В горах северного Прибайкалья

ри дня отряд приводил в порядок свои, дела на базовом лагере — готовились к новому походу в горы. В эти дни на берега Байкала вернулась великолепная погода, не покидавшая эти места всю первую половину июля, пока стояла полная луна. Со второй половины месяца началось нарождение луны, и погода резко изменилась к худшему. Сейчас луна была почти полной, и снова на Байкале стояла хорошая погода.

Мы отдохнули за эти дни и мечтали как можно скорее вернуться к месту мясного склада, с тем чтобы остаться там до тех пор, пока хватит сделанных запасов.

29 июля, на четвертый день после возвращения отряда к Байкалу, мы выехали на резиновой лодке к устью реки Хибелена и в полдень начали подъем по ее долине.

Примерно в двухстах метрах севернее устья реки Хибелена от самого берега Байкала начинается тропа. Сперва она поднимается по левому склону, потом, миновав небольшой ручей, снова спускается в долину Хибелена. В том месте, где река круто поворачивает вправо, тропа переходит в русло левого сухого ручья, оставляет слева один небольшой распадок и взбирается на болотистый перевал, где в прошлый поход мы видели оленя на берегу озерка. Здесь нужно расстаться с тропой и подняться вправо на еще одну болотистую седловину. Затем остается лишь спуститься в долину — и цель достигнута.

У перехода через реку Хибелен мы устроили недолгий отдых с чаем. В тайге по берегам рек к этому времени начала поспевать красная смородина; брошенная в кипяток, она придавала ему изумительный вкус и аромат.

Выше всю долину правого притока реки Хибелена перегородила высокая россыпь из песчаников и конгломератов. Огромные глыбы конгломератов содержали множество красивого розового кварца, ярко искрящегося на солнце. Наверху, рядом с выходом на дневную поверхность плоских плитообразиых глинистых сланцев, громоздились отвесные скалы. Время от времени от них откалываются большие глыбы и, грохоча, устремляются вниз, где рассыпаются на более мелкие обломки, постоянно обновляя россыпь.

Только немногие камни россыпи имели острые зазубренные края и еще не были покрыты лишайниками, что было свидетельством их недавнего происхождения. Большинство камней были затянуты лишайниками самых разнообразных цветов. На россыпях преобладали лишайники черных и зеленых тонов, покрывающие камни концентрическими окружностями; на скалах были хорошо видны совершенно красные и золотые лишайники, окрашивающие выступы и карнизы обрывов.

Россыпь поросла редкими кустами кедрового стланика и невысокими березками. Выше были видны открытые участки склона, покрытые травянистыми растениями.

Здесь мы впервые на Байкальском хребте услышали характерный свист сурка тарбагана. Он резко отличался от всех других звуков, которые приходилось слышать в горах, и его невозможно было спутать ни с криком птицы, ни с голосом пищухи или бурундука.

Один сурок свистнул где-то совершенно рядом, другого мы увидели невдалеке от верхнего края россыпи. Тарбаган быстро пробежал между камнями, остановился и вытянулся столбиком. Вдруг впереди, буквально в нескольких шагах от нас, выскочил еще один сурок — зверек вытягивал шею и старался рассмотреть нас из-за камней. Когда мы подошли к нему вплотную, он исчез в пустотах среди россыпи.

Через шесть часов после начала подъема отряд подошел к месту, намеченному в прошлый поход для табора, — на зеленом альпийском лугу была разбита палатка. Сразу же после установки палатки двое из нас отправились к месту мясного склада. Нужно было принести на ужин немного оленьего мяса, а остальной запас его «законсервировать» в ручье, протекающем рядом с палаткой.

КОВАРСТВО МЕДВЕДЕЙ

От табора до склада всего около пятисот метров. Нужно только немного пройти вдоль распадка и подняться к перевалу по одному из истоков Левого Улькана. И вот уже показался край снежника, в обрыве которого находился мясной склад.

От снежника чем-то встревоженные поднялись вороны и стали крутиться вокруг склада. В обычной обстановке можно много дней провести в горах и даже не подумать о том, что вы находитесь под непрерывным и очень бдительным наблюдением этих больших черных птиц. Лишь изредка неизвестно куда и неизвестно зачем пролетит, гортанно крича, одинокая птица и вскоре скроется из глаз. Но стоит только прогреметь выстрелу, рухнуть на камни мертвому зверю, как уже через несколько часов, разузнав о происшествии, они появляются в большом числе. В день нашей охоты на оленя вороны появились уже через несколько минут — они кружились высоко над снежником, и далеко вокруг разносились их оповещающие крики. На другой день утром над снежником уже крутилось четыре ворона. Предвкушая роскошный пир, они с нетерпением дожидались нашего ухода. Только сейчас мы поняли, что это было зловещим предзнаменованием — их крики должны были неизбежно привлечь внимание медведей к нашему мясному складу.

