В горах северного Прибайкалья

РЕШИТЕЛЬНО, МЫ ЕДЕМ ПО ЗООПАРКУ

ано утром катер вышел из района Больших Котов и взял курс на север вдоль западного побережья озера Байкал. Стояла удивительная погода: мы знали, по небу плывет яркое солнце, но сейчас мы не могли его видеть — оно не в силах было пробиться сквозь плотную беловатую мглу, тяжело припавшую к воде.

Мимо рубки сплошным потоком проносились мелкие, но хорошо заметные капли воды. Берега были совсем не видны, катер долго пробирался на ощупь, и только к десяти часам утра туман рассеялся настолько, что стали заметны силуэты высоких гор.

Был виден Приморский хребет — цепь закругленных сопок, до самых вершин покрытых сосновыми лесами и прорезанных многочисленными короткими падями. Внизу, у берегов Байкала, росли сплошные леса из сибирской лиственницы, и зелень там приобретала веселые, яркие оттенки.

Во многих местах горы обрывались в озеро невысокими скалами, а сосновые леса чередовались с неширокими участками горных степей, придававших местности бурый, осенний колорит. По склонам гор были видны многочисленные следы пожаров — ветровалы, сухостойные деревья, обнаженные осыпи.

В одиннадцать часов дня над берегами еще висели последние клочья рассеянного тумана. Низко, над самой водой, струились прозрачные голубоватые полоски; временами они скрывали подножие гор, и тогда далекие мысы казались слегка приподнятыми над водой.

К этому времени появились очертания противоположного берега озера. Там, над Баргузинским хребтом, длинной ровной полосой уже нависли густые кучевые облака. Над Байкалом небо совершенно очистилось, и только из-за Байкальского хребта иногда появлялись небольшие облачка кремового цвета.

На озере стоял полный штиль. Такой же покой был и у нас на душе. Кончились долгие сборы и связанные с ними неизбежные волнения; мы плыли к заветной цели, о которой мечтали уже давно, плыли в интересное место — на очарованный берег, где до сих пор удалось побывать только очень немногим и куда только два раза вступала нога орнитолога.

Голоустная… Харгина… Багульдейка… крыши домиков, приютившихся вдоль пологой пади. Еще пятьдесят километров к северу — и сосновые леса уступают место горной степи. Невдалеке от мыса Крестового исчезают последние островки сосновых лесов.

Берега кажутся совершенно безжизненными. За день пути мы видели всего несколько сизых чаек, двух длинноклювых крохалей и черного коршуна, отлетевшего на шесть километров от ближайшего берега. Когда катер был километрах в семи от берега, на его палубу залетели шмель и несколько мелких серых ручейников.

В шесть часов вечера осталась позади бухта Берхии, за которой снова стали попадаться участки сосновых лесов. Над водой появился вечерний туман. Катер вошел через Ольхонские ворота в Малое Море и бросил якорь в районе Загли.

Севернее острова Ольхон ландшафты изменились: чаще стали встречаться обнаженные щебнистые склоны, в падях росли низкие корявые лиственницы — свидетельство частых и сильных ветров. Остались позади Онгурены, мыс Рытый, и уже было видно то место, где приморский горный хребет плавно переходил в Байкальский.

Горы стали массивнее, их пики острее, в распадках и у вершин с юго-восточной стороны лежало еще много прошлогоднего снега. Здесь начинались наши будущие владения.

Утром 15 июня, простившись с губой Заворотной, где была вторая ночевка, мы продолжили путь на север. Больше уже не встречалось скучных мест. Катер проплывал мимо огромных скал, всюду на берегах стояла глухая, дремучая восточносибирская тайга, и на добрую сотню километров к северу нельзя было рассчитывать встретить ни одного населенного пункта.

Мы все были на борту катера и с интересом наблюдали за берегами, которые теперь не казались безжизненными. Создавалось впечатление, что жизнь там бьет ключом. Я стоял рядом с капитаном, когда услышал громкий голос Велижанина.

— Да не туда, не туда смотрите. Правее, за черной скалой. Два… три… нет, два… четыре, четыре. Да вот они, вот, вот.

Эх вы, слепая команда!

Слепая команда, тесной кучкой сбившаяся на носу катера, увидела наконец то, что давно уже заметил Велижанин в неясном мареве просыпающихся берегов.

В излучине крутой губы по берегу двигалось что-то большое и темное. Это неясное что-то то распадалось на несколько хорошо различимых пятен, то снова становилось единым целым. Велижанин уверял нас, что это были медведи, и очень возмущался, что мы не спешили ему поверить.

