В шестнадцать мальчишеских лет

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Володя Рыбаков, четырнадцатилетний мальчишка, которого Золотарев встретил в автобусе в сопровождении милиционера, обладал твердым характером. Он никогда не падал духом и на все неприятности реагировал лишь усмешкой, которая должна была выразить его презрительное отношение к жизненным невзгодам. Но в ту ночь, когда отец, слесарь локомобильного завода Кирилл Андреевич Рыбаков, неожиданно оделся, взвалил на плечо туго набитый рюкзак и ушел из дому, Володя не выдержал, и лицо его стало мокрым от слез, которые он, давясь, пытался сдержать.

Володя с самого начала все слышал: и как отец шепотом разбудил мать, Анну Григорьевну, и сказал ей: "Пора!" — и как наскоро закусывал, стоя возле стола в телогрейке, ватных брюках и высоких болотных сапогах, и как подошел к Володиной кровати и, наклонившись, долго смотрел на сына. Володя лежал с закрытыми глазами и изо всех сил старался не моргнуть, чтобы отец не догадался, что он не спит. Ему хотелось спросить: "Куда ты уходишь?" Но он самолюбиво решил: "Раз сам не говорит, не стану навязываться!"

Если бы знал Володя, что не увидит отца очень долго, то, конечно, плюнул бы на самолюбие и прижался лицом к родной колючей щеке…

Они с отцом особенно подружились с того дня, когда Володю привел домой милиционер после неудачного побега на фронт. Кирилл Андреевич стал смотреть на сына иными глазами, как на взрослого. Они часто беседовали теперь по вечерам о войне, о будущем, точно равные по летам и по опыту. И вот отец ушел, не сказав Володе куда, скрыв все, как от маленького… Как тут было не заплакать от горя и обиды!

Только под утро уснул Володя.

— Отец уехал в командировку! — сказала Анна Григорьевна за завтраком, пряча от сына покрасневшие глаза. Володя промолчал. Ему было неловко за мать. Зачем обманывать?

Он не являлся домой по целым суткам. В городе такое творилось, разве усидишь! Рыбаков бегал на станцию смотреть, как вывозят оборудование завода, вертелся под ногами у рабочих, заглядывал в окна опустевших домов. Он всюду успевал. Прибегал домой, еле дыша от усталости, начиненный новостями, и наскоро, заплетающимся языком пересказав их матери, засыпал, как в черную яму проваливался. К отъезжающим он в ту пору относился презрительно. "Струсили! Немца испугались!" Сам лично Володька ничего не боялся! К тому же он всерьез не верил, что немцев пропустят. Трудно было представить, что в город, который он знает наизусть, придут солдаты в чужой форме и начнутся все те ужасы, о которых он читал в газетах.

Но в начале ноября Рыбаков понял, что наступают тревожные дни. Он решил откровенно поговорить с матерью.

— Я знаю, что отец ни в какой не в командировке!

Володя сидел за столом, ковыряя пальцем скатерть и всем нахмуренным, неприступно суровым видом показывая, что не расположен к шуткам и не потерпит больше лжи.

— Я тебя не спрашиваю, где он! Ты все равно не скажешь! Это дело твое… Но сейчас ты другое объясни! Мы что, разве с немцами останемся? Все поуезжали? Учти, я с фашистами жить не хочу. Ихним порядкам подчиняться? Ни за что! Что скажет папа? А потом, учиться я буду или нет? Учителя разъехались, школу закрыли… Ну, почему ты молчишь, мама? Не надо, ну, пожалуйста, не надо плакать! — вскочил Володька. Он боялся и не любил слез, а мама прежде при нем никогда не плакала. Володя осторожно прикоснулся к маминой руке, желая успокоить ее, но Анна Григорьевна прижала вдруг его голову к груди и прошептала:

— Ох, Володя, тяжело нам будет! Одни мы остаемся, а отец хоть и близко, но так далеко, что и письма не напишешь!

Она впервые так серьезно, по-взрослому, разговаривала с ним, и Володька, который сперва не понял, как это можно одновременно находиться и близко и далеко и уже хотел было расспросить, вдруг почувствовал себя мужчиной, на котором лежит ответственность за семью. Отложив неуместные вопросы, пытаясь воспроизвести отцовский хрипловатый басок, он ответил матери:

— Ты не беспокойся! Не пропадем! Я работать буду!

