В дни полетов Уточкина в Харькове нанять извозчика было трудно. Переполненные конки едва двигались, дороги, ведущие к ипподрому, заполнялись потоками пешеходов. Ограду ипподрома плотным кольцом окружала толпа безбилетных зрителей. По приблизительным подсчетам, каждый «воздушный спектакль» привлекал сюда не менее семидесяти тысяч человек…

21 мая Уточкин совершил три полета в Гомеле. Его приезд всколыхнул и город, и прилегающие деревни. Кузнец Енко опубликовал восторженную заметку в местной газете:

«…И вот в Гомеле Уточкин! Такая весть долетела ко мне в мой глухой деревенский уголок, и я помчался в город. Уже первые шаги в Гомеле убедили меня, что он в данный момент живет Уточкиным… Впрочем, могло ли быть иначе?»

«Достаточно было прочитать на афише это популярное имя, чтобы быть уверенными в успехе, который ожидает его», —

― комментировала полеты Уточкина в белорусском небе газета «Минские ведомости».

19 июня 1910 года публика, заинтригованная броской рекламой, заполнила Мокотовское поле в Варшаве. Общество «Авиата» проводило там первую авиационную неделю. Варшавяне узнали из газет, что для участия в неделе приглашены, кроме польских, известные зарубежные авиаторы, а также русский пилот Сергей Уточкин. Организаторы авиационного турнира (как тогда называли состязания) учредили для участников призы на общую сумму 60 тысяч франков. Билеты раскупались нарасхват… Газеты предрекали, что Уточкин, в прошлом чемпион и рекордсмен велоспорта, совершит теперь подвиги в воздухе.

«Мы хотим, наконец, после созерцания неудачных полетов увидеть собственными глазами, что можно не только взлететь, но и несколько десятков минут безнаказанно реять в воздухе», — делился надеждами автор статьи в журнале «Тыгодник илюстрованы».

На Мокотовском плацу наряду с позолоченными мундирами генералов и высших царских чиновников, изысканными нарядами господ и дам из «света» можно было видеть многие тысячи скромных блуз рабочих. В толпе суетился полицмейстер Варшавы генерал Скалон, окруженный свитой явных и тайных агентов охранки.

Из ангара выкатили аэроплан, затем под аплодисменты зрителей вышел Уточкин. Он был одет так, словно собрался на званый вечер, — в черный костюм с бабочкой. На рыжеволосой голове отсвечивала глянцем шляпа-котелок. Пилот снял ее, положил на траву, затем неторопливо взобрался на сиденье. Затрещал мотор, ожил пропеллер. «Фарман» покатил по плацу и поднялся. Высота более тридцати метров. Биплан описывает круг над зрительскими трибунами, другой… Вдруг русский летчик резко идет на снижение, точно подкатывает к оставленной на траве шляпе. Лихо спрыгнул с пилотского сиденья, элегантно поднял головной убор и поклонился публике. Восторженной овацией награждают его за это присутствующие.

Тонким ценителям юмора, эксцентрики явно по душе номер с котелком!

«У Уточкина неслыханная легкость при выполнении взлетов и посадок, — отмечала пресса Варшавы. — В его руках аэроплан — это скорее повозка или автомобиль, заезжающий в гости во двор. Он внушил такую уверенность, что смельчаки с самого начала решались летать с ним пассажирами. Даже женщины».

Добавим, что среди тогдашних пассажирок Сергея Уточкина была и популярная эстрадная певица Мария Мрожинска, которая первой из своих соотечественниц отважилась подняться в небо на аэроплане. Сергей Уточкин категорически отказался принять от Мрожинской денежное вознаграждение за полет.

«В этом чувстве уверенности и обычности — важнейшее впечатление от полетов, — заключал варшавский репортер. — Мы мечтали издавна, что сможем летать как птицы… Сегодня знаем, что это уже быль. Благодарим за это Уточкина…»

Состязания авиационной недели в Варшаве завершились полной победой русского пилота. Уточкин начал с полета, длившегося 12 минут 45 секунд, а финишировал воздушным путешествием, которое продолжалось 1 час 2 минуты 4 секунды.

Герой нашего повествования стал первым пилотом, летавшим в Екатеринославе (ныне Днепропетровск). 16 июля 1910 года в городской газете появилось сообщение:

«Завтра в Екатеринославе впервые состоится полет на аэроплане. То, чем интересуется весь мир, — воздухоплавание — будет демонстрировать наш известный авиатор Уточкин».

