В долине белых черемух

ВЫСТРЕЛ
1

Плотик быстро сносило к пенистому перекату. Ром и Кирька поленились сколотить настоящий плот и теперь расплачивались за лень. Кирьке еще терпимо, он легонький, как муравей, стоит на сухом краю и отчаянно гребет шестом. Ром тяжелее, бревна под ним просели, и вода промочила его широкие шаровары чуть не до колен. Только шевельнется, чтобы тоже огребаться шестом - плохо скрепленные бревешки зыбятся, невозможно удержаться. Обдурил его Кирька, заняв тот край, где концы бревен потолще и устойчивей.

- Буду нырять в реку - тебя тоже шестом подцеплю! - погрозил ему Ром на середине реки. Оттого Кирька и старается грести за двоих.

Прибились они к правому берегу Ярхаданы чуть не на перекате. Что Шатров отвратительный человек, Кирька

Метелкин и раньше доподлинно знал. Вот и сейчас уставился своими бесстыжими коричневыми глазищами, душу Кирькину выворачивает наизнанку. Чего к человеку прискребаться? Простоял дубиной, а он, Кирька, за двоих жилы рвал, так нет, еще недоволен! Кудрями гордо потряхивает. А что они, кудри? У Кирьки, к примеру, волосенки как у цыпленка-вылупыша, да зато кремневый характер, хоть огонь высекай!

Но как ни напускал Кирька на себя храбрости, как ни оправдывал свою хитрость при выборе места на плоту, куда он заскочил первым, ему все же было совестно.

- Посидим на коряжине,- предложил Шатров.

- П-почему не посидеть!

Молчат. Кирька поправил за плечами «сидор», проверил вязку на деревянном лотке и уставился в струи торопливого прозрачного ручья. Округлые валуны на дне покрыты зеленоватыми водорослями. Водоросли шевелятся, как сомовьи усы, и камни кажутся головастыми сомами. С противным писком летают над водой чайки-рыболовы. Крылья у них, словно бумажные, как-то беспомощно колыхаются. Но падают «рыболовы» на воду точно, выхватывая зазевавшихся рыбешек.

- Д-дождь пророчат, стервецы,- удрученный молчанием Рома затевает разговор Кирька.

- Пошли обратно?

- Т-ты долго думал ?

- В тайгу можно отправляться с честным напарником. А я с кем иду?

- Д-да ч-честнее меня людей не бывает! - загорячился Кирька.

Шатрову нравилось «с пол-оборота» заводить парнишку.

- Железо испытывают огнем, а человека соблазнами: деньгами, вином и женщинами,- привел Ром слова, слышанные еще в цыганском таборе. В глазах у него засветились насмешливые огоньки: он приготовился «разоблачать» многогрешного Кирьку.

- Скажи, только не ври,- уставился на него Шатров пронзительным взглядом,- ты хоть раз от своей конюховской зарплаты отказался?

- Н-не додумался. Честно говорю.

- А от стопки отвернулся?

- М-может, когда и не брал. Т-тот раз вы не пригласили, я же в драку не полез.

- Ну, а про девушек прямо тебе скажу, парень - Повеса ты,- чеканил Шатров.- То уставишься взглядом в Зою, когда она загорает, то не сводишь глаз с Наташи, смущаешь их.

- Ты заметил?-удивился Кирька и порозовел до ушей.

- Теперь понял, кто ты? - как окончательный приговор, произнес Шатров и встал.- Пошли, бродяга.

Разоблаченный по всем статьям Кирька вяло поплелся за шустрым в ходьбе Шатровым. Они договорились брать пробу, как приказала Наташа, через каждые полкилометра. Пользовались они дедовскими методами - брали со дна русла и с песчаных кос пробы и промывали на лотке, ожидая, что на донышке заблестят золотые песчинки. Кирька любил и умел промывать породу. Он и на прииске часто ходил с лотком в отработанные карьеры, иногда намывая по нескольку граммов россыпи.

Шатров только камешки собирал, да не снимая своих желтых перчаток, вел записи. Он знал, что Кирька не пропустит, если хоть одна блестка или бусинка попадет к нему в лоток.