…И вот пришли немцы. Они были совсем такие, какими их представлял Рыбаков: бесцеремонные, в серо-зеленых мундирах, чуждые и непонятные настолько, насколько могут быть чуждыми неведомые существа с другой планеты. С ними нельзя было найти никаких точек соприкосновения. Они реагировали на все не так, как люди, которых знал Володька. Никогда невозможно было понять, что скажет или сделает немец через секунду. Он мог похлопать по плечу, сунуть в руку сигарету, дать пинка сапогом или вынуть пистолет и пристрелить. Выходя утром из дому, Володька не был уверен, что вечером вернется, что дом останется цел, что мать будет жива, и от этой неопределенности и неустойчивости в душе поселились страх и злость. Володя не боялся, что его застрелят, а боялся, что это может случиться неожиданно, и он не успеет совершить то, что задумал. Задумал же Рыбаков собственной рукой убить немецкого офицера и раздобыть таким образом пистолет, чтобы в дальнейшем уничтожать фашистов систематически. Это решение возникло после того, как он узнал, где находится отец.

Ночью Володька проснулся от громкого шепота. Открыв глаза, он увидел за столом растрепанную, заспанную мать и чужого мужчину. Вид у гостя был такой, словно тот присел лишь на минутку и сейчас же уйдет. Давно не бритый, в телогрейке, ватных брюках и валенках, он то и дело оглядывался на дверь.

— А здоров, здоров он? — жадно заглядывая гостю в глаза, спрашивала мать. — Это ведь самое главное!..

— Здоров! — ответил мужчина. — У нас, дорогая вы моя Анна Григорьевна, климат очень даже полезный! Сосны, свежий воздух. Холодновато, конечно, не без этого, так опять же, сами понимаете, не на курорте!.. Вы скажите лучше, как немцы? Лютуют?

— Одно слово, немцы, везде они одинаковые, что о них говорить! — сердито махнула рукой мать. — А не нужно ли чего Кириллу Андреевичу? Может, варежки или, например, портянки? Байка у меня есть…

— Не помешает! — подумав, сказал гость. — В нашей партизанской жизни такие вещи всегда полезны!

"Вы партизан!" — едва не крикнул Володька. Он с трудом улежал на кровати. Так вот где отец!..

Анна Григорьевна проводила гостя и, вернувшись в дом, подошла к сыну. Она поправила сползшее одеяло, поцеловала Володьку в лоб. Тогда он не выдержал и открыл глаза. Он смущенно смотрел на мать, а та в замешательстве не знала, что делать.

— Ты не спишь? — наконец спросила.

— Не сплю! — шепотом ответил Володька и глазами добавил: "Я все слышал, но не беспокойся, потому что я умею молчать!" Вздохнув, Анна Григорьевна подоткнула одеяло, как любил сын, и негромко сказала:

— Ну что ж!..

Володька понял, что она молчаливо признала его право все знать, и почувствовал, что в эту ночь перешагнул какой-то рубеж. Он не ошибся. Так кончилось детство!

В эту ночь и возникла у Володьки мысль, что он должен не отстать от отца. Отец в лесу, он здесь!.. Пусть узнает Кирилл Андреевич и расскажет друзьям-партизанам, что сын стал взрослым и достоин того, чтобы его называли мужчиной!.. Но утром непредвиденное обстоятельство помешало немедленному осуществлению его планов.

Выйдя на улицу, Володька заметил на заборе желтый листочек. Догадавшись, что это новый приказ коменданта, он подошел ближе. И похолодел. Было написано: "Всем жителям города Любимова в двадцать четыре часа сдать в комендатуру имеющиеся радиоприемники, а также почтовых голубей. За неисполнение — расстрел!" Володька бегом вернулся в дом, по лестнице взобрался на чердак. Под ногами шуршал высохший птичий помет. Голуби, увидев хозяина, заворковали и, шумя крыльями, слетелись к ногам. Рыбаков присел на корточки и стал брать в руки и гладить сизых и белых турманов. Ни за что на свете не отдаст он голубей, свою гордость!..

Давно, еще со второго класса, он был страстным голубятником и проводил на чердаке все свободное время. Учителя косо смотрели на это увлечение и не раз требовали, чтобы родители продали или разогнали голубей, которые мешали Володе заниматься. Мать однажды попробовала сделать это, но сын так решительно восстал, так кричал, плакал и топал ногами, что Кирилл Андреевич заступился: "Ладно, мать! Пусть его!.. Будем следить, чтобы уроки учил!"