При этом указывалось, что полеты «ни в коем случае не отменяются и состоятся при любой погоде…»

И вот снова Москва. В августе 1910 года Сергей Исаевич на Ходынском поле начал испытания аэроплана, построенного известной в то время велосипедной фирмой «Дукс». Ее владелец Ю. А. Меллер уяснил себе, какую роль начинает играть авиация. Не прекращая производства велосипедов, он одним из первых в России открыл самолетостроительный завод.

За Петровской заставой, располагавшейся неподалеку от Александровского (сейчас Белорусского) вокзала, начиналась шоссейная дорога на Петербург. Напротив Петровского дворца (ныне здание Военно-воздушной инженерной академии имени Н. Е. Жуковского), возле конечной остановки трамвая, находилась Ходынка — в то время огромное травяное поле, использовавшееся в качестве аэродрома. В народе еще жила недобрая память о трагедии, происшедшей здесь в день коронации Николая II, когда раздача дарового царского угощения спровоцировала небывалую давку. Много безвинных людей погибли, получили тяжелые увечья…

На краю поля взору Уточкина предстали самолетные ангары, неподалеку от шоссе жались друг к другу приземистые дощатые цехи мастерских фирмы «Дукс». Сооруженный здесь полукустарным способом аэроплан представлял собой копию «Фармана», однако имел множество конструктивных недочетов. Поэтому первые попытки Уточкина поднять аппарат в воздух не удались.

После земляка Михаила Ефимова, облетывавшего опытные модели самолетов Анри Фармана на его предприятии во Франции, Сергей Уточкин стал вторым русским летчиком, выступившим в роли испытателя. На самолете отечественного производства он был первым.

По указанию Сергея Исаевича многие дефекты фирма «Дукс» устранила. Многие, но, увы, не все. Новый двигатель мощностью 60 лошадиных сил оказался слишком тяжелым. От пилота требовалось незаурядное летное умение, поскольку даже при небольшом толчке могло сломаться слабенькое шасси самолета.

На испытательные полеты Уточкина, слава о котором гремела по всей России, снова собирались (уже стихийно) многие тысячи зрителей. Особенно ревностными поклонниками его таланта стали члены Московского общества воздухоплавания, которому принадлежал Ходынский аэродром. 19 августа 1910 года пилот описывает один за другим тринадцать кругов, через 33 минуты приземляется у ангара. Затем следуют полеты с пассажиркой… Аэроплан, к удовольствию «Дукса», летает на высотах в несколько сотен метров. Испытания завершены, аппарат передан заказчику — начинающему авиатору Раевскому. Но ведь нужно еще обладать мастерством и опытом Уточкина… Раевский трижды пытается взлететь и трижды ломает свой самолет.

Очередной этап кочевой жизни Сергея Исаевича — Нижний Новгород.

Яркие афиши извещают о полетах знаменитого русского авиатора. При этом подчеркивается, что часть сбора поступит в фонд постройки в городе памятника Минину и Пожарскому. Это добавление сделано по указанию летчика.

Смело, уверенно выполнял «крылатый гость» перед нижегородцами «восьмерки», требующие особенно крутых поворотов. Совершая круги, улетал за пределы аэродрома и возвращался, вызывая восторги, катал смельчаков-пассажиров. Окруженный толпами, спокойно давал пояснения, стараясь удовлетворить любопытных зрителей.

Не обошлось и без забавного инцидента. Среди пассажиров, пожелавших подняться в небо, оказался чересчур тяжелый купец Пешехонов. Уточкин смог пролететь с ним лишь один круг — мотор не выдержал чрезмерной нагрузки. Поспешное приземление прошло благополучно.

До визита Сергея Исаевича нижегородцы тоже еще ни разу не видели у себя летающего аппарата тяжелее воздуха… Среди зрителей, потрясенных увиденным, был и поручик Петр Николаевич Нестеров, приехавший в родной город к матери в отпуск. Впоследствии он вспоминал:

«Впервые настоящий моторный аэроплан я увидел в 1910 году в Нижнем Новгороде, куда приехал один из наиболее в то время известных летчиков-спортсменов С. И. Уточкин…»

Именно с этого дня, подчеркнул Нестеров, он стал серьезно изучать авиацию. Годом позже поступил в Гатчинскую летную школу. В 1913 году в Киеве Петр Николаевич первым в мире выполнил «мертвую петлю», в 1914-м — на фронте, в Галиции, совершил первый в истории воздушный таран вражеского самолета…

