В поисках прошлого

Глава 16

Во сне его все время преследовал назойливый образ Эванджелин. Фрэнк вертелся, думал о собственном здоровье, о Крессиде, о детях, о прошлом, о будущем — короче, обо всем. Больше всего его тяготило то, что он никак не мог помочь Гилу примириться с прошлым, со своим происхождением. Усыновив мальчика, он добровольно взял на себя ответственность. Фрэнк любил его как своего собственного ребенка и тем не менее никогда даже не касался этой темы. Хуже того, он не оставил себе никакого простора для маневра. Что они с Крессидой намеревались сделать, чего желали, так это создать обстановку доверия и любви, в которой Гил мог бы освоиться, а потом и как-то примириться с ужасающей жестокостью, которую пережил в раннем детстве. Не было смысла обвинять Крессиду: она-то могла потерять гораздо больше — даже в самом лучшем случае получила бы полное отчуждение со стороны собственного сына. Конечно, и Фрэнк, и Крессида нервничали и переживали по этому поводу все эти годы, и еще как! Но, пребывая в состоянии полного замешательства, Крессида позволила себе пойти на поводу у мужа, а он, бедолага, и сам блуждал в потемках. И все окончательно испортил.

На следующее утро, встав с постели в крайне возбужденном состоянии, Фрэнк просто рассвирепел, увидев на кухонном полу кучки, оставленные Рафферти, которые бедная малышка Кэти-Мей неумело пыталась убрать.

Он отобрал у дочери тряпку.

— Выведи это Божье наказание на улицу! Прямо сейчас. И не впускай обратно, пока я не скажу.

Сам вымыл кухню и, слегка успокоившись, приготовил завтрак. Потом продиктовал Кэти-Мей список того, что надо купить, она старательно все это записывала, а Рафферти, свернувшись клубком, лежал у хозяйки на коленях.

Когда девочка кончила записывать, они со щенком одновременно подняли головы и посмотрели на Фрэнка с одинаковым жалостным выражением, почти со слезами на глазах.

— Ты на нас больше не сердишься, а, папочка? — спросила Кэти-Мей.

«На нас»? Фрэнк посмотрел на нее и улыбнулся:

— Нет, милая, ты же так старалась… Извини, что я взорвался. Плохо спал ночью, но теперь все в порядке. Почему бы вам теперь не поиграть, пока я поработаю? А потом поменяем постельное белье и все уберем к приезду мамочки. Как тебе такой план?

Кэти-Мей привязала к ошейнику Рафферти шнурок.

— Хочу научить его ходить на поводке, — уверенно заявила она, и ее вовсе не смутило то, что щенок тут же устроил сидячую забастовку, и его пришлось на пузе волочь по влажному полу через всю кухню. У двери она взяла песика на руки и вынесла в сад на его первое в жизни учебное занятие.

Фрэнк несколько минут наблюдал за Кэти-Мей через кухонное окно, а потом, не в силах справиться с собой, снова сел за компьютер и вытащил из «корзины» файл «Наследие». Он все пытался убедить себя, что теперь, спустя добрый десяток лет, вряд ли кто помнит детали того убийства, разве что два-три человека в Пэссидж-Саут или на Трианаке. Однако сам он уже много лет жил в совершенно сумасшедшей обстановке, так что его мозги тоже были несколько набекрень. Псевдоним надежно скрывал настоящее имя Рекальдо, да и сам он всегда был чрезвычайно осторожен, когда речь заходила о паблисити. Теперь он жалел, что не последовал совету Фила Макбрайда сменить не только фамилию, но и имя, избавиться от Фрэнка. Но кому в голову взбредет связать крайне популярного и знаменитого Фрэнка Вентри с ничтожным сержантом полиции Фрэнком Рекальдо, каким он был когда-то? Или с тем давнишним убийством? Шум вокруг этого происшествия тогда быстро утих, интерес публики через неделю переместился на серию ограблений банков в Дублине, связанных с террористами. Нетрудно было прийти к выводу, что всеобщая амнезия продлится долго, хотя вывод этот вряд ли можно было назвать обоснованным.

