В горах северного Прибайкалья

оход в потоки Левой Тонгоды по плану намечалось начать вчера, 15 июля, но предыдущий подъем по долине реки Малой Солонцовой нас так утомил, что мы решили отдохнуть на базовом лагере еще один день.

Наши паняги, несмотря на оставленный в горах запас мяса, весили примерно по двадцать килограммов; учитывая крутизну подъема, это очень значительный груз. Мы шли с большим напряжением, а последние метры подъема преодолели почти через силу. На каждые двадцать пять минут хода двадцать минут тратилось на отдых. Нас очень выручила медвежья тропа, найденная Оводовым в стланике во время последнего похода.

В прошлый раз передвижение по этой тропе показалось нам очень легким, но сейчас мы убедились, что тропа, проложенная по очень крутому склону горы среди густых зарослей стланика, трудно проходима даже для медведей. Кроме медведей по ней, пожалуй, не мог бы пройти никакой другой крупный зверь. Она имеет вид узкого туннеля, проложенного в гуще стланика. В этом тесном проходе нам приходилось пробираться буквально на четвереньках. Особенно много неприятностей тропа доставила Велижанину, который на этот раз отправился с нами, доверив Оводову свои поварские обязанности. Велижанин нес тяжелую четырехместную палатку. Она высовывалась из паняги и высоко торчала у него над головой со специальными палочками, служащими каркасом. Палочки постоянно задевали за сучья. Велижанин ворочался, как медведь, и нам, уже поднявшимся к вершине, были хорошо видны резкие колыхания стланика в том месте, где он пробирался.

К ночи мы подошли к месту нашего лагеря в левом истоке реки Малой Лены. Здесь, выбрав ровное место, мы установили палатку, постелив под нее толстый слой стланиковой хвои. После тяжелого подъема все были насквозь мокрыми от пота, и ночью, не успев хорошо просушиться, сильно продрогли, хотя и спали в палатке, в брезентовых вкладышах из-под спальных мешков и, разумеется, не раздеваясь и не снимая шапок.

Заснули мы только под утро, когда стало пригревать солнце. В полдень отряд начал перевал из долины реки Малой Лены в Левую Тонгоду. Истоки этих двух рек разделены невысоким овальным хребтом, покрытым зарослями стланика, каменными россыпями и зелеными пятнами небольших лужаек. Но и этот пологий подъем нам удалось преодолеть с большим трудом.

На одном из крупных снежников мы снова увидели группу оленей. Левый исток реки Малой Лены был, по-видимому, одним из наиболее подходящих мест для обитания северных оленей. Долина этого ключа далеко врезалась в центральный гребень Байкальского хребта; ко времени нашего второго прихода там оставались еще мощные снежники. Вершина этой пади обращена в сторону северных ветров, которыми наметаются большие снежные забои. Следы оленей наиболее многочисленны именно в этом районе. Весь гребень хребта, покрытый некрупной щебенкой, буквально избит характерными круглыми и широкими копытами этих животных.

СНЕГА И ОЛЕНИ

Мы медленно поднимались к перевалу, смотрели на оленей и думали о значении снежных пятен в жизни этих животных.

Охотники считают, что олени спасаются на снегу от мошки, мокреца и комаров, получивших обобщающее название гнуса. Гнус в гольцовой и подгольцовой зонах встречается в таком же огромном количестве, как и в поясе тайги. Появляется он в самое различное время суток, но почти совершенно исчезает ночью. Это объясняется, по-видимому, низкими ночными температурами в течение всех летних месяцев. Особенно много гнуса бывает в хорошую теплую погоду, а также перед небольшим дождем в теплый день. В холодную погоду, если ночью выпадает иней, а утром ледяная роса, гнус исчезает.

Казалось бы, что в высокогорной области, в царстве камней и скал, его должно быть меньше, чем в таежных лесах. Но это, к сожалению, совершенно не так. Питаясь соками растений на лужайках и в зарослях кустарников, он чувствует себя здесь хозяином положения. В особенно «гнусные» дни над людьми и животными вьется такая туча мошек и комаров, что и тем и другим становится не по себе. Человек изобрел репудин, таежные мази, диметилфталат и некоторые другие более или менее надежные средства против гнуса. Животные приспосабливаются по-своему: олени, например, выходят на снега. Там они, несомненно, меньше подвержены нападению гнуса. Насытившись, мошкара отлетает прочь, а новые полчища гнуса на снега не прилетают.