У Рыбакова была самая большая и лучшая стая в Любимове. Мальчишки отчаянно завидовали ему и не раз пытались стащить наиболее породистых и обученных вожаков. Но Володька лишь посмеивался. Он не горевал, обнаружив пропажу, зная, что через день — два голуби все равно прилетят домой… Так обычно и случалось. И вот теперь он должен своими руками отдать их немцам? Нет, этому не бывать!

Он еще не знал, что предпримет, но выполнять приказ коменданта не собирался. Другие дела отодвинулись на второй план. Нужно было, не теряя времени, спасать голубей. В конце концов Володька решил, что выход только один: устроить голубятню в пустынном месте, замаскировать и в корзинке перетащить туда птиц. Он тотчас же принялся за дело. Разобрал проволочную сетку и отнес на старую баржу, стоявшую на вечном причале и уже вмерзшую в недавний, но крепкий речной лед. Володька сразу вспомнил об этой барже. Туда никто не ходит, да и кому придет в голову, что там спрятаны голуби! Он за час соорудил новую клетку. Теперь оставалось перенести своих питомцев в другое место. Рыбаков для первого раза взял лучших, наиболее боевых и прирученных птиц. Он бережно посадил их в плетеную корзину, которую сверху прикрыл тряпкой, и отправился в путь. Но в центре города случилась беда.

К Рыбакову подошли два полицая и потребовали, чтобы он показал, что в корзинке. Володька знал этих полицаев. Один, известный еще до войны как отпетый вор и хулиган, был теперь начальником охраны локомобильного завода. Звали его Федька Козлов. Другой по кличке Мотя Красавчик появился в Любимове уже при немцах. Ходили слухи, что он сбежал из тюрьмы, где отбывал наказание за убийство. В общем это была достойная парочка. Они всегда ходили вместе, и оба отличались жестокостью и раболепной преданностью немцам.

— Ого, да это голуби! — воскликнул Мотя Красавчик, приподняв тряпку. — Хороши турманы! За таких и под расстрел не жалко! Ай да парень!.. Что же, Федор Игнатыч, придется, наверно, этого голубятника в комендатуру доставить! Молись богу, парень, расстреляют тебя!

— Не пугай, — хмуро ответил Володька.

— А ну, пошел вперед! — скомандовал Козлов.

— Да я сам туда иду! — нашелся Рыбаков. — Приказ господина коменданта прочитал и пошел. Вот я пожалуюсь, что вы меня задерживаете!

Козлов несколько секунд рассматривал его маленькими, мутными глазами, затем тихо сказал:

— Ну?! Хитер, сопляк! А где твоя стая? У тебя же, я помню, штук сорок голубей было, а в комендатуру трех несешь?

Полицаи пошли вместе с Володькой к нему домой, забрались на чердак и громко захохотали, увидев копошащихся белых птиц. Они хватали голубей, сворачивали им шейки и швыряли на пол. По чердаку летали перья. Володька сидел на ступеньке и смотрел на полицаев потемневшими от боли и ненависти глазами. Уходя, Федька пнул его сапогом и сказал:

— Ну вот, теперь порядок! Скажи спасибо, что возиться с тобой неохота, а то бы сплясал ты у немцев!.. Что молчишь?

— Ладно! — тяжело ответил Рыбаков и отвернулся.

— Нет, ты скажи что-нибудь? — приставал Козлов, ухмыляясь. — Ну, выругай, что ли! Тогда мы нашу беседу культурно продолжим!

Но Володька молчал. За этот час он повзрослел. После ухода полицаев он долго стоял на чердаке, не вытирая сердитых слез, катившихся по загорелым щекам, затем аккуратно собрал еще теплые трепещущие голубиные тушки и отнес матери:

— Вот, свари обед!

— Что случилось-то? — испугалась Анна Григорьевна, взглянув на его исказившееся лицо. — Зачем ты их?.. — Она не договорила.

