В горах северного Прибайкалья

акое огромное облегчение испытывает наш отряд, когда после длительного периода ненастья, после утомительно пасмурных, холодных и дождливых дней приходит на берега Байкала хорошая погода.

Сегодня впервые за последние десять дней из-за Байкальского хребта не выползают тучи, впервые нет ни холода, ни дождя, ни тумана.

Высоко над вершинами гор иногда появляются небольшие золотистые облачка, которые легко подхватывает ветер и плавно несет к восточным берегам озера, но вскоре рассеивает их над Байкальской впадиной. И только вдали, за озером, над длинной грядой баргузинских вершин уже висят неизбежные, давно знакомые нам кучевые облака, сегодня крутые и плотные, как белый каракуль.

И больше нигде, ни в одном уголке непостижимо громадного небосвода ничто не нарушает стозвучную гармонию синего цвета — от почти белесого у самого горизонта до густо-синего в зените. Озеро отражает цвет неба в зените и поэтому кажется чрезвычайно ярким, несравненно более ярким, чем небо у горизонта. Оно такое же синее, как лепестки аквилегий.

Наша легкая и быстрая моторная лодка свободно рассекает воду. Озеро сегодня очень спокойно; мы хорошо видим, как вокруг носа лодки возникает на воде множество слабых всплесков, напоминающих волны от лопающихся пузырьков воздуха. Может показаться, что эти всплески рождаются брызгами от двух стремительных и высоких носовых гребней, падающих вдоль бортов. Но только при внимательном наблюдении за этими блестящими концентрическими бороздками нам удалось понять причину их появления.

Крошечные живые существа, невидимые из лодки простым глазом, сотнями бросаются врассыпную при нашем приближении, У нас в отряде нет ни одного гидробиолога, и мы до сих пор не знаем, к какой группе животного царства принадлежат эти загадочные организмы. Они покрывают поверхность озера на большом протяжении.

Впереди виден высокий скалистый мыс Цаган-Марян. Восторженные рассказы о нем, как об одном из живописнейших уголков Байкала, мы слышали еще задолго до нашего путешествия. Где-то здесь, в скалистых, отвесных берегах, в районе одного из немногих, не потерявших своего былого значения тюленьих лежбищ, находится пещера, известная среди местных охотников и рыбаков. В период высокого уровня воды в эту пещеру будто бы забираются нерпы, где их подкарауливают и ловят охотники, перегораживая выход из пещеры прочной сетью.

Наше внимание привлекло небольшое стадо тюленей. Звери держатся кучкой впереди нас и явно направляются к ближайшему мысу, где, по-видимому, собираются совершить вылазку на прибрежные камни.

Лодка вылетает на то место, где только что плавало стадо нерп, но все головки моментально исчезают под водой. Через несколько секунд вокруг лодки появились крупные темные звери, но, увидев нас, мгновенно исчезли снова, круто изгибая широкие блестящие спины. Когда это место остается далеко позади, тюлени снова собираются в стадо, и нам еще долго хорошо видны их лоснящиеся на солнце головы, черные и круглые, как шары.

Цаган-Марян уже совсем близко. Живописность этих безлюдных мест, подчеркнутая прекрасной погодой и нашим превосходным настроением, кажется неповторимой.

Высокая, обрамленная лесом скала почти отвесно обрывается в озеро. У ее подножия лежат огромные глыбы камня, гладко обточенные прибоем. Скалы и камни во всех направлениях иссечены множеством больших и малых трещин, местами зияющих в виде глубоких ниш. Между скалистыми мысами плавно врезаются в сушу несколько удобных для стоянки бухточек с берегами, сложенными мелкой галькой. Уже потом, высадившись на берег, мы обнаруживаем, что среди круглых и плоских камешков встречаются белые и розовые зерна кварца, искусно отполированные водой.

Внезапно из-под скалы выскакивает выводок крохалят, в котором всего четыре утенка. Быстро и шумно хлопая крыльями, крохалята бросаются в разные стороны. Два из них устремляются к центру озера, оставляя за собой на воде длинные полосы из пузырей воздуха, два других подплывают к камням и скрываются под водой в расселинах скал.

Это выводок большого крохаля. В северном Прибайкалье помимо большого крохаля гнездится длинноклювый крохаль и изредка встречается крохаль луток. Правда, лутки найдены нами только в широких межгорных впадинах в поймах крупных рек. На берегах же Байкала чаще встречаются выводки длинноклювого крохаля, в то время как большой крохаль, обычный здесь на весеннем пролете, летом попадается значительно реже.

Желая выяснить, куда могли исчезнуть утята, мы подъезжаем вплотную к скале и вдруг видим ту самую знаменитую пещеру, о которой так много слышали раньше. В камнях выбита волноприбоем просторная ниша, которая через четыре метра от входа превращается в узкую щель. Затем пещера снова расширяется и идет в глубину еще на четыре метра, имея здесь около метра в ширину. Высота этого туннелеобразного прохода вполне достаточна для того, чтобы в нем мог свободно поместиться человек.

