В горах северного Прибайкалья

ЧЕРЕЗ БАЙКАЛ НА РЕЗИНОВОЙ ЛОДКЕ

ончалась первая декада августа, должен был начаться мы чувствовали, что со дня пролет потеря ружья может заметно сказаться на результатах работы отряда. Если до сих пор мы вполне обходились оставшимся оружием, то во время пролета птиц, когда дорог буквально каждый день, мы бы наверняка почувствовали тяжесть потери.

Осенний пролет птиц обещал обильную и интересную жатву. В это время на Байкале можно встретить далеких арктических и других пролетных птиц, весной облетающих озеро стороной; случайно залетных птиц, которые в другое время года здесь не встречаются. Мы надеялись значительно пополнить нашу коллекцию новыми для нее видами.

Ружье можно было достать только в двух местах. Для этого надо или, отправившись на север, попытаться, купить ружье в магазине Байкальска, или уплыть за Байкал, в Давше, и там раздобыть у кого-нибудь из друзей.

От нашего базового лагеря до Байкальска — не менее ста километров; до Давше — не больше восьмидесяти. В Байкальске могло не оказаться магазина, где бы продавались ружья. Кроме того, поездка вдоль берега Байкала не представляла для нас ничего нового, а путешествие через Байкал давно уже занимало нас. Велижанин был решительно за Давше, хотя вначале его участие в поездке и не предполагалось.

Некоторый опыт жизни на Байкале давал нам уверенность, что по крайней мере в течение ближайших двух дней на озере не будет шторма. Для того чтобы добраться до противоположного берега, достаточно одного дня — решено было отправиться за Байкал, в Баргузинский заповедник.

Откровенно говоря, ружье — не единственная причина поездки за Байкал; оно здесь сыграло роль пускового механизма. На той стороне Байкала в рыбачьих деревушках и в Баргузинском заповеднике жили наши друзья, которых нам очень хотелось повидать. Мы часто вспоминали Гаврилу Никифоровича Постникова, с которым вместе работали в заповеднике. Он был бессменным наблюдателем заповедника почти двадцать пять лет, и самые интересные люди и события прошли у него на глазах. В заповеднике за ним прочно сохранилось имя Дедушка Постников. Мы вспоминали его тонкую таежную хитрость, высокое чувство долга, его своеобразный юмор.

Очень хотелось увидеть Савелия Михайловича Толстихина — человека чудесной души, доброго, нежного сердца, прекрасного друга. Он был одним из лучших рыбаков на северном Байкале и свое рыбачье счастье умел найти в любом уголке озера. Никто не умел талантливее Саввы принять случайного гостя — в крошечной избушке, на всякий случай прикрытой парусом.

Ждали мы встречи и с Анатолием Татариновым, Тольчей, — лаборантом заповедника, нашим верным, добродушным спутником во многих прежних походах.

Но больше всего меня влекло к очень близкому мне в то время человеку — Семену Климовичу Устинову, научному сотруднику заповедника. Долгие годы нас связывала с ним крепкая дружба. Вместе мы работали в заповеднике, вместе ходили вокруг Баргузинского хребта, вместе мечтали работать плечо к плечу. Но очень скоро жизнь разбросала нас по разным углам необъятной Руси.

8 августа задолго до восхода солнца, «лодку починя и парус скропав», мы пошли за море. Лодка была еще совсем новой, и поэтому вся «починка» ее состояла в установке паруса.

Хатабыч выпилил две доски, проделал в них дырки для мачты и закрепил доски на лодке — одну на дне, другую на бортах. Парус был сшит из куска нетолстого брезента. За несколько часов лодка была готова к путешествию. В последний момент Хатабыч почувствовал себя не очень хорошо и не смог участвовать в поездке. Его спальный мешок был выгружен, а на его место положен мешок Велижанина.

Байкал был абсолютно спокоен. Мечта наша о легком северо-западном ветре оказалась тщетной — на гладкой поверхности озера нигде не появлялось даже сколько-нибудь заметной ряби.