«Ну, и кто увидит в этой истории что-то знакомое?» — спрашивал он себя. Никто, кроме Фила Макбрайда, внимательного читателя и старого друга. Правда, его реакцию затруднительно предсказать, как и все, что касалось Фила. Кресси? Крессида — совсем другое дело. Она придет в ужас. Может быть, даже решит, что муж пытается наказать ее, — только вот за что? За нежелание вернуться домой? Фрэнк отбросил эту мысль.

Самым странным во всей этой сосредоточенности на самом себе и собственных переживаниях было то, что Фрэнку даже не приходило в голову: он сам может стать объектом чьего-то интереса до тех пор, пока не оставит окончательно замысел написать «Наследие». Долгие годы его незаурядные умственные способности были направлены на защиту жены и семьи, но не самого себя. Для человека, способного разработать и положить на бумагу самые изощренные и леденящие душу криминальные сюжеты, он проявил себя чрезвычайно тупым и бестолковым, когда дело коснулось собственной жизни: проще говоря, за деревьями не разглядел леса.

А Гил? Как насчет Гила? Невзирая на все интеллектуальные усилия Фрэнка Рекальдо, маленькая молчаливая фигурка мальчика постоянно влезала в эту историю. Правда, теперь он все время был рядом с Фрэнком. Гил, неучтенный, скрытый ото всех свидетель происшедшего. Даже сейчас Фрэнк едва ли был готов признать, что ни он, ни один из его коллег никогда даже не пытались выяснить, какую роль во всем это играл малыш, и вообще играл ли. Или что он мог увидеть. Гил, с которого мать никогда не спускала глаз. Однако в день убийства — вот что самое главное! — Гил был со Спейном, пока Крессида отвозила знакомую в Корк, в больницу. Перед глазами Фрэнка мелькали разные виды сада Эванджелин, мертвое тело женщины на траве у его ног. Джон Спейн тоже то и дело материализовался самым неудобным образом, упрямо придерживаясь своей хорошо продуманной версии.

— Когда вы в последний раз видели ее живой? — постоянно слышал он свой собственный вопрос.

— До того, как обнаружил ее мертвой, хотите сказать? Я видел, как она стояла у дерева, когда я вечером возвращался с рыбалки.

— Вы были один?

— Конечно, почему же нет?

Ни слова про Гила, хотя мальчик был с ним всю вторую половину дня. Стоило Фрэнку подумать об Эванджелин Уолтер, как на поверхность всплывали одни и те же вопросы и то же самое чувство ужаса: он не видел Крессиду два дня, что предшествовали убийству. В целом ее никто не видел целых четыре дня: два дня до убийства и два дня после него. Перед его мысленным взором тут же возникли собственные пальцы, хватающие миниатюрный черепаховый гребень. Она ненавидела эту американку, подозревала, что та крутит роман с ее мужем, боялась ее ядовитого язычка.

Фрэнк опустил лицо в ладони и закрыл глаза. Когда он наконец увидел Крессиду, та была все в синяках и царапинах. У Гила рука была на перевязи. Потребовалось некоторое время, прежде чем Кресси призналась, что ударила Эванджелин по голове. Спейн неохотно подтвердил это, однако утверждал, что удар был несильный.

— Она упала, лежала на земле и смеялась над нами, когда я оттаскивал Крессиду в сторону. А потом, позже, я видел ее у открытого окна. И в доме играла музыка. Элла Фицджеральд пела.

— А сами вы где были?

— На реке, в лодке, конечно.

— Вы ведь говорили, что уже легли спать. Может, расскажете, каким образом опять там очутились?

— Хотел убедиться, что с ней все в порядке.

Все это приходилось вытаскивать из старика буквально клещами. И то, что вытащили, оказалось просто ужасным. В ночь убийства Спейн отправился к Эванджелин, чтобы потребовать от нее прекратить преследовать его своим злословием, но она лишь рассмеялась ему прямо в лицо, а потом довершила дело тем, что вовлекла его в разнузданный сексуальный акт, который Крессида, которая все это невольно видела, позднее охарактеризовала как изнасилование, причем в роли насильника выступала Эванджелин. Показания Крессиды тоже вылезали на белый свет болезненно и мелкими порциями: в тот день, но раньше по времени, она совершенно случайно, впервые в жизни повстречалась с Алкионой. Одного взгляда на девушку ей было достаточно, чтобы догадаться, кто отец, — та была ну просто вылитый Вэл Суини. И это подтвердило ее давние подозрения, что у Вэла с Эванджелин была сексуальная связь. Более того, связь, по всей видимости, началась еще до брака Крессиды с Вэлом и продолжалась все время этого брака. Когда Кресси заявила о своем открытии Вэлу, тот перевернул ситуацию, пригрозив заявить властям, что она оставляет восьмилетнего сына на попечении «извращенца, бывшего священника». Вот вам и готовые условия для применения насилия. Когда Спейн, а потом и Крессида появились в саду Эванджелин Уолтер, они были в ярости и отчаянии.