Олени, как мы уже видели, используют оригинальный прием спасения от гнуса — они перебегают из одного конца снежника в другой. Этот бесхитростный маневр не очень-то обманывает кровожадных насекомых, но все же животные не поднимают здесь новые полчища мошкары, как в кустарнике или высокой траве.

Олени могли бы отстаиваться и на вершинах пологих увалов, где обычно проходят их тропы и где почти всегда обдувает ветром, но они не могут обойтись без воды. У этих животных очень велика потребность в воде. Это связано с тем, что и летом, наряду с другими кормами, они продолжают в большом количестве поедать сухой ягель. Почти всегда, когда приходилось наблюдать оленей на снегу, было видно, что они едят снег.

На снегу олеин могут охладить тело в жаркий июльский полдень, когда камни россыпей раскаляются настолько, что к ним невозможно притронуться рукой. И, наконец, на больших круто лежащих снежниках самки с оленятами находят надежное спасение от медведей. В этом мы убедились во время прошлогоднего ульканского похода.

В Байкальском хребте в июле и начале августа только там можно найти оленей, где есть летники. К счастью для оленей, во многих истоках рек, текущих в Лену, есть из года в год перелетовывающие снега, которые к навалу зимы бывают еще довольно велики, достигая пяти-десяти-ста метров в длину, двадцати-тридцати в ширину и до трех метров в высоту.

НА ПЕРЕВАЛЕ

Перевал из истоков Малой Лены в истоки Левой Тонгоды пологий и сравнительно легкий, но достался он нам с большим трудом. Вскоре впереди раскрылись подернутые серой дымкой новые дали — истоки рек Левой Тонгоды и Малой Лены. Потом мы часто вспоминали эту прекрасную картину.

Внизу лежало несколько речных долин, заросших густыми кустарниками. Вдали яркими зелеными пятнами пестрели субальпийские луга. В верховьях рек видны последние островки хвойных лесов. У одного из особенно ярких зеленых пятен, которое отсюда превосходно видно, мы решили поставить палатку.

Через перевал ведет множество торных оленьих троп, проложенных в зарослях стланика и кустарниковых берез. Одна из них идет в нужном направлении, но вскоре, увлеченные неизвестной птицей, мы сбились с тропы и вынуждены некоторое время пробиваться напрямик, через заросли. Кустарник растет здесь необычайно густо, и можно без преувеличения сказать, что он совершенно непроходим, так как вряд ли можно считать проходимыми места, по которым не идешь, а ползешь со скоростью несколько сот метров в час.

Кедровый стланик, ивы, кустарниковые березы и обыкновенный можжевельник образовали плотные и дружные сообщества. Первый ярус в этих своеобразных высокогорных джунглях занимает кедровый стланик. Огромные чаши его поднимаются до пяти метров над землей. Второй ярус, немного выше человеческого роста, составляет березка Миддендорфа, отмершие сучья которой, как проволочные петли, то и дело цепляются за ноги. Еще ниже дружными куртинами стоит можжевельник и золотистый рододендрон. Ветви его очень черные и кажутся сильно обугленными. Там, где кустарники всех ярусов сходятся вместе, — настоящий ад.

Но такое буйное развитие жизни наблюдается только при достаточном количестве влаги. Постепенно седло перевала переходит в пологий склон, и с первого же метра подъема исчезают березки, ивы и можжевельник. Дальше, до самых вершин, горы покрыты зарослями стланика с золотистым рододендроном по желтовато-белому ковру лишайников. Кустарниковые березки встречаются, правда, и на плато, но они растут только там, где есть влага.

Мы вышли к левому истоку Левой Тонгоды и стали спускаться вдоль по долине реки. В воде виднелось довольно много размытой охры, а в одном месте мы обнаружили мощную жилу охры великолепного цвета и чистоты. Нетрудно было заметить, что вода этой реки несет большое количество извести, оседающей повсюду на камнях. Вскоре мы вышли к размытым выходам известняков. Они мягкие, как влажная глина. В дальнейшем это принесло нам много неудобств — мыло почти не смывалось этой водой.