Мы были еще далеко от снежника, и птицы не могли испугаться нас. И действительно, пройдя около десяти шагов, мы увидели виновника их беспокойства. Небольшой черно-бурый медведь вышел из зарослей стланика, пересек открытый склон горы, где мы сидели после охоты, спасаясь от дождя под плащом, и направился к мясному складу. Мы видели его великолепно. Зверь подошел к снежнику и стал пожирать мясо.

— Подлое животное, — как-то подозрительно ласково прошептал Велижанин.

Зверь между тем продолжал спокойно и не спеша уничтожать мясо. Вокруг кружились вороны, они, несомненно, не меньше нас были недовольны бесцеремонностью его поведения. Птицы садились на снежник невдалеке от привады, прыгали, кричали и всеми правдами и неправдами пытались подобраться к мясу.

Вдруг медведь поднялся на снежник. Вороны насторожились, большинство из них отлетело или ускакало подальше от склада, и только одна черная птица осталась сидеть на месте, не обращая внимания на медведя. Зверь шел по снежнику, делая вид, что ему нет до ворона никакого дела, но, поравнявшись с ним, неожиданно сделал несколько быстрых прыжков, намереваясь схватить птицу. После третьего прыжка медведь начал быстро скользить по снежнику, пытаясь остановиться, осел на зад и со всей силой уперся лапами в снег. Когда ему удалось наконец задержаться, он, по видимому, решил, что не стоит обращать внимания на такие пустяки и что благоразумнее мириться с ними, как с неизбежным злом.

Увидев, как беспомощно чувствует себя медведь на круто лежащем снежнике, мы поняли, почему именно здесь держались самки оленей с телятами — здесь они были почти недоступными для медведей.

Медведь спустился со снежника и стал продолжать свое дело. В этот момент мы стояли в густом стланике, видеть нас он не мог. Вдруг зверь заволновался. Неужели за это короткое время успел перемениться ветер? Велижанин сунул в рот палец и поднял его над головой; я выдернул из кармана клочок ваты и подбросил его. Нет, ветер по-прежнему дул с гор от медведя, и нас зверь никак не мог обнаружить.

Тем не менее медведь прекратил трапезу, несколько раз боязливо оглянулся, схватил зубами оленью ногу и мелкой рысцой пустился через снежник, вскоре скрывшись в зарослях кедрового стланика. Он явно хотел найти укромный уголок, чтобы спокойно доесть мясо.

Мы бросились в погоню. Поднявшись к снежнику, мы были совершенно ошеломлены картиной полнейшего разгрома нашего мясного склада. В том месте, где было зарыто мясо, не осталось решительно ничего. В нескольких метрах от склада валялась среди щебня последняя обглоданная лопатка. Никто бы не смог подумать, что всего три дня назад здесь был оставлен взрослый олень. Все мясо съедено или растащено по кустам. Теперь, если нам не удастся добыть зверя, будем вынуждены прервать работу и много раньше намеченного срока спуститься к Байкалу.

Мы поднялись на снежник, надеясь догнать медведя в стланике, как вдруг в противоположной стороне от склада увидели другого зверя. Огромный медведь сидел на небольшой поляне среди стланика и уничтожал остатки мяса.

Мы бросились на землю и решили стрелять отсюда, так как впереди шло резкое понижение, спустившись в которое можно потерять зверя из виду. Стрелять было крайне неудобно, так как лежали головами вниз по склону. Раздался выстрел — мы увидели, как вправо от медведя взметнулось облачко пыли. С рявканьем и сопением зверь метнулся вправо, мгновенно выскочил на прежнее место, бросился в другую сторону, снова вернулся и встал, не в состоянии понять, откуда грозит опасность. Медведь двигался так стремительно, что за это время едва можно было успеть передернуть патрон. В тот же миг из стланика выскочил медвежонок-лончак и бросился вверх по склону.

Медведица — так вот кого испугался грабитель нашего склада! Услышав убегающего медвежонка, медведица пустилась следом за ним. Метров через сто они остановились, передохнули несколько мгновений и снова пустились галопом на гору. Так, останавливаясь через каждые сто метров, звери достигли вершины горы и скрылись за ней.

Когда мы вернулись к месту табора, палатка наша показалась крохотной, одинокой и совершенно затерянной среди этих холодных каменных громад. Даже дымок от костра, который развел Хатабыч, не смог побороть нашего мрачного настроения.