Когда Фрэнк спросил, где в это время находился Гил, Спейн ответил, что мальчик был в машине или в его коттедже, в шоке после того, как стал свидетелем беспощадно жестокого избиения матери собственным отцом. Вот детективы и решили, что старик защищает Крессиду. Или его больше заботил Гил? А гнусные намеки Эванджелин Уолтер на его нежное отношение к мальчику? Фрэнк пошел дальше и принялся изучать улики против Валентайна Суини, обнаруженные в багажнике его брошенной машины: перепачканную кровью одежду убитой женщины, свитер и вельветовые брюки самого Суини, тоже в крови, и деревянный сундучок, набитый личными бумагами покойной. И самая убойная из них: завернутый в газету за то же число миниатюрный диктофон, который — по счастью или в силу особенностей конструкции — оставался включенным в течение всего разговора Эванджелин с Суини. Потрясенный Фил Макбрайд назвал это «настоящим садистским спектаклем, только в словах». После чего сомнений в виновности Суини не осталось. Что было очень удобно, если не сказать больше.

Но одна вещь всегда не давала Фрэнку покоя. По причине весьма своевременной смерти Суини диктофон не был представлен в суде, так что запись никто не подвергал тщательной криминалистической экспертизе, которая, несомненно, потребовалась бы. Не изучалась и связь диктофона и газеты, в которую он был завернут, по крайней мере Фрэнк об этом не слышал. Дело не в том, что он стремился эту связь найти, да к тому же, по молчаливому уговору между ним и Макбрайдом, эта тема вообще считалась табу. И тем не менее мысль об этом опять терзала его даже десять лет спустя. Фрэнк никогда не сомневался, что именно Суини убил Эванджелин Уолтер; нет, его мучило другое: а не помогал ли кто-нибудь убийце? И если да, то кто? И по какой причине?

Маленький Гил опять как бы дергал его за локоть. Превознося Крессиду за ее преданность своему глухому сыну, каждый отдельный свидетель пользовался практически теми же словами: «Ребенок всегда был рядом с ней, она не спускала с него глаз». «Господи, — думал Фрэнк, — предположим, это истинная правда. И что тогда? Ладно, хватит с меня. Хватит!»

Фрэнк стер проклятый файл и выключил компьютер. Гил снова был отодвинут на задний план. И без него проблем предостаточно. Жена вот-вот вернется домой, а он так и не сказал ей ни о своей болезни, ни о необходимости операции, хотя понимал — она посчитает это еще одним примером того, что Фрэнк живет в своем собственном мире, хотя на самом деле он просто не мог справиться с собственным страхом. И еще он виновато признался себе, что и издателя своего не удосужился предупредить о проблемах со здоровьем. Когда Ребекка сообщила ему, что отменила отпуск в честь его предстоящего визита в Лондон, Рекальдо никак не отреагировал. Не преднамеренно, скорее в силу детского желания не вспоминать об операции — может, обойдется. Он криво усмехнулся, пригладил ладонью волосы, радуясь, что избавлен от всех хлопот, связанных с двумя его первыми, уже надоевшими книгами — никаких встреч, просмотров, торжественных обедов «в честь знаменитости», — а теперь появилась возможность, если он проявит должное хитроумие, избежать и всех последующих рекламных мероприятий.