Через несколько часов мы стали заметно уставать и решили сменяться на веслах каждый час. Лодка шла вперед ровно и медленно — когда после завершения перехода мы подсчитали среднюю скорость, она оказалась 3,6 километра в час, хотя каждый из нас греб в полную силу.

Нам нужно было проплыть не менее восьмидесяти километров на юго-восток. Мне хорошо знакомы очертания пиков и мысов Баргузинского хребта — лодка шла прямым ходом к мысу Черному.

В двадцати километрах от берега над лодкой пролетела первая крупная бабочка. Она летела очень точно с востока на запад, пересекая Байкал по наименьшему расстоянию. Бабочка пронеслась с очень большой скоростью в пяти метрах над поверхностью Байкала и почти рядом с нашей лодкой. Несмотря на то что она пролетела не менее пятидесяти километров, в ее полете совершенно не чувствовалось усталости.

Вскоре показалась вторая бабочка, которая летела в том же направлении и на той же высоте. Всего за день пути мы видели около десяти бабочек, перелетающих через Байкал. Наблюдать за бабочками можно было только в очень неширокой полосе и только в том случае, если они пролетали достаточно близко к нам. Если ширину этой полосы условно ограничить ста метрами, то легко подсчитать, что через каждый километр водного пространства Байкала за день пролетело около ста бабочек. Всего же за этот день Байкал пересекли с берега на берег тысячи бабочек.

Наше наблюдение позволяет лучше понять роль Байкала как зоогеографической границы. Семьдесят километров водного пространства — не препятствие для проникновения некоторых форм животных с одного берега на другой. Тем не менее многие птицы — овсянка-дубровник, обыкновенная пустельга, филин и некоторые другие — на восточном и западном побережье Байкала представлены самостоятельными подвидами, иногда заметно отличающимися внешним обликом.

Не являясь серьезным препятствием для расселения многих видов насекомых, птиц и других представителей животного царства, даже содействуя расселению некоторых животных, Байкал все же служит довольно заметной зоогеографической границей. Проникновение особей с западного на восточное побережье Байкала настолько незначительно, что это приводит к образованию самостоятельных подвидов. Это явление особенно заметно среди птиц, возможно, что оно будет открыто и среди насекомых.

Все бабочки принадлежали к роду ванесса. Летом этого года энтомолог Н. Г. Джолова наблюдала массовое размножение этих бабочек в Забайкалье, на островах Селенги. Позднее ей удалось выяснить, что массовое размножение этих бабочек происходило во многих местах Забайкалья. Вполне вероятно, что интенсивный перелет бабочек через Байкал был вызван их массовым размножением в Забайкалье.

Наступил вечер, и вскоре стало совсем темно. Черной стеной приближался Баргузинский хребет. Нам казалось, что он уже совсем рядом. Передавая друг другу весла, мы каждый раз надеялись, что больше не придется сменять гребца. Но проходил час за часом, берег был по-прежнему далеко, мы снова и снова сменяли друг друга на веслах, и снова приходилось сжимать их до крови натертыми руками.

Только глубокой ночью под лодкой наконец зашипела прибрежная галька. Места были хорошо знакомы, и мы поняли, что подошли к берегу немного севернее мыса Черного. До Давше оставалось еще километров десять, но мы решили переночевать здесь и уже утром добраться до центральной усадьбы заповедника. Переезд через Байкал продолжался двадцать два часа, за это время мы по одиннадцать раз успели смениться на веслах.

Мы вытащили лодку на берег, расстелили на пляже спальные мешки, проглотили по нескольку кусков слежавшейся каши, заняв ее холодной водой из Байкала, а лотом залезли в спальные мешки и заснули как мертвые.

Проснулись мы довольно поздно. Байкальский хребет и озеро у горизонта ярко освещало солнце, но у подножия Баргузинского хребта еще чувствовалась ледяная прохлада. От нашего дыхания спальные мешки за ночь покрылись белым инеем и затвердели, как на морозе. Спали мы одетые, не снимая шапок, и совсем не ощущали холода, а может быть, просто не чувствовали его в тяжелом сне.