— Не я! — ответил Володька. — Полицаи! Понятно?.. Ну и все. И не говори со мной об этом…

Он не стал есть и, уйдя из дому, до темноты бродил по улицам; стараясь не попадаться на глаза немцам. Как ни странно, Володька почти не думал о голубях. У него были заботы посерьезнее. Матери тяжело. Запасов хватит не надолго. А что потом? "Работать надо!" — решил подросток. Он подошел к локомобильному заводу и задумчиво прислонился к забору. "Опять же, на кого я буду работать? — размышлял он. — На немцев? Нет, это не дело!"

Возле проходных ворот прогуливался полицейский в немецкой форме, с белой нарукавной повязкой. Вдруг рядом с Володькой отодвинулась в заборе доска. Появился маленький парнишка с огромным бидоном в руке и, увидев Рыбакова, тотчас же спрятался. Через секунду он снова высунул голову и с опаской спросил:

— Ты кто?

— А ты?

— Я здешний! — ответил мальчишка, внезапно исполнившись доверия к Володьке. — Рядом живу. За керосином лазил. Пусти, а то полицай увидит!

— За каким керосином? — заинтересовался Рыбаков.

— На заднем дворе склад есть! — шепотом объяснил паренек. Цистерны стоят, бочки железные. Одна бочка открыта. Вот я оттуда и таскаю…

Володька сосредоточенно смотрел вслед предприимчивому мальчишке. Бочки? Цистерны? И туда можно проникнуть?

Он вдруг сорвался с места и побежал домой. По дороге все прибавлял и прибавлял ходу. Быстрее! Это может выйти просто здорово! Вот тогда этот негодяй Федька Козлов запоет по-другому!..

Через полчаса Володя уже снова был возле забора и без труда нашел отодвигавшуюся доску. Он раза три был на заводе до войны, с экскурсией, и теперь быстро отыскал задний двор. Совсем стемнело, это было ему на руку. Вот и склад!

Володька подошел к железной бочке. Оставалось пролить на землю керосин, бросить в лужу подожженную тряпку и уносить ноги. Но тут он заколебался. Ему стало страшно. Представилось, что сделают с ним, если поймают. А убежать было мало шансов. Пока доберешься до дырки в заборе, сто раз успеют схватить! Рыбаков сел прямо на твердый, утоптанный снег, стиснув в кулаке спичечную коробку. Он никак не мог решиться выполнить то, для чего пришел. Сердце колотилось так громко, что Володя с опаской прижал к груди руку, боясь, что кто-нибудь услышит. Выходит, он только мечтать способен, а как дошло до настоящего дела, спасовал? Что сказал бы отец, узнав про такое малодушие. Значит, он трус? Обыкновенный трус?..

Рыбаков придумывал для себя самые обидные прозвища, но мертвая тишина, в которой он как будто утонул, гипнотизировала, лишала сил… Он так бы, наверно, и не поджег склад, если бы не появился часовой.

Это может показаться странным, но, увидев черную фигуру полицейского, который приблизился к складу и встал возле цистерны, Володя точно очнулся. Оцепенение как рукой сняло. Теперь, когда его противником были не тишина, не мрак, не пустынный двор, а вооруженный полицай, Володька снова стал самим собой. Неведомая опасность испугала его, а реальная, близкая — прибавила сил. Так некоторые люди, не сгибающиеся под выстрелами, вздрагивают и бледнеют при виде безобидной мыши.

Володька ругал себя последними словами за то, что пропустил удобную минуту. Теперь выполнить задуманное было гораздо труднее. Часовой, поеживаясь от холода, быстро расхаживал вдоль железнодорожной колеи, на которой стояла цистерна. Отлучался он перед этим, как догадался Рыбаков, для того, чтобы подбодрить себя водкой; теперь полицай пошатывался и мурлыкал сквозь зубы какой-то нехитрый мотив.

Рыбаков, наконец, сообразил, что надо делать. Бочки стояли под деревянной крышей, которая нависала и над рельсами. Полицай разгуливал снаружи. Володька подполз к открытой бочке и консервной банкой, которую нашел на снегу, стал вычерпывать керосин.

Банку за банкой он выливал на деревянный пол, на стену, на бочки. Минуты тянулись медленно. На фоне неба мелькала, как маятник, сгорбленная тень полицая. Когда бочка наполовину опорожнилась, Рыбаков напряг все силы и плавно перевернул ее. Черной струей керосин хлынул на пол.