Из глубины пещеры доносятся странные звуки: как будто с большой высоты падают в воду крупные и тяжелые капли воды. Оводов пытается втиснуться в узкую щель, и тогда в пещере кто-то ворочается, там слышится легкое постукивание камней. В тот же миг громко всплескивает вода, и мы видим, как вдоль прохода, распластавшись изо всех сил и вытянув вперед шею, под водой плывет крохаленок. Он напрягает все силы, чтобы остаться незамеченным, но мы наблюдаем за ним, как в аквариуме. Размером он со среднюю утку. Подплыв к скале, плотно прижимается к камням, пытаясь стушеваться в их нишах, и потом быстро скрывается за выступом мыса.

В одном из наиболее удобных и живописных заливчиков мы подплываем к берегу и вытаскиваем лодку на гальку. Нужно быстро сварить обед и отправляться в экскурсию для ознакомления с окрестностями Цаган-Маряна.

Через час мы поднимаемся по крутому остепненному склону на вершину Цаган-Марянского мыса и вскоре уже стоим на последнем выступе скалы.

Перед нами лежит Байкал во всей своей неизъяснимой прелести. Сегодня благодаря хорошей погоде и полнейшему штилю он кажется неповторимым. Несколько сизых чаек с черными концами белых крыльев плавно и не спеша уходят своей воздушной дорогой куда-то в северную сторону. Они летят высоко над Байкалом и далеко под нами, а в воде также плавно и не спеша скользят их отражения.

Далеко, в другом конце озера, лежит полуостров Святой Нос. До него около сорока пяти километров, но вершины и распадки его уникального горного ансамбля видны превосходно. На его темном фоне едва различимыми матовыми пятнами виднеются Ушканьи острова. Они лишь слегка приподнимаются над водой.

Над вершиной Цаган-Маряна вьются чеглоки, несколько раз пролетает пустельга и со стремительными криками проносятся белопоясничные стрижи. Где-то высоко в скалах их гнезда. Дорогой чаек важно дефилирует белоголовая скопа, а над вершинами лиственниц бесшумно проплывает на неподвижных крыльях черный коршун. В районе Цаган-Марянского мыса невольно бросается в глаза обилие дневных хищных птиц.

Через несколько часов лодка снова легко скользит по воде, увозя нас все дальше на юг и все ближе к мысу Покойники. Дорогой мы добыли несколько интересных куликов. Охота на куликов с лодки очень увлекательна и дает возможность получить обильный и очень полный научный материал. Разумеется, что вне научных целей такая охота вряд ли допустима. Кулики близко подпускают лодку, а потом поднимаются и летят над водой невдалеке от берега. В этот момент очень удобно перекрыть их путь снопом дроби. При такой охоте можно заранее рассмотреть в бинокль сидящих на берегу птиц и выбрать для коллекции только тех из них, которые отсутствуют или еще недостаточно полно представлены в ней.

Самыми обычными из куликов в полосе побережья оказались перевозчики. Их легко опознать в полете и сидящими на берегу. На земле они оригинально выделывают свои бесконечные реверансы, а поднимаясь в воздух, так характерно кричат, что их, даже при недолгом знакомстве, трудно спутать с другими птицами. Этих куличков выдает также особый стиль полета и белая полоска вдоль расправленного крыла. Перевозчики гнездятся на берегах Байкала, почти на всех крупных и мелких реках; в Прибайкалье они настоящие ландшафтные птицы.

Кроме перевозчиков на берегах Байкала можно увидеть фифи, чернышей, больших и пепельных улитов, белохвостых песочников, малых зуйков и мородунок — интересных куличков с загнутыми вверх клювами. В начале августа все эти виды куликов начинают перемещаться к югу.

Байкальская впадина на севере переходит в Верхне-Ангарскую котловину, на юге — в Тункинскую долину, образуя длинный и удобный пролетный путь для многих видов птиц. Несмотря на бедность местных форм гнездящихся куликов, осенью на Байкале можно наблюдать около тридцати видов этих околоводных птиц.

Весной, в разгаре пролета куликов, северный Байкал еще покрыт льдами, и поэтому многие виды птиц огибают его с востока и запада, но осенью почти все кулики летят вдоль берегов Байкала. В это время здесь появляются камнешарки, песчанки, избегающие этих мест весной. Нам удалось добыть для коллекции сравнительно редкие виды этих птиц: кулика-острохвоста, грязовика, красно-зобика, кроншнепа-малютку и некоторых других.

Вечером мы высадились на берег в районе местечка Покойники и здесь на зеленой лужайке поставили палатку. Поселок Покойники — это пять домиков, тесно сплотившиеся у самого берега озера; в них живут и работают сотрудники метеорологической станции. Вокруг поселка приветливая лиственничная лесостепь. Это как-то не вяжется с мрачным названием поселка. В километре от станции круто взмывают к небу восточные склоны Байкальского хребта. Отдельные участки склонов и гребни водоразделов не покрыты лесом, между скалами видны обширные маряны.

Нам навстречу выходит высокая седая женщина, очень живая и энергичная, с доброй, приветливой улыбкой. Это научный сотрудник зоологического института Мария Николаевна Дубинина, уже не первый год проводящая здесь очень интересные гельминтологические исследования. Нам особенно приятно встретиться в этой глуши с человеком, работающим в смежной и близкой нам области зоологии.

