В постели с врагом

19

Элен Гарнер подняла глаза, когда Лора Прей, постучав, вошла в кухню. В лучах солнца ее темные блестящие волосы казались охваченными огнем. Элен смотрела на Лору и чувствовала себя бесформенной, как полуспущенный мяч.

— Доброе утро, — поздоровалась Лора. — День сегодня замечательный. Как доктор Ченнинг?

— Все в порядке, — ответила Элен.

— Я вытру посуду, — предложила Лора и взяла полотенце. — Не стоит пользоваться машиной для мойки посуды, если грязной посуды так мало.

— Да, — согласилась Элен, ковыряя ногтем пригоревшую яичницу. На кухне наступила тишина, нарушаемая только журчаньем текущей воды. Казалось, лето останавливалось перед дверью дома доктора Ченнинг. Сейра вытирала посуду и вспоминала стихотворение Джеймса Рассела Лоуэлла о замке, ставшем оплотом зимы. Она не была уверена, что запомнила его. «Зелеными и просторными были палатки, и из каждой доносился говор, пока не стих ветер и не упала ночь». За окнами кухни шелестела листва.

— Надеюсь, я ставлю все на свои места, — сказала она Элен.

Элен молча, не глядя на Сейру, посмотрела на буфет. В ее глазах нельзя было ничего прочитать, они просто отражали то, что было вокруг, как фаянсовой глазурованный кувшин, который она мыла. Она держалась так, как будто вокруг ничего не было.

— Где вы вешаете посудные полотенца? — спросила Сейра.

— Это вы сегодня можете постирать со всем остальным бельем, — ответила Элен. Она вытерла сковородку губкой и положила ее под мойку, не без труда наклонившись и выставив при этом зад. Выпрямившись, она смахнула волосы со лба. Сейре хотелось положить ей руку на плечо и сказать что-нибудь приятное, но что она могла ей сказать?

— До свидания, — сказала она вслед Элен, когда та направилась из кухни с тетрадями под мышкой.

В корзине для белья было полно простыней, полотенец и ночных рубашек Сейра разбирала белье, напевая старую народную песню о беззаботной любви. Чистые звуки ее голоса достигали неподвижного лица на подушках.

Солнце скрылось за облаками, запахло дождем, но было жарко. Эл Гарнер вспотела, добираясь до университетской библиотеки.

Читальный зал был почти пуст. Эл села в свое любимое кресло в углу и завернулась в старый плащ. Теперь при взгляде на нее никому бы и в голову не пришло, что она беременна. Просто еще одна толстая девушка из глубинки, одна из тех, которые, окончив университет, идут в учительницы.

Началась гроза, и потоки воды потекли по окнам. В такой же дождь она бежала прошлой зимой к мотелю, но трейлер Джерри исчез. Никто не знал, куда он направился, так же как никто не мог сказать, откуда он появился. Остался только прямоугольник пожелтевшей травы, да пустые бутылки из-под виски в баке для мусора

Эл открыла тетрадь с записями. На самом верху второй страницы печатными буквами было написано ее первое правило — «Не думай о неприятностях», и подчеркнуто красными чернилами. Она перелистала записи о «Мистических культах в Персии».

Вокруг стояли красные и синие кресла Она смотрела на дождь за окнами, и ее губы шевелились

Когда она перешла к «Происхождению евреев», Эл натолкнулась на свое второе правило — «Не рискуй». Оно тоже было подчеркнуто. Перед записями о «Раннем средневековье» она вписала третье правило — «Следи за здоровьем». Больше никаких горячих бутербродов и коки за завтраком. Таковы были три правила, которыми она руководствовалась в первом семестре. Можно было бы добавить еще что-то вроде «Учись на собственных ошибках» или даже «Покайся в своих грехах», но трех первых было ей пока достаточно.

Хорошо, что я толстая, думала Эл, глядя на записи о возникновении средневековых аббатств. Перед глазами у нее стояла худенькая Лора Прей и ее сверкающие в солнечных лучах волосы. Сама Эл была толстая, с заурядной внешностью девушка, ничем не выделявшаяся в толпе студентов. Она была старшей дочерью Пита Гарнера. Ей никогда не назначали свиданий, и она всегда училась на отлично. В каникулы она подрабатывала в местном мотеле. Вокруг нее вечно крутились младшие братишки и сестренки. Взгляды университетских скользили по ней, не останавливаясь, как дождь по стеклу. Она была никто в Сидер Фоллз — только пара наблюдательных глаз.

В феврале она чувствовала себя ужасно. Она была напутана и, сидя на занятиях, думала только о том, что ей теперь делать.