Я решил отоспаться в палатке и попросил не будить меня завтра рано. В этом году нам удивительно не везло на медведей. Мы видели их уже больше тридцати, но до сих пор, хотя прошло уже около сорока дней с начала работы, не сумели взять ни одного. С каждым днем все больше нервничали и уже не могли спокойно смотреть на этих зверей. Мы делали непростительные, совершенно очевидные ошибки; выражаясь по-охотничьи, нам не было фарта.

МЕСТЬ

Разбуженный выстрелами, я вылез из палатки. Меня встретило утро одного из лучших дней июля. В свой предпоследний день июль спешил показать все самое сокровенное, что в нем таилось.

Хорошо и легко идти по цветущему альпийскому лугу. Утро предвещало чудесный день. Таким он и пришел к нам, чтобы запомнить его на всю жизнь.

За весь день на небе не показалось ни единого облачка — для тех мест, где мы находились, явление чрезвычайное. Небо было очень чистым, широко распахнутым и очень голубым. Солнце в полдень палило, как в Африке, и нужно было только осторожно притронуться к камню, чтобы это понять. Сотни крупных аквилегий выстроились, как на церемониальном смотре, и все, как одна, повернули свои очаровательные головки навстречу солнцу. Казалось, что в цвете лепестков этих прекрасных цветов отразилась вся синева высокогорного неба.

Двое моих товарищей по отряду — Аркадий Велижанин и Александр Карамышев, которого за его золотые руки звали Хатабычем, — поднялись задолго до рассвета. Было очень темно, и идти по россыпи опасно. Но так велико было их нетерпение и так горяча охотничья страсть, что они вышли еще в темноте. И, как бывает в те дни, когда очень везет, именно это оказалось решающим — задержись они хотя бы на пятнадцать минут, все могло получиться иначе.

Они увидели медведя еще в сумерках — зверь спустился на снежник и был хорошо заметен на его светлом фоне. Шел четвертый час ночи. Зверь, видимо, только что отправился на охоту. Он пересек снежник и остановился у склада, где его задержала недоеденная оленья лопатка. Ветер по-прежнему дул с гор.

Невдалеке от снежника черным пятном выделялся небольшой скальный обрыв — удобное место для стрельбы. Хатабыч с Велижаниным подобрались уже к самому обрыву, но отсюда они ничего не смогли увидеть, а медведь каждую минуту мог исчезнуть незаметно. Только бы не ушел — это была единственная, занимавшая их мысль.

Ползти по камням и щебню, да еще так, чтобы тебя не было слышно, — очень трудно, но вот наконец они достигли последней грани скалы, и сразу же знакомым силуэтом бросается в глаза зверь. Он давно уже прислушивается к посторонним звукам и внимательно смотрит в сторону скалы, ожидая, может быть, встречи со своими собратьями. Могло ли ему прийти в голову, что это окажется самым страшным из всего, с чем ему приходилось встречаться в жизни.

Хатабыч прицелился и выстрелил. Зверь осел, но тут же поднялся на ноги и, судорожно поджимая заднюю часть тела, бросился к зарослям стланика. Хатабыч выстрелил вторично, снова ранил зверя, но тот все же успел добежать до стланика и скрыться в нем.

Велижанин и Хатабыч пошли по следу медведя и увидели, что камни вокруг обрызганы кровью. Эта дорожка привела их к кромке стланиковых зарослей. В тот момент, когда они хотели войти в стланик, медведь высунулся из него и разъяренно оскалил пасть, но напасть не решился и снова спрятался в гуще ветвей. Пришлось отойти от зарослей и спрятаться за большим камнем.

Зверь храпел, но не выходил из стланика. Тогда они еще несколько раз выстрелили по нему сквозь хвою и ветви — медведь протрещал кустами и замер. И больше, как ни прислушивались, они не услышали ничего.

Я проснулся, по-видимому, после первого выстрела. По промежуткам между выстрелами можно было понять, что зверь или ранен, или убит и что нужно идти измерять его, взвешивать, собирать с него паразитов и делать снимки.

После внимательного осмотра следов мы обнаружили на земле кровь и решили, что можно пойти по следу без риска. Красная дорожка привела нас в чрезвычайно густой стланик. Ничего не было видно уже в трех шагах, и медведь мог подмять мгновенно. Появлялось неприятное ощущение страха. Среди кустов мы обнаружили место, где на лишайнике лежал медведь. Вся эта крошечная ягельная полянка здесь стала красной.

Вдруг мы увидели медведя совсем рядом.

— Камень, — крикнул я Хатабычу.

Камень ударился о тело зверя, но он не пошевелился.

