В шестнадцать мальчишеских лет

ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА

Жена Антюхина, рослая дебелая баба, на голову выше мужа, сверкая красными твердыми икрами ног, замыла кровавые пятна, постелила домотканую дорожку, накрыла стол скатертью и принесла запотевшую четверть самогона, тарелку со свежими огурцами и жирную селедку, нарезанную крупными ломтями и посыпанную зеленым луком. Антюхин сел во главе стола, под иконами, предварительно завесив их расшитым полотенцем.

— Нельзя! — солидно пояснил он. — Потому мертвые тела в комнате!

Козлов хотел ремнем скрутить руки партизану, но Иванцов, долго и пристально смотревший на задержанного, словно изучая его, рассеянно сказал:

— Постой, успеешь!

Он выпил стакан самогону, разжевал картофелину. Тут ему в голову пришла какая-то мысль. Он привстал и взглянул на Федьку. Но полицай был увлечен закуской.

— Это будет в точку! — вырвалось у Иванцова.

— Чего? — с трудом ворочая языком, спросил опьяневший Козлов, но Иванцов, отмахнувшись от него, обратился к арестованному:

— Садись за стол! Ну? Кому говорю?

Партизан привстал, но не решался подойти.

— За руки тебя тащить, что ли? — разозлился Иванцов. Он прикусил губы и спокойно, даже ласково продолжал: — Говорю садись! Выпей, закуси. Ты думаешь, если полицейские, значит звери? Нет, братец, мы ведь тоже сочувствие имеем к вашему брату…

Козлов отодвинул бутылку и с пьяным удивлением уставился на следователя. Не обращая на него внимания, Иванцов налил в стакан самогону, отрезал кусок колбасы и протянул арестованному:

— На-ка, подкрепись!

Партизан, поколебавшись, залпом выпил водку. Его щеки слегка порозовели. Жена Антюхина принесла в котелке щи, положила на стол покрытые лаком, новенькие деревянные ложки. Ели в полном молчании, истово. Партизан маленькими кусочками откусывал теплый, ароматный хлеб, опорожненную тарелку вытер коркой. Когда баба убрала со стола, староста достал бархатный кисет и угостил всех зеленым самосадом, не обойдя и задержанного. Козлов, ухмыляясь, сказал:

— Значит, позавтракали! Чего молчишь, партизан?

— Спасибо за угощение! — несмело отозвался тот.

— Теперь и потолковать можно! — вытер платком вспотевшее лицо Иванцов. — Где твой отряд находится, я спрашивать не буду. Сам знаю. Я, братец, вообще о тебе все знаю. И фамилию и адрес. Живешь в Любимове на бывшей Красногвардейской, дом шесть? Так, что ли? Жинка у тебя симпатичная. Как звать, не припомню. И пацана твоего видел. Годик ему, кажется. Ну как? Правду я сказал или соврал?

— Правду! — опустил голову мужчина.

— То-то! Стало быть, нам разговаривать надо начистоту, без обмана! Ты мужик умный, самостоятельный. Не надоело тебе по лесам болтаться, гороховую баланду лаптем хлебать? Сам видишь, большевикам конец! Чего, спрашивается, зря рыпаться? Но это предисловие, а вот и деловой разговор!.. В Любимове какие-то подпольщики действуют. Связаны с вашим отрядом. Электростанцию взорвали, церковь сожгли, военнопленных в Платоновке освободили. Про них ничего не знаешь?

— Нет! — покачал головой арестованный. — Ей-богу, не знаю!

— Ладно! — кивнул Иванцов с таким видом, будто был вполне удовлетворен. — Тогда, значит, надевай шапку и ступай себе на все четыре стороны! Чего глаза выпучил! Иди, иди! Федька, отдай наган, а то ему от командира влетит.

Партизан встал, испуганно глядя то на Козлова, то на Иванцова. Федька нахлобучил ему на голову шапку, сунул в руку револьвер и подтолкнул к двери.

— Вы правду, ребята? — дрожащим голосом спросил мужчина. — Спасибо вам, ребята! Я же понимаю, служба подневольная, вы все-таки русские люди!..

— Русские, русские, а как же! — деловито подтвердил следователь, выводя его на крыльцо. — Ты уже пошел? Постой, я забыл сказать два слова!..

Партизан остановился, опустил голову. Лицо покрылось меловой бледностью.

— Ты что, испугался? — с деланным добродушием спросил Иванцов. — Я отпущу тебя, не бойся! Мое слово закон! Только ты должен узнать фамилии подпольщиков.