В ее окружении были только сверстники. Она и представить себе не могла, что может быть столько людей ее возраста, и чувствовала себя совершенно потерянной, входя в сентябре в эти огромные путающие здания. Забившись в угол, она следила за другими. По ночам сотни девушек спали под одной крышей, как пчелы в улье. Все они были в бигуди, в заколках для волос, и от них пахло косметикой. Она любила наблюдать, как они ходят мимо открытых дверей ее комнаты. Сидя на чьей-нибудь постели, она разглядывала своих подруг, их красивые ноги и груди, совсем как у Лоры Прей. Но и она была для кого-то красивой и желанной, и она кому-то принадлежала.

В марте она переехала в дом доктора Ченнинг. К этому времени она уже успокоилась и могла вспоминать, как лежала, прижимаясь к Джерри, уткнувшись носом в его плечо.

Эл перелистала страницы, посвященные «Достижениям египтян». К тому времени, когда они добрались до Египта, к ней вернулась способность трезво думать о будущем. Университетский городок был завален снегом. Казалось, снег похоронил ее. Она считала нормальным то, что уже полностью выплакала свое и передумала полагавшиеся ей мысли о том, чтобы выброситься из окна.

Если бы она не была таким испуганным маленьким цыпленком!

Дома сейчас поросята буянят в ожидании кормежки. Поля за окном ее спальни, насколько хватает глаз, покрыты зеленой кукурузой. В дождь в доме пахнет животными, а на стенах хозяйственных построек мокрые потеки. Отцовский пикап месит грязь во дворе, а когда вернутся ее младшие братья и сестры, перед дверью выстроится ряд грязных сапог.

Эл вздохнула и попыталась сосредоточиться на записях об иероглифах Ее мать устала от грязи и вообще устала и больше всего боится остаться одной. Когда Эл было четырнадцать, Питу Гарнеру надоело обрабатывать чужую землю и он уехал. «Если еще что-нибудь случится, папа уедет окончательно», — сказала про себя Эл, наблюдая за дождем. Она не хотела, чтобы это случилось из-за нее.

Ее учеба не стоила ему ни цента. Она получала стипендию и плату за работу у доктора Ченнинг.

Эл вспомнила запах глазуньи в их мотеле. Она следила за ним, держа в руках лопаточку со сломанной ручкой. Когда ей хотелось есть, а есть ей хотелось постоянно, на память приходил их мотель. Три лета подряд каждое утро, когда мир вокруг был чистым и зеленым, она поднимала жалюзи и делала все, что полагалось делать утром.

К этому времени сифоны должны быть уже заряжены, гриль разогрет, а она расставляла бы на столах стаканчики с салфетками или протирала бы столы, или жарила глазунью. Она до сих пор видела свою лопаточку, потому что именно на третье лето в ее жизни появился Джерри. Он любил, подойдя сзади, поднять ее волосы и поцеловать в затылок. Он говорил, что это самое сладкое место.

Ее чемодан был уже упакован. Она выполнила программу своего класса на тот случай, если что-нибудь случится и она заболеет и не сможет некоторое время заниматься. Деньги на такси у нее были. Она приготовила записку для доктора Ченнинг, в которой объясняла, что срочно должна была отправиться к тете Марселе на несколько недель. У доктора Ченнинг есть теперь Лора Прей. На карточке было напечатано — «Миссис Марсела Дельстром, 109, Четвертая стрит, Ватерлоо, Айова». Там же был припечатан номер телефона.

Двое студентов прошли мимо, смеясь над какой-то шуткой. Эл наблюдала, как они размахивали своими неуклюжими ручищами, и думала, что такси надо вызвать из отеля. Она просто придет с карточкой в руках в больницу и скажет: «Меня зовут Элинор Дельстром. Вы не могли бы позвонить моей тете и сказать, где я? Она, наверное, захочет прийти».

Эл следила, как струи воды, похожие на сплетающиеся вены, стекают по стеклу. Неужели Джерри действительно посмеялся над ней, отметив ее в своем списке как легкую добычу? Он упоминал о других, но, по его словам, она была лучше всех. Она очень гордилась этим. Он сказал, что никогда не забудет ее.

«Не думай о неприятностях», но она думала о том Лете. Она всегда думала об этом лете с большой буквы Засыпая в доме доктора Ченнинг, она часто вспоминала запах клевера. Тучи клубились над красными амбарами. Соленое августовское солнце снова обрушивалось на нее. Запах солнца из того Лета она ощущала в детских волосах. Засыпая, она чувствовала, что Джерри с ней, и ее простыни пахли в темноте облаками.

После больницы она сможет побыть дома. Везде будут валяться игрушки и грязная одежда, а мама будет выглядеть бледной и хронически усталой. Эл сможет немного помочь ей разобраться в этом беспорядке, прежде чем она вернется к занятиям. Она приласкает кого-нибудь из младшеньких, Биверли или Арт. Когда она собиралась в университет, плохо представляя себе, как все получится, младшие пребывали в страшном возбуждении, катаясь по ее одежде и прыгая на старой кровати.