Мы выкатили медведя на чистое место. Это была небольшая яловая медведица. В длину она не превышала 165 сантиметров и весила всего сто девять килограммов. В желудке у нее мы обнаружили семь килограммов нашей оленины, отдельные куски которой достигали трехсот граммов. Вчера вечером приходила, по-видимому, она, и, наверное, она же была одним из главных грабителей нашего склада.

Сделав несколько фотографий, мы сняли с медведя шкуру и разделали его тушу. К месту лагеря мы легко перенесли ее за один прием, затем окунули тушу в ручей с холодной ключевой водой. Шкуру же растянули на кольях и натерли солью. Вскоре уже была готова порция медвежьих шашлыков. Теперь мы были обеспечены мясом на долгое время и могли, ни о чем не заботясь, начать работу.

ПО ГОРАМ И МЕЖ ГОР

В такой замечательный день не сиделось на месте — решено было спуститься вниз по ключу и разведать его долину.

Природа этого дикого и изумительно величественного края глубоко взволновала нас и хорошо запечатлелась в памяти. Ручей теснился меж невысоких скал. Вода насквозь пронизывалась солнечными лучами, и всюду под ней был виден слоистый, отглаженный течением камень. Красные, зеленые, желтовато-бурые цвета просвечивали сквозь воду, как драгоценные камни.

Местами скалы слегка отступали, их место занимали невысокие, но густые заросли ивняка. Они были особенно прелестны, когда вдруг перемежались с крошечными субальпийскими лужайками.

Звериная тропа была проложена здесь «с большим вкусом», не минуя ни одного красивого уголка. Местами, когда скалы снова оттесняли лужайки и ивняки, тропа взбиралась высоко вверх и терялась в бесконечном океане кедрового стланика. Она шла все время по левому берегу реки и явно принадлежала медведям и оленям — об этом нам постоянно напоминали их следы и совершенно свежие экскременты, которые были видны повсюду.

Вскоре мы уже пробирались среди последних деревьев лесного пояса. Здесь росли пихты, березы, а немного ниже — кедры. Пихты, всегда вызывавшие у нас какие-то особенно теплые чувства, стояли как в сказке, напоминая фантастические ряды острых шпилей так узки были их точеные кроны и так мало ветвей уживалось на их стволах. Только самые выносливые из них, не испугавшиеся ни страшных северо-западных ветров, ни скал и морозов, сумели уцелеть на такой высоте.

Отовсюду были слышны голоса бурундуков и пищух, и сами зверьки то и дело попадались нам на глаза. Вместе с медведем и северным оленем они были здесь настоящими ландшафтными животными.

Тропа перешла наконец на правый берег реки, и мы увидели открытый крутой склон горы с богатыми лугами и невысокими зарослями березы и ольхи. Подняться по нему на вершину хребта было очень заманчиво.

Подъем занял у нас не менее часа и оказался нелегким, ио, выйдя на вершину горы, мы были вознаграждены прекрасной картиной, открывшейся отсюда.

Здесь почти не было комаров — мы почувствовали огромное облегчение. Типичное горное плато на высоте около тысячи восьмисот метров над уровнем моря. С востока оно ровное, как стол, к западу полого спускается к реке Лене, внезапно переходя в довольно крутой склон. Мы шли по лишайниковой тундре с золотистыми рододендронами и круглолистной карликовой березкой, между которыми росли чахлые кустики шикши и брусники.

Плато со всех сторон обдувалось ветром и было, видимо, излюбленным местом оленьих пастбищ. Его ровная поверхность была во всех направлениях исчерчена оленьими тропами. С юго-восточной стороны на склоне горы еще лежали мощные снежники. На западе, там, где кончалось плато, и дальше стелилась бесконечная тайга, покрывая невысокие сопки приленской возвышенности.

Мы решили перевалить из долины левых истоков Левого Улькана в его правые истоки, продвигаясь вдоль плато и не спускаясь в долину. Но сделать итого нам не удалось. Дальше путь преградила сплошная скальная стенка, преодоление которой требовало искусства и снаряжения альпинистов. Мы стали спускаться в один из истоков Левого Улькаиа.

Вдруг на зеленом склоне среди кедрового стланика мы увидели двух оленят. Они выскочили из зарослей в каких-нибудь двадцати метрах от нас и не спеша побежали по плато. С какой радостью забились паши сердца! Это, несомненно, были те самые, наши оленята — мы чувствовали это всем сердцем, всем своим существом.

Легко и игриво гарцуя, тихой рысцой оленята убегали от нас, время от времени останавливаясь и оглядываясь. Мы хорошо рассмотрели их и сделали по нескольку удачных снимков.

Спуск, казавшийся очень нетрудным и довольно пологим, еще и еще раз убедил нас в несовершенстве человеческого зрения. Спускаться пришлось долго и тяжело.

