Погода между тем становилась все холоднее. Однажды утром прибрежный лес оказался затянутым густым туманом, а все деревья, кусты, трава и паром подернулись инеем. Немного спустя прибрежные озера, стоячие воды, затянулись тонким ледком, а дня через два лед уже настолько окреп, что выдерживал собак. Они зачастую выплывали на берег и целыми часами бежали наравне с паромом…
Надо было спешить, чтобы не застрять во льду. На корме парома устроили из глины печку, на ней стряпали и около нее поочередно дежурила команда. Чтобы плыть как можно дольше по вечерам, наняли туземцев, которые шли впереди на челноках. У них на шестах горели бумажные китайские фонарики, и по ним на пароме узнавали глубину и течение.
Зима надвигалась быстро. Лес совсем обнажился и как-то вдруг поредел и оборвался. Река изменила свое течение и проложила новый путь через пустыню. Тут опять Свен Гедин встретил знакомую ему жуткую картину: вдоль правого берега реки вздымались высокие, достигающие нескольких саженей, — песчаные холмы. Река подмывает их основание, но с гребня сыплются новые слои песка.
Благодаря близости пустыни, река часто мелеет, и плавание по ней в этих местах особенно трудно, тем более, что свободной ото льда оставалась лишь середина реки. Часто приходилось двигаться вперед, лишь прорубив лед топорами и ломами.
В начале декабря вдоль обоих берегов легли широкие полосы льда, и паром, врезаясь в толстый лед, как пила в сахар, продвигался словно среди хрустальных осколков. В конце концов продвижение стало невозможно, и парому пришлось остановиться на зимние квартиры.
Местность, в которой Гедину пришлось зазимовать, была печальна и пустынна. Низкая и плоская, она вся видна была, как на ладони, — и благодаря именно этому обстоятельству река Тарим часто меняет свое русло, отчего она слывет, вместе с озером Лоб-Нором, тоже постоянно меняющим свое место, загадочной.