В Маньчжурских степях и дебрях

I

За стеной слышался чей-то громкий шопот:

— Акимов!.. Акимов…

И через минуту опять:

— Акимов!..

Потом заскрипела кровать… Кто-то шмурыгнул рукой по стене с той стороны и зачавкал спросонья губами.

Опять заскрипела кровать, а другой голос немного испуганно произнес тоже шопотом;

— А!

Снова послышалось сонное чавканье, снова скрипнула кровать, и вслед затем Савельев услышал, как Акимов, его денщик, вскочил с кровати.

— Доложи их благородно, — заговорил все также шопотом незнакомый Савельеву голос. — Слышь, Акимов!..

— Акимов! — крикнул Савельев.

За стеной на секунду стало тихо…

И в комнате Савельева было тоже тихо. Ясно, отчетливо затикали в этой тишине карманные часы Савельева, висевшие над кроватью…

И сейчас же их тиканье слилось с слабым протяжным скрипом — дверь в комнату Савельева отворилась.

Между половинками двери просунулась круглая стриженая голова.

— Ваше благородие…

Опять скрипнула дверь… В полутьме блеснула железная, обтершаяся от времени скобка двери…

Акимов осторожно, закусив верхнюю губу, вздернув брови и наморщив лоб, протискался между половинками двери, не растворяя их больше — словно сбоку двери стоял какой-нибудь предмет — стол или шкап, мешавший распахнуть ее шире.

Он был в рубахе и в сподниках, отдувавшихся на коленях и едва доходивших ему до щиколоток. От сподников вниз висели завязки.

— Что там? — спросил Савельев.

— Из секрета человек пришел, ваше благородие.

— Позови!..

Должно быть «человек из секрета» слышал, стоя за дверью голос Савельева и, должно-быть, то, зачем он пришел к Савельеву и о чем сейчас должен был объяснить ему, самого его интересовало и интриговало сильно. Он кашлянул как- то по-особенному, словно уже стоял перед Савельевым и собирался ему «докладывать» и затем переминулся с ноги на ногу, скрипя сапогами.

Акимов чуть-чуть согнул стан и в тоже время нащупывал рукою дверную скобку… Дверь опять тихо отворилась. Фигура Акимова словно провалилась в дверь.

В комнате, освещенной одной только лампадкой был полумрак и, казалось, Акимов только на секунду ушел за дверь и опять появился на пороге, сразу преобразившись… Теперь он был в сапогах и черных шароварах…

На черном сукне шаровар смутно белели руки. Смутно белело лицо.

— Из секрета? — спросил Савельев.

— Так точно!..

— Что такое?

Савельев поднялся на кровати и сел. «Человек из секрета» ответил не сразу. Он поднял руку к лицу и кашлянул в ладонь. И сейчас же быстро опустил руку, словно испугался и замер на мгновение.

— А? — сказал Савельев.

— Женщина, — крякнув, будто с трудом выговорил солдат.

В комнате стало тихо.

Опять затикали часы.

— Ихняя, ваше благородие.

Рука у солдата снова подымаясь кверху, но он задержал это движение и повторил, крякнув, как раньше, тоже словно одернув себя:

— Японская, ваше благородие… на коне…

Савельев чуть-чуть шевельнулся в его сторону.

— Допрашивали? — спросил он через секунду.

— Так точно…

— Ну?..

Солдат развел руками.

— Нельзя-с понять…

И быстро добавил:

— А по-русски, ваше благородие, говорит чисто. И я так полагаю, она не из простых…

Он снова кашлянул тихонько.

— Они-с барышня.

— Где она?..

— Тут-с… Я, извольте видеть, стоял подчаском…

— Погоди, — перебил его Савельев и сам замолчал, вставая с постели.

— Может, ваше благородие, из шпионок?

Савельев застегнул мундир.

— Пойдем.

Он подошел к углу, где стояла шашка, прицепил ее, не торопясь и направился к двери.

Дверь перед ним распахнулась словно сама собой во всю ширину.

В сенях он увидел Акимова уже успевшего одеться. Акимов стоял, вытянувшись, держась правой рукой за скобку двери. На левой руке через локоть висела шинель Савельева.

Савельев прямо прошел к выходной двери.

Акимов повесил на гвоздь шинель и, быстро забежав вперед, распахнул выходную дверь в тот самый момент, когда Савельев собирался толкнуть ее носком сапога.

Глубокая тьма глянула на Савельева из двери.

Когда он переступил порог в лицо ему хлестнул ветер с мелким, как песок дождем.

Крыльцо было мокро. Прямо перед крыльцом блестела лужа.

Какая-то темная фигура маячила смутно налево от крыльца, где на земле тоже тускло блестели лужи.

Савельев обернулся назад и спросил тихо:

— Где она?

