В Маньчжурских степях и дебрях

I

Берег был совсем недалеко.

Петров и Корень подняли весла. Весла слабо стукнули о борта лодки. Лодка продолжала подвигаться к берегу сама собой. Под носом тихо журчала вода, разбегаясь в стороны двумя бороздками. На концах намокших весел собирались капли и падали вниз через равные промежутки времени.

Вот и берег. От камышей на воде лежит черная тень. И самые камыши кажутся иссиня черными. Тихо, неподвижно стоят камыши.

Когда лодка вошла в тень, фигура Петрова, сидевшего на носу, вдруг затемнилась, стала тоже как тень, — смутною и неясною.

Он поднял весло, чтобы оно не цепляло за камыши, и широкий конец весла, сразу очутившись весь в свету месяца, заблестел на месяце, словно выточенный из мела.

Потом Корень видел, как тень надвинулась дальше по лодке, легла на его колени и медленно поплыла по коленям, захватывая его руки и обшлага рукавов.

Шурша камышами, лодка проползла еще немного и остановилась.

Справа и слева вдоль бортов тихо качались и дрожали камыши. Несколько примятых камышинок лежало на воде; их втягивало под лодку и колебало рябью.

Петров повернулся к Кореню и шепнул:

— Нужно подпихаться веслом.

Корень опустил весло в воду, и слышно было, как через секунду забулькала вода вокруг весла. Невидимые в темноте пузыри поднимались со дна и лопались на поверхности.

— Тина, — сказал Корень, — дюжо топко.

Он налег на весло грудью и руками.

Опять зашуршали камыши цепляясь о борта лодки. Верхушки камышей задевали Кореня и Петрова по лицу, по щекам по ушам по лбу. Лодка стукнулась о берег.

— Держи, — зашептал Петров.

Корень еще сильней налег на весло. Петров обеими руками схватился за камыши, потом встал, все держась за камыши, согнув спину и широко расставив ноги.

Лодка заколебалась, когда он поднялся; шлепающим звуком заплескалась вода под дном и внизу у бортов. Затем лодка стала совсем неподвижно: глубоко носом она загрузла в прибрежном иле.

Корень и Петров сошли на берег.

Вдоль берега сейчас же за камышами тянулась узкая песчаная полоса.

Дальше темнели невысокие скалы.

У подножья скалы, разбросанные там и сям, как надгробные плиты, различались на песке смутно и неясно серые гранитные камни.

Между камнями кое-где торчали былки чертополоха и еще какой-то травы, высокой, длинной, с узкими, свешивавшимися вниз листьями.

Кругом было тихо.

Высокие длинные стебли казались засохшими, мертвыми. Неподвижно висели узкие листья, неподвижно, как сонные, склонились вниз круглые головки чертополоха.

Неясные, такие же неподвижные тени расплывчатыми узкими полосами лежали от стеблей на песке и на камнях.

Около берега песок был мокрым. Нога вязла в нем почти по щиколку; в продолговатых глубоких следах, оставляемых сапогом, сейчас собиралась вода.

Только когда Петров и Корень подошли ближе к скалам песок стал суше.

Изредка под ногой чувствовался камень; нога скользила, визгливо скрипели крупинки песка, попадая между камнем и подметкой.

Приходилось неожиданно останавливаться на мгновенье, переменять ногу, выбирая более устойчивое положение, балансируя винтовкой, наклоняясь то в ту, то в другую сторону, подаваясь корпусом то вперед, то назад.

Корень шел впереди, Петров — за ним.

Несколько раз, когда Корень спотыкался о камень, Петров наталкивался на него, стукаясь ему головой в спину, и сейчас же, вздрогнув, откидывался назад, быстро вытянув перед собой левую руку.

— О, чтоб тебе! — бормотал он.

Камни попадались все чаще и чаще.

Корень вдруг остановился, круто повернулся к Петрову и уставился на него, сдвинув брови и закусив нижнюю губу.

— Вот и пойди, выбей его тут, — проговорил он и, отведя потом руку в сторону, громко хлопнул ладонью по ноге сбоку около коленки. — Ах ты, Господи!..

Он оглянулся кругом и вздернул плечи.

— Петров?

— Ну? — сказал Петров и повторил опять через секунду, взметнув глазами на Кореня:

— Ну?..

Корень молчал.