Ром не верил в золотую удачу: до них здесь наверняка тайно хожено-перехожено, и если б что было, докопались бы. А вот он разведал такие стланиковые заросли, что в один год можно миллионером стать. Но глаза завидущие, руки загребущие - не могут остановиться. И сюда, на этот ручей он пошел, увидев по гребням сопок мохнатые кусты. Захотелось уточнить, как цветет кедровник, богат ли ожидаемый урожай…

Плюнул бы Ром на всю эту волынку с заготовками орехов. Унижает его, приискового маркшейдера, печатающего в газетах стихи, торговля орехами, хоть и не стаканами он их продает на рынке, а кулями сдает ОРСу по государственной расценке. Да не может он содержать семью на зарплату. Запретил он отцу барышничать, а матери цыганить - Побираться. Настоял, чтобы три его младших сестренки и пятеро братьев учились в школе. Вот и попробуй всех обуй и прокорми. А сколько сил уходит у самого на учебу в вечерней десятилетке. От таких хлопот-забот поскребешь в затылке…

По берегу ручья кустилась смородина, увешанная бахромой крохотных, почти бесцветных кистей. Казалось, что даже вода в ручье пропитана терпким смородинным духом.

Брусничник тоже цвел, будто на него просыпали бело-розовые бубенчики величиной с горошину.

Шатров не раз за время пути пробовал изобразить в стихах увиденное, но убеждался в бессилии слов перед земной красотой. Может, потом, когда не будет перед глазами весеннего цветения тайги, слова покажутся правдоподобными, но не здесь… Вот и сейчас Ром разочарованно сунул записную книжку в боковой карман и принялся старательно наносить ручей на карту. Он любовался Кирькой, упоенно занятым промывкой. Комарье грызло ему руки, впивалось в лицо, но парнишка не замечал ничего. Когда Кирька нагибался к ручью, висевшее за плечами ружье ударяло его по затылку. Кирька только морщился, но не прерывал промывку. «Что им движет: любовь к делу или жадность?» - гадал Шатров, разводя на берегу костер и вешая на деревянный таган котелок с водой - для чая. Ром любил «дикий чай», заваренный травами. Видимо, сказалась на его вкусе таборная жизнь, приучившая потреблять то, что дарила сама матушка-земля.

Когда вода забурлила, Ром нащипал смородинных цветов и листиков и кинул в котелок вместо заварки.

- Иди, работяга, чаевничать,- позвал он Кирьку.

Кирька с трудом разогнулся и, не ожидая новых приглашений, явился к костру. Он глядел на товарища испытующе и даже чуть свысока. Шатров заметил это и догадался, что Кирька хочет продолжить спор.

- Что уставился, будто я тебе пятак задолжал? - схитрил Ром.

- М-малость побольше,- отчеканил Кирька и требовательно спросил:- Т-ты себя считаешь честным?

- Нет, не считаю.

Такого ответа Кирька не ожидал. Он думал, что Шатров начнет рисовать из себя ангелочка. А Кирьке только этого и нужно. Он такую разоблачительную речь приготовил- прокурор позавидовал бы. Все было расписано, как по нотам, а Шатров перепутал его карты своим откровенным признанием. Но не мог же Кирька Метелкин остаться в дураках.

- Т-тогда тебя надо вешать сегодня, б-без суда и следствия! - вынес Кирька приговор.

Ночевать они расположились по настоянию Шатрова под кустом ольхи на берегу ручья. Кирьку не устраивало место, он упорно стоял на своем - выбраться на открытий склон сопки, чтобы видимость была. Будь с Кирькой балалайка, он хоть в медвежью берлогу полез бы спать: трехструнка всех отпугнет. А ружье - чуть зевнул, да еще второпях не прицелился - и считай, что ты уже пошел медведю на рагу. Но переубедить Рома Кирьке не удалось. Вдобавок он проиграл, когда канались на палке, кому в первую половину ночи стоять на посту. Шатров наломал веток ольхи, устроил пышную подстилку и, кинув лоскут оленьей шкуры, разлегся, как губернатор. Посидел Кирька рядышком и решил примостить голову на краешек постели, всего лишь на минутку…

- Эй, часовой, чего засопел? - окликнул Шатров. Пришлось встать. Сон опять навалился, и голова кувыркнулась в постель. Ром вскочил, обозвал его сонным цыпленком. Чтобы больше не повторилось такого, потребовал сесть на обрыве, ногами к воде.

