Урга и Унгерн

На Улясутай

До утра никто меня не беспокоил. Я оделся, заварил чай, отпер штаб и занялся текущими делами. Время подходило к обеду, а меня все еще никуда не вызвали. Когда я засобирался в интендантство к Рериху для обсуждения дальнейших действий, меня перехватил Жамболон. Он велел спешно запереть штаб. В сопровождении бурята я отправился к Дедушке. Вот оно! Внутренне я весь напрягся, но старался этого не показывать. У юрты барона столпились офицеры, очевидно ожидая своей очереди на «прием». Жамболон прошел мимо расступившихся чинов и, по-хозяйски распахнув двери, пригласил меня войти.

В юрте Унгерна находились Резухин, Торновский, Рерих и еще пара человек, малознакомых.

– Ивановский, можешь не садиться, у меня к тебе разговор недолгий. – Барон был угрюм. – Сегодня утром из Кобдо прибыл гонец с недобрыми вестями. Китайский гарнизон неделю назад учинил в городе резню и погромы. Русское население почти поголовно вырезано. Обострилась ситуация и в соседнем Улясутае, где наши соотечественники тоже теперь ждут расправы. В то же время вокруг Урги сейчас партизанят китайские отряды, и они, по нашим данным, планируют объединиться и нанести удар по столице с целью отбить город. Ночью было совершено дерзкое нападение на Комендантскую команду, похищено золото, в котором так остро нуждается теперь наша дивизия. Я считаю, что нападение было совершено при поддержке все тех же китайцев. На их отряды сегодня утром нарвались высланные в погоню чахары на Калганском тракте. В завязавшейся перестрелке было убито и ранено несколько наших бойцов. Я не могу разделить свои силы в такой обстановке и отправлять войско для устранения угрозы погромов в Улясутай. Решил откомандировать туда тебя в сопровождении небольшого отряда казаков. Возьмешь автомобиль, получишь на складах у Дубовика патроны и ручные гранаты. Все это отвезешь в Улясутай для русского землячества и заодно организуешь мне связь с Ургой. Будешь отчитываться, отсылая гонцов по мере надобности с докладами, но не реже чем раз в неделю! Дела свои сдашь Торновскому, он назначается в твое отсутствие начальником обоих штабов и переходит из подчинения генерала Резухина ко мне.

Все это было для меня неожиданностью. Вот так, вдруг, ехать чуть ли не за тысячу верст на запад, в занятый китайским гарнизоном город, везти патроны и гранаты, налаживать связь… Мысли мои перемешались, и я с надеждой поглядел на Рериха, который едва заметно кивнул. Значение этого знака я не мог точно истолковать, но вид у Рериха был невозмутимый, и я тоже несколько успокоился.

– Это все, Ивановский. Отбудешь из города до вечера. Да, Бурдукова с собой возьми, у него в Улясутае связи давно налажены, это его вотчина, там пользы от него будет побольше, чем тут, пусть тебе поможет на месте сориентироваться, познакомит с нужными людьми. Как приедешь, сразу же отошлешь мне доклад о том, какая там ситуация. Свободен!

Я вышел из юрты, слегка контуженный. Добрался до штаба, решил ждать Рериха, который, как я надеялся, навестит меня после совещания. Так и произошло.

– Готовишься к отъезду? – бодро поинтересовался Рерих, на лице его сияла улыбка.

– Сам же слышал, отправляют в Улясутай. Ради бога, объясни мне, что происходит!

– Китайцы, братец, возникли на калганском направлении. Сипайло со своей легендой появился у барона как нельзя кстати. Чахар в погоню за золотом немедленно отправили, а они нарвались в районе Мадачана на китайский отряд, довольно многочисленный. Да еще из Чойрына новости пришли, туда китайцы войска стягивают, чтобы удар по Урге нанести. Барону нынче не до золота! Кстати, ограбление он тоже китайцам приписал, так что теперь можешь спать спокойно.

– Я не хочу в Улясутай… И как мне бежать теперь?

– Ну, братец, до побега еще не близко! Скипидар, думаю, только к маю в достаточном количестве добудем, с документами тоже пока непонятно, Сипайло в госпитале у Клингенберга отлеживается со своими «ранениями». Но даже и это не главное. Дедушка через неделю назначил поход на Чойрын, а там, может, и в сторону Калгана войско двинет. Больше тысячи бойцов под ружье ставит, готовит несколько орудий, пулеметы, вьючный обоз на верблюдах, груженный патронами, снарядами и провизией. Я тоже в городе не останусь, приказано выступать со всеми на юг.