И сейчас же по лужам захлопали лошадиные копыта. Темная фигура подалась вперед, стала определенней, словно выплыла из мрака…

Савельев разглядел грудь лошади, её лоб и уши и коленные чашки; на груди, на лбу и на коленных чашках лежал слабый отблеск из окна.

II

Савельев зажег лампу и запер дверь своей комнаты.

Он подал стул этой стройной девушке, с большими карими глазами на немного бледном круглом лице с крупными губами и стал около стола.

Он стоял, опустив голову, опираясь одной рукой о стол, а другой подергивая усы.

Он не знал с чего он начнет допрос.

Несколько раз он взглядывал на девушку исподлобья и сейчас опять отводил глаза в сторону… Брови у него чуть-чуть вздрагивали, слабо обозначались на лбу почти незаметные морщинки, — словно легкая тень набегала на лоб…

Наконец он заговорил.

— Вы откуда?

И блеснул глазами снизу-вверх и немного вкось. (Он стоял к ней боком). Пальцы его левой руки медленно пока он смотрел на нее пристально и внимательно, поползли по усу; полуоткрыв рот он сунул кончик уса между зубами.

Она смотрела вниз, сложив на коленях руки.

Казалось, она рассматривала тоненькое золотое колечко у себя на пальце. Потом она подняла голову.

Она смотрела на него так, как будто бы не слышала, что он сказал или прислушивалась к чему-то, может быть к звуку его голоса, может-быть еще к чему-нибудь.

И ему казалось, что из её глаз уходить что-то в их темную глубину. Точно тонет в них что-то, какая-то мысль, которая сейчас, когда она сидела так, опустив голову и кругом было тихо, выплыла из души и пугливо опять скрылась, сияя умирающим ясным светом.

Казалось она сама его не видела и не замечала — по крайней мере в первое мгновенье.

Он хотел повторить свой вопрос и заметил вдруг, что она вздрогнула слабой дрожью и будто чуть-чуть метнулась назад. Ему показалось даже, что губы у неё полуоткрылись немного, будто она хочет говорить.

Но она не сейчас заговорила.

Секунду или две она сидела молча и совсем неподвижно.

— Что вы? — произнесла она тихо.

Глаза широко открылись.

— Я спрашиваю вас, откуда вы?

Она назвала какой-то незначительный городишка на одном из южных островов Японии.

Название города казалось ему совсем неизвестным. Но он порылся в памяти и вспомнил, что, кажется, встречал где-то это мудреное слово, может быть в газетах, может-быть на карте.

— Так, — сказал он и наклонил голову. Потом опять поднял голову.

— А зачем вы сюда прибыли?

Он ей смотрел пристально прямо в глаза, по-прежнему теребя ус концами пальцев.

— В «Красный Крест…»!

Он невольно вздрогнул и выпрямился. Его точно шатнуло.

Он говорил уже с ней несколько минуть, но, казалось, он только сейчас поймал тон её голоса. Как и тогда, в глазках, когда она подняла их на него, в её голосе теперь словно вспыхнуло что-то и быстро вдруг погасло…

И это то, что было в её голосе словно толкнуло его в грудь.

И, опустив опять голову, он постарался возобновить в памяти эту её фразу, произнесенную немного картаво (он только в эту минуту заметил, что она картавить). И когда он мысленно повторял слово за словом, что она сказала, ему чудилось, будто он слышит какой-то крик, или стон, или вопль…

Он взглянул на нее.

Она сидела перед ним, высоко подняв голову.

Она точно хотела ему показать себя всю.

Он видел, как нервно дрогнули её губы и веки. Из-под век сверкнули глаза горячим широким светом.

И постепенно все лицо осветилось… Точно блеснуло извнутри что-то ясное и светлое. Точно солнце взошло в душе и брызнуло огнем.

Он сказал неровным голосом:

— Вы что сказали?

Она поднялась.

— В «Красный Крест»!

Голос её зазвенел…

— Да ведь вы японка… Вы наш враг!

Она ответила словно заученным ответом, вся трепеща:

— Для страданий нет родины!..

Может быть это было несколько книжно, но слова у ней рвались из души, — он это видел, чувствовал сам своей душою…

Свет лился широкой зорей из её души, горел в глазах, звенел в голосе и вместе с ним вырвался из души этот крик…

Через полчаса ее нужно было отправить дальше по начальству…

Ее увезли.

А он не мог потом уснуть до самого утра. Кругом был мрак и тишина. Мрак на всем необъятном пространстве великой степи… Может быть, она — шпионка, может быть…

А если нет?

И ему стало необыкновенно легко, почти весело.

Кругом мрак, темная ночь. Ночь окутала эту дикую страну. А что-то светит в ней. Блестят кое-где искорки.

Словно колыхало ему что-то душу…

«Для страдания нет родины!»