«До чего жестокий человек»,- обозлился Кирька, но возражать не стал. Думал, шум воды не даст уснуть, а за-дремалось еще слаще. Чудом только удержался от падения в омут. И тогда сообразительного Кирьку осенила Счастливая мысль: он привязал себя веревкой к веткам ольхи и преспокойно проспал до самого восхода солнца, не потребовав никакой смены. Проснулся Кирька в полувисячем состоянии, не теряя времени высвободился из веревки, припрятал ее в рюкзак и нагнулся на безмятежно спавшего Шатрова:

- Вставай, б-беспечная головушка! Обрадовался, нашел себе сторожа!

Вскоре они добрались до верховья ключа и очутились на длинном и ровном перевале. Сколько видел глаз, всюду мохнатились кусты, а над ними растекалось высокое синее небо. Ветви стланика были густо увешаны желтоватыми свечками цветов.

«Здесь бы раскинуть цыганские шатры,- размечтался, вспомнив детство, Ром и неожиданно для себя удивился: - Почему цыгане, вечные странники, не открывали новых мест на земле, а все время вьются вокруг обжитых?»

- Б-барыши подсчитываешь? - с усмешкой произнес Кирька.

Шатров недовольно сощурил свои миндалевидные глаза, но помолчал немного и ответил спокойно:

- Приходится, братуха, на орехах зарабатывать. У нас, цыган, уцелело много старых дурацких привычек. Я им объявил смертный бой. Уже отучил милостыню цыганить. Но думаешь, мать довольна? Каждый день меня клянет: «Выучили окаянного, заставил родную мать подыхать от скуки…» Так-то у нас водится…

Кирька понимал, что Шатров говорит от души, и внимательно слушал, согласно кивал головой.

- Вам, русским, что,- продолжал Шатров,- у вас и конюхи есть, вроде тебя, и академики. А у цыган ни одного академика! Позор! Неужели мы такие безмозглые?

- Н-наоборот, что ни цыган - то умарь, хитрован.

- Сплюнь, князь Метелкин.

- Т-так я же хвалю.

Глядя куда-то вдаль, за горизонт гор, Шатров поклялся:

- Привинчу вот сюда,- ткнул он себя в грудь,- университетский значок. И чтобы сестры и братовья кончали только университеты. Пусть хоть еще десять лет приторговывать на орехах придется, все равно добьюсь! Выйдут ученые из бывших таборных цыган Шатровых!

Кирька разволновался. В словах Рома он .усмотрел укор в свой адрес. Он кончил учебу на семи классах, потому что заленился. Часто ему мешало заиканье. Потом он понял свою выгоду. Не выучит задание, спросят, а он тотокает чуть не урок, мол, не могу выговорить! Учительница физики изловчилась: подсунула лист бумаги - пиши формулу. Как же ее напишешь, если не знаешь? Отец собирался на ремне дотянуть до десятилетки. Выручил завуч, добрым оказался. Посоветовал послать на конный двор ума набираться. Дескать, после догонит. За полверсты Кирька теперь снимает шапку, когда встречается с завучем. Видно, понял завуч душу Кирькину, для которой всего дороже покой и независимость. На кой ляд они на конном дворе, формулы, когда и без них хорошо спится и аппетит не портится! Чуточку бы подрасти (девки почему-то любят долговязых), и ни шиша больше Кирьке Метелкину не нужно. Но сейчас, слушая Романа, Кирька почему-то завидовал ему…

Они шли по хребту меж мохнатых кустов, под ногами похрустывал сизый ягель. А вокруг раскрывался бесконечный простор. Именно такой вот представлялась Кирьке вся его жизнь, и он все шире расправлял плечи, изрядно натертые лямками рюкзака.