Скоро стал хорошо виден приблизившийся берег, где вплотную к воде придвинулись высокие и крутые горы, оставляя между собой и озером лишь неширокую светлую полоску пляжа. Резко выделяясь на ярком фоне гальки, по нему шли четыре медведя. Три из них были совсем маленькими, и было нетрудно догадаться, что перед нами проходит медведица с медвежатами-лончаками. Трех медвежат вместе легко встретить только на знаменитой картине Шишкина, и мы все с восторженным любопытством наблюдали за таежным семейством.

Медвежата казались черными мячиками, быстро катящимися среди камней. Они то обгоняли мать, забегая далеко вперед, то, поравнявшись с ней, исчезали за ее спиной.

Катер медленно скользил по воде. До берега оставалось не больше двухсот метров, и я решил, что для моего длиннофокусного объектива это расстояние не будет препятствием. Глухо щелкнул затвор фотоаппарата, в тот же миг медведица подняла голову и бросилась в лес. Сквозь шум мотора, к которому звери успели, по-видимому, привыкнуть, она услышала такой слабый звук! Два медвежонка, смешно подбрасывая задние лапы, быстро помчались за ней, но их третий собрат был увлечен в этот момент чем-то особенно интересным: он переворачивал большой камень и пытался заглянуть под него. Когда медвежонок поднял голову, берег оказался пустым. Растерявшись, он побежал вдоль берега в противоположную сторону, на мгновение остановился, покрутил головой и что было духу пустился в лес догонять своих потревоженных сородичей.

Так мы увидели первых медведей на том сказочном берегу, где, по единодушному утверждению охотников, эти звери бродили стадами. Вскоре мы убедились, что охотникам не всегда приходится быть мюнхаузенами и что на этот раз мы встретились не с традиционной охотничьей гиперболичностью, а с точным отражением действительности.

Не прошло и часа, как показались еще два медведя. Пробираясь своими неведомыми тропами высоко в горах, они вышли на снежное пятно, где мы сразу же заметили их и хорошо рассмотрели в бинокль. Косолапые пересекли снежник, взяли направление к долине реки и вскоре исчезли в зарослях кедрового стланика.

Оживление в отряде нарастало, но когда катер огибал Елохинскую бухту, восторги достигли предела. На поляне, в нескольких метрах от старого нежилого дома, стоял марал с большими, ветвистыми, очень красивыми рогами. Марал увидел катер, отбежал к краю поляны, остановился и долго смотрел на нас, круто изогнув шею. Зверь, должно быть, понял, что мы не хотим причинить ему никакой обиды. Он шагнул два раза, опустил голову и что-то ущипнул с земли.

Решительно, мы едем по зоопарку! — воскликнул Велижанин, чувствующий себя на вершине блаженства.

Катер проходил невдалеке от берега, и, в самом деле, создавалось впечатление, что мы попали в великолепный зоологический сад, где животные совсем не боятся человека и водятся в изобилии. Лето 1958 года обещало быть одним из интереснейших в нашей жизни.

Наш кораблик осторожно приближался к мысу, вокруг которого плавали последние осколки льдов. Одна большая льдина, похожая на гигантскую белую тарелку, виднелась на воде у самого горизонта. Ее края были усеяны черными точками. Когда мы смотрели на льдину в бинокли, точки становились большими и начинали шевелиться. Это лежали байкальские нерпы, а вокруг льдин плавали головки, или поднырки — так называют нерпу в воде охотники-нерповщики.

Одна из льдинок ударилась о борт катера и с шипением рассыпалась на мелкие кусочки. У берега раздался громкий шум. Громадная стая крохалей поднялась с воды и, описав в воздухе плавную полуокружность, села в другом конце бухты.

Солнце тем временем поднималось все выше и выше. Легкий туман, волнистой лентой висящий над берегами, начал рассеиваться и пропадать. Появилась небольшая радуга. Ее верхняя дуга мерцала и искрилась множеством разноцветных огней.

Катер обогнул скалистый мыс, и радугу не стало видно. С берега повеяло спокойным дыханием прибайкальской тайги.

Тесными, сомкнутыми рядами стояли даурские лиственницы, черные многовершинные кедры, ярко-оранжевые сосны; вдоль русл узких горных речек сбегали с гор светло-зеленые ленты ив-чозений и душистых тополей. Чем-то таинственным и загадочным веяло от этой дремучей, крутой стены.

Озеро было почти спокойно. Пришла та торжественная послеутренняя тишина, когда все обитатели тайги уже ушли на покой, готовясь к вечернему бдению.

Капитан впервые подходил к берегу в этой крутой губе. Большие камни у подножия скал вошли здесь далеко в воду, пряча в ней свои гладкие спины, о которые сегодня так мирно плескались прозрачные гребешки. Капитан волновался.

— Боцман, набрасывай, набрасывай!

