В горах северного Прибайкалья

ак-то во время просмотра карты Велижанину пришла мысль посетить давно нас интересовавшую местность, носящую интригующее название — урочище Монгольские Степи. Едва успев родиться, эта мысль уже полностью овладела нами, и все начали уговаривать меня немедленно начать поход.

В этот день мы находились в горах, в одном из притоков реки Левой Тонгоды. Продуктов у нас оставалось максимум на два дня, а охотиться за зверем не было времени. С большим трудом мне удалось убедить Велижанина в необходимости иметь дополнительный запас продовольствия. Велижанин и Никифоров решили спуститься к Байкалу за провизией, заручившись моим словом, что сразу же после их возвращения мы уйдем в Монгольские Степи.

Нас интересовало происхождение этого названия и особенно то, что за ним скрывалось. Судя по карте, эта местность, окруженная невысокими отрогами западных склонов Байкальского хребта, была довольно плоской. Несколько лет назад мне пришлось слышать рассказ одного старого охотника. Он говорил, что в этом труднодоступном для человека месте водится много сохатых и прочего зверья и что там есть большие участки настоящих степей. Если бы нам удалось найти в этих краях настоящие степи, наша орнитологическая коллекция пополнилась бы интересными видами птиц.

На следующий день к вечеру Велижанин и Никифоров вернулись к лагерю. Перевал к Байкалу они совершили по незнакомому, и как они уверяли, изумительному по красоте месту. При спуске к Байкалу они насчитали около десяти больших роскошных водопадов. Каньон, по которому им пришлось спускаться, необычайно крут и труднопроходим, там наверняка еще не ступала нога человека. Это второй или третий распадок к югу от реки Заворотной.

О том, что это был действительно опасный и интересный переход, можно было судить по их глазам, которые даже через два дня после похода еще горели вдохновением.

ВНИЗ ПО ЛЕВОЙ ТОНГОДЕ

На другой день в восемь часов пятьдесят минут отряд покинул лагерь. Оставив позади парковое редколесье, мы вышли на звериную тропу правого берега реки и, не задерживаясь, пошли вниз по долине. Почти сразу же все сильно промокли. Ночью было очень холодно; траву и все вещи, оставшиеся вне палатки, покрыл густой иней. Ко времени похода иней успел растаять, и субальпийские луга превратились в настоящие зеленые броды, окатывавшие нас целыми потоками воды.

Вскоре тропа перешла на левый берег реки. На тропе были видны редкие следы маралов, а тремя километрами ниже стали встречаться следы сохатых. Но в основном тропой пользовались медведи и северные олени — это легко было установить по их следам.

Тропа проложена по единственно возможному и наиболее удобному месту. Каждый раз, как только кто-нибудь позволял себе усомниться в способности зверей находить самый правильный и наиболее короткий путь, мы обязательно бывали жестоко наказаны. Очень скоро приходилось каяться в своем неверии и с огромной потерей времени и сил высекать на тропу зверей. Высекать — это значит ползти по пояс в трясине, карабкаться по скалам или пробираться через такую страшную чащу, что, даже при нашем многолетнем опыте, не хватало сил. Я не помню ни одного случая, когда бы нам удалось пройти удобнее и быстрее, чем это могли делать животные.

Приглядываясь к топографии троп, которые здесь обязательно идут вдоль рек, через перевалы, нетрудно заметить, что звери проложили их согласно строгой логике и абсолютного знания местности. Тропы, как правило, идут по границам различных форм рельефа или растительных сообществ. Зверь никогда не пойдет в обход верхом, если можно пройти низом, а если тропа потянулась к вершинам, значит реку впереди держат прижимы. Вдоль реки тропа обычно проложена по линии стыка поймы и склона долины. В открытых местах она часто переходит на луга. На хребтах тропы проложены по самым высоким гребням гор или по границе осыпи и леса, россыпи и склона. Если бы инженеры-топографы обладали искусством животных, они научились бы быстро находить самые оптимальные варианты и строить дороги на вечные времена, без малейшего риска их переноса в будущем.

