В бой на штурмовиках

Никому ни слова

Февраль — месяц метелей. А здесь, в придунайских перелесках, не метет колючая поземка, в заснеженных долинах не образуются заструги и наметы на дорогах, возле хуторов и деревень. Чаще начало появляться солнце, с каждым днем светит сильнее. Зима здесь необычная, мягкая. Идет мокрый снег. Трудно бороться с ним. Аэродромщики целые ночи напролет расчищают взлетную полосу, самолетные стоянки и подъездные пути. Все это делается во имя одного: самолеты должны летать. Обязательно должны. Этого требует обстановка, дела на фронте.

Позади тот день, когда летчики совершили последний боевой вылет на Будапешт. Вернее, на Буду, так как левобережная часть города — Пешт — была освобождена от фашистов намного раньше. Теперь остатки гарнизона сдались и в Буде.

В самом Будапеште наступило затишье. Зато в другом районе — возле города Секешфехервар, между озерами Балатон и Веленце, — бои разгорелись с новой силой. Враг, озлобленный разгромом будапештской группировки, решил взять реванш. Он выдвинул навстречу наступающим советским воинам несколько танковых и пехотных дивизий. На одном участке фашистам удалось прорвать наши боевые порядки, выйти к Дунаю. Для наземных войск сложилась критическая обстановка.

В воздухе наши дела также осложнились. Фашисты бросили в бой десятки истребителей, бомбардировщиков. Летать становилось с каждым днем труднее: «мессершмитты» группами нападали на штурмовиков, затрудняя боевую работу. В воздушных боях были сбиты летчики Попов, Пункевич, Петраков. Несли потери и истребители, прикрывавшие «илы».

Однажды в штурмовой авиаполк прибыли гости — летчики-истребители.

— Давно пора! — радуясь, сказал Озерову Сербиненко. — А то в воздухе вместе, а на земле никак не встретимся. Молодец парторг, договорился. Командиру-то, видать, недосуг.

— Обстановка… Некогда, — ответил Евгений, но его друг махнул рукой и увлек Озерова за собой в штаб.

Летчики штурмовики и истребители заняли три проходных комнаты. Гостей-истребителей рассадили, как и полагается, в передней комнате. Старшим у них был майор Николай Краснов, Герой Советского Союза, имевший на своем счету 39 сбитых вражеских самолетов. Сын гороховецкого котельщика, рослый, уверенный, он по земле ходил хозяином, хозяином был и в небе.

Как всегда спокойный, с голосом чуть хрипловатым, Краснов обратился к собравшимся:

— Пришли к вам посоветоваться как друзья, как коммунисты. Плохо мы стали воевать, нам это не нравится. Вам — тоже. Три машины потеряли. Конечно, это боевые потери, только их можно было бы избежать.

Ваша потеря — это наша потеря. Вот об этом давайте и поговорим. Поговорим по-партийному, не беда, если кому-то нервы пощекочем. Как нам дальше взаимодействовать?

Краснов говорил минуты три-четыре. Длинных речей он не любил. Закончив, ладонью поправил сбившуюся на глаза прядь каштановых волос, глянул на своих летчиков, словно спрашивая их, так ли высказался.

— Маловато сил даете на прикрытие, — первым отозвался Озеров. — Мы вылетаем восьмеркой или десяткой, а прикрывать нас приходит пара, в лучшем случае, две пары «лавочкиных». А гитлеровцы бросают несколько групп по восемь — двенадцать «мессеров». Как вы ни крутитесь, а они к нам все же прорываются.

— Не от хорошей жизни мы вылетаем парами, — признался Краснов. — Маловато у нас самолетов. Но все же и при такой численности надо воевать. Хорошо воевать. Без потерь.

— В последних боях мы потеряли три штурмовика, — вмешался в разговор Сербиненко, — от истребителей врага, которые атаковали замыкающих. Так погиб Володя Пункевич.

— Это мы знаем. Что вы предлагаете? — перебил его Краснов.

— Считаю, что, поскольку истребителей прикрытия мало, вам надо оберегать главным образом замыкающий штурмовик. А мы в своей группе прикроем друг Друга.

— Мысль хорошая, — поддержал Озеров Николая Сербиненко.

Разговор продолжался. Летчики, незаметно увлекаясь и горячась, стали высказывать предложения о построении боевых порядков на маршруте, над целью, в момент ухода от нее.

Стараясь не шуметь, на одних носках к Озерову подошел посыльный и на ухо, чуть слышно, прошептал:

— Товарищ старший лейтенант. Вас вызывают к генералу Белицкому. Немедленно.

Кажется, что никто не обратил внимания на то, как Евгений тихонько вышел из комнаты. Через несколько минут он уже стоял перед командиром дивизии и слушал. Ему ставилась новая задача на полет.

— Аэродром Алибунар, в Югославии, вам знаком? — задал ему вопрос генерал.

— По карте знаком, товарищ генерал.

— Садиться не приходилось на нем?

— Нет.

— Жаль. Узнайте точнее местонахождение этого аэродрома, изучите маршрут. Вылет по готовности, — генерал пристально глянул ему в глаза и продолжил: — но как можно быстрее. Ну хотя бы через полчаса. Теперь вот о чем. Куда летите — никто не должен знать. Никому ни слова. Поняли?