Мальчишка-боцман бросал к носу катера и потом быстро выбирал из воды тонкий узловатый канат с небольшой гирькой на конце. Пропуская сквозь пальцы узлы каната, он отсчитывал глубину озера.

— Два… Два… Два…

— Не ленись. Не ленись. Чаще набрасывай.

— Два… Один и восемь…

— Я кому говорю, не ленись!

— Один и восемь… Один и восемь… Полтора!

— Стоп… Бросай якорь!

Катер остановился, и солнце ярко сверкнуло на его белых бортах. Разгружались быстро и молча, и вот уже в последний раз шлюпка отошла от берега и прильнула к борту катера. Ее подняли лебедкой на палубу и крепко притянули к шлюпбалкам.

Понемногу набирая скорость, катер стал выходить из губы. С палубы громко кричали, желая нам всяческих благ на том необитаемом берегу, куда был только что высажен наш небольшой отряд. Боцман долго стоял на борту катера и с завистью смотрел на берег. Он мог снова увидеть нас не раньше чем через четыре месяца.

Четыре месяца мы будем бродить по горам, работать до изнеможения, мечтать у яркого костра, дышать всегда прохладным воздухом тайги, питаться ягодами, грибами, рыбой, звериным мясом и дикими травами. Мы расставались с обитаемым миром… Четыре месяца будем жить без беспокойства за опоздание на работу, без толкотни в автобусах и трамваях, без очередей в кино и поликлиники… словом, без всего того, что называется длинным нерусским словом — цивилизация.

На сто километров на юг и на сто километров на север не было ни одного человеческого поселения. Впереди лежали семьдесят пять километров водной глади, замкнутой широкой горной грядой. На западе огромным амфитеатром громоздились горы, покрытые таежными лесами. Казалось, что в эту сторону можно уйти на тысячи километров и но найти ни конца, ни края. Мы улыбались, как люди, перехитрившие весь мир.

Нужно было начинать новую жизнь. Вокруг, в нескольких метрах от воды, лежали баулы с продовольствием, спальные мешки, палатки, вьючные ящики с научным оборудованием, карабины, ружья и множество других предметов, необходимых в экспедиции. В синем мешке пряталась новенькая надувная лодка. Это было наше единственное средство сообщения, не считая пяти пар выносливых, как у верблюдов, ног.

Трудности встретились на первом шагу: где и как лучше всего поставить палатки? Вопрос этот гораздо сложнее, чем кажется непосвященным. Место должно быть выбрано так, чтобы палатки не раздавило деревом, когда ветру вздумается переломить его и с яростью швырнуть на землю. Очень важно, чтобы под палатки не подтекала дождевая вода. Хорошо, если горные северозападные ветры, прежде нем обрушиться на палатки, пройдут сквозь падежный заслон из лиственниц и рас-сеются ими на безобидные ветерки. Велижанин решительно заявил, что все это не самое главное и что мы не имеем права упускать из виду психологический фактор. Палатки обязательно должны быть поставлены так, чтобы утром сквозь их сетчатые окошки солнце проникало внутрь и бодрыми зайчиками играло на наших лицах.

Наконец было выбрано место, отвечающее требованиям всех членов экспедиции, и уже начали растягивать брезент, как вдруг легионы мелких муравьев появились там, где до сих пор их не было заметно. Рыжий лесной муравей — одно из самых полезных насекомых леса, но от одного понимания этого вряд ли могло стать легче.

Муравьям была объявлена безжалостная война, тем не менее их становилось все больше и больше, они продолжали толпами вылезать из своих подземных нор, уже беспорядочно бегали по нашим сапогам, и вот кто-то, вскрикнув, схватился за шею.

Пришлось дипломатично отступить на более выгодные рубежи. Не склонный к панике Велижанин лучше всех сохранил «боевой порядок», и его громкий клич уже слышался откуда-то из-за мыса, где он предлагал «затабориться», уверяя, что там нет ни одного муравья. Но решено было внять зову благоразумия и поставить палатки невдалеке от места первой попытки. Здесь муравьев было меньше, и они не могли представлять серьезной опасности.

К пяти часам вечера на берегу Байкала вырос экспедиционный городок. Одна за другой стояли палатки, раскрашенные в синий и желтый цвета. Невдалеке была сооружена полевая лаборатория, обтянутая марлей. На песке в трех метрах от воды мы устроили продовольственный склад и поставили стол со скамейками — здесь не должно было быть много гнуса. Рядом над костром стоял большой таган-тренога; на нем уже висел и дымился громадный походный котел.

В нескольких метрах от входа в палатки, в гигантской впадине меж гор плескалась холодная, прозрачная, кристально чистая влага. Пушистая зелень лиственничной хвои густо окутывала лагерь. Вечернее солнце, успевшее обогнуть Байкал с юга, просеивалось сквозь хвою и осыпало палатки золотым дождем.