Володя был очень осторожен, и все-таки несколько раз отчетливо звякало железо, и тогда он замирал и прижимался к земле. Когда перевернулась бочка, раздался глухой стук. Полицейский обернулся и застыл, подняв винтовку. Володька сжался в комок, думая: "Если заметит, брошусь прямо ему под ноги!" Но обошлось.

Выбравшись ползком из склада, Рыбаков остановился под каменной стеной, на которой держалась крыша. Над ним чернело небольшое квадратное окошко. Он вынул из кармана намоченную в бензине тряпку, чиркнул спичкой. Вспыхнуло едкое желтое пламя. Володька швырнул тряпку в окно и не успел отпрянуть, как оттуда вырвался сноп белого пламени. Раздался такой звук, как будто лопнула исполинская бутылка. С обожженным лицом, полуослепший, Рыбаков помчался прочь. Он спотыкался, падал, наконец протиснулся сквозь дырку в заборе.

— Стой! — кричали сзади. Багровый снег скользил под ногами. Кожу на лице щипало, глаза слезились. Грянули несколько недружных залпов. "Неужели заметили?" — мелькнуло у Рыбакова. Он побежал по переулку, боясь оглянуться. Да, его заметили. Из заводских ворот, которые, казалось, секунду назад выкрасили охрой, выбежали, неловко подбрасывая ноги, двое полицейских и немецкий солдат с автоматом. Прижав автомат к животу, солдат палил вдоль улицы. Зарево разгоралось. Володька перелез через забор, пробежал проходным двором, но в спешке не рассчитал и попал на центральную улицу, освещенную электрическим фонарем. Возле входа в кинотеатр толпились немцы. По тротуару фланировали офицеры в шинелях с меховыми воротниками под руку с разодетыми женщинами.

— Хальт! — услышал Володька. Задыхаясь, он бросился в первые попавшиеся ворота. Полицейские и немцы были уже близко. Пуля с треском отодрала длинную щепку от калитки, которую он не успел захлопнуть. Володя в отчаянии заметался по двору. Вдруг услышал негромкий голос:

— Эй, ты! Давай быстрей сюда!

Чернело полуоткрытое окно. Оттуда выглядывало круглое лицо. Блестели глаза. Рыбаков не раздумывал. Он ухватился за подоконник, почувствовал, как его втаскивают наверх, и на секунду потерял сознание. Он тут же очнулся и увидел высокого юношу, поспешно закрывавшего окно. Со двора доносились крики и выстрелы.

— Сюда! — шепнул юноша и подтолкнул Рыбакова в спину. Володька, споткнувшись о порог, очутился в кухне. Темнел открытый шкаф.

— Поместишься? — спросил хозяин дома. — Давай, давай! Обыскивать будут!..

Володя долго стоял, вытянувшись, в тесном шкафу по соседству со старыми, пахнущими нафталином вещами. Дыхание его постепенно стало ровным. Теперь он мог все обдумать. Кто этот юноша?.. Надо быстрее выбираться отсюда и бежать домой. Неужели он все-таки спасся? А склад горит! Пылает вовсю! Вот, наверно, всполошились немцы. Не погладят теперь по головке начальника заводской охраны Федьку Козлова! Мысли беспорядочно теснились. Но вот послышались шаги. Дверца открылась. Рыбаков увидел худого, высокого парня лет восемнадцати, в очках. Он держал в вытянутой руке оплывший огарок свечи:

— Вылезай! Что ты натворил? Почему они за тобой гнались?

"Я склад поджег", — хотел ответить Володя, но подумал, что в сущности совершенно не знает своего спасителя. Пожалуй, не стоит откровенничать перед первым встречным

— Из-за голубей! — быстро сообразил он. — Голубей надо было сдать в комендатуру, а я не захотел. Вот меня и потащили… А по дороге я вырвался и убежал!

Хозяин дома смотрел на Рыбакова недоверчиво и испытующе:

— Ты не врешь?

— Провалиться сквозь землю! — хладнокровно поклялся Володька.