— Да как же? — испугался мужчина, но Иванцов повысил голос:

— Срок десять дней, понял? Если через десять дней не явишься ко мне в полицию, жену твою и мальчишку расстреляю! А партизанам дам знать, что ты вместе с нами водку хлестал, пока твои дружки мертвые лежали!.. Свои же тебя и пристрелят, как собаку! Сам видишь, деваться некуда. Узнавай и беги ко мне! Посажу для виду в тюрьму, продержу недельку, а потом дам две тысячи марок и отпущу! На работу устрою. Ну как? Согласен?

— Да! — выдавил мужчина. На потном лице резко обозначились морщины.

— Значит, ждать?

— Ждите! — партизан, сгорбившись, вышел за ворота.

— Обманет, сукин сын! — прошептал Федька.

— Что ты понимаешь? — пренебрежительно ответил Иванцов. — Эй, староста, запрягай коня! Убитых в Любимово повезем!

…Медленно ехали по сельской улице, а крестьяне стояли у ворот, выглядывали из окон. Тела были прикрыты лоскутным одеялом, но люди знали, какой груз лежит на телеге, и провожали старосту ненавидящими взглядами. Иванцов вздохнул свободнее лишь тогда, когда деревня осталась позади.

Под вечер добрались до города. Иванцов решил попышнее обставить возвращение. Он сам, лично, убил двух партизан, нужно было выжать все, что возможно, из этого обстоятельства! Фон Бенкендорф должен оценить "подвиг" старшего следователя! Не мешает и припугнуть жителей. Всю дорогу Иванцов обдумывал, куда девать трупы и как доложить майору о происшествии. Наконец придумал…

Остановились на базарной площади. Следователь приказал Козлову и Антюхину свалить трупы на мостовую и сверху прикрепить фанерную дощечку с надписью: "Партизаны!" А сам поспешил к Лиде. Почему именно к ней? Он не мог бы объяснить! Вдруг затосковал, замаялся, как к смертной казни приговоренный. Почувствовал: сделан еще один шаг на пути к неизбежному краху!.. Противная слабость охватила тело.

Подойдя к знакомому дому, увидел на крыльце Лиду с каким-то мужчиной. Подумал, что ошибся, но тут вынырнула желтая ущербная луна, и Иванцов узнал девушку. Это была она — в белом халате — верно, только что пришла из госпиталя. Высокий человек в немецкой форме, схватив за плечи, пытался втолкнуть ее в дом. Лида с отчаянием оглядывалась, но не звала на помощь, понимая, очевидно, что в оккупированном городе никто не сможет ее выручить!

Донеслось:

— Пустите меня! Пустите!!

Немец что-то забормотал. Ему удалось вывернуть ей руку. Вскрикнув, Лида на мгновенье перестала сопротивляться. Воспользовавшись этим, фашист ногой распахнул дверь, втолкнул девушку в коридор. Иванцов бросился к нему, хотел остановить, но в страхе отступил. Дверь захлопнулась. Донесся пронзительный крик, затем все стихло.

Лейтенант Гребер!

Иванцов с первого дня испытывал перед ним безотчетный, животный ужас. Бывая в комендатуре, он старался не попадаться ему на глаза. Он чувствовал, что Гребер может в любую минуту убить, задушить и распять на кресте любого человека, русского или немца, женщину или ребенка. Такой не остановится ни перед чем, у него глаза профессионального убийцы и садиста. Иванцов давно заметил, что даже фон Бенкендорф побаивается Гребера.

Иванцов относился ко всем немцам как к существам, облеченным властью, и помыслить не мог о том, чтобы не подчиниться, например фон Бенкендорфу, не говоря уже о Гребере! По приказанию этого худощавого белобрысого лейтенанта с розовыми, как у белой крысы глазами, он готов был бежать сломя голову хоть к дьяволу в пасть!

И вот теперь Гребер там, в доме, наедине с Лидой, родной, любимой женщиной!

Картина, возникшая в воображении Иванцова, была такой страшной, что он громко застонал и прыгнул на крыльцо. За ничтожную долю секунды следователь успел подумать о том, что, становясь поперек дороги Греберу, сжигает за собой мосты. Карьера заканчивается. Неизвестно, останется ли он жив. Но эти мысли не остановили его! Иванцов не мог стоять и смотреть на темный притихший дом, в котором немец-садист издевался над Лидой! Он ворвался в коридор, на бегу доставая пистолет.

