчет были похожи на слова мальчика, оправдывающегося перед родителями: «Ничего не случилось, но если и случилось, то меня там не было. А если и был, то я этого не делал. А если и делал, то меня заставили друзья». Компании заявляли, что фондовые опционы — это не расходы. А если они и являются расходами, то никто не знает, как их подсчитывать. А если и знает, то вычитать их из доходов не надо. Их только надо упомянуть в сносках отчета. Хотя бы потому, что инвесторы просто запутаются, пытаясь определить, сколько стоят стоковые опционы для топ-менеджеров. Поэтому решение Coca-Cola имело для корпоративной Америки эффект разорвавшегося кассетного снаряда. Этот эффект усилило и место его принятия — Солнечная долина, где окопались десятки журналистов. Рука Баффета чувствовалась сразу. Немедленно после событий в Солнечной долине примеру Coca-Cola последовала Washington Post Company, отказавшаяся от использования опционов⁵⁰¹. Баффет развил свой успех, опубликовав в New York Times статью под заголовком «Кто в реальности составляет балансовые отчеты?»²⁵.

«У меня есть предложение, — говорилось в статье. — Berkshire Hathaway продаст вам свой страховой или ковровый бизнес либо любой другой из своих продуктов в обмен на опционы, точно такие же, как те, что вы предоставляете сами себе. По безналичному расчету. Вы действительно считаете, что у вашей корпорации не будет расходов, если в обмен на ковры вы передадите нам акции?»

Удивительно, но почему-то никто этим предложением не воспользовался. Вместо этого Кремниевая долина начала новую атаку на Конгресс. Но другие компании одна за другой последовали примеру Coca-Cola и Washington Post Со. и объявили, что будут учитывать опционы в виде расходов в своей отчетности.

Через год на последнем, субботнем заседании Солнечной долины-2003 Билл Гейтс объявил, что Microsoft отказывается от использования фондовых опционов и будет оплачивать труд своих сотрудников по-другому — используя специальные акции, которые в течение какого-то времени нельзя будет продавать. Такой ход требовал большого мужества.

«На Microsoft оказывалось сильное, очень сильное давление с требованием об отказе от этой схемы. Типичным эпитетом обитателей Кремниевой долины в отношении Microsoft было “предатели”. У Microsoft масса пиарщиков, которые советуют, что делать в той или иной ситуации. Один из них сказал Гейтсу: “Это все равно что кинуть горящую спичку в комнату, где стоят открытые бочки с бензином”.

Я же в ответ сказал, что мы имеем дело с людьми, которые как раз и наполнили эту комнату бензином».

Борьба против фондовых опционов продолжалась еще два года, пока Совет по стандартам финансовой отчетности не сделал внесение опционов в балансовый отчет для компаний обязательным. Но именно решение Coca-Cola спровоцировало эффект домино, а действия руководства Microsoft пробили стену солидарности в Кремниевой долине, которая прежде давала технологической индустрии возможность выступать единым фронтом при лоббировании своих интересов в Вашингтоне.

Политическое влияние Баффета в это время резко набрало обороты. Хотя отмена налога на наследство еще не была снята с повестки дня, он нашел для себя новую цель. Ею стали бухгалтеры, в последние годы занимавшиеся подлогами в финансовой отчетности. Баффет пришел к выводу, что если бы аудиторы не сидели на коленях топ-менеджеров, виляя хвостом, то менеджмент компаний не имел бы возможности опустошать карманы акционеров, переводя огромные суммы на собственные счета. Баффет принял участие в круглом столе SEC, посвященном прозрачности корпоративных финансовых отчетов. Он сказал, что вместо прирученных карманных собачек акционерам нужны злые сторожевые псы. Поэтому директора, работающие в комитетах по аудиту и оценивающие работу аудиторов, должны стать доберманами, держащими аудиторов за загривок²⁶.

Баффет сказал, что у него есть несколько очень простых вопросов, которые он хочет задать комиссии по аудиту в Berkshire.

Если аудитор сам подготовит финансовый отчет, без участия менеджмента компании, будет ли этот отчет отличаться от другого?

Если бы аудитор был инвестором, разобрался бы он в финансовых показателях компании, читая подобную отчетность?

Если бы аудитор отвечал за отчетность, изменились бы правила внутреннего аудита в компании?

Если бы компания захотела перенести цифры по продажам или расходам из одного отчетного периода в другой, узнал бы аудитор об этом?

«Если деятельность аудитора прозрачна, то он обычно до конца выполняет свой долг, — говорил Баффет. — Если нет — то мы уже видели, к чему это приводит»²⁷.

Простые вопросы Баффета были настолько очевидными, так четко отделяли плохое от хорошего, правду от подлога, что по крайней мере в одной или двух компаниях, чьи директора обладали здравым смыслом и опасались возможности судебных исков против себя, методы Баффета начали использовать немедленно.

* * *

Пока Баффет с потрясающей точностью наносил удары своим разящим мечом, бухгалтеры, которых затронули его выступления, злобно перешептывались о том, зачем он публично заявляет о существующей бонусной системе вместо того, чтобы заткнуться. Так называемые сторонники сокращения налогов находили для него слова пожестче, чем просто «популист». Но Баффет был настолько вдохновлен своим обретенным могуществом, что превзошел самого себя и стал рекламировать... матрасы. Он позволил сфотографировать себя для раздела «Уоррен», в коллекции Berkshire, которой торговала компания Omaha Bedding. Эту фотографию можно видеть на постере «Баффет и его постель». Теперь, когда он приезжал на встречу акционеров мебельной фирмы Nebraska Furniture Mart, он мог лежать на своей постели прямо в магазине и продавать посетителям собственные матрасы. «Наконец-то я нашел работу, которую искал, — эксперт по матрасам», — шутил Баффет²⁸.

Оракул из Омахи, против которого выступали плутократы, которому грозили сторонники сокращения налогов, перед которым изворачивались бухгалтеры, от которого бежали махинаторы с фондовыми опционами, за которым следовали любители автографов и которого освещали софиты телекамер, на самом деле внутренне был похож на ребенка, постоянно ищущего свое место в пантеоне. Он приходил в восторг от каждого письма, присланного тем, кто им восхищался. Всякий раз, когда кто-то называл его героем, он радовался как в первый раз. Когда порнозвезда Эйша Каррера объявила его героем на своем веб-сайте, он был на седьмом небе. Баффет всегда был счастлив, когда его называли героем, но в похвале из уст порнозвезды было что-то особенное. Восхищенные послания от заключенных тюрем переполняли Баффета гордостью от того, что с его помощью люди пытались изменить свою жизнь. Восхищение студентов колледжей, заключенных и порноактрис значило для миллиардера из Омахи больше, чем симпатия нескольких богатых бизнесменов.

Правда, из-за этого Дебби Босанек и Деб Рей приходилось охранять его телефон и двери его кабинета буквально как сторожевым собакам. Однажды в офисе появилась перевозбужденная женщина, которая специально прилетела из Японии, чтобы добыть автограф Баффета. Она была настолько потрясена присутствием своего кумира, что рухнула на пол и стала молиться на него. Секретарям пришлось вывести ее за дверь.

Позже она написала, что доктор дал ей транквилизаторы и она надеется еще увидеть Баффета живьем. Дама присылала свои фотографии и писала письма.

«А мне нравится, когда на меня молятся», — игриво заметил Баффет. Но секретари были неумолимы, и нового приглашения эта женщина не получила⁵⁰².

Глава 57. Оракул

Омаха • апрель—август 2003 года