– А Сипайло как же? А золото в сейфе?

– Сипайло повезло больше всех, – улыбнулся Рерих, – он в городе остается. По золоту мы без тебя вопрос решим. Перебазируем его тихонечко в другое место, а то Макарка на него непременно лапу наложит еще до нашего возвращения в Ургу. Так что давай прощаться! Месяц-другой не увидимся, пожалуй.

– Ну, прощай, Рерих. – Я растерянно пожал протянутую мне руку.

– Не раскисай, все образуется, вот держи от меня подарочек. – (В моей руке оказалась склянка, доверху заполненная кристаллами.) – Будешь проходить через Ван-Хурэ, отсыпь Казагранди и передавай от меня ему привет. Вы теперь с ним будете по соседству службу нести. Он наш человек, помни об этом! Уходить нам из Урги вместе, мужик он честный, толковый и отчаянный, держись к нему поближе.

Прощание не было долгим. Я разыскал в городе Бурдукова, тот удивился приказу Унгерна выдвигаться вместе со мной на Улясутай, но явно не расстроился. Обещал собраться до вечера. Весь день я готовил к походу свой обоз, получал на складах амуницию, сдавал дела Торновскому. Уже затемно двинулись из Урги по Улясутайскому тракту. Я ехал на заднем сиденье автомобиля, который был уже модернизирован Лисовским под военный транспорт. Пулемет «Кольт» с коробками патронов лежал у меня в ногах, в случае необходимости его можно было довольно быстро установить на приваренную над водительским местом турель. Лисовский научил меня, как это делать. Казаки скакали сзади, замыкая колонну из нескольких верблюдов, груженных патронами и гранатами.

Скорость отряда была невысокой, за сутки мы проходили по сорок-пятьдесят верст, часто останавливались у колодцев, грелись и кормились в юртах кочевников. Дней за шесть добрались до Ван-Хурэ. Казагранди в городе не было, но сообщили, что он приедет со дня на день. Я, как начальник отряда, принял решение дождаться его на месте, а заодно пополнить запас продовольствия. В аймак прибывали новобранцы, активно формировались новые сотни, полным ходом шло обучение в военной школе. Дела были поставлены в Ван-Хурэ чрезвычайно организованно.

Ждать нам пришлось совсем недолго. Казагранди прискакал на следующий день. Сразу же принял меня. Я поделился с ним новостями, рассказал о происходящей в Урге подготовке похода на Чойрын и отсыпал ему по-братски метамфетамину. Он попросил у меня патронов, жалуясь на то, что их катастрофически не хватает. Пришлось отказать, он не обиделся. Прощались в спешке, Казагранди ушел с головой в формирование нового русско-монгольского отряда из прибывших иркутских повстанцев, казаков-забайкальцев, мобилизованных русских бурят и монголов.

До Улясутая шли почти две недели, происшествий в пути не случилось, чему все были рады. По предложению Бурдукова в город обоз вести не стали.

– Пока выясним, что да как. Тут ведь китайцы всем заведуют. Давай, Кирилл, наш небольшой караван отведем в пригород к складам господина Блонского, управляющего крупной американской фирмой «Андерс и Майер». Он человек надежный, и, кроме того, у нас с ним давние дружеские и деловые отношения.

Бурдуков рассказал, как нам добраться до складов и фактории Блонского, который принял нас действительно чрезвычайно радушно. Он же довольно подробно описал сложную ситуацию, что на этот момент сложилась в Улясутае.

Город Улясутай располагался в тысяче верст к западу от Урги. Свое название получил от монгольского слова «улияс», что значит «тополь». Тополями был обсажен не только сам город, но и обочины трактов, которые шли от Улясутая во все концы Халхи. Деревья защищали дороги от заносов зимой, а жарким летом дарили путникам и караванам благодатную тень. Караванов было много. Улясутай в силу своего географического положения являлся одним из крупных центров верблюжьей караванной торговли не только на пути между Кобдо и Ургой. Он также связывал столицу с оазисом Хами, расположенным на юге, с Джунгарией и Кашгарией, находящимися на северо-западе.

Весь Улясутайский район Сайннойонханского аймака с давних пор являлся не только мясной, но и сырьевой базой как для Иркутской губернии, так и для Якутской области. Иркутск находился в три раза ближе, чем Урга, до него была даже проведена телеграфная линия, а по тракту на иркутском направлении имелось несколько газолиновых станций, где можно было пополнить запас бензина и исправить мелкие автомобильные поломки.