Здесь, у реки, немного ниже выхода охры и известняков, на зеленой субальпийской лужайке мы установили палатку. Так началась наша недолгая жизнь в одной из многочисленных долин правых притоков Лены.

НА СУБАЛЬПИЙСКИХ ЛУГАХ

Утром следующего дня мы внимательно осмотрели окружающую нас местность. Золотистый тон палатки великолепно гармонирует с яркой зеленью листвы и синим цветом, господствующими на лугу. В трех метрах от палатки протекает река, с лепетом и бульканьем обтачивая разноцветные валуны. Крутой берег реки поднимается метров на двести вверх, заканчиваясь конусообразной вершиной. По всему склону горы растет густой кедровый стланик, перемежающийся лужайками ягеля, которые издали могут казаться снежными пятнами. Внизу, в ста метрах от палатки, видны огромные тополя — последние, наиболее далеко шагнувшие в горы деревья. За ними чернеют мощные и густые кроны древних кедров.

Мы пошли вниз по долине реки и вскоре вошли в лес. Здесь, на высотном пределе распространения древесных пород, растут замечательные парковые леса. Наш лагерь находился на высоте тысяча триста метров над уровнем моря и восемьсот пятьдесят метров над Байкалом. Высоко по долине реки поднимаются душистые тополя. Правда, еще выше небольшими группами растут пихты, по они сильно угнетены и почти у всех деревцев верхние части стволов давно отсохли.

Большое пространство вдоль реки протяжением в несколько километров занято великолепными лугами. Всюду раскинулись красочные ковры с высокой и сочной травянистой растительностью. Травы скрывают нас по пояс, а самые высокие из них задевают по плечам. Ближе к реке луга еще пышнее, травы на них выше. Сплошной стеной стоят бледно-лиловые гигантские акониты; растут они так густо, что пробираться сквозь них можно только с большим усилием. Среди однотонных аконитов нередки крупные, цвета чистейшей берлинской лазури, грациозные живокости. На более сухих местах растут очаровательные синие аквилегии, цветы которых достигают десяти сантиметров. Основной фон лугов, на которых цветут аквилегии, образован листвой уже отцветших гераней и красивыми пушистыми барашками на высоких стеблях — раковыми шейками. Там, где травостой еще ниже, синеют огромные гольцовые фиалки и яркие горечавки. Выше, у самых истоков рек, луга чередуются с зарослями кустарника, а ниже они вклиниваются в пояс тайги и постепенно поглощаются ей.

Мы не можем не восхищаться этим чудесным по красоте местом. Среди огромных, густых и необыкновенно красивых кедров и стройных, плотных елей раскинут роскошный сад. На такой большой высоте, где лес всего в нескольких стах метрах выше уже гибнет, не выдерживая сурового климата, встречается такое буйное и смелое развитие природы!

НАШИ РАДОСТИ И НЕСЧАСТЬЯ

Просматривая дневники последних дней, я замечаю, что они крайне лаконичны, за исключением заметок, интересных только для орнитологов. Это значит, что в эти дни мы работали до изнеможения, и у нас не хватало сил для записей. Мы отходили от нашей палатки по радиусам, обследовали все истоки реки Левой Тонгоды и соседних рек и напряженно собирали орнитологическую коллекцию.

Однажды я и Велижанин вышли к оленю. Он подпустил нас на двадцать шагов, не показывая признаков беспокойства. Лазаренко, неосторожно удалившись от лагеря без пулевых патронов, была вынуждена убегать с чрезмерной скоростью — в нескольких метрах от нее из стланика поднялся медведь, и оба, перепугавшись, по-видимому-, не на шутку, бросились удирать в разные стороны. В этот же день вечером Никифоров и Лазаренко видели огромного медведя, а возвращаясь домой, нарушили спокойную пастьбу табунка северных оленей. В моем дневнике за 19 июля стоит всего одна фраза: «Коллекционировали птиц в правом притоке Левой Тонгоды и Толококтае», а за 21-е: «Сегодня Велпжанпн с Никифоровым ушли за продуктами для похода в урочище Монгольские Степи. Мы с Лазаренко коллекционировали в истоках Малой Лены, а все свободное время препарировали птиц».