— Тьфу! — сплюнул он вдруг, повернулся так же круто, как раньше, и так же внезапно и пошел дальше.

Он теперь прибавил шагу.

Он не разбирал теперь, камень ли перед ним, выбоина ли, или ровное место.

Когда попадался камень, он не сворачивал в сторону, а шел прямо, вскакивая на камень, вскакивая потом на другие камни. Он только все плевался и бормотал что-то отрывисто и глухо.

Петрову даже казалось, будто он нарочно выбирает такие места, где побольше камней. Ступал он по камням твердо, плотно, всей ступней, будто хотел их вдавить поглубже в песок.

Будто он давил эти камни и вымещал на них злобу.

— Корень!..

Петров быстро присел… Корень был к нему спиною, но он все равно махнул ему рукой, самой кистью, поднеся ее близко к лицу, и потом поманил пальцем.

— Корень!.. Стой…

Корень остановился.

— Иди сюда.

Петров говорил шопотом, вытянув шею, поставив руку локтем на колено и держа кисть руки перед глазами растопырив пальцы.

Когда Корень повернулся, он опять поманил его:

— Иди, говорят тебе!..

Корень легко, почти бесшумно, на одних носках перескочил, согнувшись, через камень, потом через другой, согнулся еще больше и тоже, как Петров, присел против него на корточки.

— Чего ты?

Тревожно он оглянулся по сторонам.

— Огонь, — прошептал Петров, — там огонь.

И, схватив Кореня одной рукой за плечо, он протянул другую руку по направлению к скалам.

Между скалами вдали маячил неясно какой-то странный молочный мутно-белесый свет, похожий на свет бумажного фонаря.

— Видишь?

— Вижу.

Свет вдруг затемнился.

Потом блеснул опять.

— Должно, строение, — сказал Корень.

Петров кивнул головой.

Свет снова погас… снова вспыхнул.

— Пойдем, — шепнул Петров и поднялся.

Корень тоже встал.

— Пойдем.

Они опять двинулись вперед.

От скал веяло холодом.

Когда Петров и Корень очутились в полосе тени, падавшей от скал, холод их охватил сразу, будто они переступили порог погреба.

Их рубахи были потны и тоже сразу захолодели.

Холодный воздух забирался под рубахи, по телу пробегал озноб.

Они вошли в узкое извилистое ущелье. Там было совсем темно.

Только с одной стороны на выступах скал кое-где лежал свет месяца голубоватыми пятнами и полосами… К счастью дно ущелья было совсем ровное, как русло высохшей речки, и это несколько облегчало передвижение почти в абсолютной темноте, между нависшими каменными громадами.

II

Пройдя по ущелью саженей пять, Корень и Петров остановились.

Перед ними была почти отвесная скала.

Они давно уже потеряли из виду мутный, белесый огонек, тускло блестевший вдали. Каждую секунду они ожидали увидеть его снова, но перед ними все время, пока они пробирались по ущелью, была глубокая тьма.

Теперь идти дальше было некуда…

Серая каменная грудь выдвинулась навстречу им из мрака и загородила дорогу.

Петров провел по скале ладонью.

Она была склизкая и мокрая, как стена в сыром подвале.

Он повернулся к Кореню и сказал:

— Шабаш!

Потом опять приложил ладонь к скале.

— И холодная ж…

Корень тоже подошел к скале поднял сначала одну руку, потом другую.

Петров слышал, как рукава его рубахи засмурыгали по скале.

Сверху покатились мелкие камешки, песок.

Все так же темно было кругом. Петров стоял близко к Кореню, но различал его плохо в темноте… Только фуражка Кореня чуть-чуть белела да его рубаха, и когда Корень взмахнул руками, поднимая их кверху, его руки только на мгновенье мелькнули в воздухе и сейчас же пропали.

Лишь спустя немного Петров опять различил их неясно и смутно на серой стене скалы… Но они теперь казались ему как руки призрака…

— Есть! — вдруг сказал Корень.

Опять посыпались песок и камни.

Фигура Кореня колыхнулась, потом продвинулась по скале немного кверху, словно вытянулась… И застыла, будто прилипла к скале.

Камни и песок продолжали сыпаться.

Мелькнули в темноте руки Кореня… Опять вздрогнуло его тело, опять вытянулось. Его рубаха сразу забелела почти на пол аршина выше.