ВОКРУГ ПОСЕЛКА ПОКОЙНИКИ

Утром 9 августа мы разошлись в разные стороны, желая ознакомиться с птицами соровых озер и лиственничных лесов.

Я отправляюсь к небольшому озеру, затем дохожу до подножия Байкальского хребта и к полдню уже возвращаюсь домой.

Мне не удается найти или увидеть здесь ничего интересного. В лесу встречается множество дубровников, белошапочных овсянок, гаичек-пухляков, поползней, сибирских мухоловок и пятнистых коньков — все виды птиц, которые наиболее обычны в прибрежных лиственничных лесах северо-западного побережья Байкала. Озеро севернее метеостанции вряд ли может произвести впечатление на орнитолога — слишком уж оно безжизненно. Обойдя его вокруг, я поднял только одного большого улита.

В четыре часа дня мы отправились на лодке к южному озеру. Воспоминания об этой экскурсии сохранятся в нашей памяти, по-видимому, на всю жизнь.

Озеро похоже на многие другие прибрежные соровые озера; большинство из них образовалось в результате постепенного перегораживания заливов галечниковыми косами. Многие соровые озера отгорожены от Байкала косами всего по нескольку метров шириной. Это озеро по своей биологии резко отличалось от многих других соровых озер и напоминало бормашевое соровое озеро мыса Большой Солонцовый.

У противоположного берега сбились в плотную стаю десятки уток; среди них еще много не поднимавшихся на крыло. Как только мы вышли на береговой вал, с озера снялись несколько куликов фифи и с громкими криками помчались над водой.

Мы выходим на берег озера и начинаем огибать его; среди птиц начинается настоящее столпотворение. Со всех сторон и прямо у нас из-под ног вылетают всевозможные кулики и с разнообразными криками, кряками и свистами уносятся в разные стороны. Фифи и большие улиты летят над озером; некоторые из них садятся на противоположном берегу, другие перекочевывают на Байкал. Бекасы и лесные дупели летят по направлению к берегу и исчезают за вершинами лиственниц.

Мы пробираемся вдоль берега, преодолевая невысокие заросли осок. Первым очень удачным боковым выстрелом я убиваю большого улита и тут же бью из левого ствола по неосторожно приблизившемуся бекасу, и он безвольным комочком валится в воду. Большого улита я запихиваю в кулек и кладу в коробку, а бекаса, который упал в воду невдалеке от берега, решаю подобрать на обратном пути.

Дальше стрельба идет не так гладко. Кулики поднимаются группами, по нескольку штук одновременно, мы не сразу решаемся стрелять, волнуемся, торопимся и часто стреляем, когда птица уже слишком далеко.

Тем временем мы подходим к противоположному берегу озера с обкошенными берегами, куда то и дело садятся испуганные нами кулики. Начинается что-то совершенно невообразимое. Целыми партиями, по десять-двадцать штук одновременно, кулики вырываются прямо у нас из-под ног, долго кружатся над озером, проносятся рядом с нашими головами, и многие из них снова садятся где-нибудь поблизости.

Мы с Никифоровым заколлекционировали уже около десяти птиц, среди которых немало редких видов, но и патронташи уже значительно опустели, так как в среднем на каждую птицу ушло почти по четыре патрона.

Мы решаем не огибать озеро вокруг, а пройти тем же берегом еще один раз. Куликов теперь поднимается значительно меньше, чаще всего они вылетают поодиночке, и наши результаты быстро исправляются. Мы добыли еще около десятка азиатских бекасов и лесных дупелей, почти не делая промахов. Среди куликов здесь наиболее многочисленны фифи, азиатские бекасы, бекасы-барашки, лесные дуиели, большие улиты и черныши. Оба вида бекасов встречаются примерно в равном количестве, лесных дупелей значительно меньше.

На озере держатся в основном те виды куликов, которые предпочитают кормиться по заросшим берегам озер, на скошенных заливных лугах и болотах. Кулики, находящие пищу на галечниковых, песчаных или илистых берегах рек и озер, такие, как перевозчики, мородунки, пепельные улиты и другие, избегают этого озера.

Мы подошли к тому месту, где я убил первого бекаса. Пришлось раздеваться и лезть в озеро, вода в котором очень холодная, но все же несколько теплее, чем в Байкале. Когда я взял в руки лежащего на воде бекаса, я был буквально ошеломлен тем, что мне пришлось увидеть. От птицы остались одни перья, кости и обрывки кожи — все мягкие части были выедены бокоплавами, плотно облепившими то, что оставалось от птицы.

В озере водится огромное количество гаммарид — рачков-бокоплавов, которых местные жители называют бормашом, а озера, в которых они встречаются, — бормашовыми. Зимой в таких озерах добывают огромное количество бокоплава, необходимого для ловли рыбы на удочку подо льдом. На бормаша прекрасно ловится омуль, черный и белый хариус, иногда сиг. Рачков используют в основном для приманки — их горстями бросают в лунки, привлекая рыбу в нужное место. На крючок же рачков надевают редко, предпочитая обходиться так называемой обмоткой — имитацией бормаша из цветных ниток.