Это были тяжелые, переполненные работой дни. Все наши мысли и силы были сосредоточены на выполнении основной работы. Но тем и прекрасна работа натуралистов, что даже чрезмерная усталость приносит большое удовлетворение, так как почти всегда по собственной воле и желанию ее можно вознаградить заслуженным отдыхом.

По вечерам, когда возвращались наши ребята, мы сидели вокруг костра и пели песни. Это было одним из наших любимых таежных развлечений. Одной из самых популярных в нашем отряде была песня «Ой, да ты, тайга, тайга родная, раз увидишь, больше не забыть, ой, да ты, девчонка молодая, нам с тобой друг друга не любить».

В этой песне не было ни одного слова, которое не употреблялось бы в обыденной разговорной речи. Говоря словами Цвейга, ей оставалась недоступной «царственная сокровищница языка», в ней не было ни одной «затейливой пряжки чеканных сочетаний», в ней даже сильно хромали рифмы, но ни одна другая песня не- оказывала на нас такого глубокого эмоционального воздействия.

Просыпалась напряженная, как арфа, тишь души, радость и боль — все вырывалось наружу и создавало атмосферу чего-то очень значительного, глубоко лиричного и настоящего.

Слова песни были просты, как истина, и это была самая живая для нас, самая нужная и волнующая истина. Она будила воспоминания о родимом доме, рождала любовь к природе и человеку и вызывала тоску о прекрасном — о том прекрасном, которое проходит мимо.

Эта песня выражала для нас всю глубину настоящей поэзии, проявлявшейся не столько в словах, сколько в музыке и во всей обстановке; той настоящей поэзии, сущность которой Фет выразил в следующих словах: «Не знаю сам, что буду петь, но только песня зреет».

Кто-нибудь успевал приготовить оленьи шашлыки. Для этого срубалось несколько ивовых веточек, от которых отделялась кора. На эти белые палочки нанизывались кусочки мяса, которые посыпались солью, а палочки ставились в жар костра. Вскоре начинал сочиться и падать в костер красный сок, и мясо постепенно «отбеливалось». Через пятнадцать-двадцать минут шашлык бывал готов.

Любили мы и очень редкое на нашем столе блюдо, которое на Байкале зовут уманом. Оленья нога бросается в костер; когда она слегка подрумянится, ее вынимают, разбивают вдоль на две половинки, и уман — костный мозг, от которого идет горячий пар, на столе. Мы с Никифоровым отдавали этому блюду особое предпочтение.

Еще одно наше удовольствие — работа над дневником. Мы забирались куда-нибудь повыше, выбирали среди зарослей стланика белую ягельную полянку. Наш уголок со всех сторон был открыт солнцу, и в полдень комары не осмеливались сюда залетать. Однажды раздался треск ветвей, и совсем рядом мы увидели медведя. Он уже заметил нас и стремительно шел наутек.

Вокруг любимые нами и всегда восхищавшие нас высокогорные ландшафты: бесконечные линии пологих холмов на западе, альпийская цепь хребта на востоке и множество зеленых речных долин далеко внизу, где в бинокль иногда удавалось заметить пасшегося у реки марала.

Мы лежали на мягком ковре из лишайников, ни о чем, как казалось, не думали и были совершенно довольны тем, что видели вокруг. В такие минуты мы бывали счастливы, почти как в юности. Здесь никогда, ни на мгновение мы не переставали верить, что жизнь прекрасна.

Мы брались за карандаши, привязанные шнурками к блокнотам, и писали эскизы так, как это делают пейзажисты. Старались понять окружающую нас природу, как можно точнее уловить ее характерные черты. Но это было непросто. Неисправимая восторженность лишала нас возможности правильно описать местность, и мы невольно допускали преувеличения. Читая написанное, замечали, что восприятие от наших описаний и восприятие от непосредственного созерцания природы заметно различны. Почти в любое наше описание незаметно вкрадывались черты типизации.

Мы старались писать о том, что наблюдали в спокойном состоянии и только собственными глазами. Как огня боясь типизации, ни разу не решились восстановить по памяти увиденные ландшафты.