Он взбирался вверх по скале…

— Сорвешься… Гляди, — зашептал Петров, нащупал ноги Кореня и привалился плечом к скале…

— Становись мне на плечо…

Он чувствовал, как Корень ерзает по скале ногой у него над головой.

— Ну? — шепнул он и сам подвел плечо под его ногу.

Корень ступил на плечо…

Потом стал подтягиваться кверху…

— Пускать? — спросил Петров.

— Пускай.

Петров откачнулся от скалы, поднял голову…

— Ну, что?

Корень теперь уже был вверху почти на высоте человеческого роста.

— Ничего… Крепко…

— Есть за что ухватиться?

— Есть…

А песок и камни все сыпались… Несколько песчинок попало Петрову в глаза. Он стал протирать глаза, отодвигаясь в то же время от скалы, потому что чувствовал, как ему то и дело попадал песок на голову, за воротник, на лицо и руки.

Песок и камни посыпались вдруг сильней целым каскадом — точно дождь зашумел. Потом сразу стало тихо. Слышался только едва уловимый шорох.

— Петров!..

И сейчас же что-то заерзало с глухим шуршаньем по скале совсем близко около Петрова, совсем у него над ухом.

— Дай плечо…

Петров, как раньше, прислонился плечом к скале, продолжая протирать глаза, отклонив немного голову в сторону.

На этот раз Корень только слегка коснулся его плеча и почти без шума спрыгнул вниз.

— Не долез? — произнес Петров, нагнул голову, прищурил глаза и потом мигнул веками и опять прищурился, и стал тереть левый глаз около переносицы.

Корень слышал, как он выругался про себя.

— Тьфу, ты, пропасть…

— Там фанза, — заговорил он торопливо, — тут, шагов двести…

Заметно было, что он волнуется.

Вдруг он схватил Петрова за плечо.

— Петров!..

— А?

— Ты думаешь, не слышно там, как сыпался щебень?..

Он тяжело перевел дух.

— Ух… и замаялся же…

— Ну, вот, — сказал Петров, — чего слышно…

Он, наконец, перестал тереть глаза.

— Как можно, чтоб слышно…

— А мне — и не приведи Бог… Сам лезу, а камни: тыр-тыр-тыр, тыр-тыр-тыр, — все равно, как гром… А как посыпались в последний раз— прямо прилип…

— Разве можно, чтоб слышно! — опять сказал Петров.

— А тут еще винтовка стукается, проклятая…

Корень замолчал.

— Фанза? — спросил Петров.

— Чего?

И вдруг Корень словно опомнился.

— Фанза… большая… три окошка с бумагой, и все светятся.

Он опять перевел дух.

— А часовых не видно?

— Не видать… А она как на ладошке… Белая вся… Большая фанза… Лошади около стоят.

— Много?

— Три лошади… Слышно, как фыркают. Далеко, а слышно…

Он опять умолк.

Потом взял Петрова за руку около локтя.

— Погоди…

И затаил дух.

— Слышишь?

— Чего?

Корень надавил пальцами на его руку.

— Во, во…

Петров молчал.

— Во! — снова вспыхнул шопот Кореня… Вспыхнул и погас.

— Надо лезть, — сказал Петров, — вот что.

Корень встрепенулся.

— Известно, надо.

И суетливо зашарил руками по скале, нащупывая место, куда бы поставить ногу.

— Готово, — шепнул он через секунду. — Тут приступочка, а сейчас другая… Можно и так, одному… плеча не надо… А ты за мной…

Проворно он стал карабкаться по скале…

Опять посыпались вниз камни и песок.

Через минуту фигура Кореня скрылась на вершине скалы. — Давай руку, — донесся оттуда его шопот.

— Давай! — шепнул он опять через секунду.

Петров видел, как что-то белое маячит на гребне скалы.

— Сейчас, — откликнулся он.

Не без труда разыскал он приступочку и потом другую приступочку повыше и стал взбираться.

Из-под его ног то и дело срывались камни и летели вниз. Корень что-то шептал ему сверху, но он слышал плохо… Наконец, он разобрал, что ему шепчет Корень:

— А лодка-то?.. Как ее отшибет волной?..

Петров пробормотал ему невнятно:

— Небойсь…

— Небойсь?

И Корень стал вдруг смеяться тихим долгим дробным смешком…

— Чего ты?