Нежность охватила ее. Она физически чувствовала ее При виде Джерри, склонившегося над счетами ночью в мотеле, она ощущала то же. Его жена появлялась из трейлера и кричала ему что-то. От нее всегда пахло виски, а Эл охватывала нежность, когда она видела редеющие волосы у него на макушке, глубокие складки на лбу, темные пятна под мышками у него на рубашке.

Среди египетских иероглифов постоянно встречались маленькие пухлые птички, львы, присевшие перед прыжком. Эл перерисовала их в свою тетрадь, и теперь они следили за ней. Джерри ничего не хотел знать о ее чувствах. Когда она упоминала об этом, он прерывал ее неприличными шутками. Закончив заниматься с ней любовью, он говорил, что это чрезвычайно хорошо для его здоровья, совсем как те упражнения, которыми он занимался позади мотеля, поднимая тяжести. Он говорил, что они просто хорошие друзья и у них все складывается так здорово.

Кто-то за полкой с журналами уронил книгу. Это разбудило ее маленького. Он сильно толкнул ножкой, как ей показалось. Она осторожно потерла то место, где нерожденный Эм выставил коленку, а может, локоток.

«Эл и Эм» — это была их с младенцем шутка. Когда он начал толкаться, они проходили Макиавелли. Она решила назвать его Мак или Рен, т.е сокращенно от Ренессанс, потому что он был такой маленький и трепыхался слабо, как птичка. Но потом она стала звать его Эм, т.е Эмбрион. Он был с ней днем и ночью никому не видимый, но живой, прячущийся под свитером или старым плащом. Окружающие могли заметить только, что толстая девушка еще больше растолстела. Даже ее мама ничего не поняла и сказала только, что неплохо бы Элен сесть на диету. Когда Элен наблюдала за танцующими студентами, он начинал топать ножкой. Он был неравнодушен к ритму, этот маленький невидимка.

Когда тете Марселе позвонят из больницы, на длинном желтом лице не отразится ничего. Ей и в голову не придет возразить: «Я не знаю никакой Элен Дельстром», потому что Дельстром была ее девичья фамилия. Она сообразит, что речь идет об Элен, и почему Элен не назвала свою собственную фамилию. Она сама говорила, что всегда должна была делать все возможное, чтобы «сохранить честь семьи».

Конечно, она ответит, что рада услышать об Элен Дельстром. Конечно, она навестит ее, как только сможет это сделать. А потом она отправится на ферму, отзовет ее мать в сторону и холодно скажет ей, что еще одна ее ошибка, похоже, возвращается к ней, и Элен, по-видимому, собирается рожать в больнице в Ватерлоо. Она полагает, что теперь доброй старой тете Марселе придется взять на себя все хлопоты, потому что нельзя же оставить ферму и всех этих детишек, которых они сочли возможным завести.

Неподалеку от Эл студент задремал, положив голову на руки. Его затылок и шея были еще совсем мальчишечьими. Когда-нибудь и Эм будет таким же. Тетя Марсела устроит все с усыновлением, да и сама Эл найдет у нее пристанище. Она уж сделает так, что никто ни в университете, ни по соседству, ни ее отец ничего не заподозрят. Энн Олсон, одна из соседских девушек, попала в такое же положение. Эл тогда еще ходила в школу. Когда начались боли, Энн испугалась и поделилась со своей соседкой по комнате. Та не обмолвилась об этом никому в Сидер Фоллз, но рассказала кому-то совершенно постороннему. Тот рассказал еще кому-то, и скоро об этом знали все в городе. Тетя Марсела скорее умрет, чем проговорится. И она должна будет признать, что Эл держалась молодцом.

Эл перевернула последнюю страничку своих записей по Египту. Когда-нибудь тетя Марсела заглянет в школу, где станет преподавать Эл. Дети будут шуметь и возиться со своими столами, солнечные лучи будут падать из окон на прилизанные головки и на непокорные кудряшки, на аквариум и ряды книг. Эл будет сидеть за столом, переводя взгляд с одного ученика на другого, зная, что нужно каждому из них. Она попросит тетю Марселу присесть и подождать.

За окнами библиотеки по-прежнему лил дождь. На подлокотнике кресла было выцарапано сердце с чужими инициалами. Она закрыла глаза, пытаясь представить, как будет сидеть здесь же через месяц. Эм уже не будет с ней. Он будет уже чужой, не ее ребенок.

На ней будет ее старый черный жакет, и она снова будет одна, как и все остальные.

Эл наклонилась и приклеила жвачку снизу к сиденью кресла, там, где подлокотник был привернут шурупами. Когда она вернется сюда в сентябре, это будет как послание от «Эл и Эм» тому пустому существу, которым она станет.