Ему также пришло в голову, что какой-нибудь отвлекающий маневр мог бы помочь им с Кресси преодолеть этот кризис, а ему — ускорить выздоровление. Если бы он уже начал поиски нового дома вместо того, чтобы сбежать в Керри, уже могли бы появиться какие-нибудь варианты. Оглядев скудно освещенную столовую, Фрэнк подумал, насколько мерзко все тут выглядит, особенно если взглянуть глазами вернувшейся домой Кресси. Она всегда ненавидела этот дом, это предместье, близость города. Если бы он тогда все не испортил — в Уотерфорде, когда они шли вдоль реки, — они, вероятно, уже подобрали бы себе идеальный дом; но как только он понял, что они все время избегают даже упоминать о Корибине, тут же испугался, что любой другой дом окажется неподходящим, и мужество его покинуло. Пути назад не было. Нельзя же было в самом деле рассказать детям все, что тогда произошло, дав им возможность самим судить о прошлом.

Рекальдо усилием воли стряхнул с себя апатию. На свете есть тысячи очень привлекательных мест, куда можно перебраться. И вероятно, это окажется вполне им по карману. Продюсеры заплатили ему очень прилично. Единственный сомнительный момент — как долго будет бить этот денежный фонтан. Как и всякого писателя, его беспокоило, на какое время ему хватит вдохновения и удачливости. Фрэнк скрестил пальцы, нетерпеливо отодвинул назад стул и позвал Кэти-Мей.

— Хочешь, поедем в Дублин? — спросил он удочери. — У меня там есть несколько дел, но у нас будет время съесть по гамбургеру. Ну, что скажешь?

— Надо купить цветы для мамочки, — предложила Кэти-Мей.

— Отличная мысль! — Он обнял малышку за плечи и прислонился своей пергаментной щекой к ее щечке.

Три часа спустя они вернулись домой с огромным букетом красных роз, новым кожаным ошейником, поводком для Рафферти и ворохом рекламных объявлений от пяти агентов по продаже недвижимости. Отец и дочь уселись за кухонный стол и стали все просматривать. К его удивлению, просмотрев примерно половину, он наткнулся на подробнейшее описание Корибина с цветной фотографией. Фрэнк смотрел на нее некоторое время, потом толкнул фото через стол к дочери.

— Что думаешь по поводу этого? — спросил он.

— Вот этот мне нравится больше, — заявила Кэти-Мей самым милым и независимым тоном, бросив лишь беглый взгляд на фото. В руке она держала страничку с плохо отпечатавшимся черно-белым снимком великолепно и пропорционально спланированного дома недалеко от Авоки в графстве Уиклоу. — Смотри, папочка, здесь в саду есть загон для собак — Рафферти понравится!

— Вопрос в том, моя маленькая, понравится ли там тебе, — заметил он. Кэти-Мей часто закивала с такой силой, что, казалось, сейчас у нее голова оторвется, и энтузиазм дочки открыл Фрэнку глаза на то, что в своих расчетах они с Крессидой в какой-то момент отодвинули на задний план не только сына, но и дочь. — Тебе не нравилось жить в Оксфорде? — мягко спросил он.

Кэти-Мей подняла удивленный взгляд.

— В общем, нет, — медленно произнесла она. — Мне там школа не очень нравилась. Другие дети надо мной все время смеялись. Говорили, у меня смешной акцент. — Тут у нее скривились губы. — У самих смешной! — Она задумчиво улыбнулась. — Друзей у меня там не было. Ни одной подруги, я же не могла никого пригласить к себе. Потому что дедушка болел. — Она пожала плечами. — Я и вправду очень-очень рада, папочка, что вернулась домой.

— А дедушка? Он тебе нравился? — Дедушка — такое взрослое слово для маленькой девочки! Она всегда называла его именно так, не «дед», не «дедуля» — а это о многом говорило!

— Ну, он, конечно, немножко на меня сердился, особенно когда я была еще совсем маленькая. — Кэти-Мей подняла на отца глаза. — Хотел, чтобы я все время вела себя тихо, потому что не любил шум. Но он не всегда был такой. Иногда мне разные истории рассказывал. Про войну. — Тут глаза ее расширились. — А ты знаешь, папочка? Дедушка был солдатом в Греции! И все его товарищи погибли. Пап, а что такое товарищи?

— Друзья, — ответил Фрэнк. — Его друзья.

Кэти-Мей некоторое время обдумывала услышанное.

— Он плакал о них и молился за их бессмертные души! — Она явно повторяла чужие слова. — Очень грустно, правда? Я и не знала, что старые люди тоже плачут. А потом начинал на меня сердиться и кричал, чтобы я убиралась вон. Странный он был немного. Никогда не знаешь, чего от него ждать. Мамочка сказала, он не очень хорошо себя чувствует, потому что очень-очень старый.