В городе располагалось множество русских факторий и иностранных фирм, по большей части американских. Господин Блонский в Улясутае представлял интересы одной из таких компаний, но при этом, как русский колонист, отстаивал интересы и своих земляков. По этой причине он был официальным представителем всех иностранных колоний и пользовался авторитетом у монгольской власти в лице законно избранного местными князьями сайда – мудрого старца Чултун-бэйсэ.

Население Улясутая составляло чуть больше трех тысяч человек, причем две с половиной тысячи из них были китайцами. Китайский гарнизон в городе насчитывал до трех сотен бойцов, имелись казармы и военный склад. Гамины в подобных условиях чувствовали собственную силу и устанавливали в Улясутае свои порядки. Однако в город с юга прибывало все больше русских офицеров и солдат, спасавшихся бегством от большевиков. Бежавшие стекались в аймак из различных воинских частей и сбивались теперь в небольшие группы. Эти группы враждовали между собой и никак не могли определиться с тем, кто же станет единым командующим русских войск в Улясутае.

Старшим по чину и военному стажу был полковник Максим Михайлович Михайлов. Хоть его главенство и оспаривалось другими офицерами, перед общим врагом в лице молодого китайского комиссара Ван Сяоцуна и его помощника Фу Сяна распри на время позабылись. Объединение русских военных сил, местных монголов, а также иностранных колонистов и промышленников являлось угрозой для китайцев, положение которых с каждым днем становилось все более шатким. Ван Сяоцун отстранил от власти сайда Чултун-бэйсэ, выдал часть оружия со складов многочисленным кули – чернорабочим китайских фабрик, расположенных в пригородах. Теперь гарнизон насчитывал уже четыре сотни бойцов, что весьма тревожило некитайское население.

Монголы с негодованием встретили смещение с поста законного сайда, уважаемого всеми старого патриота Халхи Чултун-бэйсэ, мобилизация и вооружение китайских чернорабочих не вызывали восторга и у русских колонистов. Возникла вероятность погромов, атмосфера накалялась, и напряженность к моменту нашего прибытия в город достигла, казалось, своего пика.

По Улясутаю бродили вооруженные китайские патрули, проверяя документы, обыскивая прохожих и забирая у них все ценные вещи. По факту осуществлялся санкционированный китайскими властями грабеж мирного населения. В домах русских колонистов и офицеров частенько производились обыски, начались репрессии, почти во всех районах города выставлялись часовые. Кули, теперь вооруженные и вкусившие власть, открыто собирались по вечерам на митинги, призывая к поджогам, грабежам и погромам.

Резня русского населения, учиненная 21 февраля китайским гарнизоном в Кобдо, заставила улясутайцев крепко задуматься и о своей судьбе. В город поступали сведения о том, что в результате погромов некогда процветавший Кобдо был сожжен до основания, большая часть жителей перебита, те же, кому ночью удалось бежать в горы и укрыться в лесах, оказались без пищи и теплой одежды. Суровые морозы и голод в течение нескольких дней погубили всех женщин и детей, они замерзли под открытым небом в лютую монгольскую зиму. Лавки кобдоских торговцев и их дома подверглись разграблению китайцами, которые, не желая оставаться в опустевшем и сожженном городе, спешно покидали его, прихватив награбленное.

Погромы в Улясутае были теперь лишь вопросом времени. Ван Сяоцун мог в любой момент дать на них добро, однако, как любой молодой и неопытный руководитель, он нуждался в поддержке своих действий из Урги. Как ни странно, в Улясутае еще ничего не знали о том, что столица Халхи была захвачена бароном Унгерном. Ван Сяоцун отсылал туда гонцов, но они по непонятным причинам назад не возвращались.

Дурные вести из Кобдо стали тем фактором, который объединил все враждующие лагеря в Улясутае перед лицом общего врага. Колонисты во главе с Блонским вооружали работников своих факторий имеющимся оружием. Всю подпольную деятельность курировал теперь полковник Михайлов, вокруг него наконец объединились и другие русские офицеры. Во избежание погромов и поджогов на улицы города вышли и русские патрули, которыми руководили теперь кадровые офицеры, согласованно поделившие город на сферы контроля. Иностранные колонисты тоже начали выставлять часовых рядом со своими факториями и вооружали их, как могли. Многие жители подготовили обозы для спешного бегства, зажиточные горожане отправляли свои семьи из города на восток…

Мы прибыли в Улясутай поздно ночью. Бурдуков показывал дорогу к фактории «Андерс и Майер», которая находилась в пригороде у самых стен улясутайской крепости. Наш обоз въехал в просторный двор, огороженный деревянным частоколом сажени в три высотой.