Платье на Лиде было разорвано. Обнажились плечи и грудь. Она загораживалась локтем, а Гребер, расставив ноги в желтых крагах, наотмашь хлестал ее ременным тяжелым кнутом по голове, рукам, животу. Губы девушки были разбиты, глаза заплыли. Она медленно сползала по стене на пол, а Гребер хлестал ее, хлестал, хлестал, и на его дегенеративном лице было написано дикое упоение…

Иванцов хлопнул дверью. Лейтенант обернулся и несколько секунд с удивлением разглядывал следователя, затем бешено прорычал:

— Вон!

— Отпустите девушку! — шагнул вперед Иванцов.

— Что-о? — рука Гребера скользнула к кобуре.

— Пожалуйста, оставьте ее! Господин лейтенант, я служу вам, не жалея сил! Я оказал много услуг германским властям. Это моя жена. Вы понимаете, господин лейтенант? Жена! — Иванцов говорил, с трудом составляя немецкие фразы, а сам не спускал глаз с длинных пальцев Гребера, подбиравшихся к пистолету. Они расстегнули медную застежку и быстро уцепились за черную рукоятку парабеллума.

Оборвав фразу на полуслове, Иванцов ударил лейтенанта ногой по руке. Пистолет провалился в кобуру. Гребер, перекосив лицо, кинулся на Дмитрия. Но тот без труда смял тщедушное тело в железных руках и швырнул на пол. Лейтенант попытался приподняться. Лида с ужасом смотрела на него, закрыв рукой распухшее, окровавленное лицо. Мосты были сожжены!.. Иванцов поднял пистолет и выстрелил Греберу в переносицу. Фашист опрокинулся на спину, дернул ногой, замер… Иванцов сел на диван и снял шапку. Тошнота подступила к горлу. Его вырвало.

Прошло много времени, может быть час. Иванцов очнулся оттого, что Лида коснулась плеча. Не понимая, он чужими глазами уставился на нее.

— Тебе нужно бежать! — прошептала девушка, прижимая его голову к груди. — Не теряй времени. Я сведу тебя к одному человеку… Он поможет добраться к партизанам!.. Здесь нельзя оставаться!

— К партизанам? — тупо переспросил Иванцов, и судорожная усмешка исказила его лицо. Он попытался что-то сказать, но запрокинул голову и принялся хохотать. Шея вытянулась, под кожей перекатывался острый кадык. Лида с ужасом смотрела на него, а он хохотал не в силах остановиться. Из открытого рта вылетали несвязные фразы:

— К партизанам?.. Ха-ха-ха! Это вовремя!.. Очень вовремя! Именно там меня ждут!.. Ха-ха- ха!..

Наконец он всхлипнул и умолк. Лида робко прикоснулась к его мокрым слипшимся волосам:

— Успокойся!

— Я совершенно спокоен! — вскочил он и заметался по комнате, старательно обходя неподвижное тело Гребера и даже избегая смотреть на него, точно опасаясь, что от взгляда тот может воскреснуть. — Надо убрать труп! — шепотом произнес Иванцов и посмотрел на Лиду безумными глазами. Ей стало страшно.

— Да успокойся же! — взмолилась она.

Иванцов, закрыв лицо руками, остановился. Сознание понемногу возвращалось. Он поднял пистолет, спрятал в карман. Подошел к Греберу, нагнулся. Мундир лейтенанта был расстегнут. Из полевой сумки, валявшейся на полу, выглядывал лист бумаги. Иванцов вытащил, развернул.

Он уже несколько месяцев упорно изучал немецкий язык, сказав себе, что без знания этого языка не сможет добиться прочного успеха при "новом порядке". И теперь, хотя и с трудом, но все же разобрался в тексте.

Перед ним был рапорт лейтенанта Гребера, адресованный полковнику Шейнбруннеру. Гребер подробно перечислял все действия майора фон Бенкендорфа, которые, по его мнению, нанесли вред германской армии и обожаемому фюреру. Он ничего не забыл. Даже о предполагавшейся проповеди покойного отца Николая упомянул. Словом, это был самый настоящий донос.

Иванцов покосился на Лиду, смотревшую на него с недоумением, и мрачно усмехнулся. Кажется, он был спасен!

Спрятав в карман рапорт, он сказал:

— Ступай к себе и никуда не выходи!

Девушка хотела возразить, но Иванцов взвалил на плечо обвисшее тело Гребера с болтающимися, словно тряпичными, руками и потащил на улицу.