Дул небольшой ветерок с севера, и мы решили взять его к нам в помощники. Побросав в лодку спальные мешки, отошли от берега и поставили парус. Он затрепетал, выгнулся, потом сильно надулся — лодка медленно поплыла к югу. Но ветер был слишком слаб, и нам пришлось помогать ему, снова взявшись за весла.

Лодка плавно обогнула мыс Тоненький, и вот уже впереди за высоким и крутым мысом Немьянда показался поселок Давше. Его оранжевые домики ярко горели на солнце. За ними начиналась тайга, уходящая вверх по черным отрогам гор, которые казались черными только внизу, а дальше становились белесыми и прозрачными, как в голубом тумане, и наконец замыкались высокой зубчатой стеной с четко выделявшимся треугольным пиком.

Здесь, в одном из этих сосновых домов, я прожил почти безвыездно четыре года; здесь все напоминало о прошлом и было родным и близким до боли в сердце. Велижанин впервые попал в эти места и сейчас был обуреваем первыми, самыми непосредственными и яркими впечатлениями.

Лодка подошла к берегу около устья реки Давшинки. Над обрывом террасы, упирающейся в галечниковый пляж, показалась высокая широкоплечая фигура. Это Устинов вышел посмотреть на странную и неизвестно откуда появившуюся посудину. Он узнал меня только тогда, когда подошел к нам вплотную. Мы крепко обнялись.

Вечером не было конца рассказам и воспоминаниям. Пришел Дедушка Постников и Тольча. Савелий Михайлович ставил сети где-то в районе рыбачьей Сосновки, поэтому не смог участвовать в этой встрече. Устинов отдал нам свое ружье на все время экспедиции, и мы могли завтра же утром, не теряя ни одного дня, отправляться обратно. Спали мы эту ночь особенно крепко и спокойно.

Байкал решил сыграть с нами неприятную шутку. Проснувшись, мы услышали грохот прибоя и после, стоя на берегу, долго наблюдали за тем, как тяжелые крутые валы с яростью трамбовали берега. Шторм не прекращался до вечера 15 августа. Все эти шесть дней нам пришлось бродить по берегу Байкала, ожидая малейшей передышки, и с ненавистью смотреть на все новые и новые буруны, вскипающие на горизонте. За ним, за этим неровным, бугристым горизонтом остался наш лагерь и наши товарищи.

На седьмой день, утром, мы решили трогаться в путь, хотя море еще окончательно не успокоилось и его поверхность тяжело вздымалась размеренной мертвой зыбью. С нами собирались поехать сотрудники метеорологической станции, соблазнившиеся урожаем смородины в пади реки Хибелена. Перед самым выездом они изменили своему решению, и нам с трудом удалось уговорить их «отбросить» нас на моторной лодке подальше от берега. Мозоли на руках еще не совсем зажили, и снова идти на веслах через Байкал у нас не было прежнего желания.

Моторная лодка быстро удалялась в сторону открытого моря. В двадцати километрах от берега нас выгрузили из нее, и мы попрощались с нашими проводниками. Моторка завернула в сторону Давше и вскоре скрылась из глаз. Мы снова остались одни среди высоких пологих валов мертвой зыби. До базового лагеря оставалось еще километров пятьдесят, и нужно было спешить браться за весла.

Лодка, плавно покачиваясь на волнах, медленно продвигалась вперед, туда, где над водой кружилось несколько сизых чаек. Они летали над каким-то небольшим овальным предметом, плававшим на воде, иногда садились на него отдохнуть, а затем снова поднимались в воздух.

В том месте, где крутились чайки, на воде плавала мертвая нерпа — одна из напрасных жертв весенней охоты, во время которой много тюленей уходят ранеными от охотников и погибают подо льдом. Толстый слой подкожного жира хорошо держит нерпу на поверхности воды, не давая ей утонуть. Мы обрадовались этой находке, решив использовать ее для привады на медведей.