Озеров утвердительно кивнул головой, не совсем понимая, почему понадобилась такая строжайшая конспирация. Ведь он летел на аэродром, где далеко в тылу находились советские летчики. А генерал продолжал:

— Когда прилетите на аэродром Алибунар — тоже никаких разговоров, кроме как с командиром истребительной дивизии полковником Дементьевым. Знаете такого?

— Знаю, товарищ генерал!

— Вот этот пакет, — перейдя на строго официальный тон, сказал генерал, — вы передадите лично командиру дивизии полковнику Дементьеву.

Генерал передал Озерову небольшой, слегка помятый конверт. Он повертел его в руках. Обычные сургучные печати на нем отсутствовали. Это его несколько озадачило.

— Здесь письмо командующего воздушной армией генерал-полковника авиации Судец. Это его приказ: пакет вручить лично полковнику Дементьеву. Если будет вынужденная посадка — пакет уничтожить. Командующий армией придает большое значение вашему полету. Ясно?

Не теряя времени, Евгений поспешил к самолету. По дороге ему повстречался Николай Сербиненко. Он, очевидно, что-то понял. Ведь неспроста Озеров ушел из штаба во время такого интересного разговора с летчиками-истребителями, неспроста на лице его написана озабоченность, и сам он, чувствовалось, взволнован — явная примета перед боевым вылетом.

Николай шагал рядом с Озеровым, рассказывая, о чем говорили в штабе с истребителями. Евгений понял, что говорит он это ради того, чтобы вызвать его на разговор. Но сам молчал. Наконец Николай не выдержал, спросил:

— Летишь? Один? Но ведь в паре лучше. А кто прикрывает?

«Эх, Коля, Коля! С каким удовольствием пригласил бы тебя в этот полет. Нелегким он будет: видимость плохая, вот-вот пойдет метель, а ведь надо лететь на незнакомый аэродром. Но приказ есть приказ», — думал про себя Озеров.

Так и не дождался Николай от друга ответа ни на один из своих вопросов. Сербиненко внутренним чутьем понял, что Озеров отмалчивается неспроста. Он хлопнул Евгения крагой по спине, понимающе подмигнул:

— Ну, ни пуха ни пера.

Около часа вел Евгений машину над белоснежной равниной, над перелесками, оголенными зимними ветрами, над скованными льдом речками, впадающими в Дунай. Строго сверял карту с местностью, посматривал на часы, сличал показания приборов, а в ушах звучал наказ генерала: «Командующий армией придает большое значение вашему полету». Не каждому летчику выпадает честь выполнять личное приказание командующего армией, и он невольно гордился этим.

На аэродроме Алибунар его никто не встречал. Здесь, в довольно глубоком тылу, вдали от фронта, в такую нелетную погоду вообще не ждали самолетов. Когда Озеров приземлился и зарулил на стоянку, поставив свой штурмовик рядом с занесенным снегом связным По-2, то первый попавшийся летчик сочувственно спросил:

— Что, друг, заблудился?

Женя молча кивнул и зашагал по тропинке к командному пункту. Здесь его встретили тем же вопросом. Но когда он в ответ сказал, что ему срочно нужно встретиться с полковником Дементьевым, дежурный по КП немедленно куда-то позвонил по телефону, вызвал машину.

Вскоре прибыл трофейный «опель», Евгений сел в машину, хлопнул дверцей. Сопровождавший его лейтенант пытался было узнать, кто он и откуда, но, не добившись ответа, тоже замолчал.

Полковник Дементьев встретил Озерова приветливо. Евгений вручил ему пакет, и полковник углубился в чтение документа приказа.

По мере того как командир дивизии читал приказ командующего армией, лицо его становилось все более озабоченным. Видно было, что приказ был необычный. Впрочем, доставлен он был также необычным путем, и весьма срочно.

Выполнив задание, Озеров вернулся домой. А о важности доставленного им пакета он догадался на следующий день, когда на их аэродроме, как снег на голову, приземлились целых два истребительных полка из истребительной авиадивизии полковника Ф. Н. Дементьева. Окрестность сразу наполнилась гулом моторов. Третий полк дивизии перелетел на аэродром под Будапешт — в Кишкунлацхаза.

Прошло много лет, и вот теперь становится более понятным маневр, задуманный командующим 17-й воздушной армией, в осуществлении которого Озеров сыграл роль связного.

Конечно, фашисты в какой-то степени знали силы и аэродромную сеть 17-й воздушной армии. Вот почему им иногда удавалось добиться небольшого численного превосходства на отдельных участках фронта. Неожиданная и тщательно скрытая переброска целой авиадивизии из резерва на фронтовые аэродромы резко изменила обстановку в воздухе в пользу 17-й воздушной армии. Ведь если бы фашисты сумели перехватить по радио или с помощью своей агентуры приказ о передислокации дивизии, они предприняли бы контрмеры. Однако этого им сделать не удалось. Скрытность маневра была обеспечена.

А на молчание Озерова Николай Сербиненко уже не обижался. Наоборот, обнял и, похлопывая по спине, одобрительно сказал:

— Молодец, Женька! Умеешь хранить тайну!