Переплетая слова со смехом Корень, ответил:

— Охотники мы… Значит, нам наплевать… Ишь куда забрались… Ворон костей не заносил… А мы как у себя на печке… — И тут смех словно струей залил его слова. — Ты знаешь, как я тут?

— Как?

— На брюхе лежу… А ты ко мне лезешь… Ну, давай руку… Да гляди, не побей горшков… Кочерги не повали…

И он опять засмеялся.

III

Дверь фанзы была открыта настежь.

Широкая полоса света лилась чрез дверь. Точно серебряный ковер лежал на каменных ступенях. Ступени были широкие, шире, чем порог двери. Воздушная серебряная ткань белела как раз посредине ступеней.

В дверь видна была почти вся внутренность фанзы.

Высокий пожилой китаец стоял на коленях посредине фанзы на невысоком табурете в напряженной, неестественной позе.

К его рукам и ногам на тоненьких бечевках были привязаны большие, весом в несколько фунтов, камни.

На руках камни были прилеплены к указательным пальцам на самых кончиках пальцев, немного повыше ногтя…

Камни, видно, привязали только что.

Они тихо крутились, то завивая бечевку, то вдруг останавливаясь на мгновенье и потом медленно начиная вращаться в другую сторону…

Тогда бечевка развивалась медленно, оборот за оборотом… И когда из одной бечевки становились две, еще более тонких, они сразу вздрагивали…

Опять неподвижно замирал камень и через секунду начинал снова вращаться еще медленней, еще тише, снова перекручивая бечевки…

На полу от камней лежали резкие черные тени.

Тени тоже двигались, ширились, расползались, опять суживались, опять становились шире.

Китаец держался совершенно прямо. Голова была чуть-чуть откинута назад… Глаза выпятились. Две слезы, застывшие блестели на ресницах. Подбородок дрожал непрерывной дробной дрожью… Эта дрожь пробегала от края подбородка до нижней губы, трепетала в углах губ, на скулах…

Жилы на лбу и на висках надулись.

В фанзе слышался говор нескольких голосов…

Разговаривавших не было видно… Только иногда на стене с боку китайца вдруг вырастала тень от человеческой фигуры, высокая, уродливая, до самого потолка, переходила и на потолок; потом сокращалась сразу, сбегала со стены и пропадала куда-то, будто растаяв мгновенно в ярком свете, заливавшем внутренность фанзы.

Минутами на стене появлялся огромный темный профиль с расплывчатыми очертаниями или рука, — как огромная перчатка, сотканная из мрака…

Разговор шел ни на русском, ни на китайском, ни на японском языке…

Временами слышался смех. Иногда голоса умолкали, и тогда в фанзе звучал один голос, грубый, хриплый, отрывистый, как карканье вороны.

У задней стены в углу Корень с Петровым рассмотрели ружья.

Ружья тоже были не наши, не японские, — с длинным, без накладки, вороненым стволом с затвором, снабженным рычагом в виде шишечки.

Но Кореню и Петрову хорошо были знакомы эти ружья.

— Гляди, — шепнул Корень, — берданки.

Петров кивнул головой и от себя, также шопотом, заметил: —Должно, хунхузы…

Корень зашептал снова:

— Человек, небось, пять.

— О, Господи! — вздохнул Петров.

Камни на руках несчастного продолжали крутиться.

Теперь он закусил нижнюю губу… Кожа на губе снизу побелела…

И вдруг из-под желтого, выставившегося наполовину из-под верхней губы зуба выступила капля крови.

Выступила и округлилась… Потом расплылось вдоль всей губы…

— Господи, Господи…

У Кореня и Петрова губы тоже были закушены…

Они уж не слышали ни смеха, ни противного отрывистого карканья.

Они видели только, как крутятся медленно безостановочно камни на тонких бечевках… Крутятся-крутятся, остановятся и опять начинают крутиться.

Опять выступила около зуба капля крови… Задержалась на мгновение и словно лопнула. Кровь проступила от зуба по всей губе.

Петров вскочил.

— Господи, да что же это!..

Теперь он уж крикнул громко, резко, негодующим голосом… У него это вырвалось каким-то отчаянным воплем. Корень вскочил тоже.

Взяв винтовки на руку, они пробежали небольшое расстояние, отделявшее их от фанзы, и ворвались в фанзу.