Так познакомился Рыбаков с Женькой Лисицыным. В тот же вечер он встретился с Алешой Шумовым и Толей Антиповым. Ребята пришли вскоре после того, как Володя вылез из шкафа. Поздоровавшись и не заметив Рыбакова, скромно сидевшего на диване, они заговорили о поджоге склада. Оказалось, Антипов тоже только что побывал на заводе. Ему было поручено разведать, как охраняется электростанция, но, выполнив задание, он едва не попался немцам, которые после поджога склада прочесывали территорию. Ему с трудом удалось уйти. Анатолий был зол и одновременно восхищен смельчаком, который под носом у фашистов совершил диверсию. Он был уверен, что склад подожгли партизаны. Лисицын подождал, пока друзья выговорятся, и, подняв выше свечу, чтобы был виден Володька, торжественно сказал:

— Вы хотите посмотреть на этого знаменитого партизана? Вот он! Я его вырвал буквально из рук у полицаев. Он врет про каких-то голубей, и это лишний раз доказывает, что у него в голове мозги, а не пшенная каша, но взгляните только на его костюм! Даже и смотреть не надо, достаточно понюхать. К тому же его физиономия довольно сильно обгорела.

Таким образом Володькин обман был раскрыт. Он давно догадался по разговору, что эти ребята связаны с партизанами, и поэтому не стал отрицать своих заслуг и ждал, что новые знакомые будут его хвалить и восхищаться, но неожиданно ему пришлось выслушать строгую нотацию.

— Скажи, пожалуйста! — сердито сказал Алексей. — Какой грозный народный мститель нашелся! Вот вам, кстати, еще одно доказательство того, что ни в коем случае нельзя действовать в одиночку, на свой риск, ни с кем не посоветовавшись. Он воображал, что совершает подвиг, а на самом деле чуть было не сорвалось более важное дело! Ты понимаешь вообще, о чем я говорю — обратился он к Рыбакову.

— Понимаю! — с непривычной для него покорностью ответил Володька, которому Шумов с первого же взгляда очень понравился. — Очень даже понимаю. Но я, ребята, не виноват!.. Я же ничего тогда не знал… А теперь, конечно, я ничего делать не буду, пока с вами не посоветуюсь! — Говоря так, он, разумеется, хитрил. Володя хотел дать понять ребятам, что теперь как бы автоматически стал членом их организации. Но, к немалой обиде Володьки, с ним даже не стали разговаривать на эту тему, а велели идти домой и не высовывать носа на улицу, пока его не позовут. И позовут его лишь в том случае, если он понадобится. А возможно, еще и не понадобится!.. В общем в этом было мало утешительного, но все-таки Володька летел домой как на крыльях. Он чувствовал, что сегодня столкнулся с серьезными людьми, которые не шутят. И они обещали принять его к себе! Все-таки обещали!..

После ухода Володьки ребята перешли из дому, где их могли случайно накрыть немцы или полицаи, каждую ночь шнырявшие по квартирам, в подвал, совсем теперь незаметный под снегом. Женька зажег свечу, и они уселись на деревянный топчан. В подвале было холодно, изморозь на стенах искрилась от дымного пламени свечи.

— В общем, ребята, проникнуть на электростанцию нельзя! — мрачно сказал Толя. — Я все облазил. Место открытое, четверо немцев охраняют. Это тебе не полицаи, торчат, как привязанные!

— Значит, никак нельзя? — задумчиво спросил Алеша.

— Никак! — покачал головой Антипов. — Но взорвать ее нужно! Потому что немцы завод через неделю пустят. Сейчас приводят в порядок станки, цеха. Всех рабочих, кого сумели найти, арестовали и поселили в бараке с решетками. Будут там жить и работать. Полицаи их стерегут, чтобы не разбежались. На заводе танки будут ремонтировать, автомашины, самоходки… Ну, а без электростанции им труба!..

— Что же ты предлагаешь? — спросил Женя.

— А вот что! — оживился Толя. — Я все обдумал как следует. За это дело мне нужно взяться!

— Тебе?

— А что ж! — обиженно сказал Антипов, неправильно поняв восклицание Шумова. — По-твоему, я не справлюсь? Пойми, я завод как свои пять пальцев знаю, сумею и спрятаться и удобного момента дождаться. А если другому поручить, он и до электростанции не дойдет, зря попадется!..

— Хорошо, допустим, ты прав! Хотя задание у нас другое, нам самим взрывать не приказывали… Но, скажем, поручат тебе это сделать. Что же дальше? Ведь сам говоришь, что незаметно проникнуть на электростанцию нельзя.

— Незаметно нельзя, а вообще можно! — спокойно ответил Анатолий. — Я возьму гранаты и тол и открыто пройду прямо мимо часовых. Пока они опомнятся, я швырну гранату. И все!