В соседнем распадке начинался новый ключик. Он вырывался фонтанчиком из-под корневища кустистой горной березки-ерника. Озорной говорливый ручеек мчался вниз по каменистому желобу распадка, перескакивал через преграждавшие путь белые камешки.

- Наверняка под нами таится рудное золото,- произнес Шатров, нанося на карту точные координаты.

До ночи ползали по склонам распадка. Нежданно-негаданно хлестанул дождь. Ручей моментально помутнел, клубом покатились волны. Парни сползли по мокрым склонам в глубокую долину и облюбовали для ночлега старую ель. Под развесистыми лапами, увешанными бородатым мхом, не страшен был даже грозовой ливень. Рядом виднелась песчаная коса, еще не залитая клубящимся потоком.

- Дай лоток,- обратился Ром к Кирьке. Он нагреб песку и хотел уже промывать, но в елях послышался говорок рябчиков. Шатров бросил промывку и кинулся с малопулькой в ельник. Один, другой, третий выстрел. Кирька слышал легкие шлепки об землю и радовался: хороший ужин получится.

Нехотя он подошел к валявшемуся на песке лотку, брошенному Ромом, и принялся полоскать в ручье. Не ожидая ничего доброго, он безразлично смотрел, как стремительные струи вымывали из лотка песчинки. И вдруг весь взъерошился, как котенок, первый раз увидевший мышь.

На донце лотка обозначились желтые букашки. Кирька хотел заорать: «Сюда!» - но крик застрял в горле. Он гулко глотнул слюну, оглянулся и поспешно собрал с лотка четыре красных крупинки величиной с горошину. Взял на зуб - мнутся!

Он лихорадочно наскреб еще песку, быстро промыл и… обнаружил самородок чуть не с наперсток! У него задрожали руки, мгновенно пересохло во рту.

Как быть? Совесть подсказывает: «Позови товарища, запишите точно, где обнаружена россыпь, в каких породах. Потом расскажите остальным. Придется всем сюда явиться, прокопать несколько шурфов».

Но у совести голосок тихий-тихий, Кирька с трудом его слышит. У жадности, у той горло как у голодного ворона. «Ну и дур-рак! - каркает в оба уха жадность.- Купишь себе пальто с отложным воротником, шапку-пирожок, узенькие, как у Орлецкого, ботинки, костюмчик с иголочки…»

«Т-то-это, я месторождение не стану утаивать,- решил Кирька,- а самородки все-таки припрячу… Я же их откопал».

Но куда их деть? А, в носок сапога! Сапоги у него на-вырост, шапку можно затолкать, не то что крохотный узелок с золотом. Кирька шустро разулся, сунул узелок в носок сапога и, намотав портянку, спешно стал натягивать сапог, да руки дрожали, никак не получалось.

- Переобуваешься? - спросил возвращавшийся со связкой рябчиков Шатров.

- П-портянка скаталась, будь она неладна.

Не поднимая глаз, Кирька еще нагреб породы, небрежно промыл.

- П-пензенские песочки,- доложил Кирька, что означало на старательском языке: пусто.

Шатров выпотрошил рябчиков, сварил ужин. Угощает Кирьку лучшими кусками, как змий с добротой своей в душу лезет. Неудержимо хочется Кирьке признаться, а жадность: «Дур-рак!»

- Ну, я ложусь спать,- сказал Шатров и спокойно завернулся в одеяло.

«Тебе красота, можно дрыхнуть,- завидует Кирька Рому.- А меня, чую, затрясет эта самая золотая лихоманка».

Выбраться бы только на прииск. Там он для вида пороется с лотком в старых отвалах и припрет золото в кассу. Не забыть бы только это местечко…

Стемнело. Снова хлестанул дождь. Но под елью суше, чем у Метелкиных в халупе. Только земля сильно пахнет глухариным пометом. Видно, они тут часто ночуют. Не вздумал бы краснобровый ночью шлепнуться на спящих. С перепугу всякая чепуха может приключиться…

Утро выдалось хоть и светлое, а сырое. Неподалеку кусты голубики все мокрые. На каждой белой ягодке прозрачная капля висит, вспыхивает на солнце. Ручей бугрится мутной водой. Ром, лениво потягиваясь, сквозь зевоту говорит: надо бы переедать, пока подсохнет тайга, вода в ручье спадет. Кирьке все это до форточки, ему надо поскорее увести отсюда глазастого цыгана, чтобы не раскрылась тайна. Хитрит Кирька, торопит товарища, мол, потеряют их, чего доброго, искать кинутся.