IV

В фанзе были трое солдат-корейцев.

Корень и Петров застали их врасплох.

Двое из них кинулись было к ружьям, но Корень тут же приколол их обоих… одного — когда он выбирался из-за стола, а другого — в углу, возле ружей…

Третий не сделал никакой попытки ни к сопротивлению, ни к бегству.

Ему скрутили руки.

Потом Петров разрезал бечевки на руках и ногах несчастного китайца.

Китайца он усадил на лавку перед столом.

Бедняга прислонился спиной к стене и долго сидел неподвижно, дыша тяжело и быстро, беспомощно протянув руки вдоль тела. Потом поднял руки и стал дуть на пальцы, то на один то на другой…

Несколько раз он взглядывал на Петрова и Кореня и тряс головой и опять принимался дуть на пальцы. Всунул затем один палец в рот и стал сосать, морщась и махая другим пальцем…

Пальцы, видно, у него сильно горели.

Минут через двадцать он, однако, немного оправился, встал с лавки и стал ходить возле стола, опираясь рукой о край стола, сгибая ступни и колени, как расслабленные. Руки у него дрожали и подгибались.

Словно кости вышли у него из суставов.

— И за что?.. — сказал Петров.

Китаец поглядел на него и улыбнулся.

Только улыбка у него вышла, какая-то дрожащая…

Он весь вздрагивал от времени до времени нервной, мгновенной, пробегавшей по всему телу дрожью… И все тряс головой.

— Я знаю русски, — сказал он.

— Говоришь?

Он кивнул головой, остановился, опершись о стол обеими руками и заговорил, все продолжая вздрагивать и трясти головой:

— Я помог бежать одному большому русски капитан… За это мучили…

И облизнул языком губы; потом сплюнул — должно-быть, он ощутил на губах и во рту соленый вкус от крови.

Наконец он оправился совсем.

Потянулся, расправил руки и подошел к углу, где стояли ружья…

Он взял одно ружье, осторожно отодвинул затвор, вынул патрон и опять поставил ружье на место.

Затем сел к столу и достал из-за рукава нож в желтом кожаном чехле…

Ножом он разрезал пулю в патроне крест-накрест с носика до самых краев патрона… Взял потом патрон за заплечики и, в первый раз теперь взглянув на связанного корейца (до сих пор он ни разу не обращал глаз в его сторону), потряс патроном в воздухе…

Глаза его сощурились, губы растянулись в кривую улыбку, обнажив желтые неровные зубы…

Он сказал что-то корейцу, медленно сдвигая и раздвигая зубы… А губы у него при этом, казалось, застыли, плотно прилипнув к деснам, растянувшись еще больше, так что даже края десны закраснелись из-под верхней губы.

Взяв опять берданку, он положил ее к себе на колени и вложил патрон.

Берданка теперь была страшным оружием в его руках…

Пуля берданки с крестообразным разрезом на конце наносит еще более ужасные поранения, чем прославившиеся в свое время пули «дум-дум»…

— Пусть русски спит немного — сказал он Петрову — русски устал. Я буду караулить… Японцев далеко нет… Хунхуз тоже нет.

Но Петров отказался от этой услуги.

Он объяснил китайцу, что им пора домой и что корейца они тоже захватят с собой.

— Тогда и я пойду, — сказал китаец, — я буду его караулить.

Все вчетвером они вышли из фанзы.

Китаец стал сзади корейца и всю дорогу до реки шел за ним по пятам в расстоянии шага.

И ни Петров, ни Корень не видели, как в камышах он разрезал своим ножом веревку, стягивавшую руки пленника.

Он шепнул корейцу:

— Ты меньше всех издевался надо мной… Беги…

Петров и Корень в это время возились уж возле лодки.

Кореец бесшумно скользнул назад и выбрался из камышей…

Вон скалы… Вон она — свобода.

Китаец вскинул берданку… Зарокотал выстрел…

Прощай жизнь!

— Он разорвал веревку, — сказал китаец, когда к нему подбежали Корень и Петров, — моя сказал: пусть русски спит… он бежал, моя стрелял.

Кореец корчился и бился на песке… Китаец подбежал к нему и повернул грудью вверх.

Страшная кровавая рана зияла почти во всю грудь…

— Хо (По-китайски «хо» — хорошо, ловко.)… хорошая пуля…