На порог дома, в теплом тулупе и с керосиновой шахтерской лампой в руке, выскочил хозяин – с виду довольно крепкий и бодрый человек лет сорока, с офицерской выправкой. Узнав Бурдукова, он быстрым шагом пересек весь двор и приветливо распахнул свои объятия. Затем громко приветствовал нежданных гостей и крепко пожал каждому руку, приглашая в дом. По пути Блонский раздавал указания своим работникам относительно лошадей и верблюдов, с интересом взглянул на наш автомобиль с пулеметом на турели и, одобрительно качнув головой, произнес:

– Был у нас такой же «фиат» в Мукдене! Только бронированный и на грузовом шасси. Столько японской кавалерии накосил в первых же боях… Генерал Акияма тот «фиат» на всю жизнь запомнил, пожалуй… – Блонский добродушно хохотнул и хлопнул Бурдукова по спине с таким усердным дружелюбием, что тот поперхнулся.

Жена Василия Блонского, Мария Васильевна, суетилась, накрывая на стол. Хозяин дома раздал казакам табаку, разрешив курить прямо в доме. Перед гостями появилось большое блюдо с вареной телятиной, соленые огурцы, пирожки, большой кувшин с квасом и четверть самогона. Мы набросились на еду, а хозяйка просила не налегать на закуски, объявив, что скоро подоспеет и горячее.

– Ты, Маша, готовь свое горячее и здесь не маячь пока… Мы тут самогончиком гостей подогреем, а потом в баньку отправимся. У меня банька такая, какой вы в Урге своей сроду не найдете! Вот Алексей Васильевич не даст мне соврать.

Бурдуков поднял голову от тарелки с мясом, поправил на носу очки и утвердительно кивнул.

– Вы ведь из Урги теперь? Что там, гамины тоже нашего брата давят? – нахмурил брови Блонский.

– Что ты, Василий Васильевич! – Бурдуков удивленно глянул на гостеприимного хозяина. – Выбили гаминов из Урги! Барон Унгерн со своей Азиатской конной дивизией два дня штурмовал, а на третий выбил!

– Вот те ну! – громко удивился Блонский. – А мы тут сидим в неведении. Вот это новость! Что, совсем выбил? Не сунутся теперь или силы собирают, чтобы отбить столицу?

– Куда им! Барон их теперь до Чойрына отогнал, только пыль столбом стояла. Побросали свои пожитки, артиллерию и верблюдов. В плен много попало, часть теперь у Унгерна служит. Вот поговаривают, что с Калгана нынче подкрепление идет, но барон им навстречу выступил, думаю, что и из Чойрына тоже выбьет китайцев в самое ближайшее время. – Бурдуков потянулся к тарелке с пирожками и, взяв сразу два, быстро покосился на четверть с самогоном.

Блонский перехватил его взгляд, широко заулыбался, хлопнул себя ладонями по коленям, схватил бутыль и стал разливать хмельной напиток по стаканам.

– Это новость! Сейчас мы ее отметим. Ох, родные вы мои, нам эта новость теперь как нельзя кстати. Слыхали, что в Кобдо случилось? Нас гамины тут тоже обложили со всех сторон, продохнуть не дают. Ну теперь уже недолго этим недоебанным нахлебникам кровушку нашу пить! Постой-ка, а что же с Чэнь И стало? Успел он из города убраться?

– Да, вместе с генералами на восток ушел, – кивнул Бурдуков, после чего махнул самогона себе под усы и на некоторое время зажмурился.

– Это хорошо, что ушел. Отличный мужик, умница и собеседник изумительный. Уважаю! Сколько мы вечеров за разговорами провели еще до того, как его в Пекин генералы сослали. Это уже после Мукдена, когда я во Владивостоке Восточный институт окончил.

– А вы что же, Василий Васильевич, успели после русско-японской войны еще и отучиться? – спросил я. Этот полный энергии человек вызывал у меня все больше уважения.

– Ну так это второе мое образование. Я ведь до того Алексеевское военное училище окончил. Начинал как секретарь военного комиссара в Мукдене, потом за год до той самой мукденской мясорубки стал переводчиком разведывательного отделения штаба Главнокомандующего Маньчжурскими армиями.