Невдалеке от Усть-Баргузина, на перешейке полуострова Святой Нос, известна цепь бормашовых озер, где добывается очень много рачков, которыми снабжаются рыбаки чуть ли не всего северного Байкала.

ВВЕРХ ПО РЕКЕ СОЛНЦЕ-ПАДЬ

Тропа, ведущая от Байкала к верховьям реки Солнце-Падь, начинается от поселка Покойники. Вначале она идет наискосок к подножию Байкальского хребта. Там, где тропа пересекает прибрежные лиственничные леса, она очень красива, а на некоторых участках так ровна и чиста, что напоминает дорожку в парке. Это, несомненно, одна из лучших троп на Байкальском хребте; по ней группы туристов переваливают с Байкала на Качуг.

Через час пути мы подходим к долине реки Солнце-Падь, пересекаем ее сухое русло и поднимаемся по склону вдоль левого берега. Дорогой встречается несколько бурундуков, белка и множество горластых кедровок. Эти пестрые, необыкновенно шумные и суетливые птицы кричат на самые разные голоса. Чаще всего они издают резкое и грубое карканье, которое обычно сопутствует появлению человека, зверя или враждебной кедровкам птицы. При виде пролетающего канюка кедровки бросаются на него целой сворой и долго раздраженно кричат. Иногда мы слышим однотонный протяжный звук — если уметь воспроизводить этот звук, птицы хорошо реагируют на него, как на манок. Но иногда трудно поверить, что слышимый голос принадлежит кедровке. Сперва раздаются звуки, несколько напоминающие воркованье козодоя, они повторяются одинаковое число раз и заканчиваются чем-то вроде мяуканья кошки.

Кедровки усиленно обивают стланиковые и кедровые шишки, их подъязычные мешки переполнены орехами.

В долине реки Солнце-Падь встречаются гигантские кедры по нескольку обхватов в окружности. Повсюду обилие кедровых и стланиковых шишек. По краям тропы мы собираем бруснику, а невдалеке от перевала выходим в заросли душистой смородины.

Река Солнце-Падь течет в глубоком каньоне, со всех сторон обрамленном огромными скалами с зазубренными вершинами. Из-под них растекаются вниз огромные каменные осыпи. По этим россыпям часто проходит тропа.

Говорят, что первоначальное название пади — Солонцовая, но нам больше нравится ее настоящее название Солнце-Падь, хотя, как уверяют знатоки, это название и не имеет никакого смысла. Зато сколько в нем прелести, тайны и еще чего-то неизъяснимо прекрасного.

Кажется, что перевал уже совсем рядом. Видны последние грани гор, но как только отряд поднялся на очередной гребень, становится видным новый участок подъема. Так повторяется несколько раз.

С утра резко меняется погода, небо затягивается черно-серым пологом облаков. Это нам нравится — не так жарко подниматься в горы. Подъем тяжел и утомителен. Мы часто и подолгу отдыхаем, особенно на крутых участках. Ноги наливаются свинцом и отказываются повиноваться. Уже потом, вечером, когда пошел дождь, мы поняли, что попали в тяжелое, переходное время с резким изменением давления перед длительным периодом дождей.

Дождь застает нас в получасе ходьбы от перевала, на берегу небольшого ключика, под двумя большими сибирскими кедрами. Он вряд ли окончится до темноты, и мы устраиваемся на ночлег. Под защитой махровых хвойных крон паши специально экспедиционные плащи уже не представляют для нас большой опасности.

Обстановка вокруг романтична и своеобразна. Огромные стволы кедров и их могучие корни, заваленные толстым слоем мягкой хвои, напоминают о чем-то нереальном. Под гущей хвои, пучкастой и длинной, легко найти место, куда не проникает ни капли дождя. Окружающее настраивает на размышления и лирику. Мы вспоминаем строчки забытого стихотворения Н. А. Холодковского, знаменитого переводчика «Фауста», большого зоолога и поэта, строчки посвященные маленькому горному цветку горечавке. Кончается это стихотворение словами, очень точно передающими чувства, которые наполняют человека, оказавшегося высоко в горах.

Простые, безыскусственные слова этого стихотворения, которое мы любим петь на свой мотив, хорошо гармонируют с суровой прелестью высокогорных ландшафтов и с нашим настроением.

Приближаются день и час, о которых мы мечтаем уже два года. Через несколько дней мы будем в истоках реки Лены, где бывали лишь очень и очень немногие. Завтра утром должны выйти в долину Лены, а еще через день или два увидим рождение реки, самые первые метры одной из самых больших рек земного шара. Начать аб ово, как говорили латинцы, познать начало начал — такова одна из наиболее сильных сущностей человека.

Темнеет. Шумят мощные кроны кедров. Всю ночь идет не очень сильный дождь, но на нас он почти не попадает, и вскоре мы уже засыпаем, успокоенные далеким шумом махровой хвои.

К ИСТОКАМ ЛЕНЫ

Ровно через полчаса после начала пути мы поднимаемся на перевал к Лене. Перед глазами открывается незабываемая картина — широкая долина реки лежит у наших ног. Немного левее выхода тропы на перевал выложен небольшой гурий, но от него не видно всей панорамы. Мы проходим еще метров сто влево до открытой каменной осыпи, откуда вся долина реки видна превосходно.