В нескольких местах мы переходили реку вброд, но только один раз заметили в небольшом омутке черного хариуса. Весил он примерно граммов триста. Видимо, хариус поднимается почти до верховьев реки Левой Тонгоды, но в это время года его здесь, по-видимому, недостаточно, чтобы делать рассчет на него как на подножный корм.

Через два с половиной часа мы вышли на открытую местность, сплошь покрытую кустарниковой березкой. Справа из широкой пади, замкнутой красивой горной панорамой, вливался в Тонгоду один из ее правых притоков. Нам оставалось пройти еще километра три, и можно сворачивать к Монгольским Степям. В пойме небольшой речушки, вытекающей из крошечного озерка, лежало широкое открытое пространство. Оно было сплошь покрыто карликовыми березками. Мы перешли речку вброд и подошли к подножию горного отрога, через который собирались перевалить к Монгольским Степям.

Между тем наступил полдень. Пора отдохнуть и приготовить еду. Мы выбрали участок открытой россыпи, наломали сухих веточек с кустарниковых берез и развели костер.

Во время обеда невдалеке от костра раздался знакомый голос бурой пеночки. Тревожное «чок-чок-чок» раздавалось то с одной, то с другой стороны, но заметить птицу в ерниковых зарослях очень трудно. Такие тревожные сигналы пеночки подают невдалеке от гнезда или недавно вылетевших птенцов. И, действительно, не успел Велижанин войти в кустарник, как оттуда выпорхнул слеток бурой пеночки и полетел через нашу россыпь, но не сумев добраться до кустов, упал на лишайник. Мы поймали его и сунули в гущу ветвей.

Днем стояла такая жара, что мы не рискнули сразу же после обеда продолжать путь, а решили дождаться прохлады. Собрав небольшую коллекцию птиц, вернулись к костру, укрылись с головой плащами, что спасало нас от жары и гнуса, и проспали несколько самых жарких часов.

В шесть часов вечера мы осмотрели в бинокли открытое пространство и примерно в километре от костра увидели пасущегося на лугу марала. Сразу нелегко было понять — самка это или самец, но когда животное подняло голову и бросилось галопом по лугу, мы увидели, что это маралуха.

Она искусно использовала тот же самый прием спасения от гнуса, который был известен нам по наблюдению за северными оленями. Несколько раз, нагнув голову и что-то сорвав с земли, маралуха быстро отскакивала в сторону и пускалась наутек. Промчавшись пятьдесят-сто метров, она быстро нагибалась, срывала что-то с земли и снова отскакивала в сторону, пытаясь обмануть неисчислимые полчища гнуса, что, по-видимому, было невозможно.

Приготовив телеобъектив, мы начали осторожно приближаться к маралухе и вскоре подошли так близко, что она стала хорошо видна невооруженным глазом. Издали она казалась интенсивно красной. В бинокль было видно, что над маралухой вился огромный столб насекомых.

В этой болотистой местности водилось множество мошки, комаров и слепней. Поэтому мы здесь особенно сильно страдали от насекомых и ненавидели их, как самых заклятых врагов. Дело в том, что диметилфталат, разведенный по совету «опытного» человека в одной части спирта и одной части воды, не действовал.

Мы приготовились начать съемки, как вдруг терпение бедного животного, по-видимому, истощилось. Маралуха как-то особенно нервно отскочила в сторону, бешеным карьером промчалась вдоль кромки болота, свернула под прямым углом к лесу и скрылась за гущей стволов. Мы спрятались в кустах и наблюдали за местностью еще минут двадцать, но прекрасный огненный зверь больше не появлялся.

Вернувшись к костру, мы упаковали паняги и начали перевал к восточной болотистой окраине Монгольских Степей.