Когда лодка была уже где-то в центре Байкала, мы увидели еще одну мертвую нерпу и тоже взяли ее с собой. Эти находки убедили нас в том, что нерпы очень долго держатся на воде, а те из них, которые оказываются в центре озера, остаются на воде до поздней осени и даже вмерзают в лед.

Тащить за собой двух тюленей было довольно трудно, скорость лодки заметно упала. Мы гребли с большим напряжением, выбивались из сил, но желание добыть медведя было так велико, что хотелось во что бы то ни стало дотянуть тюленей до берега. В это время года медведи уже почти не выходят из тайги. Там они с азартом разрывают норы бурундуков со свежими запасами кедровых орехов.

Устроить охоту на медведя можно только с помощью привады.

К вечеру, когда берег был совсем близко и мы считали себя уже почти дома, неожиданно с севера потянул довольно сильный ветер. Нас стало быстро относить к югу. За какой-нибудь час лодку отнесло от лагеря так далеко, что уже не оставалось надежды добраться до него раньше ночи. Нужно было срочно выбросить нерп и нажать на весла. Но расстаться с ними мы никак не могли.

Вдруг на воде увидели какую-то точку. Она росла, быстро приближалась к нам. По-видимому, нас догоняли наши утренние попутчики.

Предположения оправдались. Вскоре лодка подошла к нам и взяла на буксир наш резиновый понтон. Моторист не знал точного месторасположения нашего лагеря, совершенно случайно взял намного южнее, и только это помогло нам встретиться.

Через два часа мы были уже на базовом лагере, среди друзей, чувствовали огромное облегчение и жаждали немедленно начать работу, чтобы успеть рассчитаться за дни вынужденного ожидания.

Ружье, привезенное из Баргузинского заповедника, сослужило нам неоценимую службу. С его помощью отряду удалось добыть много интересных птиц, и в их числе два новых для Прибайкалья вида арктических коньков — сибирского и краснозобого. Поездка за Байкал оказалась ненапрасной.

Через несколько месяцев после возвращения отряда в Иркутск мы, как обычно, сидели в своей лаборатории, обрабатывая экспедиционные сборы. Раздался телефонный звонок. Я взял трубку.

— Нам нужно поговорить с одним вашим научным сотрудником… — Голос в трубке назвал мою фамилию.

— Я у телефона.

— А, очень хорошо. Скажите, пожалуйста, вы что, действительно переплыли Байкал на резиновой лодке? Дело в том, что в редакцию поступила об этом информация, и мы хотим уточнить некоторые детали.

В первое мгновение сообщение это произвело на меня неприятное впечатление. Я подумал о том, что нас будут упрекать за неоправданный риск. В этом была своя правда, и сейчас я хорошо понимал это. Но я понимал это, по-видимому, только потому, что поездка осталась далеко в прошлом, а в чем была правда, когда мы остались без ружья в самый разгар работы, — вопрос спорный.

— Да, — осторожно сказал я, — мы действительно переплыли через Байкал на резиновой лодке, но об этом не нужно писать.

— Нет, нет, что вы, это очень интересно, — ответил мне голос в трубке, в котором я начал узнавать одного из корреспондентов «Восточносибирской правды», — драгоценный материал для воскресного номера.

— Об этом не нужно писать, — еще раз попросил я.

— Ну нет, теперь уже поздно. Статья набрана и завтра утром вы будете иметь удовольствие ее прочитать.

На другой день, 23 ноября, под заголовком «Через Байкал на… резиновой лодке» в газете появилась небольшая заметка — довольно правдивая, не очень назидательная и не без чувства юмора. Кончалась она так:

«Благополучное плавание О. Гусева и А. Велижанина — результат многолетней тренировки и хорошего знания местных условий. Желающих повторить этот рекорд следует серьезно предупредить: такая попытка чревата самыми серьезными последствиями, если ее предпринимает неопытный пловец.

«Пересечение Байкала на резиновой лодке, пожалуй, второе в истории судоходства на сибирском море плавание на столь маломерном судне. Первым следует считать легендарное пересечение Байкала в «омулевой бочке», воспетое в старинной песне, если таковое имело место».