На фоне высокого Байкальского хребта лагерь казался крошечным и незаметным, а наше непрошеное вторжение ничего, казалось, не изменило в спокойном величии горнотаежного ландшафта.

Велижанину не терпелось немедленно отправиться в экскурсию вдоль побережья Байкала, чтобы еще раз убедиться в реальности мифа об охотничьем эльдорадо. Во время короткого торопливого ужина он успел затеять спор с Хатабычем и высказал несколько не лишенных интереса мыслей. Он говорил о людях, которые самой увлекательной профессией считают работу геологов.

— Они имеют дело с мертвыми камнями и воображают, что это самое интересное на земле, — негодовал Велижанин, проглатывая последние куски городского хлеба, — Черта с два!

— Мы, зоологи, изучаем живую природу — зверей и птиц. У них великолепное зрение, выдающийся слух, ни с чем не сравнимое обоняние. Они скачут, как вихрь, исчезают со скоростью пули, мгновенно превращаются в невидимку. Они кричат, когда их берешь в руки, плачут, когда их убиваешь, и смотрят на вас большими, грустными, почти человеческими глазами.

Вам нужно узнать, какие звери и птицы здесь живут, изучить условия их жизни. Что может быть трудней и увлекательней этого? А волны и ураганы, мошки и комары, россыпи и скалы, льды и снега, холода и дожди! Разве они отдают предпочтение искателям каменных кладов? Нет ничего интереснее работы зоолога!

Велижанин — человек крайностей. Мудрецы говорят, что истина лежит в преодолении крайностей, но только крайности приводят к успеху. Это верно в том случае, если истина действительно лежит между двумя крайностями или если одна из крайностей является истиной.

Крайность Велижанина была истиной, пока он делал дело, и переставала быть истиной, как только он начинал о нем говорить. Он был одержимо влюблен в нашу увлекательную работу, и ему было трудно доказать, что самым интересным занятием для человека всегда будет то, которое он больше всего любит. Поэтому Хатабыч прекратил спор, взял карабин, и мы пошли вдоль берега на первую разведку.

Так на северо-западном побережье Байкала началась жизнь одного зоологического отряда, о дальнейшей работе которого будут рассказывать страницы моих дневников. Но прежде чем уступить место дневникам, нужно сказать еще несколько слов о задачах нашей экспедиции.

Основная задача нашего отряда — изучение прибайкальских птиц, а также некоторых крупных млекопитающих, особенно медведя и северного оленя. Птицы Прибайкалья и крупные млекопитающие еще очень слабо изучены, и до сих пор не собрано необходимого материала для важных зоогеографических, биоэкологических и картографических обобщений.

Нужно было собрать крупную коллекцию птиц. Область Байкала исключительно интересна для систематика, но крайняя бедность наблюдений не позволяет подтвердить интересные предположения и гипотезы.

В настоящее время никто не относится серьезно к описаниям новых форм животных по единичным экземплярам. Систематик должен располагать крупной серией птиц из одного географического района.

До нашей экспедиции в северном Прибайкалье было собрано едва ли более 1500 экземпляров птиц. Учитывая, что в этом районе можно обнаружить около 250 видов птиц, легко подсчитать, что в среднем на каждый вид птицы приходилось всего около шести музейных экземпляров. Это очень мало и говорят о том, что подвидовая систематика птиц северного Прибайкалья изучена недостаточно хорошо.

Область Байкала — место смыкания ареалов некоторых видов птиц после длительного периода изоляции в ледниковое время. Это привело в ряде случаев к явлению так называемой вторичной гибридизации, представляющей большой интерес для систематика-эволюциониста. Ее изучение требует особенно большого коллекционного материала. Изучение биологии млекопитающих также требует сбора большого коллекционного материала в виде шкур животных, их скелетов, черепов. Поэтому успех работы зоолога зависит от величины его сборов, от числа животных, попавших в виде тушек в его коллекцию. Добывание животных, охота за ними — для зоолога не забава, а один из самых ответственных этапов работы. Охотничья страсть, охотничьи навыки оказывают здесь большую услугу.

Процесс коллекционирования животных отнимает много времени, иногда почти не оставляя его для наблюдений и записей. Но сбор коллекций настолько важен и необходим, что с большой затратой времени приходится мириться. Сбор научных коллекций никакого вреда воспроизводству животных принести не может, так как размеры добывания животных очень незначительны. В годы наших путешествий в Восточной Сибири работало множество геологических и других экспедиций, но орнитологов было всего несколько человек.

Я не считаю нужным скрывать, что и сам процесс охоты доставлял нам много радости — все мы были страстными охотниками и делали свое дело с удовольствием. Не будь этого, наша жизнь в горах была бы более трудной, а работа менее плодотворной.