Огромной белой дугой лежит перед налги таежная река. Отсюда хорошо видны три протоки, из которых ближайшая сильно заросла, и вода в ней почти неподвижна. Правее все три рукава сливаются вместе; порывы ветра доносят оттуда мощный гул воды, бегущей по перекатам.

В пойме реки видны густые заросли кустарников, а выше, по пологим отрогам гор, стелится кустарниковая березка среди редких лиственничных лесов. Открытые участки гор кажутся белыми от оленьих лишайников. Еще выше по сглаженным увалам растет кедровый стланик, лиственница, а местами видны кедрово-еловые леса.

За перевалом, невдалеке одно от другого, сверкают два небольших озерца. С ближайшего озера доносятся голоса бурых пеночек. Над озером с криками носятся два кулика-черныша и одпн перевозчик. Кругом на разные голоса переговариваются кедровки — их, как и везде, где есть шишки, очень много.

Не раз мы поднимаемся на перевалы и взбираемся на гребни прибайкальских гор, и снова и снова на каждом новом перевале мы ощущаем какую-то особенную торжественность и взволнованность. Завершается круг почти неудержимых стремлений, и вдруг, в одно прекрасное мгновение, взору открывается то, что давно уже рисовало вам ненасытное воображение. Человек жаждет простора, и здесь, на перевалах и на вершинах, он находит наконец его в самом первозданном облике.

Достижение перевала — событие исключительной эмоциональной напряженности, апофеоз всего похода в горах. Трудно передать словами всю ту богатую гамму переживаний, то чрезвычайно цельное мироощущение, которое испытывает человек, завершив восхождение. Эти чудесные мгновения можно считать одними из самых важных и дорогих в жизни человека.

«Конечно, восторг и восхищение будут прежде всего связаны с восхождением. При восходе является непреодолимое желание заглянуть за возносящиеся перед вами высоты. Когда же вы идете вниз, то в каждой уходящей вершине звенит какое-то «прости». Потому-то так светло не только идти на вершину, но хотя бы мысленно следовать этим путем восходящим», — писал вдохновенно влюбленный в горы Николай Константинович Рерих. Мы должны быть признательны всему, говорил он, что хотя бы напоминает о вершинах, «о зовущем, о прекрасном, которое так нужно всегда».

Мы любим все времена года и все ландшафты земли. Но ни горизонты степи, ни величественная монотонность тайги, ни даже крутой и могучий характер Байкала никогда не увлекали нас так, как горы. Здесь, в горах, на вершинах и перевалах мы всегда ощущаем благодатный прилив сил. Мы достаем дневники, и самые нужные слова легко и просто встают друг за другом, и все, что мы пишем в это время, отмечено особой метой.

Когда впервые нам пришлось знакомиться с горами, многие из нас почувствовали разочарование. Горы, эти страшные, почти непроходимые нагромождения каменных громад, этот хаос холодных камней, кажутся не обязательными, не неизбежными, и это вызывает сомнение в разумности их существования.

И только потом, когда мы несколько раз поднялись на перевалы и побывали на нескольких вершинах и за внешней суровостью, пустынностью и молчаливостью увидели их прекрасную жизнь, мы поняли и полюбили горы.

На перевале пробыли довольно долго, около полутора часов. Здесь выяснилось, что Оводов забыл на месте ночлега свой фотодневник, в котором были ценные фотографические заметки. Ему пришлось вернуться назад, а мы в это время не спеша продолжаем любоваться далекими панорамами.

Это был первый перевал из пяти, которые нам пришлось преодолеть за четыре дня. Поход к верховьям Лены принес много неожиданного и стал для нас серьезным испытанием. Он лишний раз напомнил, что в горах никогда нельзя забывать о главных охотничьих заповедях: идешь на день — бери хлеба на три, всегда имей с собой топор, компас, носи спички в герметичной упаковке. Пренебрежение этими, казалось бы, не столько полезными, сколько традиционными истинами может привести к трагическому концу.

В горах северного Прибайкалья ориентироваться нетрудно — в случае потери направления нужно подняться на одну из вершин водораздельного гребня и осмотреться вокруг. На востоке, если вы находитесь на Байкальском хребте, или на западе, если на Баргузинском, вы обязательно увидите Байкал. Человеку, сколько-нибудь опытному, заблудиться здесь невозможно, но это не значит, что здесь негде плутать и потерять те несколько драгоценных дней, которые могут оказаться решающими.

Вера в невозможность заблудиться на Байкальском хребте, многолетний опыт путешествий по Прибайкалью и благополучные исходы всех походов настроили нас непростительно благодушно. Мы целиком доверились карте, чего ни в коем случае нельзя делать в горах в дождливую погоду.

Поход к верховьям Лены совпал с дождливым периодом конца лета — все дни похода почти непрерывно шел дождь. Начались ужасные наводнения; они принесли нам множество самых неприятных переживаний. Там, где на карте не было обозначено никакой реки, неслись стремительные потоки, а там, где был отмечен небольшой ручей, грохотали непроходимые стремнины.