Уже невдалеке от палатки, остановившись у живописного водопада, мы оглянулись на пройденный сегодня путь. На белом фоне снежника, рядом с которым мы недавно прошли, стоял олень с очень крупными рогами и ел снег.

ЗА ПЕРНАТЫМИ

31 июля 1958 года — тяжелый и неприятный день. Весь день и всю ночь непрерывно шел дождь, весь день и ночь мы пролежали совершенно мокрыми. Маленькая двухместная палатка с трудом умещала троих. Мы часто касались стенок палатки, и в этих местах она начинала пропускать воду.

В полдень на востоке появились было голубые пятна, но очень скоро их безнадежно затянули почти черные стратусы. Только на следующий день мы смогли продолжить нашу работу — изучение фауны высокогорных птиц.

На рассвете мы вылезли из палатки, слегка обсушились у костра и разошлись в разные стороны. В это раннее время со всех сторон уже слышалось стрекотание пеночек и голоса других птиц, которых вначале мы еще плохо знали.

Когда солнце поднялось над вершинами гор, мы были уже далеко от палатки. Впереди прекрасной песней встречала нас «вещая» птица щур. Ее голос доносился из густых зарослей стланика, оттуда, где распадок порос кустарниковой ольхой. Песня Щура напоминала задушевный разговор свирели — тихие, глубокие, сочные, удивительно приятные звуки уплывали в распадок.

Жизнь этой птицы тесно связана с распространением стланика, в зарослях которого она вьет свои гнезда.

На вершине стланиковой ветви, в гуще хвои сидела яркая птица величиной со скворца. Ее грудь казалась совершенно красной и отливала пурпурным оттенком. На крыльях птицы были заметны две беловатые поперечные каемки.

Невдалеке от поющего самца мы увидели и самку щура. Она была примерно такой же величины, но ее оперение состояло из оливково-зеленых и желтых тонов.

Мы продолжали подниматься по склону долины, а снизу без устали и без передышки задавала нам свои минорные вопросы обыкновенная чечевица — небольшая птичка, величиной с воробья, но окрашенная так же ярко, как самец щура. Было что-то такое в ее искреннем голосе, что невольно хотелось остановиться и что-нибудь ей сказать.

У ручья раздавались голоса горных трясогузок, очень напоминавшие тревожные позывки белой трясогузки, а вокруг в стланике и карликовых березках резвились молодые бурые пеночки.

Изредка попадались горлицы и кедровки. И у тех и у других зобы и подъязычные мешки были туго набиты орешками стланика прошлогоднего урожая. У одной из добытых кедровок с неправдоподобно сильно раздутым подъязычным мешком мы извлекли его содержимое. В нем оказалось «скандальное количество пищи», говоря словами французского ученого-энтомолога Жан-Анри Фабра, — 170 орешков кедрового стланика. Многие из них были уже проросшими — можно было догадаться, что птицы выбирали их из земли. В чешуе многих орешков появились щели, из которых торчали целые пучки ростков. Осмотрев их внимательно, нетрудно понять, почему у куста кедрового стланика из одного места растет сразу так много ветвей.

Где-то высоко над плато прокричал ворон. При нашем приближении над стлаником поднимались горные коньки и упорно «висели» в воздухе. Изредка встречались горные байкальские вьюрки.

Долина левого истока Левого Улькана пестрела лугами и рощами. Ивняки чередовались здесь с каменной березой и зарослями кустарниковой ольхи. Высокие, по пояс, травы росли на лугах и в рощах — густой стеной стояли акониты, василистники, азиатские купальницы, аквилегии, герани. В этом распадке встречалось наибольшее количество птиц. Здесь раздолье пеночкам-таловкам, обыкновенным чечевицам, каменным трясогузкам, щурам, соловьям-красношейкам.

Тут же в кустарнике у реки мы увидели нарядную птицу — овсянку-дубровника. Птичка очень красива. У нее бархатисто-черные щеки и горло, ярко-желтые грудь и брюшко, темно-коричневый верх. Птица самозабвенно пела; ее простая и лиричная песенка очень оживляла местность. Дубровники редко встречаются так высоко в горах — их родина широкая луговая пойма и заросли кустарников по берегам Байкала.

На обратном пути у ручья, на болотистом перевальном плато мы поохотились за азиатскими бекасами, но их здесь было немного, и нам с трудом удалось добыть для коллекции трех птиц.