– Вы китайским владеете? – поразился я.

– Японским намного лучше, но и китайским тоже довольно сносно, – отмахнулся огурцом Блонский и, взяв бутыль, наполнил опустевшие стаканы.

– Он скромничает, – пригрозил Бурдуков пальцем хлебосольному хозяину дома. – Василий одинаково хорошо говорит и на китайском, и на японском и по-монгольски не хуже моего может. В учебе ему нет равных, уж дал Бог талант! На выпускных экзаменах всех поразил своим переводом мемуаров какого-то известного японца, так ему за эти переводы даже золотую медаль дали.

– Да, было дело, – поглядев в стакан, промолвил Блонский, – мемуары поручика Сакураи о боях под Порт-Артуром. «Никудан» по-японски назывался сей труд, написано было толково, японцы в деталях очень щепетильны. Меня после этого перевода прикомандировали к Главному управлению Генштаба, а потом уже до октябрьского переворота семнадцатого года был главой мукденской резидентуры, полковника умудрился получить даже.

– А после семнадцатого? – поинтересовался я.

– Потом в отставку вышел, да так и остался в Китае. Вот женился на Маше, сына родил Жоржа. Мы его в Америку отправили учиться, да там тоже не все так гладко, как описывают. Денег дали вроде достаточно, а ему не хватает совсем, пишет, что дорого все, мытьем посуды подрабатывает.

– Если он талантами в отца вышел, то в Америке отучится и место хлебное наверняка найдет! – утешил хозяина Бурдуков.

Мария Васильевна принесла горячее, вместительный чугунок с бурлящей похлебкой. Сверху была порублена зелень и, судя по запаху, чеснок. Аромат от чугунка исходил настолько аппетитный, что на время о разговорах позабыли вовсе и принялись раскладывать угощение по тарелкам, нахваливая мастерство хозяйки.

– А зелень-то у вас откуда среди монгольской лютой зимы? – не удержался я от резонного вопроса.

– Это мы теплицу организовали небольшую, у нас и зелень своя, и перец растет, только меленький, а еще фасоль и чеснок, – пояснила Мария Васильевна, но, поймав на себе насмешливый взгляд мужа, вмиг покрылась пятнами стыдливого румянца и, потупив взор, покинула комнату.

– Ну, доедайте горячее, а потом в баньку! А я пока распоряжусь, чтобы вам кровати приготовили. Казачков в гостевой на полу разместим, пусть там хоть всю ночь табаком своим дымят, четвертушку и квас я тут оставлю, если кто пожелает после баньки.

Когда казаки ушли париться, мы остались с хозяином дома и Бурдуковым наедине. Нужно было обсудить положение в городе и понять, с чего нам начать свою деятельность по установлению нового режима.

– Теперь китайцы сдуются. Завтра же все узнают, что Унгерн взял Ургу, вот увидите, тотчас засобираются к себе в Пекин, – пообещал Блонский.

– Мы патроны привезли для винтовок, пулемет вы тоже видели, есть еще пара ящиков ручных гранат. Надо все это передать нашим военным, чтобы усилить их огневую мощь. – Мне хотелось в глазах кадрового офицера с солидным боевым стажем казаться человеком, понимающим военные нужды.

– Гранаты – это изумительно! А пулемет и того лучше. Патроны тоже как нельзя кстати, китайцы монгольские склады обчистили. Оружия немного у нас есть, да вот стрелять нечем. – Хозяин хитро прищурился, глядя мне в глаза. – Унгерн к нам не планирует приехать в ближайшее время?

– Куда ему, он сейчас на калганское направление все силы бросил. Думаю, если и поедет в ближайшее время на запад, то не дальше Ван-Хурэ.

– Там ведь Казагранди теперь управляется? Толковый командир, о нем легенды аж до Кобдо доходят. Хотел бы познакомиться с ним поближе.

Я невольно зевнул, Блонский ухмыльнулся и приказал мне отправляться в баню.

После сытного ужина, приправленного расспросами да рассказами, после жаркой баньки с хвойными вениками нам наконец предоставили комнаты для ночлега. Предварительно договорились о том, что завтра же утром будет назначена тайная встреча, на которую прибудут полковник Михайлов и некто Оссендовский, поляк, ведущий непрерывную дипломатическую деятельность и непонятно как оказавшийся в этих краях. Фамилия поляка мне показалась знакомой, но тепло, сытная еда, баня и долгие разговоры вконец меня разморили. Я забылся крепким сном.