Спуск с перевала оказался легким и быстрым, как большинство на Байкальском хребте в сторону Лены. Перейдя вброд протоки реки, наибольший из которых имел десять метров в ширину и сантиметров сорок в глубину, мы вышли на хорошую тропу левого берега реки, поднялись на невысокую террасу и по ней направились к истокам Лены.

Наше внимание привлекла хорошая разработанность долины реки, ее большая ширина почти у самых истоков, а также наличие террасы. Создается впечатление, что когда-то здесь бежал значительно более мощный поток воды.

День прошел без особых происшествий, Мы шли по хорошей тропе среди парковых лиственничников и сплошного моря кустарниковых берез. Тропа часто пересекала лужайки среди зарослей кустарников по золотисто-белому ягелю и дымчато-серому стереокаулюну. Эти лишайники господствуют здесь в напочвенном покрове и придают местности своеобразный колорит.

Мы надеялись дойти до истоков Лены в первые же сутки после перевала, но к вечеру этого дня подошли только к одному из ее правых притоков. Уже поздно, и пора думать о ночлеге.

Пока мы дружно подтаскивали к месту костра тяжелые лиственничные кряжи, начался дождь. Он не переставал всю ночь и только к утру как будто затих.

Утром 12 августа, кое-как обсушившись у костра после ночного купания, мы тронулись дальше и вскоре снова вымокли насквозь — каждый куст буквально насыщен, влагой и выливал на нас по полведра воды. Только перед сумерками мы добрались наконец до истоков Лены.

Главная цель нашего похода рядом. Два года мы мечтали об этой минуте. Мы поднимаемся по левому борту долины до того места, где уже нет воды, и, замкнув круг по сухому месту, пересекаем долину реки. Исток Лены найден. Она начинается невдалеке от перевала в плоской чашеобразной впадине среди сфагнового болотца с осокой, геранью, чемерицей, крошечными кустиками ив и кустарниковых берез.

Семь небольших ручейков шириной по десять-двадцать сантиметров и глубиной в три-пять сантиметров — такова река Лена у своего начала. Ручейки сливаются по двое, по трое и вскоре соединяются воедино. В этом месте Лена около метра в ширину и всего несколько сантиметров глубины.

Вокруг по увалам с эрозионно сглаженными вершинами растет кедровый стланик, всюду сползают по склонам черные россыпи, а между ними белеют пятна ягеля. Вдали виднеется редкий лиственничный лес.

Так, на высоте немногим более тысячи метров над уровнем моря, в десяти километрах от Байкала, среди невысоких увалов начинается эта река, носящая нежное женское имя Лена. Река, прорезающая с юга на север почти всю Сибирь, имеющая протяжение в 4270 километров, площадь бассейна в 2 425 000 квадратных километров, занимающая третье место по величине среди рек нашей страны, имеющая шестьдесят миллионов киловатт энергетических запасов и дельту, в двадцать раз превышающую дельту Волги! Великая сибирская река.

За последние два дня пути мы не встречаем следов человека и лошадей. Немногим выпадает счастье присутствовать при рождении Лены. Туристы идут на Лену по долине реки Солнце-Падь, пересекают ее и спешат на Качуг, не заходя в истоки. Охотники доходят до одного из правых притоков Лены и здесь по широкой впадине переваливают в долину реки Шартлая и затем спускаются к Байкалу. Геологи иногда посещают верховья Лены, но в этом году, кроме нас, здесь никто не бывал.

Мы вышли к последней одинокой лиственнице, которая видна ниже истоков, и взяли образцы шишек. Нужно идти к Шартлаю. Птиц почти не видно. Погода всю дорогу крайне неблагоприятна для наблюдений за птицами и их коллекционированием.

Рядом с истоком Лены, справа от нее. виден небольшой распадок, по которому во время сильных дождей бежит вода. Левее этого ключа к вершине горы идет хорошо заметная оленья тропа. По ней удобно подниматься вверх. Мы задерживаемся на вершине горы и еще раз осматриваемся вокруг. Далеко внизу среди болота белеют истоки Лены. Через несколько мгновений они скрываются за куполом горы.

Из зарослей стланика выходят три оленя — матка и два крупных олененка. Матка с одним олененком отходят на сто метров и останавливаются, глядя на нас; второй олененок взбегает на вершину соседнего гребня, застывает на нем красивым силуэтом и исчезает за горой. Оставшиеся олени не спеша спускаются к истокам Лены. Как только мы покинем эти места, они быстро найдут друг друга.

ОТ ЛЕНЫ ДО БАЙКАЛА

Благополучно завершив спуск к реке, мы внимательно изучаем карту и убеждаемся, что это река Рытая. По дну крутого и узкого распадка бежит бурный поток воды. Это не входило в наши расчеты — мы были уверены, что из истоков Лены сразу же попадем в Шартлап. По-видимому, нужно было пойти но распадку, расположенному немного левее.

Хорошая тропа ведет к вершине Рытой, и вскоре мы выходим к озеру, берега которого густо заросли осокой. Дальше тропа уходит в сторону от реки, заворачивая на перевал к Лене. Мы покидаем тропу, переходим вброд небольшой ключик и направляемся вдоль берега реки по старому курсу.