— Что ты делаешь, тебя же могут увидеть! — испугалась Лида.

Но Иванцов велел ей идти в комнату и захлопнул дверь.

— Не бойся за меня! — крикнул он.

На улице было темно. Пыхтя и отдуваясь, следователь вынес и свалил труп на тротуар, вытер пот и быстро привел себя в порядок. Из-за угла вышли солдаты-патрульные. Иванцов направился к ним. Искусно изобразив крайнюю степень волнения, он закричал по- немецки:

— Господа! Офицера убили! Скорее! Я следователь полиции Иванцов!..

Патрульные подняли труп. Иванцов семенил рядом.

В комендатуре их окружили солдаты. Появился начальник госпиталя Юнге в сопровождении фельдфебеля Мюкке. Гребера положили на носилки. Подъехала санитарная машина. "Неужели жив?" — в страхе подумал Иванцов, но успокоился, услышав распоряжение:

— В морг!

На лестнице показался фон Бенкендорф без фуражки, в расстегнутом мундире, с салфеткой в руке. По-видимому, его оторвали от ужина.

— Что здесь произошло?

— Убит лейтенант Гребер! — ответил Иванцов, пристально глядя на коменданта. В глазах у Бенкендорфа мелькнула радость, тотчас же сменившаяся негодованием.

— В городе убит немецкий офицер, и вы так спокойно об этом сообщаете! Ну, берегитесь, Иванцов! Вы были предупреждены!..

— Я только что вернулся из деревни Юрьевки, где ликвидировал партизанскую банду! — торжественно ответил Иванцов.

— Вот как! — помолчав, сказал фон Бенкендорф. — Ну, ступайте за мной!

Когда вошли в кабинет коменданта, следователь плотно закрыл дверь, подошел вплотную к столу и, глядя на Бенкендорфа, изумленного такой бесцеремонностью, многозначительно произнес:

— В кармане у лейтенанта я обнаружил документ, который должен вас заинтересовать!

Майор, нахмурившись, медленно развернул рапорт. Прочитав, гневно скомкал, но, взяв себя в руки, расправил и положил на стол. Иванцов очень хорошо понимав, что творится в его душе. Он не знает, известно ли, полицаю содержание документа, а если да, то как себя теперь вести? Фон Бенкендорф поднял глаза:

— Вы знаете немецкий язык?

— Знаю! — ответил Иванцов. — Именно потому и поспешил к вам!

Молча изучали друг друга. Полицейский смело выдержал взгляд немца, чувствуя, что сейчас его жизнь поставлена на карту. Все зависит от того, что комендант думает об Иванцове. Считает ли его достойным сообщником или опасным свидетелем? Он ведь может просто избавиться от него, но может и довериться. "Ну, — мысленно! поторопил Иванцов. — Вывези еще раз, проклятая судьба!"

— Гребер был настоящим солдатом! — напыщенно произнес фон Бенкендорф, пряча измятый документ в письменный стол. — Он был предан фюреру! Лейтенант ошибался, но ошибка была следствием его рвения. Вам ясно?!

— Так точно, господин майор! — с готовностью ответил Иванцов.

— За наглое убийство германского офицера жители города будут наказаны! — повысил голос Бенкендорф и, приподнявшись, пристально посмотрел на Иванцова. — Господин оберштурмфюрер позаботится об этом! Как вы считаете, Иванцов? — вдруг спросил он. — Сможет ли тайная полиция разыскать убийцу? Недавно вы утверждали, что хорошо знаете обстановку!.. Отвечайте!

"Почему он так смотрит? — подумал Иванцов. — Неужели догадался?"

— Что касается меня, то я готов выполнить любой приказ господина Гердштеда! — осторожно ответил Иванцов. Бенкендорф не шевелился, он явно ждал другого ответа. И Иванцов, решившись, прибавил: — Мне кажется, убийство совершено подпольщиками, о которых я уже собираю агентурные сведения. В ближайшие десять дней мне будут известны их фамилии и адреса. Есть ли смысл тайной полиции заниматься этим делом? Лучше будет, господин майор, если вы поручите его мне!

Фон Бенкендорф долго обдумывал то, что сказал Иванцов, так долго, что следователя бросило в дрожь. "Неужели ошибся? — мелькнуло у него. — Неужели сам себе могилу вырыл?" Он уже начал посматривать на окно, решив в случае чего спастись бегством.

Прищурив холодные глаза, комендант тихо и угрожающе сказал:

— Вам не кажется, что вы вмешиваетесь не в свое дело?