УДАЧНАЯ ОХОТА

Следующие два дня почти не переставая шел дождь. Когда он немного стихал, мы выползали из палаток и пытались вести наблюдения в окрестностях лагеря. Птицы были мало активны, они где-то упорно прятались, и мы вымокали до нитки без всякой пользы для дела. Временами дождь становился таким сильным, что рядом с палаткой оживал ручеек, который оставался сухим все предыдущие дни. Погода была настолько скверной, что мы потихоньку друг от друга начали думать о том, что до нашего базового лагеря с теплыми спальными мешками не так уж далеко.

Каждый день в полдень на востоке появлялись голубые просветы. Мы смотрели на них умоляющими глазами, но к вечеру тучи снова плотно затягивали небо, и всю ночь шел проливной дождь.

Утром 4 августа с юга подул очень сильный ветер, и тучи, двинувшиеся на север, что здесь было редким явлением, начали рассеиваться над хребтом. Можно было снова посетить хорошие птичьи места и пополнить наши коллекции.

Утро началось с небольшого происшествия. Из кедрового стланика вышел северный олень и направился к нашей палатке. Зверь был явно озадачен тем, что ему пришлось увидеть на лугу, где до этого он, по-видимому, неоднократно пасся. В центре небольшой альпийской лужайки стояла ярко-синяя палатка, перед ней горел костер, а вокруг шевелились какие-то существа, которые, в отличие от всех виденных раньше, почему-то были только на двух ногах. Олень решил не испытывать нашей лояльности — он прыгнул и быстро упругим галопом ускакал к снежнику.

Проводив приятного гостя, мы с Велижаниным стали подниматься на перевал, добывая отсутствующих в коллекции птиц. К десяти часам утра мы были уже над глубокой долиной и с большой высоты смотрели на белеющий внизу ручей.

И тогда мы увидели медведя. Зверь медленно пробирался через стланик, придерживаясь зарослей березы, ольхи и ивы, где он срывал сочную зелень трав. Медведь был хорошо виден без бинокля — он шел со скоростью не более одного километра в час. Находился он примерно на одной высоте с нами, но, судя по направлению его хода, имел намерение спуститься в распадок. До зверя было примерно четыреста метров, но он хорошо выделялся в стланике темной окраской шерсти.

Мы решили не упускать возможности добыть дополнительный материал по морфологии медведя. Отряд накопил уже много интересных данных о жизни медведя на Байкальском хребте, но все еще чувствовалась нехватка именно в морфологическом материале.

Был обдуман и принят план охоты. Велижанин стал подниматься по гребню, с тем чтобы обойти медведя сверху и не дать ему выйти из долины. Я быстро спустился на дно долины и занял удобное место для стрельбы.

Медведь продолжал двигаться в прежнем направлении и был уже невдалеке от меня, но я решил подпустить его как можно ближе и бить наверняка. Мне не раз приходилось убеждаться в том, как трудно попасть по убойному месту с большого расстояния и как досадно мал калибр имевшегося в нашем распоряжении нарезного оружия.

Зверь брел наискосок по склону, то показываясь на открытых россыпях и лужайках, то совершенно скрываясь в зарослях стланика или в рощах каменной березы.

Высоко над ним по гребню бокового водораздела шел Велижанин. Еще несколько десятков минут, и Велижанин выйдет на одну линию с медведем. Вот он уже поравнялся с ним, но сверху, по-видимому, ему не видно зверя, и он продолжает идти вперед.

Я ждал, что медведь услышит Велижанина и тогда неминуемо должен будет свернуть прямо на меня. Но Велижанин шел, видимо, очень осторожно, и зверь не собирался менять направления.

Медведь уже прошел то место на склоне, напротив которого находилась моя засада, и продолжал спускаться вниз. Я стал опасаться, как бы он не вышел к реке вне выстрела. Вдруг зверь пошел быстрее. Если он сейчас не изменит направления, тропа выведет его за небольшой мысок справа от меня, и тогда уже нельзя будет стрелять.

Зверь уходил от выстрела. Он уже почти спустился в долину рядом с мыском и сейчас пробирался сквозь густые заросли ивняка — там с треском раздвигались и колыхались кусты. Медведь неизбежно должен будет выйти за мысом.

Мне не оставалось ничего другого, как попытаться выйти к мысу, хотя я и чувствовал, что это почти безнадежно. Сильный шум, сопровождавший каждый шаг зверя в кустах, не помешал ему мгновенно услышать мои крадущийся шаг. Медведь тотчас поднялся на дыбы и уже смотрел в мою сторону. Я замер, но он уже увидел меня и, прежде чем я успел что-нибудь предпринять, бросился вверх по горе, прямо на Велижанина.

В прогалинах среди кустов медведь был хорошо виден, и тогда я выстрелил по нему с руки. Одна из пуль настигла зверя. Он остановился, выгнулся, схватил себя зубами за бок и тут же исчез в густых зарослях стланика.