За время работы мы хорошо изучили друг друга, и, не думаю, чтобы это было преувеличением, привязались друг к другу, как братья. В экспедиции, как в дороге, жизнь проходит в ускоренном темпе; события развиваются мгновенно. Когда мы собирались все вместе, что обычно случалось только на базовом лагере, нам всегда бывало хорошо — хорошо молчать и грустить, хорошо работать, скучать, веселиться.

Наша работа проходила в очень сложных условиях. В вершинах многих рек Байкальского хребта нет вьючных троп и перевалов. Здесь невозможно пользоваться ни одним из доступных для нас видов транспорта. Мы могли бы, конечно, и не посещать те места, где мы все же бывали, но у ребят просто не хватало терпения дожидаться того времени, когда на вооружении каждого отряда появятся вертолеты.

Но ни чудовищное количество гнуса, ни холода и дожди не сломили незаурядной энергии членов отряда и не пошатнули их любви к нашему скромному делу. Мы всегда будем горячо признательны друг другу за те прекрасные часы нашей жизни, которые мы провели вместе в тайге. И никогда, ни на что не сменяем беспокойную жизнь натуралистов.

Тем не менее работа в экспедиционном отряде — нелегкое испытание для человека. В жизни каждого отряда, как и в жизни каждой семьи, случаются не только приятные события. К счастью, эти события забываются очень быстро, а память отсеивает для жизни только такую правду, которая помогает каждому из нас чувствовать себя человеком.

Все мы больше всего мечтали о том, чтобы дольше прожить в горах и до конца понять то величественное шествие высокогорной природы, которое неизвестно почему так волновало нас.

Самые большие огорчения в этом походе нам приносил гнус — мошки и комары. Эти злобные твари способны любое удовольствие превратить в египетскую казнь. Трудно было тем, у кого кожа слишком восприимчива к укусам и имеет несчастье распухать. Особенно тяжело приходилось Велижанину — у него заплывали глаза после укусов мошки. Но мы были еще не самыми несчастными на земле — в горах пока что не было мокреца, казавшегося нам страшнее слепней, мошек и комаров, вместе взятых.

Мучили нас и постоянные ночные холода. За время нашего пребывания в истоках Левой Тонгоды не было ни одной теплой ночи. Накануне жаркого дня выпадал густой иней или обильная ледяная роса. В такие ночи палатка внутри покрывалась холодной влагой, и мы всю ночь дрожали от холода. И это было в последней декаде июля, когда днем стояла жара!

Донимали нас и дождливые дни, отнимая много времени и сил. Если дождь застигал нас в горах, спрятаться от него было некуда. Плащи с самого начала работали с постоянным усердием и даже после безобидного дождичка делали нас мокрыми насквозь — казалось, что они вбирали в себя влагу за километр вокруг. Велижанина особенно возмущал не тот факт, что плащи были скверными до последней степени, а что в них не было хотя бы одного непромокаемого кармана, в котором можно хранить дневники, спички и пленки — вещи, требующие постоянного и быстрого обращения.

Добрую половину времени у нас отнимало препарирование птиц. Мы часто завидовали геологам — у них обработка материалов в поле требовала несравненно меньше времени, сохраняя его для поисков, наблюдений и записей.

ПТИЦЫ ВЫСОКОГОРНОЙ ОБЛАСТИ

Основными объектами наших наблюдений по-прежнему оставались высокогорные птицы, о которых я еще так мало успел рассказать. До нашей экспедиции только двум исследователям посчастливилось изучать гольцовых и подгольцовых птиц Байкальского хребта. Еще в тридцатых годах здесь побывал известный всему миру орнитолог — Борис Карлович Штегман. Он спустился вдоль северо-западного побережья Байкала до мыса Котельниковского и оттуда прошел в центральную часть Байкальского хребта. Вторично здесь побывал ботаник Иркутского института биологии Леонид Иванович Малышев, увлекавшийся также и птицами.

Сделано много интересных находок, но впереди оставался непочатый край работы. Сильная расчлененность местности, бесконечные дожди в горах, возможность только пеших экскурсий превращает наблюдения за птицами здесь в тяжелый труд.