Распадок, прорезавший невысокий увал у слияния Левой Тонгоды с одним из ее левых притоков, был покрыт густым кедрово-еловым лесом. В подлеске в невероятном количестве росла кустарниковая береза, очень сильно затруднявшая переход.

Часа через полтора впереди показались Монгольские Степи — уже не море, а настоящий океан кустарниковых берез. Среди этих плотных зарослей сверкало несколько небольших зеркал открытой воды, рядом виднелись болотца и крошечные участки лугов. Так начиналось урочище Монгольские Степи.

Спустившись к воде, окруженной топями и густой осокой, мы обошли их вокруг, но не спугнули никакой живности.

УРОЧИЩЕ МОНГОЛЬСКИЕ СТЕПИ

Минуя озерки и болотца, мы стали продвигаться на запад, с трудом продираясь сквозь густую чащу березок. Вскоре болотца сменяются небольшими участками лугов с густым, но невысоким травостоем из герани, раковой шейки, кислого щавеля и других растений.

Начинает смеркаться. Мы идем уже несколько километров, но никаких признаков степей пока незаметно. Постепенно начинаешь понимать, что настоящих степей здесь нет и что охотник, рассказывавший нам о них, по-видимому, не бывал в этой местности. Становится очевидным, что название Монгольские Степи можно употреблять только условно — в Сибири любое открытое и равнинное место иногда называют степью.

Впереди видно пересохшее русло небольшой речушки, и мы устремляемся к нему, в надежде найти воду. Пора подумать и о ночлеге.

Мы идем вдоль русла реки, вскоре пересекаем один из ее левых, также пересохших притоков, но и там не можем обнаружить ни капли воды. На протяжении многих километров пути не встречается ни одного живого ключика, ни одного хотя бы небольшого озерка. Остаться без воды на ночь после дневной жары и долгого Перехода — очень неприятно. В нескольких километрах от того места, где мы находимся, на карте показан разбой (слияние) Большой и Малой Лены, но дойти до него мы вряд ли успеем до темноты.

Впереди русло сухой реки сжимают крутые берега, и у нас появляется надежда, что где-нибудь в глубокой ямке среди камней мы найдем воду. Спускаемся вниз и идем по сухому руслу.

Неожиданно обнаружили медвежонка. Он выглядывал из кустов в ста метрах от нас и, как взрослый, поднялся на дыбы. Заметив нас, он побежал поперек распадка, поднялся по склону к лесу. Рядом, не отставая ни на шаг, бежал второй медвежонок. Мы срываем с объективов колпачки и бросаемся к ним наперерез. Когда медвежата уже добрались до вершины склона, из кустов выбежала медведица. Она не очень большая и не очень страшная, светлая, как сурок. Не разобравшись, в чем дело, она останавливается на открытом месте, сопит и оглядывается по сторонам.

У нас мелькнула радостная мысль, что зверь побежит в нашу сторону, но медведица, увидев нас, разворачивается и мчится вслед за медвежатами. Мы навели аппараты на то место, где медведица должна выбежать на гору и где она будет хорошо видна. Но сфотографировать ее не удалось. Она пробежала вдоль небольшого распадка, скрывающего ее почти целиком, и, несколько раз показав нам спину, исчезла в зарослях ерника. Мы выбегаем наверх, но медведей нигде не видно. Только где-то далеко в тайге чуть слышно потрескивают сучья.

Отсюда, сверху, мы видим малюсенькое озерко, чудом уцелевшее среди сухого ложа реки, и спускаемся к нему. Вокруг этого единственного источника влаги множество медвежьих следов, погрызов на травах и разрытых медвежатами муравейников. Звери жили здесь, как видно, довольно продолжительное время.

Костер, сложенный из небольших кусочков сухих березовых веток, помогает быстро сварить уху. Запив ее большим количеством крепкого чая и набрав котелок воды, мы поднимаемся по медвежьим следам к опушке леса, разыскивая место для ночлега. Под большой черной елью мы разводим новый костер и располагаемся на ночь.