Я больше не видел медведя, но Велижанин сверху пронаблюдал, как он, панически удирая, спустился в долину, как бежал, не оглядываясь, вверх по ручью, как пересек его, потом стремительно поднялся по открытой и очень крутой россыпи и вдруг рухнул в зарослях стланика.

Мы подошли к тому месту, где зверь взбегал на россыпь. На камнях и траве отпечатались крупные кровавые следы, которые вели вверх по россыпи. Подъем, так уверенно взятый раненым зверем, отнял у нас немало сил.

Несколько капель крови мы нашли на хвое, но дальше не удавалось обнаружить никаких следов. Мы безуспешно потеряли на поиски около часа. Склон здесь был очень крутым, а заросли стланика совершенно непроходимы. Вскоре мы выбились из сил. И вдруг, когда надежда готова была оставить нас, мы увидели его между двумя большими камнями в густом стланике, на дне неглубокого понижения.

Перед нами лежал довольно крупный, но очень светлый медведь-самец. Несмотря на почти полную линьку, шерсть на нем была высокой и густой. Одно ухо зверя было разорвано вдоль до самого основания — след жестокой драки со своими сородичами. Лапы — очень большие, с крепкими загнутыми когтями и толстой кожей на подошве; длинные загнутые клыки, которые от времени стали совершенно желтыми. В длину медведь имел около двух метров и весил около двухсот килограммов.

КОШМАРНЫЙ ДЕНЬ

Ночь мы снова провели нелегко, но новый день, 5 августа, стал одним из самых невыносимых дней ульканского похода. Утро встретило нас сплошным серым туманом. Тяжелые стратусы, плотно прижимаясь к горам, ползли вдоль долин и распадков, и мы оказались в самой их отвратительной гуще. Простым глазом были хорошо видны пролетавшие мимо нас капли воды величиной с булавочную головку. Они мчались туда, куда их гнал ветер. Но с ветром происходило что-то совершенно невозможное — он метался от куста к кусту, мгновенно менял направление.

Костер удалось разжечь с огромным трудом, но сидеть у него было настоящей пыткой. Ветер гнал дым куда-то на юг, мешая его с туманом. Внезапно ветер менял направление и дул в прямо противоположную сторону, и тех, кто не успевал отскакивать и отворачиваться, он обдавал дымом, огнем и искрами, завивая на бороде и усах желтые колечки. Мы задыхались в дыму, опалили ресницы, брови. В сотый раз мы пересаживались у костра, пытаясь приноровиться к ветру, но он неожиданно снова менялся. Глаза выедало дымом, они беспрерывно болезненно слезились. Отойти от костра не было никакой возможности — все были насквозь мокрыми и вдали от костра сразу начинали дрожать от холода.

В полдень облака поднялись выше, капли, носившиеся вокруг нас, становились все меньше и вскоре сделались почти незаметными. Пошел дождь. Он не прекращался пи на минуту до следующего утра. Все предыдущие ночи мы спали всего по три-четыре часа, но эта ночь была настоящим адом. Мы дрожали не переставая, как в тяжелой лихорадке. Особенно сильно стонал Хатабыч, который когда-то попал под поезд и у которого было несколько очень болезненных переломов.

ЗДРАВСТВУЙ, РОДНОЕ MOPE!

Утром при первых проблесках рассвета Хатабыч выполз из палатки и попытался разжечь костер. Дождь перестал. Было пасмурно; как и в предыдущие дни, по горам ползли черно-серые стратусы, но вскоре появилась надежда на улучшение погоды. Далеко над Байкалом среди сплошных туч снова показались яркие голубые пятна. Но наше терпение и силы окончательно истощились.

— Проклятье, — прохрипел Велижанин, — я больше не верю этим голубым лжецам.

— К черту, — подтвердил Хатабыч.

Мы решили немедленно свертывать палатку и двигаться к базовому лагерю.

В семь часов утра тронулись в обратный путь. Вдали на востоке, там, где лежал Байкал, все шире и шире расплывались голубые пятна, чистые и яркие, как бирюза. Утомленные многими бессонными ночами, холодом и трудными переходами, мы медленно поднимались на перевал, с трудом переставляя ноги. После дождей повсюду появились маленькие озерки и большие лужи, но не было ни сил, ни смысла их обходить. Местами шли почти по пояс в воде.

С перевала стал виден Байкал. На озере стоял полнейший штиль; небо над ним было сплошь голубым.

Через несколько часов у слияния истоков реки Хибелена мы уже отдыхали и сушились вокруг жаркого костра под горячим солнцем. Погода становилась великолепной, настроение стремительно улучшалось.