Фауна птиц высокогорий Байкальского хребта не очень богата видами, но местами буквально поражает огромной численностью особей. После безмолвной и редко населенной тайги открытые пространства подгольцовья кажутся убежищем всевозможной живности.

Там, где заросли кедрового стланика разнообразятся кустарниковыми березами и ивами, очень много птиц. Особенно оживленно высокогорье осенью, после короткого гнездового периода, когда вылетают из гнезд выводки пеночек — таловки и бурой, горных коньков, чечевиц и некоторых других птиц. Но такое обилие птиц, с которым могут поспорить самые лучшие птичьи места в межгорных долинах, наблюдается далеко не везде. Огромные пространства щебнистых каменных тундр и большие массивы кедрового стланика мало пригодны для обитания птиц.

При первом знакомстве с высокогорными птицами кажется, что они очень осторожны и уже давно знакомы с человеком. Добыть птицу в зарослях стланика или карликовой березы не так-то просто. Многие птицы удивительно подвижны. Они постоянно перемещаются с ветки на ветку, и вы не успеваете еще поднять ружье, как птичка уже перепрыгивает на соседний куст.

Убитую птицу трудно найти в густом кустарнике или в высоких травах субальпийского луга. Приходится долго выбирать удобный момент для стрельбы, заранее точно рассчитав, куда должна упасть жертва.

По крутым склонам гор передвигаться очень тяжело — птица в одно мгновение перепархивает на соседний куст, а вам приходится еще долго карабкаться за ней по россыпям и скалам. Вы забираетесь на вершину скалы, где только что были слышны птичьи голоса, но их там уже и след простыл. К полдню ноги отказываются служить коллекционеру, а его плотная фанерная коробка еще наполовину пуста. Все эти трудности добывания птиц и создают впечатление их особой пугливости.

Это не совсем верное первое впечатление усугубляется поведением горных японских коньков — одной из наиболее обычных птиц Байкальского хребта. Взрослые коньки перед приближением человека поднимаются в воздух и летают вокруг, издавая громкие крики. Они подпускают вас довольно близко, временами как бы повисают в воздухе, но остаются недоступными для слабенького полузаряда. Тем не менее их легко добывать, если они сидят на самых маковках стланиковых ветвей и видны еще издали.

За два года работы на Байкальском хребте наша экспедиция обнаружила около сорока видов пернатых обитателей высокогорной области. Все горные птицы исключительно интересны, образ жизни многих из них чрезвычайно своеобразен и совершенно не изучен.

Одну из наиболее характерных групп горных птиц составляют собственно высокогорные виды, настоящие альпийцы. Они живут только выше границы леса, и лишь те из них, которые остаются зимовать, после того как выпадает глубокий снег, откочевывают в леса, иногда достигая берегов Байкала. Эти виды горных птиц проникли в Прибайкалье из разных мест: родина одних находится в Тибете, другие — выходцы с северных окраин Азии.

Горный японский конек, краснобрюхая среднеазиатская горихвостка, альпийская и гималайская завирушки — вот, пожалуй, и все представители Центральной Азии, сумевшие проникнуть на Байкальский хребет. Иногда встречается на Байкале одинокий крупный кулик, за свою «нелюдимость» и отчасти большую редкость получивший имя бекаса-отшельника. Называют его также горным дупелем. Но нам ни разу не удалось увидеть в северобайкальских хребтах этого кулика, и пока следует воздержаться от введения его в местную фауну в качестве гнездящегося вида.

Жизнь большинства из «тибетцев» связана с камнем. Здесь, на россыпях или скалах, они строят гнезда и продолжают свой род. И только конек предпочитает смешанные негустые заросли стланика, березок и ив среди влажных, открытых участков. Именно эта его особенность невольно наталкивает на мысль о различном происхождении этой в общем довольно монолитной группы альпийцев.

К этой же группе птиц следует отнести и так называемых арктоальпийцев — птиц, пришедших к нам из полярной тундры. В настоящее время эти птицы живут или в тундре Крайнего Севера, или высоко в горах, проникая на юг до Алтая и даже Монголии. К ним относятся белая и тундряная куропатки, рогатый жаворонок, или рюм, — интересная небольшая птичка с двумя рожками на голове, и кулик величиной с дрозда, которого почему-то называют глупой сивкой.