- Пошли так пошли,- согласился Шатров и поднял голенища резиновых бродней. Кирьку-торопыгу пустил вперед. Идет сзади сухонький, насвистывает -весело. А Кирька в мокрых кустах, и травах на первой же версте выбродился по грудь. Да еще узелок в сапоге сдвинулся, волдырь натирает, ходу не дает.

Зашли в высокий осинник. Рубцеватые стволы у старых осин в три обхвата. Ветра нет, а округлые листики на длинных черешочках покачиваются, трепещут. Кирька доподлинно знал со слов бабушки, что осины боятся страшного суда: на осиновом кресте Христос повешен.

- Привал! - сбрасывая тяжелый рюкзак, предложил Кирька.

Поглядел Кирька на Шатрова и диву дался: забрал за-чем-то Кирькино ружье и ходит меж осин, что-то выискивает вверху, аж голову запрокинул.

- В-ворон считаешь? - съязвил Кирька.

- Сучок понадежнее ищу,- откликнулся Ром.

- 3-зачем?

- Грешника повесить хочу.

Ого! Кирька много слыхал подобных историй про копачей. Вот так вдвоем наткнутся на золотишко, а из тайги возвращается один…

Не дожидаясь трагической развязки, Кирька вскочил и на цыпочках прокрался за деревья, а потом припустил, что было прыти в ногах.

Оглянулся Шатров, а Кирьки и след простыл. Слышит, где-то впереди только кусты шуршат.

- Постой! Я пошутил!

«Н-не на шутника напал!» - лихорадочно соображал Кирька и несся с отчаянностью преследуемого олененка. На грех, преградил путь ручей. В сухую погоду его и не заметил бы, а сейчас не перескочить. Кирька пробежал шагов сто вверх, увидел наклоненную лиственницу и решил перебраться по ней. До середины дополз по мокрому стволу. Глянул вниз, а там кипит вода. Мигом закружилась голова, хотел ухватиться за гибкие ветви, но не удержался, свалился в поток.

- М-га-а! -успел выкрикнуть паренек.

По крику Шатров понял, что его дружок бултыхнулся в ручей. Кинулся на выручку, да на первых шагах ударился ногой о колодину. Доскакал на одной ноге до ручья, а Кирька - вот он. Вынырнул, схватился за берег, а его потоком смыло и потащило дальше, как в шутку говорят, в сторону ледовитых морей.

Ром пробежал вперед, наклонился над берегом, ухватил Кирьку за шиворот и вытащил на кручу. Маленький Кирька, а тяжелый, как рюкзак с камнями.

Не скоро пришел в себя беглец. Растелешил его Шатров, отдал ему свою куртку, подштанники. Костер под лиственницей развел. Вместе принялись сушить Кирькину амуницию.

- Т-тебе золото н-нужно?-сурово спросил Кирька, готовый отдать все свои драгоценности, чтобы только Ром сохранил тайну.

- Я твою честность проверил,- с презрением ответил Шатров.- На «туфту», что я отобрал у картежника, на самоварную медь ты клюнул!

У Кирьки Метелкина осины перед глазами закружились. Мог ли он подумать, что в такой глухомани этот черт подсунет туфту! Уж попался бы, опозорился, так хотя бы на чистом золоте. Теперь он готов был обрушить всю ярость на собственную совесть, что не удержала от соблазна. «Но ведь ты меня не послушался»,- шепнула совесть…

Босой, взъерошенный, Кирька отошел от костра, оглядел высокую осину и обернулся к Шатрову.

- П-повесь меня вон на том корявом суку,- произнес он с мрачной решимостью.

- Хватит чудить.

- П-прошу тебя, к-как друга, п-повесь!