— А сам? — тихо спросил Алешка.

— Я смерти не боюсь! — ответил Антипов. — Ведь все равно надо кому-то туда идти!

Он сказал это без всякой аффектации, и Алешка почувствовал, что Толя действительно сделает то, о чем говорит. А тот глядел на Шумова и даже не понимал, почему Алешка так разволновался.

Антипов не усматривал особого героизма в том поступке, который хотел совершить. Но не нужно думать, что он не боялся смерти, как только что заявил. Толя боялся, конечно, как все нормальные, здоровые люди, но просто решил, что сумеет ее избежать. Он долго лежал на снегу возле электростанции, прикидывал так и эдак и пришел к выводу, что успеет швырнуть гранату и прыгнуть в ров, пересекающий территорию завода. Этот ров выкопали до войны для водопроводных труб, но так и не успели засыпать. Взрыв получится сильный, размышлял Антипов, часовых если не убьет, то покалечит, а он тем временем ползком по дну рва скроется. Риск, конечно, был, но Антипов риска не страшился, даже любил рисковать. Он не рассказал о своем плане друзьям лишь потому, что считал эти подробности неважными.

— Не боишься, значит, смерти? — сдержанно переспросил Алешка и неожиданно добавил: — Вот и дурак! Погибнуть всякий сумеет, а ты сделай так, чтоб немца убить, а самому выжить! Не годится твой способ! Мы лучше придумаем.

— Думать некогда! — упрямо возразил Анатолий. — Послезавтра суббота. Докладывать-то о чем будем Афанасию Кузьмичу?

— О том, что задание выполнили! — ответил Шумов. — А ты как думал!.. Вот что лучше скажи, Толька, ты колоть дрова умеешь?

Вопрос был настолько неожиданным, что Антипов не сразу нашелся, что ответить.

— То есть, как?..

— Ну вот, чудак!.. Ты можешь взять обыкновенный колун и с одного удара развалить обыкновенное полено?

— Могу! — недоумевая, ответил Толя.

— Все! — удовлетворенно встал Алешка. — Холодище же тут, ребята! Бр-р-р!.. Женька, ты завтра рано утром пройдись по городу, постарайся выяснить, есть ли у немцев наблюдательные пункты. Замечай, где стереотруба блеснет. Понял? А ровно в час дня приходи сюда, только не опаздывай.

— Понять-то я понял! — ответил Женя. — Но с электростанцией вы что же решили?

— Еще не решили! — ответил Шумов. — Толька сегодня вместе со мной в сарае ночует, там и решим! Дайка пару пачек тола, авось пригодятся!

Лисицын, пожав плечами, опустился на колени и по плечо засунул руку в тайник, выкопанный в углу подвала. Он достал несколько кусков тола, похожего на обычное хозяйственное мыло, и протянул Шумову.

— Ты не обижайся! — добродушно сказал Алексей. — Я вижу, губы надул! Ничего я от тебя не скрываю, ты обо всем узнаешь! До завтра.

— А как же быть с этим пацаном? — озабоченно спросил Лисицын. — Он же еще ребенок. Может случайно проболтаться! Или подождет от нас известий, да сам и придет сюда. Не можем ведь мы принять его в группу! Или, тем более, поручения давать!..

А почему, собственно, мы не можем? — удивился Алешка. — Я как раз наоборот считаю, что он паренек шустрый, надо его привлечь!

— Чепуха! — махнул рукой Женька. — Этого ребенка! Ему же четырнадцать едва исполнилось!.. Нет, как хотите, а я против. Это уже несерьезно!

Ты не прав, ей-богу! — сказал Толя. — Ну и что же, что ему четырнадцать! Ведь наверно, и нас люди постарше считают мальчишками! В конце концов и в его возрасте можно послужить Родине. Не забывай, что этот Рыбаков уже год как в комсомоле! Нет, Алешка правильно решил. В организацию, может быть, принимать его пока не надо, а поручение он выполнит любое. Склад взорвать — это не пустяки! Это кое о чем говорит!

Но Женю так и не удалось убедить.

Они по очереди вылезли из подвала и распрощались. Лисицын заперся в доме на ключ, лег на диван, укрылся всеми одеялами, какие удалось найти, но никак не мог согреться, и еще часа два не спал, лежал с открытыми глазами, сжавшись от холода.