Но это будет позже. Вторично жизненные пути Уточкина и Нестерова пересеклись ранней осенью 1910 года на Кавказе, где поручик служил в резервной артиллерийской бригаде. Из газет он узнал, что в городах Закавказья впервые будут демонстрироваться полеты аппаратов тяжелее воздуха. В частности, в номере «Бакинца» за 13 сентября 1910 года сообщалось, что градоначальник дал разрешение на проведение в Баку авиационной недели. Предполагалось пригласить для участия в ней пионеров отечественной авиации Ефимова, Уточкина, Васильева, Кебурию и других. Намечались полеты Уточкина и в Тифлисе. Узнав о приезде Сергея Исаевича на Кавказ, Нестеров обратился к командиру батареи с просьбой разрешить отлучиться из части — посмотреть полеты. Вскоре Петр Николаевич был уже в Тифлисе, представился Уточкину. Состоялась дружеская беседа. Сергей Исаевич охотно показал пытливому артиллерийскому офицеру, как производится сборка и разборка аэроплана.

Уточкин понравился Нестерову простотой и бесстрашием. По выражению Петра Николаевича, перед ним стоял настоящий русский богатырь. Но когда Нестеров попытался перевести разговор на летную теорию, его собеседник отвечал не столь охотно. У офицера сложилось впечатление, что в теоретическом плане Уточкин подготовлен слабо.

Конечно, Сергей Исаевич, который в силу жизненных обстоятельств даже не завершил учебу в гимназии, а в небо вырвался самоучкой, без дорогостоящего обучения во французских летных школах, не мог на равных беседовать с Нестеровым, глубоко изучавшим физику, механику, математику.

«Вот когда п-по-лечу, тогда вам, господин п-поручик, будет все ясно…» — уклончиво ответил он на очередной теоретический вопрос Петра Николаевича.[54]

Любопытные подробности, связанные с полетами Уточкина в Тифлисе, один из авиаторов обнаружил в архиве, в фонде… тифлисского полицмейстера. Члены Кавказского воздухоплавательного кружка обратились к начальнику полиции с сообщением об аренде для устройства аэродрома участка, прилегавшего к усадьбе православной духовной семинарии в местности Вакэ. Организаторы авиационного праздника писали, что приступают к ограждению участка и просят не чинить им препятствий.

А вот что предписал в те дни по этому поводу полицмейстеру тифлисский губернатор: «Во избежание могущих возникнуть народных беспорядков и волнений — обратиться к военному начальству с требованием наряда войск».

Подготовка шла как будто бы нормально. Но препятствие возникло с неожиданной стороны. Против полетов Уточкина запротестовал… ректор духовной семинарии архимандрит Пимен. Свои опасения он мотивировал тем, что якобы аэроплан может упасть на семинарское здание или на электропровода и лишит учебное заведение освещения. Кроме того, «святого отца», видите ли, беспокоило, что массы зрителей «будут мешать занятиям воспитанников и богослужению», а потому требовал перенести аэродром куда-нибудь подальше.

Однако всеобщий интерес к новому чуду техники оказался сильнее влияния архимандрита. Первые в небе Закавказья полеты аппарата тяжелее воздуха состоялись, вызвав огромный энтузиазм жителей Тифлиса.

Свидетелем появления Уточкина в небе над Воронежем стал один из известных революционных народников, отбывший двадцатипятилетнее заключение в Шлиссельбургской крепости, видный ученый и литератор Николай Александрович Морозов, многогранный и высокоодаренный человек.

«При полетах Уточкина становится ясным: пришло время — человек победил воздушное пространство, птица уступила дорогу в поднебесье».

(Кстати, перу Н. А. Морозова принадлежит стихотворение, приведенное в начале книги. Оно вошло в написанный им в 1910 году поэтический цикл «Звездные песни». Николай Александрович сразу же обратил внимание на Уточкина как на самобытную, интересную личность).

О зачинателях летного дела в России Ефимове, Уточкине, Рудневе, Васильеве, об их крылатых побратимах Александр Куприн вдохновленно писал в те дни:

«Любимый и опасный труд на свежем воздухе, вечная напряженность внимания, недоступные большинству людей ощущения страшной высоты, глубины и упоительной легкости дыхания, собственная невесомость и чудовищная быстрота — все это как бы выжигает, вытравляет из души настоящего летчика обычные низменные чувства — зависть, скупость, трусость, мелочность, сварливость, хвастовство, ложь, и в ней остается чистое золото… В самом деле, в них много чего-то от свободных и сильных птиц — в этих смелых живых и гордых людях. Мне кажется, что у них и сердце горячее, и кровь краснее, и легкие шире, чем у их земных братьев. Их глаза, привыкшие глядеть и на солнце, и сквозь метель, и в пустые глаза смерти, — широки, выпуклы, блестящи и пристальны…»

Загрузка...