Тем временем приближается вечер — надо выбрать место для ночлега. Мы располагаемся под густой елью в надежде, что она защитит нас от дождя. Земля за эти дни глубоко промокла, в костер приходится подкладывать сырые ветви, так как хороших дров нет. Спали эту ночь очень плохо. Проснувшись среди ночи, я увидел свои сапоги, охваченные пламенем. Никифоров рядом с ними, он хватает их и пытается сбить огонь, и, когда ему удается это сделать, мы с ужасом видим, что один сапог носить уже будет нельзя. Еловые дрова трещат, забрасывая нас угольками, и мы боимся еще что-нибудь сжечь.

Ребята дремлют, уткнувшись головами в капюшоны штормовок, а ко мне сон больше никак не идет. Я думаю о нашей науке — о полевой зоологии, пытаюсь сопоставить ценность открытий в таких различных областях знаний, как биология и физика, а точнее, полевая экология животных и теоретическая ядерная физика. В ядерной физике большой поток исследований проходит на грани открытий, и самое маленькое открытие там не может остаться незамеченным. В полевой экологии животных можно сделать немало открытий, но, вероятнее всего, они останутся незамеченными. Они останутся незамеченными потому, что их материальная ценность по сравнению с открытиями в ядерной физике в настоящее время может оцениваться невысоко, хотя для каждого маленького открытия в нашей области работы требуются не меньшие способности и не меньшее напряжение сил.

Достигнуть вершины одинаково трудно в любой области науки, и особенно трудно в той, которая не находит широкого отклика и поддержки.

«Полагаем задачей достойной первого из первых ученых Общества назначить следующую тему для ученого труда первейших ученых: исследовать три вершка ближайшего к исследователю болота относительно растений и животных…

Вместо путешествий в отдаленные страны, на что так жадно кидаются многие, приляг к лужице, изучи подробно существа — растения и животных — ее населяющих в постоянном развитии и взаимно непрестанно перекрещивающихся отношениях организаций и образа жизни».

Эти слова профессора Московского университета К. Ф. Рулье стали знаменем многих зоологов мира. Понимая «лужицу» в более широком смысле, можно сказать, что эта задача крайне актуальна для огромных областей Сибири, животный мир которой еще недостаточно хорошо изучен. Но как часто мы сталкиваемся с людьми, непонимающими основных задач зоологии в Сибири и всячески стремящимися помешать развертыванию там фаунистических, зоогеографических и экологических исследований.

В пять часов утра начался сильный дождь, мы перебрались вплотную к стволу ели. Вдали от костра очень холодно, но приближать костер к ели опасно, так как могут загореться корни и нижние ветви. В тяжелом полусне, замерзая, мы провели остаток ночи.

Продукты вымокли и превратились в кашу. Остался единственный выход — не обращая внимания на дождь, двигаться вперед, дойти до какого-нибудь хорошо приметного места и попытаться сориентироваться по карте.

Между тем дождь усиливается, на небе не видно ни единого проблеска. Мы взвалили на плечи паняги с набухшими и отяжелевшими от дождя вещами и пошли прежним курсом, поднимаясь на свежую гарь. Здесь мы увидели первые признаки осени — листья на кустарниковых березках кое-где начинают желтеть.

Под проливным дождем отряд тяжело поднимается на перевал. Несмотря на то что мы все время находимся в движении, всем мучительно холодно. В полдень, окончательно продрогнув, мы делаем попытку развести костер, но эта затея не удалась — спички безнадежно отсырели. Мы стали стрелять из ружья, зарядив патроны кусочками влажной ваты, но разжечь огонь не удается.

С огромным трудом наш отряд преодолевает перевал и спускается в долину реки. Везде, со всех сторон слышится мощный рев разбушевавшейся воды. Падь, по которой мы идем, сплошь затоплена водой. Сперва все идем по колено в воде, но ее становится все больше и больше, и вскоре мы вынуждены перевесить патронташи на шеи.

Нужно немедленно предпринять что-то решительное — очень скоро любое действие будет уже бесполезным. Возвращаться назад, к перевалу, вряд ли целесообразно — вода стремительно прибывает. Мы решили пересечь дно долины и подняться на ее правый склон. Но когда почти достигли подножия склона, увидели, что он отрезан от нас огромным потоком воды, переполнившим старое русло. Только в самом узком месте, если его удастся найти, можно пересечь поток.

Мы идем по обширному болоту, нащупывая под водой кочки; соскакивая с них, погружаемся в воду по грудь. С большим трудом преодолев поток, вышли на трону, идущую по склону, но и здесь приходится идти по колено в воде. Все, решительно все — и стволы деревьев, и почва, а особенно лишайники и мхи, и даже, кажется, камни — насквозь пропитано влагой. С гор по самым незаметным ложбинкам с диким грохотом, сливающимся в сплошной неясный гул, рушатся вниз белые водопады. Наводнение достигает апогея.