Иванцов ответил не сразу. Фразу майора можно было понять по-разному. То ли ему не понравилось, что следователь осмеливается давать ему советы, то ли он намекает на убийство Гребера. Но Бенкендорф, кажется, в замешательстве. Вернее всего, догадался! И Иванцов так же тихо ответил:

— Вмешательство было вынужденным, господин комендант!

Майор, отвернувшись, принялся перелистывать папку. Худые длинные пальцы, обросшие рыжеватой шерстью, слегка вздрагивали. Поняв, что теперь они стали сообщниками, Иванцов облегченно вздохнул.

— Можете идти, Иванцов! — спокойно сказал комендант, не глядя на него. — О событиях в деревне Юрьевке напишите рапорт!

— Есть! — вытянул руки по швам ликующий следователь и, четко печатая шаги, удалился.

Когда дверь захлопнулась, фон Бенкендорф опустился в кресло и достал из ящика коньяк. Он жадно выпил один стаканчик, затем второй. Извлек из кармана пахнущий французскими духами тонкий носовой платок и тщательно вытер вспотевшее лицо.

…Прошло три дня. Это были страшные дни для жителей Любимова! Отряды полицейских и эсэсовцев рыскали по улицам, врывались в дома. Озверевшие гитлеровцы без разбора хватали стариков, женщин, детей. Раздевали донага, избивали до полусмерти, окровавленных, обнаженных гнали прикладами. Тюрьма была наполнена до отказа. Из открытых окон доносились стоны и вопли. Ночью арестованных по десять — двадцать человек грузили в закрытые фургоны. Никто из них больше не возвращался. Немцы заявили родственникам, плотной толпой окружившим тюрьму, что людей отправили в Германию. Но после освобождения Любимова возле реки был обнаружен глубокий ров. Там нашли останки ста сорока мужчин, женщин и детей. Так мстили оккупанты за убийство Гребера. Так жители города расплачивались за то, что старший следователь Иванцов получил повышение.

Да, его действительно повысили! После того как он подал рапорт Бенкендорфу о своем поведении в деревне Юрьевке, комендант ходатайствовал перед высшими оккупационными властями о том, чтобы Иванцова за его особенно ценные заслуги наградили фашистским орденом — серебряным крестом с двумя мечами — и присвоили ему звание обер-лейтенанта германской армии. Майор так красноречиво описал достоинства Иванцова, что ходатайство удовлетворили. В Любимово был прислан офицерский патент и серебряный крест. В торжественной обстановке, в присутствии немецких солдат и полицейских, фон Бенкендорф приколол булавками к мундиру Иванцова расшитые серебром погоны и повесил на грудь орден.

С этого мгновенья старший следователь вознесся на недосягаемую высоту. Между ним и остальными полицейскими легла глубокая пропасть, через которую никто из них уже не мог перешагнуть. Иванцова приравняли к высшей расе! Из лакея он превратился в господина! Это был невиданный случай, чтобы русскому присвоили немецкое офицерское звание!

"У меня судьба необыкновенная, редкая!" — думал он и уже стал мечтать о поездке в Германию, о покупке собственной виллы. Майор обещал устроить такую поездку, если Иванцов раскроет подполье и уничтожит людей, помогающих партизанам. Новоявленный обер-лейтенант согласился на это условие. Он был уверен в том, что подпольщики доживают последние дни. Вскоре станут известны их фамилии и адреса. Тогда Иванцов докажет, что не зря ему присвоили офицерское звание. Он не сомневался в повиновении того партизана, которого отпустил…

У него даже походка стала другая. Он бессознательно подражал фон Бенкендорфу, тянулся вверх, держался неестественно прямо и при ходьбе почти не сгибал ног. К Лиде не заходил.

Теперь, когда положение так круто переменилось, Иванцов считал возможным открыться перед ней до конца. Она убедится в том, что Иванцов сделал в свое время правильный шаг! Разве не так? Вот он уже обер-лейтенант! И это лишь начало!

Иванцов готовился к предстоящему разговору. Были у него и другие заботы. Приближалось Первое мая. В этот день ожидались беспорядки. Иванцов заранее распределил обязанности между полицейскими. Одним приказал ночью патрулировать по городу, других обязал, переодевшись в штатскую одежду, подслушивать разговоры жителей и арестовывать тех, кто отмечает праздник.

Дни тянулись медленно. Город притих. Наконец настало тридцатое апреля тысяча девятьсот сорок второго года.