— Но он тебе нравился?

Кэти-Мей наморщила носик:

— Ну, не совсем. Он не всегда был добрый, не так, как ты или мамочка. Мне лучше тут, с тобой, а еще лучше будет, когда и мама будет с нами, — добавила она деловым тоном.

И ее отец понял, что никогда еще не ставил себя на место своей маленькой дочери, никогда не пытался вообразить, что это такое — жить в зависимости от капризов старого сварливого скряги. Они с Кресси — хотели того или нет — все запутали и испортили, и больше всех был виноват в этом он сам. Фрэнк буквально отгородил Кресси от всего мира. Использовал свою работу в полиции и школу Гила, чтобы развязать себе руки для новой карьеры. Убедил себя в том, что так надо, потому что его успех нужен его семье, но это было правдой только наполовину. Ему нравилось писать, и он хотел продолжать писать, так как знал, что пишет на хорошем уровне. А поскольку желание сочинять пришло к нему поздно, Рекальдо трясся над ним, над свободой, которую ему принесло творчество. И неизбежный, рано или поздно, конец успешной карьеры его пугал. Равно как и Крессиду. Помня об этом, разве можно было считать писательство лишь потворством собственным желаниям?

В ночь перед похоронами отца Кресси обвинила мужа в том, что он всю жизнь испытывал ее терпение, постоянно устраивая непостижимые испытания для ее любви, ставя всевозможные преграды, которые ей все время приходилось преодолевать. И она была права. И даже если она не скажет этого ему опять, когда услышит о предстоящей операции, все равно будет считать это очередным крушением всех надежд и полным крахом. Его любви или своей? И почему он наделал столько глупостей? Лгал и притворялся. Ведь Кресси прекрасно понимала — так же как и он сам, — что настоящей причиной того, что Фрэнк отказался жить в Оксфорде, было вовсе не то, что он не ладил со своим тестем, а нежелание начинать с нуля там, где его никто не знал. Ему и в голову до настоящего момента не приходило, что их маленькая дочь может чувствовать то же самое.

Рекальдо тяжело поднялся.

— Поедем, малышка, смотаемся в какую-нибудь пиццерию и купим себе чего-нибудь к чаю. — Он с сомнением посмотрел на щенка, который с увлечением драл на куски его старую майку.

— Он тоже поедет с нами, — твердо заявила Кэти-Мей. Она подняла Рафферти с пола и пошла за отцом к машине.

Когда они через полчаса вернулись, возле дома уже был припаркован «фольксваген-жук», а в дверях стояла Крессида с озабоченным выражением на лице. Кэти-Мей выскочила из машины.

— Мамочка, мамочка, мамочка! — кричала она, устремляясь прямо в объятия Крессиды. Рафферти, тявкая, несся следом.

— А это кто? — Крессида освободилась от объятий дочери, подняла щенка и стала рассматривать.

— Это Рафферти! — Кэти-Мей пританцовывала от радости.

Крессида перевела взгляд на Фрэнка и покраснела.

— Вот я и дома, — тихо произнесла она. — Ох, милый, дома! Глазам своим не верю…

Фрэнк положил ей руки на плечи.

— А ты, оказывается, подстриглась, — отметил он, поворачивая жену в разные стороны.

С этой только что уложенной стильной прической она выглядела немного по-мальчишески и очень юной.

— Как мило, — признал он. — Ты прекрасно выглядишь! Добро пожаловать домой, a stoi[34]! — Он заключил ее в объятия и опустил лицо в ее волосы. Они пахли персиком.

«Данкреа лиснинг пост» (архив)

Гостиница «Атлантис» закрывается. Всем известная гостиница, достопримечательность поселка Пэссидж-Саут, спроектированная и построенная швейцарским гостиничным магнатом Отто Блейбергом и торжественно открытая тогдашним тишоком Чарлзом Хоги, будет закрыта. Создается новая холдинговая компания. От властей уже получено разрешение на перепланировку здания и превращение его в жилой дом с квартирами класса «люкс». Женщина, убитая на Трианаке прошлой осенью, владела акциями компании, которой ранее принадлежала эта гостиница.