Когда время приближается к полночи, я отхожу на несколько метров от костра, чтобы собрать немного сухих веток, и вдруг меня останавливает какое-то необычное ощущение. Ничего подобного мне не приходилось испытывать с тех пор, как мы высадились на побережье Байкала. И тут я понимаю, что это странное чувство навеяла на меня необыкновенная и страшная тишина, нависшая над Монгольскими Степями, — тишина вечности.

Я еще дальше отхожу от костра, туда, где не слышно игры пламени, и вслушиваюсь в тишину. Где-то невдалеке, неизвестно отчего проснувшись, поет дубровник. Я испытываю волнение, непонятную радость и в то же время непонятный страх. Мне хочется понять тишину, чтобы не забыть никогда. Но чем больше я вслушиваюсь в тишину, тем неспокойнее становится на душе.

Урочище Монгольские Степи спит мертвым сном. Кажется, что темнота, тяжелая и густая, так близко и плотно прильнула к земле, что заглушила все ее звуки. Такой тишины не бывает в тайге или на берегу Байкала, где, даже в безветренную погоду, всегда, как в раковине, слышен далекий, неясный шум.

Вокруг костра стоят редкие ели с острыми кронами. Они шагнули далеко за границу сплошной тайги. Свет костра выхватывает из темноты лохмотья их широких лап. несколько кустов березки Миддендорфа и белый олений лишайник. И за этой светлой дугой, где быстрые языки пламени пожирают, беснуясь, сухую древесину, по-прежнему темно и тихо, и высокой, мрачной стеной стоят сибирские ели.

Я лежу у костра и долго не могу заснуть. Тишина заставила меня еще раз испытать тревожное чувство уединенности, которое я много раз переживал в юности, но которое мне ни разу не удалось правильно объяснить. Я знал, что приходит оно внезапно и действует чрезвычайно сильно. Первое время я переносил его с глубокой душевной болью и не мог спокойно продолжать то дело, за которым оно меня настигало. Его стихийные порывы бывали настолько грозными, что становилось трудно дышать, и сильно, неудержимо тянуло к людям.

Не похожее ли чувство, думаю я, вызвало к жизни эти волшебные слова?!

На другой день мы встаем очень рано и любуемся красочным восходом солнца.

Вскоре небо покрывается тучами, становится пасмурно и прохладно, и начинает накрапывать тихий дождик. Погода очень удобна для быстрого перехода.

За один напряженный переход почти без остановок мы проделываем путь, на который вчера затратили целый день. Последние километры пути мы почти бежим — гнус доводит нас до крайнего раздражения. Диметилфталат по-прежнему не помогает.

Многими сотнями над нами вьются комары. Они путешествуют на шляпах, передвигаются по ним все ниже и ниже, находят наши шеи и втыкают в них свои отвратительные жала. Мы срываем по большой ветке ивы и остервенело хлещем себя по лицу. Но это помогает мало.

В два часа дня мы уже у палатки в истоках Левой Тонгоды. Сняв с себя мокрые сапоги, плащи и штормовки, бросаемся на лапы стланика и, плотно зашнуровав палатку, наслаждаемся освобождением от гнуса.

Вечером мы набиваем тушки птиц, добытых в Монгольских Степях, и аккуратно укладываем их в фанерные коробки. Хотя надежды на это место полностью и не оправдались, мы довольны тем, что посетили Монгольские Степи. Здесь, среди кустарниковых берез, впервые слышали голос полярной овсянки, добыли несколько интересных видов птиц. Особенно радуют нас лесные дупели, тушки которых едва умещаются в небольшие коробки. Лесные дупели гнездятся в урочище Монгольские Степи.

25 июля мы двинулись к перевалу вниз по долине реки Малой Солонцовой. К вечеру мы снова у нашего базового лагеря в губе Заворотной.