Я решил собрать к чаю немного кислицы. Менее чем за десять минут набрал целый котелок красной смородины, но с того же куста можно было вполне снять еще ведра два ягод. Такому урожаю позавидовал бы любой садовый сорт.

В долине реки было огромное количество черной смородины, и нам за все время скитаний по Байкальскому хребту не пришлось найти второго такого места.

В этом году был большой урожай черной смородины. Ягоды очень крупные — полтора-два сантиметра в диаметре. Среди зарослей мы нашли много кустов смородины с крупными зеленовато-желтыми ягодами, оказавшимися уже совсем спелыми и более вкусными, чем черные ягоды.

Крупные, с янтарным отливом, они были так нежны и прозрачны, что все семена и белые прожилки просвечивали насквозь. Черная смородина поспела еще не вся, и у реки, в прохладе, она была зеленой.

На тропе уже встречались большие кучи медвежьего помета, целиком состоящего из остатков черной смородины. Для медведей началась ягодная пора.

К полудню мы спустились с гор и сквозь пушистую хвою лиственниц увидели спокойную синеву Байкала.

Здравствуй, наше родное море! Как красиво твое драгоценное зеркало, когда стоит полный штиль! Как увлекательны и новы виднеющиеся вдали давно знакомые линии твоих многочисленных мысов! Как бодро и жизнеутверждающе лучится твоя живительная влага, отражая всю глубину и ясную синеву неба!

Здравствуй, Байкал! Из черного изнуряющего ненастья мы вышли наконец в твою солнечную страну. Как ты нов, как ты свеж и как ты прекрасен, когда во все небо тебе улыбается солнце!

Мы сбросили паняги, подошли вплотную к воде и опустились на камни. Я лег на спину, положил руки под голову и закрыл глаза. Так бездумно, безвольно, наслаждаясь солнцем, теплом и покоем, мы лежали, стараясь удобнее вытянуть ноги; мышцы гудели и ныли.

Я приподнялся и посмотрел на друзей. Они лежали рядом: справа от меня Хатабыч, за ним — Велижанин. У Хатабыча очень типичная внешность, которая обычно сопутствует так называемым бродягам и таежным «пиратам».

И рядом с ним Велижанин, еще студент, еще почти мальчишка. Он любил помечтать, имел большую склонность к экспедиционной работе и пристрастился в нашей экспедиции к писательскому труду.

Трудно было найти двух более разных людей, склонных к срывам каждый на свой лад. Но здесь, в тайге, их прочно объединила любовь к нашему делу, страстная любовь к природе и путешествиям.

Рука Хатабыча соскользнула с камня и наполовину погрузилась в воду. Я сказал ему об этом, опасаясь, как бы вода не попала в часы. Но он лежал как мертвый.

— Хатабыч, — еще раз сказал я.

Карамышев и Велижанин приподнялись и открыли глаза. В них была бесконечная усталость, но на их лицах светились улыбки.

Я знал, что через день, через два они забудут все пережитые муки и снова, едва отдохнув, будут рваться за перевалы.

Скажи им, что они выполняют трудную работу, они не поверят. Их работа — их страсть, но заставь ее выполнять другого, даже самый тяжелый труд по сравнению с тем, что делают они, этому другому покажется раем.

Я верил, что они до конца пронесут веру в важность и необходимость нашего дела, веру в необходимость постоянных фаунистических исследований.

Я чувствовал, что их дела, а также дела многих других полевых зоологов должны показать простую и бесспорную истину — что все науки одинаково нужны и что все гигантское здание науки никогда нс сможет быть законченным и полноценным и в какой-то момент может рухнуть, если из него выбить один из промежуточных этажей.

О люди-бродяги, перелетные птицы! Путешественники и изыскатели, охотники и натуралисты, старатели и краеведы!

Промысловик-охотник, ушедший за сотни километров от последнего населенного пункта и не имеющий возможности подать сигнал о помощи даже в случае крайней опасности; рыбак, которого в любую минуту может захватить на Байкале шторм; геолог, прокладывающий маршрут по гребню скал; ботаник, забредший с маленьким караваном в самое сердце Восточного Саяна; зоолог, который не ходят только там, где нет дороги ни человеку, ни зверю, — все, кто жив большой любовью к природе Земли.

Всегда и везде мир кажется вам новым, стоплановым и стозвучным.

Всю жизнь вы не перестанете восхищаться красотой Земли и всего, что на ней живет и произрастает. Вы смотрите на все глазами орлов, для которых светлы и прекрасны все земные и неземные дали, все туманные глуби идущих веков.

Я всегда завидовал вам и восхищался вами.