К вечеру отряд подходит к реке, вырывающейся из бокового распадка, но все попытки преодолеть ее не имеют успеха. Мы отходим назад, выше по склону, и останавливаемся под большим кедром. Разрядив несколько патронов, мы кладем вату прямо на порох. Оводов стреляет в мох, но вата улетает куда-то в сторону, и найти ее не удается. Тогда Оводов стреляет в кепку, но вата пробивает в вей большую дыру и снова исчезает. Тогда приходится стрелять в кепку, заложенную в капюшон плаща, — опыт удается: в наших руках оказывается драгоценный комочек тлеющей! ваты. Но раздуть огонь оказалось делом нелегким. Пришлось испортить еще около десяти патронов и сжечь несколько ценных пленок, пока удалось развести спасительный огонек. Мы боимся поднести к нему руки — они так трясутся, что могут случайно разрушить разгорающийся костер.

За ночь мы не успеваем полностью обсушиться, но все же удается унять жуткую дрожь, которая не покидала нас весь предыдущий день.

Утром поднимаемся к вершине гребня в надежде увидеть Байкал, и вскоре он перед нами — вдали, вправо от пади, виднеется серая полоска Байкала. Мы спускаемся в падь и вдоль реки, которую вчера не сумели преодолеть, идем к перевалу и вскоре уже стоим над одним из левых притоков Шартлая.

Наконец, впервые за много дней, на небе разверзается черная мгла. Выглядывает солнце. Но мы так долго ждали его, что оно не приносит нам ожидаемой радости.

Мы останавливаемся на отдых, снимаем с себя все: сапоги, плащи, штормовки, рубашки — и вешаем их сушить на кусты стланика.

Никифоров пытается причесать свои волосы. Они у него пышные и курчавые, и он редко употребляет расческу. Обычно он запускает в свою шевелюру пять пальцев, проводит ими несколько раз ото лба к затылку — и прическа готова. Но сейчас пальцы не проникают внутрь — волосы плотно прилегают к голове, они жесткие и слипшиеся. Тогда Никифоров вспоминает, что у него в кармане должна быть расческа. Он лезет в карман и среди мокрых и ржавых вещей нащупывает кусок поломанной расчески. В следующий раз буду брать алюминиевую, говорит Никифоров. Он проводит ей несколько раз по волосам, но когда смотрит на расческу, видит в ней пучок волос. Он вышвыривает их и еще раз снова причесывается, и снова вырывает ворох ослабшего и иссекшегося волоса.

Я смотрю на его ноги. Пальцы на них сильно разбухли и побелели от беспрерывного пребывания в воде. Я с удивлением вижу, что комары, впившиеся в них, не причиняют боли. Мышцы его рук и шеи заметно опали, но ноги «потолстели», и кажется, что кожа на икрах и с внутренней стороны у коленок готова лопнуть от распирающих ее мышц.

Пржевальский говорил, что путешественником надо родиться. Я совершенно уверен в том, что и Никифоров, и Оводов, а также Велижанин, Карамышев и Лазаренко родились путешественниками. В самые тяжелые дни наших экспедиций ни один из них никогда не падал духом.

Мы стоим высоко над Байкалом, на краю Обручевского сброса, у одного из левых притоков реки Шартлая. Над нами сияет солнце, а внизу лежит густая пелена тумана. Полоса тумана охватывает часть Байкала, простираясь километров на десять от берега и занимая пространство от Шартлая до мыса Покойников. Мы начинаем спуск к туману.

Сверху туман напоминает море, встревоженное крупной! мертвой зыбью, но только волны этого моря белы, как снег. В расположении волн не заметно того безукоризненного порядка, какой мы привыкли видеть в чередовании волн Байкала. Белые гребни вздымаются высоко вверх, круто изгибаются к северу и обрываются вниз мириадами брызг. Кажется, что сильный порыв ветра с трудом срывает с тяжелых волн белые гребни. Очертания волн тумана изменяются так медленно, будто сильно разбушевавшееся море внезапно застыло по воле провидения, да так и замерло, затаив» дыхание.

Вскоре мы входим в туман и выходим на берег озера. Туман уже не кажется ни белым, ни неподвижным. Множество крошечных капелек воды быстро проплывает в южную сторону. Видимость не более пятидесяти метров, но и на этом расстоянии очертания предметов сильно расплывчатые.

Все говорит об огромной густоте тумана, о большой насыщенности воздуха влагой. Камни в полосе литорали совершенно мокрые от тумана. Любопытное зрелище представляют собой ветви и иглы деревьев. Хвоя лиственниц кажется усыпанной множеством светящихся точек — буквально на каждой хвоинке висит по крупной капле воды. Достигнув определенного размера, капля падает вниз, а на ее месте вскоре возникает новая, которая тоже падает вниз. Под деревьями невозможно пройти, чтобы не промокнуть насквозь. К ночи туман начинает рассеиваться. Если днем ни один луч солнца не мог пробиться к Байкалу, то сейчас хорошо виден блеск луны.

В районе Покойников мы выходим из полосы тумана. Какое же огромное количество влаги приняла здесь земля, влаги, которая не всегда учитывается в общей сумме атмосферных осадков.

Берег Байкала между Шартлаем и Покойниками труднопроходим даже днем, и мы с трудом преодолеваем множество высоких прижимов. В полночь мы добрели до своих палаток и как мертвые упали на спальные мешки.

На другой день отряд возвращается к базовому лагерю в губе Заворотной.