Рюм до сих пор не найден на Байкальском хребте ни одним из орнитологов; не видели его здесь и мы. Он довольно обычен на противоположном берегу Байкала, в Баргузинских горах и на гольцах полуострова Святого Носа. Возможно, что в северной части Байкальского хребта, где гольцы занимают широкие пространства, рюм все же гнездится. Он занимает открытые щебнистые склоны, в то время как куропатки прячутся в зарослях кустарников, предпочитая березки и ивы.

В классической зоогеографии принято считать, что все эти птицы проникли так далеко на юг в период четвертичного оледенения. Ледник давно отступил, куропатки и рюм продвинулись вслед за ним до берегов Ледовитого океана, но часть мигрантов закрепилась на новых местах, найдя подходящие условия для жизни в высокогорной области.

Ко второй группе птиц относится сравнительно немного видов. В Прибайкалье эти птицы живут преимущественно в гольцах, но часть из них находит благоприятную обстановку и на берегах Байкала. Замечательный ботаник Михаил Григорьевич Попов, нашел на берегах Байкала много интересных видов растений, которые, по его мнению, спустились сюда с гольцов. Он очень удачно назвал их сниженными альпийцами. Такими же сниженными альпийцами на берегах Байкала являются птицы второй группы. К ним мы относим горбоносого турпана, горную трясогузку, щура и некоторых других.

Байкал лежит на высоте всего четыреста пятьдесят пять метров над уровнем моря. Огромное скопление влаги в байкальской впадине резко понижает температуры воздуха летом, что создает возможность для существования на берегах озера альпийских растений и животных. По существу Байкал — альпийское озеро, на его берегах можно встретить типичные альпийские ландшафты.

Во многих местах байкальские мысы покрыты зарослями кедрового стланика. Золотистый рододендрон часто растет почти на уровне Байкала. Вместе со стлаником сюда спускается щур. По берегам Байкала разбросаны небольшие озера, напоминающие высокогорные озера каровых впадин — в них выводят своих белощеких утят центральноазиатские горбоносые турпаны.

К третьей группе высокогорных птиц можно отнести только одного каменного дрозда — замечательно красивую и своеобразную птицу, распевающую свои лирические песенки на самых вершинах скал. Он живет и на берегах Байкала, и на равнине, но обязательно там, где есть скалы. Распространение этой птицы не зависит от высоты над уровнем моря — по выражению орнитологов, оно связано с вертикальным расчленением рельефа.

И, наконец, последняя группа птиц оказывается здесь наиболее многочисленной. Бурая пеночка, краснозобый дрозд, соловей-красношейка, обыкновенная чечевица, желтоголовая трясогузка, сибирская горихвостка, полярная овсянка, кулик-перевозчик, кулик-черныш, оляпка — все эти виды птиц живут на Байкале в равнинной или горной тайге, иногда в широких речных поймах. Но и здесь, выше границы древесной растительности, они чувствуют себя как дома. Эти птицы проникли сюда, по-видимому, сравнительно недавно и собираются обосноваться здесь навсегда. Пройдут столетия, и некоторые из них станут настоящими альпийцами со всеми присущими им приспособлениями к суровой жизни в горах — к низким ночным температурам, сильным ветрам и очень высокой влажности.

Но ни одна из этих птиц не может оставаться в гольцах в течение круглого года. Даже известные своей оседлостью белые и тундряные куропатки вынуждены «уходить» от снегов и бескормицы в более низкие части гор.

Зимой гольцы мертвеют, жизнь там замирает на долгое время. Спят в своих норах бурундуки и тарбаганы, покидают горы северные олени, спускаясь в сосновые ягельные боры, откочевывают поближе к лесу зайцы и полевки. Но весной, в апреле, с первыми, еще слабыми лучами солнца вылезают из берлог медведи, возвращаются на родину горные вьюрки и краснобрюхие горихвостки, одна за другой появляются все новые и новые птицы.

И вот уже снова поднимаются на гольцы табунки северных оленей, и снова в горах, на большой высоте, среди скал, россыпей и горных тундр начинается прекрасная, увлекательная жизнь, идущая вопреки морозу и снегам, встающая перед нами во всей своей дикой прелести, во всем многообразии.